Текст книги "Погибель Империи. Наша история. 1918-1920. Гражданская война"

30 ноября

30 ноября 1918 года адмирал Колчак издает приказ, который логически завершает историю с переворотом, в результате которого он, Александр Васильевич Колчак, оказался на посту военного диктатора и получил титул Верховного правителя. Переворот был задуман и осуществлен группой военных и рядом штатских лиц 18 ноября. Приказ от 30 ноября направлен против эсеров, входивших в коалиционное правительство, которое было ликвидировано в результате переворота.

Входившие в правительство эсеры Авксентьев, Зензинов и Аргунов были арестованы в Омске. В Екатеринбурге арестован один из лидеров партии Чернов, в недавнем прошлом председатель Учредительного собрания, которое разогнали большевики в начале января 1918 года. Потому что большинство на выборах в Учредительное собрание получили не большевики, а эсеры, и большевикам такое Учредительное собрание было совершенно не нужно. Многие эсеры – члены Учредительного собрания тогда волею обстоятельств оказались на Волге, в Самаре, и одними из первых начали антибольшевистскую борьбу, привлекая людей любой политической ориентации. В их рядах оказался впоследствии знаменитый героический генерал Каппель, который потом будет воевать у Колчака. Гражданская война – это броуновское движение самых неожиданных сил.

К осени 1918 года умеренные правые, кадеты и эсеры составили Временное всероссийское правительство – Директорию. Но просуществовало оно недолго. Антибольшевистские силы категорически не умели вступать в союзнические отношения. Офицерство, которое было главной лоббистской силой этого времени, к эсерам испытывало неприязнь.

Для офицеров эсеры – это левые. С левизной ассоциируется развал армии, падение дисциплины, убийства офицеров, поражения на фронтах мировой войны. Офицеры не в курсе, что за братание с немцами на фронте агитировали большевики и развал армии, сепаратный мир с Германией – это мечта большевиков. А эсеры как раз были за революционную войну с Германией. Офицеры не ориентируются в политике. Военная диктатура представляется им простой, понятной и эффективной. Именно этим офицерам 30 ноября 1918 года адресован антиэсеровский приказ Верховного правителя. Колчак демонстрирует, что инакомыслия быть не может. В приказе подчеркивается, что эсеровские деятели «пытаются поднять восстание против государственной власти, ведут разрушительную агитацию среди войск, воюющих с большевиками, задерживают телеграммы Верховного командования, присвоили громадные суммы денег, пытаются распространить свою преступную работу на всей территории, освобожденной от большевиков».

В связи с этим Колчак пишет: «Приказываю: Всем русским военным начальникам самым решительным образом пресекать преступную работу вышеуказанных лиц, не стесняясь применять оружие… арестовывать таких лиц для предания военно-полевому суду. Все офицеры, помогающие преступной работе вышеуказанных лиц, будут преданы мной военно-полевому суду. Такой же участи подвергнуть начальников, проявляющих слабость и бездействие власти.

Подпись: Верховный правитель и Верховный главнокомандующий Колчак. Город Омск».

Звучит грозно, а на деле означает, что правительству Колчака отныне придется вести войну на два фронта – не только с большевиками, но и с эсерами.

В свою очередь эсеровский Центральный Комитет принял свое постановление: «Партийным организациям вменяется в обязанность немедленно реорганизоваться применительно к условиям нелегальной работы… Партийные организации должны вернуться к методам и формам работы, практиковавшимся при самодержавном режиме, объявив беспощадную борьбу режиму единоличной диктатуры, не отступая ни перед какими способами борьбы».

А у эсеров это не пустые слова. Их партия известна своими боевыми традициями и собственной боевой организацией. Это бомбисты, террористы, бывшие в конце XIX – начале XX века головной болью российской власти.

Но поздней осенью 1918 года только часть эсеров на востоке страны придерживалась жесткого лозунга «Ни Ленин, ни Колчак!». Большинство же эсеровских организаций после установления военной диктатуры Колчака сочли большевиков меньшим злом. Прямо заявляли: «В настоящее время наша партия занимает новую позицию – соглашения с Советским правительством».

Командующий Омским военным округом скажет: «Человек, который то против большевиков, то за них, – это дрянь еще большая, чем большевик». Ленин назовет эсеров «жалкими соглашателями». Либеральная белая пресса охарактеризует этот союз эсеров и большевиков как «политическое самоубийство» эсеров и окажется права, потому что большевики после Гражданской войны расправятся с ними.

В рамках антиэсеровской кампании Колчак заодно объявил, что вообще не признает Учредительного собрания, которое было избрано в конце 1917 года. Более того, разгон Учредительного собрания Колчак поставил в заслугу большевикам. Ему было катастрофически сложно в политике, куда его на его беду занесла Гражданская война. После переворота он сделал красивое обращение к населению: «Приняв крест этой власти в исключительно трудных условиях гражданской войны и полного расстройства государственной жизни, объявляю: я не пойду ни по пути реакции, ни по гибельному пути партийности. Главной своей целью ставлю создание боеспособной армии, победу над большевизмом и установление законности и правопорядка, дабы народ мог беспрепятственно избрать себе образ правления, который он пожелает, и осуществить великие идеи свободы, ныне провозглашенные по всему миру». Под впечатлением некоторые принялись называть Колчака «русским Вашингтоном». В том смысле, что он станет отцом-основателем нового российского государства.

Но в реальности адмирал Колчак полагал, что к политике полностью «приложимы принципы войны, а сущность государственной политики покоится на тех же началах, что и военное дело». Он ничего не знал о том, какой сложной и многообразной может быть общественная гражданская жизнь. Незадолго до гибели на допросе Колчак совершенно искренне говорил: «До революции 1917 года я был монархистом… Я не мог считать себя республиканцем, потому что такого не существовало в природе. Но присягу Временному правительству и революции принял «по совести» и стал рассматривать себя «совершенно свободным от всяких обязательств по отношению к монархии». И думал, что, вероятно, будет установлен какой-нибудь республиканский образ правления». Однако впоследствии период от февраля 1917 года до октября называл презрительно «керенщиной» и подразумевал под этим слабость гражданской власти по сравнению с военной. Он был уверен, что после очищения страны от большевиков следует на время сохранить для наведения порядка твердую военную власть, а потом, уже потом демократические реформы. Таким было не только мнение Колчака. Иркутская либеральная газета «Свободный край» писала: «История дает нам немало примеров, говорящих за то, что от революционных бурь переход к народовластию совершается через диктатуру. Так было в Англии при Кромвеле, так было во Франции при Наполеоне».

В конце 1918 года и газете, и Колчаку было простительно заблуждаться. Они не знали и не могли знать, какой долгой и страшной может быть диктатура, что она не гарантирует перехода к народовластию, а совсем даже наоборот. И что это будет не их диктатура. И что Англия и Франция – не пример для России.

7 декабря

7 декабря 1918 года Ленин подписал Декрет о кладбищах и похоронах.

Все кладбища, крематории, морги и сами похороны поступают в ведение местных Советов. Для всех граждан устанавливаются одинаковые похороны. Частные похоронные предприятия поступают на учет Советов депутатов с последующей передачей Советам.

В пункте 6 Декрета указано, что Советы оплачивают похороны граждан, подпадающих под пункты 1, 2, 3, а под пунктом 4 проходят «остальные граждане и члены их семейств», чьи похороны идут за счет родственников и близких.

Из всего перечисленного не требует особого комментария положение о частных похоронных предприятиях. Понятно, что этот бизнес, как и любой другой, будет отобран властью. Но с похоронным бизнесом это будет проделано не резко. Потому что у новой власти нет соответствующих мощностей, а умирают люди каждый день, и с ними можно не справиться, даже ВЧК в этом исключительном случае бессильна. Хоронить – не расстреливать.

Все остальные положения Декрета требуют куда более подробных пояснений. Иначе многое останется не вполне понятным, скажем, как «Евгений Онегин» без комментариев Юрия Михайловича Лотмана.

Пункт первый Декрета о том, что кладбища и сами похороны передаются местным Советам депутатов, на самом деле повествует об отношениях советской власти и церкви, о том, что власть резко ломает многовековую традицию в самой чувствительной сфере, в сфере смерти. Кладбища традиционно находились в ведении церкви, а теперь переходили в муниципальное ведение. В Москве, например, новая структура называлась Похоронный подотдел отдела благоустройства Московского коммунального хозяйства Моссовета. Словосочетание «Похоронный подотдел» немедленно отсылает к булгаковскому «Собачьему сердцу», где Шариков возглавлял подотдел очистки.

На протяжении всего 1918 года в Совнаркоме шли бесконечные споры о том, как именно по-новому захоранивать граждан, Декрет дважды отправляли на доработку. Как-никак речь идет о смерти, которой не избежать никому. В качестве примечания было внесено, что похоронные религиозные обряды в храме и на кладбище все-таки могут совершаться по желанию родственников и за их счет.

Ожесточенная внутрипартийная дискуссия развернулась по вопросу о новом красном гражданском похоронном обряде. На удивление сдержанная позиция была у главы Союза воинствующих безбожников Емельяна Ярославского. Он считал, что новой обрядности придается новое религиозное значение и есть вероятность «перещеголять православных».

Троцкий, оппонируя Ярославскому, заявлял, что «жизнь трудовой семьи слишком монотонна и этой монотонностью своей истощает нервную систему». Он согласен, что дело с погребением действительно обстоит сложно, но надо «пробуждать фантазию и толкать творчество новых бытовых форм вперед».

Самая жесткая позиция была у писателя и литературоведа Викентия Вересаева. Он говорил: «Приходят люди на новые похороны – и решительно не знают, что им делать. В лучшем случае – плохонький оркестр и речи. Нужно нечто сложное и величественное. Необходимо употребить весь творческий потенциал новых Пушкиных, Скрябиных, Станиславских на то, чтобы срежиссировать новую похоронную обрядность».

Коммунистические похороны с красным гробом, красными знаменами и революционными песнями собирали много любопытных, но распространялись плохо. Газета с названием «Безбожник у станка» писала: «Партия должна бы научить, как обходиться без попов во всяких таких случаях».

В Декрете подчеркивается равенство всех перед смертью, а точнее, равенство на кладбище. До революции на кладбищах существовало разделение мест на разряды по социально-экономическому принципу. Разрядов было сначала семь, потом пять. Рядом с церковью – самое дорогое место, по первому разряду, обходилось в 250 рублей, а по четвертому разряду – 20 рублей, а по шестому – 50 копеек. А по седьмому, на дальних участках, – даром. Советская власть была намерена упразднить неравенство повсеместно, не останавливаясь и на краю могилы. Но в Декрет все же вкралась оговорка.

Отменив старую иерархию, Декрет устанавливал на территории смерти ровно то, что существовало в новой жизни.

Бывшие, то есть классово чуждые, которые в Декрете обозначены словом «остальные», должны, в отличие от всех, платить за похороны. В жизни они проходят по последней категории, еду по карточкам получают по остаточному принципу, государство в них не нуждается, они могут умирать, но за похороны обязаны заплатить. Правда, классовую составляющую Декрета о похоронах соблюсти не удалось. В силу экономической ситуации государство не могло выполнять свои обязательства. Похороны и места на кладбище очень быстро стали опять платными для всех. Соответственно среди покойников вновь началось «расслоение» в зависимости от финансовых возможностей их родственников или партийных сослуживцев. Ввиду дикой инфляции, отсутствия денег у населения, обычным делом становятся так называемые «общие» могилы. То, что применительно к войне называется «братскими могилами». В общих могилах хоронят по 15, 10 или по 5 человек. Иногда хоронят в два яруса. Кроме того, в целях удешевления похорон практикуется прокат гробов. Гробы, взятые напрокат, возвращают для дальнейшего использования. Часто хоронят без гробов.

Вероятно, это можно воспринимать как апогей коммунистической идеи коллективизма и пренебрежения ко всякой индивидуальности. Но граждане изыскивали любую, последнюю, возможность, чтобы похоронить родных по-человечески в отдельной могиле.

В Декрете указано, что так же, как и кладбища, в ведение Советов предаются крематории. Это отдельная история. На момент подписания Декрета ни одного крематория в России нет, но у партийного руководства есть мечта о крематориях. Во-первых, кремация может позволить оптимизировать расходы на погребение, во-вторых, это очередной жест против церкви, и, наконец, это научит население относиться к смерти, а заодно и к жизни, без излишней сентиментальности. И вообще огонь, сжигание соответствовали большевистскому культу разрушения. Кроме того, говорилось, что огонь эстетически уравнивает все классы населения.

Правда, при этом обсуждали, что сжигание нетрудового элемента, то есть классово чуждого, должно было стоить в четыре раза дороже, чем сжигание рабочих и совслужащих.

Строить первый в стране крематорий хотели в Петрограде на территории Александро-Невской лавры, но по случайности не сложилось. В результате первый в России крематорий открыли на Васильевском острове в здании бывшей бани. Это зловещий символ, адское совпадение. В гитлеровских концлагерях жертвам будут говорить, что их ведут в баню, в газовых камерах газ будут пускать через лейки душа, а дальше – крематорий.

В Советской России был распространен рекламный плакат: «Кремация – наиболее красивый и целесообразный способ погребения, признак высокой культуры, незаменима при эпидемиях, войнах и народных бедствиях».

Как раз эпидемии, Гражданская война и народное бедствие имелись в наличии. Но Ленин в отношении лично себя высказывался категорически против кремации. Правда, он тогда не знал, что кремация – это еще не худший вариант.

14 декабря

На 14 декабря 1918 года пришлась некруглая годовщина восстания декабристов – 93 года. Ленин неоднократно в своих работах упоминал декабристов. В 1902 году похвалил их за республиканские идеи. В 1905 году пожурил за классовую ограниченность. В 1906 году назвал декабристов дворянскими, но все-таки революционерами. А в 1912 году Ленин написал статью к 100-летию российского писателя и диссидента «Памяти Герцена» со знаменитой формулировкой: «Мы видим ясно три поколения, три класса, действовавшие в русской революции. Сначала – дворяне и помещики, декабристы и Герцен. Узок круг этих революционеров». Дальше – классическое: «Страшно далеки они от народа». Но! «…декабристы разбудили Герцена. Герцен развернул революционную агитацию. Ее подхватили, расширили, укрепили, закалили…», и далее по тексту.

То есть Ленин выстроил собственную периодизацию революционного движения в России: первые – декабристы, потом революционеры-разночинцы с их, как говорил Ленин, «героическим террористическим методом борьбы, вызвавшим удивление всего мира». А за ними, наконец, вступает в дело пролетариат.

Ленину исключительно важно убедить, что его борьба имеет богатую предысторию, что у нее глубокие корни. Он продолжатель и апогей российской борьбы за светлое будущее.

Троцкий разделяет ленинскую концепцию революционной борьбы в России, говорит, что эта «суровая работа» началась с декабристов. И Сталин оценивает восстание декабристов как факт революционного движения. В результате выданная Лениным периодизация стала единственно правильной и единственно возможной. То есть сложная и противоречивая история общественной жизни в России стала политически прямолинейной, а научные свободные исследования «декабризма» оказались на грани ереси и вероотступничества. Это коснулось работ историка-марксиста Михаила Николаевича Покровского, который и до революции, и после нее отказывался считать декабристов революционерами. О Покровском так прямо и пишут: «Он уже давно мог бы усвоить ленинскую концепцию. Он не сделал этого. Его концепция восстания декабристов в корне расходится с ленинской». Позже, после смерти Ленина и после победы Сталина над Троцким, ситуация для историка Покровского с его взглядами на декабристов усугубится. О Покровском пишут: «Покровский крайне пренебрежительно относится к революционному прошлому России. Эти ошибочные тенденции подводят нас к той полосе его политических ошибок, которые связаны с его совместной работой с злейшим врагом большевистской партии Троцким… Указания Ленина о декабристах Покровский продолжает игнорировать».

Все время при Сталине декабристы были революционерами, «боровшимися против крепостного права и самодержавия». После смерти Сталина с 1955 года декабристы – внимание! – стали «борцами против самодержавия и крепостного права». То есть при власти Сталина опасно было выпячивать «самодержавие». Могли возникнуть ассоциации. И должны были пройти два года после Сталина, чтобы слова в оценках декабристов поменялись местами.

Главный импульс движения декабристов – стремление участвовать в политической жизни страны, не отдавать всю политику на откуп одному лицу, не быть крепостными при барине-императоре. Эта идея никогда не будет понятна советской элите. Тем более непонятны личные, человеческие отношения между шефом корпуса жандармов Бенкендорфом и государственным преступником декабристом Волконским. Более того, их дети породнятся. Волконский из ссылки приедет в имение Бенкендорфа Фалль и напишет: «Здесь мне утешение – поклониться могиле Александра Христофоровича Бенкендорфа – товарищу служебному, другу… не изменившемуся в чувствах, когда я сидел под запором и подвержен был верховному уголовному суду». В советские времена такие отношения были исключены.

14 декабря 1918 года годовщину восстания декабристов никак публично не вспоминали. Годом раньше, в 1917-м, вечер, посвященный памяти декабристов, устраивали левые эсеры. Выступал Сергей Есенин, а также хор рабочих и духовой оркестр. Сохранилась афиша. Цена билетов – 3 рубля и полтора рубля. Для солдат входной билет – 50 копеек.

В 1918 году партия эсеров уже запрещена. Эсеры воюют против большевиков. Потомки декабристов в 1918 году есть и в рядах белых, и у красных. У белых – Трубецкие, Щепины-Ростовские, Орлов, потомок Пущина. У красных – другой потомок Пущина, Оболенский, Давыдов – внук декабриста Василия Давыдова, Нарышкин, Сиверс.

Но прямо накануне 14 декабря 1918 года тема декабристов неожиданным образом всплывает в переписке Совета Народных Комиссаров. 13 декабря 1918 года управляющий делами Совнаркома Бонч-Бруевич направляет в Музейный отдел Наркомпроса письмо с требованием принять срочные меры по жалобе Сергея Михайловича Волконского, внука декабриста Сергея Григорьевича Волконского.

А предыстория такова. Сергей Михайлович Волконский, хранитель бумаг и личных вещей своего знаменитого деда, спасаясь из своего разгромленного имения Павловка, перебрался в Борисоглебск и вывез с собой бесценный дедовский архив. В Борисоглебске в разгар повсеместных арестов, обысков и расстрелов ему удалось даже устроить выставку о декабристах в четырех залах бывшего театра по темам: «До Сибири», «Сибирь», «Официальная Россия» и «Возвращение». Но потом к Волконскому пришла борисоглебская ЧК с обыском, и декабристский архив приобщили ко всему изъятому. Волконский убеждал чекистов, что декабристы – революционеры, но чекисты ничего не знали о ленинской периодизации революционного движения и все, что можно, унесли. Когда чекистам попался алфавитный список собственных имен, встречающихся в переписке жены декабриста Марии Николаевны Волконской за годы от 1827-го до 1855-го, кто-то из чекистов сказал: «Ведь вот сколько имен, а ни у кого из них еще не было обыска». Никаких объяснений об исторической ценности бумаг никто не слушал.

Когда позже приехали люди из Москвы из Музейного отдела, было зафиксировано, что «бумаги, отобранные в доме Волконского, израсходованы в уборной Чрезвычайной Комиссии».

Вот обо всем этом в отчаянии внук декабриста С. М. Волконский написал наркому просвещения Луначарскому. Тот направил письмо Волконского Ленину. Как раз к годовщине восстания декабристов дело завертелось. Оставшееся от архива Волконского вывезли в Москву. Самая большая потеря – акварельный портрет Марии Волконской на фоне будки с часовым у Читинского острога. Портрет 1828 года работы декабриста Николая Бестужева.

Николай Александрович Бестужев, в отличие от Волконского, из ссылки не возвращался. У него от красивой бурятки были внебрачные дочь и сын. Впоследствии его дочь с мужем уехали в Китай, их сын, то есть внук декабриста, в Китае создал успешный чайный бизнес. В 1918 году приехал с семьей в Россию. Повоевал в партизанах против белых и погиб. Его семья вернулась в Китай. Там вырос уже правнук декабриста Владимир Николаевич Гомбоев. А в 1945 году, когда советские войска вошли в Китай, он был арестован по ложному обвинению и получил 10 лет. Его каторга и ссылка прошли в тех же самых местах, что у его прадеда. В лагере он не сломался, писал стихи, за антисоветский характер которых получил второй срок. Но выжил и его, правнука декабриста, можно считать одним из первых советских диссидентов.