Текст книги "Патриотический подъем в странах Антанты в начале Первой мировой войны"

«Хочет ли Германия войны?» – под таким заголовком 27 июля была опубликована статья в «Le Temps»[136]136
  Le Temps. 1914, 27 Juil. Р. 1.


[Закрыть]. Газета заключала, что Австро-Венгрия не шла бы так открыто на обострение международной ситуации, составляя ультиматум в столь резких выражениях, отказываясь, несмотря на настояние России, продлить срок его действия, если бы за ней не стояла Германия. По мнению «Le Temps», войны между Австро-Венгрией и Сербией миновать уже почти невозможно[137]137
  Ibid


[Закрыть]. В то же время, французские проправительственные газеты старались избегать излишне резких выпадов в отношении Германии, и их публикации отличались большой сдержанностью[138]138
  Carroll М. Е. Op. cit. Р. 298.


[Закрыть]. Эта сдержанность официозных газет отчасти объяснялась нежеланием правительства навлечь на себя обвинения со стороны социалистов в вынашивании агрессивных замыслов, милитаризме. Подобные опасения были неслучайны.

Именно в эти дни просыпается интерес левых изданий к международной ситуации. Традиционно французские социалистические и анархистские газеты сравнительно мало внимания уделяли внешнеполитическим проблемам, в основном обращаясь к внутренним социальным, политическим и экономическим вопросам. Теперь, в последние дни июля 1914 года, они активно включились в комментирование обстановки на Балканах и вступили в полемику с официозными изданиями. «La Bataille Syndicaliste» и «L’Humanite» призывали французов выйти на антивоенные демонстрации, напоминая им об ужасах, с которыми сопряжена любая война[139]139
  AN. F. 7. 13348. L’Humanite. 1914, 27 Juil.; Ibid. La Bataille Syndicaliste. 1914, 26 Juil., Ibid. 1914, 27 Juil.


[Закрыть]. Анархистская «La Bataille Syndicaliste» в статье «Долой войну!» особенно подчеркивала, что во время этого кризиса со всей очевидностью проявилась противоположность интересов правящих классов и широких народных масс, что правительства великих держав проводят антинародную политику, сознательно толкая мир к войне[140]140
  Ibid. La Bataille Syndicaliste. 1914, 26 Juil.


[Закрыть]. Так заявила о себе накануне начала боевых действий антивоенная оппозиция во Франции. Но важно отметить, что, в сущности, открыто против войны в тот момент выступили только левые издания, отстаивавшие свою традиционную пацифистскую и интернационалистскую точку зрения. Французское правительство с большим беспокойством следило за антивоенной социалистической пропагандой, опасаясь, что она может спровоцировать массовые выступления рабочих.

В английской прессе продолжалась активная полемика между либеральными и консервативными изданиями. О значении, которое придавалось русским правительством этой полемике, могут свидетельствовать регулярные донесения А. К. Бенкендорфа[141]141
  АВПРИ. Ф. 133. On. 470.1914 г. Д. 378. Л. 84,125; Там же. Д. 9. Л. 20, 26.


[Закрыть]. 26 июля он писал: «Я не наблюдаю никаких атак на принцип Тройственного согласия, которое воспринимается как данность. С другой стороны, большинство газет считают, что в данный момент Англия должна ограничиться ролью посредника. Трудно судить об общественном мнении, не опираясь на газеты. Пресса была застигнута врасплох, колеблется, однако воздерживается от прямой критики в адрес твердой позиции России»[142]142
  АВПРИ. Ф. 133. Оп. 470.1914 г. Д. 378. Л. 84.


[Закрыть]. Изучая публикации в ведущих средствах массовой информации, русские дипломаты стремились оценить расстановку сил в английских правящих кругах, найти ключ к пониманию позиции британского правительства в случае резкого обострения обстановки на континенте.

Если обратиться к непосредственному изучению статей в английских средствах массовой информации, то в освещении австро-сербского конфликта внимание прессы было приковано к сербскому ответу на предъявленный ранее ультиматум. Консервативная печать указывала на беспрецедентную уступчивость сербского правительства. «The Times» писала, что в свете примирительности сербского ответа конфликт должен быть решен мирными способами[143]143
  Там же. Д. 10. Л. 13.


[Закрыть]. В то же время газета с тревогой отмечала рост воинственных настроений в Вене и Берлине: «Атмосфера в обеих столицах напоминает ту, что царила в Париже в июле 1870»[144]144
  Там же.


[Закрыть]. В целом газета весьма пессимистически оценивала шансы на сохранение мира: с точки зрения «The Times», начала военных действий между двумя странами следовало ожидать в течение ближайших 7—10 дней[145]145
  The Times. 1914, 27 Jul. Р. 7.


[Закрыть].

Консервативные газеты особенно подчеркивали необходимость решительного вмешательства Англии в ситуацию на континенте. «The Times» писала, что до тех пор, пока существует надежда на сохранение мира, Англия сделает всё возможное для этого, но любая попытка пошатнуть баланс сил в Европе будет пресечена всею мощью империи, «это то, что наши интересы, наш долг, наша честь требуют от нас. Англия без колебаний ответит на их призыв»[146]146
  АВПРИ. Ф. 133. Оп. 470.1914 г. Д. 10. Л. 13.


[Закрыть]. В том же ключе комментировала обстановку на Балканах «The Morning Post». Она отмечала, что если Австро-Венгрия выступит в роли агрессора, то Англия не останется в стороне[147]147
  Там же. Ф. 139. Оп. 476.1914 г. Д. 588. Л. 81.


[Закрыть], и дело не в каких-то международных договорах, а в моральном долге: «Она не может молча смотреть на то, как одна стана провозглашает себя судьей, присяжным и палачом в одном лице»[148]148
  Там же. Ф. 133. Оп. 470.1914 г. Д. 10. Л. 15.


[Закрыть]. Что касается либеральной прессы, то примирительный ответ Сербии, казалось, никак не поколебал ее позиций.

«The Standard» писала, что «конфликт должен быть локализирован, так как вина всецело падает на Сербию, которая не согласилась на законные требования Габсбургской монархии»[149]149
  АВПРИ. Ф. 139. Оп. 476. 1914 г. Д. 588. Л. 81; Там же. Ф. 133. Оп. 470. 1914 г. Д. 378. Л. 84.


[Закрыть].

В целом в тот момент в Англии и Франции вопрос об их военном участии в австро-сербском конфликте ставился лишь в самых гипотетических формулировках отдельными, как правило, консервативными изданиями. Иначе обстояло дело в России. Здесь с самого момента опубликования австрийского ультиматума пресса практически единодушно встала на сторону Сербии и стала требовать от царского правительства самых решительных мер, вплоть до объявления всеобщей мобилизации, для противодействия притязаниям Австро-Венгрии. Принципиальным отличием публикаций российских газет от их английских и французских аналогов стало то, что они сразу заговорили о неизбежности и необходимости участия Российской империи в надвигающейся австро-сербской войне.

Чтобы объяснить подобную воинственность российских газет, необходимо обратиться к анализу особенностей восприятия международной ситуации правящими элитами Российской империи, сравнить их со взглядами английских и французских элит. В рассматриваемый период сообщения об ухудшающейся международной обстановке только начинали пробивать себе дорогу на первые полосы газет, основное внимание печати было по-прежнему сосредоточено на внутренних проблемах и скандалах. Можно заключить, что внешнеполитические проблемы продолжали оставаться предметом интереса лишь сравнительно узкой группы профессиональных дипломатов, политиков, журналистов и военных. Средства массовой информации в странах Антанты, комментируя нарастание международной напряженности, главным образом, отражали настроения различных групп политических элит, которые традиционно отвечали за формирование внешнеполитических курсов своих государств, отличались лучшей информированностью по сравнению с остальными социальными группами.

Это наблюдение подтверждается и характером источников, в которых содержатся более или менее детальные описания психологической атмосферы, установившейся в странах Антанты в начале Июльского кризиса. Помимо прессы, в основном они представляют собой воспоминания политиков и дипломатов, реже – представителей интеллигенции. Из них следует, что правящие элиты стран Антанты сначала не были настроены трактовать сараевское убийство как пролог к войне. Э. Грей вспоминал, что умеренность реакции австрийского правительства в первые недели июля внушала надежду, что спокойствие Европы не будет нарушено[150]150
  Grey Е. Twenty-five Years, 1892–1916. Vol. 2. London, 1935. P. 153.


[Закрыть]. С тревогой новость о покушении была воспринята в Петербурге[151]151
  Бовыкин В. И. Из истории возникновения Первой мировой войны. М., 1961. С. 179–180.


[Закрыть]. Русское правительство опасалось, что новый кризис на Балканах будет использован Центральными державами для военного сведения счетов с Сербией, что ставило бы под удар позиции Российской империи в регионе. В то же время не стоит преувеличивать глубину этих опасений: отсутствие немедленного дипломатического демарша Австро-Венгрии в связи с убийством Франца Фердинанда вселило в сердца современников уверенность, что этот инцидент будет преодолен дипломатическими средствами.

На наш взгляд, следует с большим скепсисом относиться к заявлениям отдельных политиков (например, П.Н. Милюкова) о том, что они уже в конце июня предвидели перерастание австро-сербского конфликта в войну[152]152
  Милюков П. Н. Воспоминания. М., 2001. С. 473.


[Закрыть]. В подобных заявлениях скорее видится стремление a posteriori убедить читателя в своей политической дальновидности и мудрости, а не описание непосредственного опыта очевидца тех событий.

Слухи о готовящемся демарше Австро-Венгрии против Сербии стали доходить до политиков стран Антанты ближе к концу июля. Английский историк Дж. Джолл указывает, что в России сумели к тому моменту взломать шифр, использовавшийся Веной для контактов с посольством в Петербурге, и потому русские дипломаты были в курсе австрийских планов[153]153
  JollJ.Op.cit.P. 12.


[Закрыть]. Советские исследователи считали, что и английский Форин Офис заранее знал о подготовке Австро-Венгрией, поощряемой Берлином, жесткого ультиматума Сербии[154]154
  Виноградов К. Б. Дэвид Ллойд Джордж. М., 1970. С. 165.


[Закрыть]. Действительно, 22 июля 1914 года русский посол в Лондоне докладывал в Петербург о своем разговоре с Э. Греем, который, признавая, что не располагает никакой конкретной информацией касательно австрийской ноты, выражал серьезную обеспокоенность в связи с возможными последствиями этого демарша.

О содержании австрийских требований в европейских кабинетах узнали утром 24 июля[155]155
  Nomicos Е. V., North R. С. Op. cit. Р. 79.


[Закрыть]. Для правящих элит стран Антанты настало время мучительных сомнений и колебаний, когда со всей очевидностью проявилось как взаимное недоверие, отличавшее отношения между участниками этого блока, так и принципиальная разница в понимании ими своих государственных интересов и оценке ими ситуации на Балканах.

Так, австрийский демарш поставил царское правительство перед сложнейшей дилеммой. С одной стороны, летом 1914 года Россия не была готова к войне и потому совершенно ее не хотела. В интересах империи было бы оттянуть начало военных действий на 3–4 года, чтобы ее масштабные программы перевооружения и реорганизации армии и флота были в общих чертах завершены[156]156
  Игнатьев А. В. Русско-английские отношения накануне Первой мировой войны, 1908–1914. М., 1962. С. 192–193.


[Закрыть]. К этому курсу толкал царское правительство и страх перед внутренними социальными конфликтами: Русско-японская война 1904–1905 годов наглядно показала тесную связь между войной и революцией[157]157
  Lieven D. Russia, Europe and World War I // Critical Companion to the Russian Revolution, 1914–1921. London, 1997. P. 42.


[Закрыть]. С другой стороны, ряд факторов принуждал Россию занять жесткую позицию в отношении Центральных держав ввиду австрийского ультиматума. Для коллективной самоидентификации российской политической элиты были характерны устойчивые представления о России как покровительнице славянских народов на Балканах и об этом регионе как средоточии ее геополитических амбиций и интересов. Поэтому для царского режима новый международный кризис сразу поставил вопрос о необходимости и неизбежности войны с Центральными державами, второй «дипломатической Цусимы» империя вынести не могла. К тому же, политическая культура того времени и характер межгосударственных отношений напрямую связывали жизнеспособность государств с их готовностью силой отстаивать свои интересы[158]158
  Ibid. P.43.


[Закрыть].

Царское правительство опасалось, что, не окажи оно решительного сопротивления притязаниям Центральных держав летом 1914 года, Англия и Франция могли разочароваться в России как в союзнике и взять курс на пересмотр отношений внутри Антанты[159]159
  Ibid.


[Закрыть]. Именно эти коллективные представления, характерные не только для правящих элит, но и для широких кругов российской интеллигенции, обусловили резкий и воинственный тон печати в отношении Австро-Венгрии в начале Июльского кризиса 1914 года. Сложно однозначно сказать, какие цели преследовали авторы алармистских публикаций: стремились ли они тем самым оказать сдерживающее воздействие на венских политиков или на первый план уже выходили задачи моральной подготовки общества к перспективе скорой войны. Нам представляется наиболее вероятным, что имело место сочетание и взаимное дополнение этих импульсов.

Во многом схожие опасения относительно действий партнеров по блоку и будущего Антанты обуревали и французских, и английских дипломатов. Французские политические лидеры считали, что Россия может разочароваться во франко-русском союзе, если в этот раз Франция не поддержит ее в конфликте с Австро-Венгрией[160]160
  Mulligan W. Op. cit. Р. 219.


[Закрыть]. Одновременно, французские правящие круги прекрасно осознавали, что Россия будет вынуждена так или иначе вмешаться в новый австро-сербский конфликт и видели в этом прекрасную возможность для реализации своих внешнеполитических замыслов, которые сводились к военному разгрому Германии, невозможному без опоры на военную мощь Российской империи. В основе мировоззрения французской правящей элиты лежали глубоко укоренившиеся представления о необходимости радикального ослабления Германской империи для обеспечения безопасности восточных границ Франции; о перманентной угрозе, исходящей от экспансионистского внешнеполитического курса Германии, подкрепленного военным и экономическим потенциалом этой страны. В сложившейся в июле 1914 года ситуации Франция гарантированно могла рассчитывать на вооруженное вмешательство России в случае франко-германского конфликта. Поэтому все усилия французских дипломатов, политиков и военных в тот период были направлены на поощрение жесткой линии царского правительства в отношении Австро-Венгрии и Германии, предоставление ему гарантий военной поддержки со стороны Франции[161]161
  Сергеев Е. Ю., Улунян Ар. А. Указ. соч. С. 340.


[Закрыть], что в определенной мере отразилось в публикациях официозных и консервативных изданий. Хотя в первые дни после опубликования ультиматума официальная позиция французского правительства отличалась пассивностью и неясностью[162]162
  АВПРИ. Ф. 133. Оп. 470.1914 г. Д. 378. Л. 58.


[Закрыть] (президент и глава правительства еще не вернулись из своего морского путешествия в Петербург и поддерживали связь с Парижем исключительно посредством телеграфа)[163]163
  JollJ.Op.cit.R16—17.


[Закрыть], курс на полную (в том числе и военную) поддержку Российской империи был уже принят[164]164
  Mulligan W. Op. cit. Р. 219.


[Закрыть].

Этой политике противостояла сильная оппозиция, представленная главным образом французскими социалистами и анархистами. Они также признавали глубину франко-германских противоречий, но предлагали иной, мирный, способ их разрешения, основанный на интернационалистских идеях и ценностях. Впрочем, левые не были едины во взглядах на практические формы реализации интернационалистских постулатов, что ослабляло антивоенную оппозицию. Несмотря на это, правящие элиты вынуждены были учитывать опасность внутренних потрясений, спровоцированных левыми, опиравшимися на поддержку организованных рабочих, поэтому военные приготовления проводились без лишней огласки.

Большим своеобразием отличалась позиция Англии. В Форин Офис, кабинете министров и парламенте существовали разные, подчас диаметрально противоположные, взгляды на место Англии в системе международных отношений вообще и внутри Антанты в частности. С одной стороны, целый ряд видных сотрудников Форин Офис выступал за всемерное сближение с Россией и Францией и необходимость их решительной поддержки в разразившемся кризисе. В эту группу мы бы отнесли, прежде всего, постоянного помощника министра иностранных дел Великобритании А. Никольсона и посла в Петербурге Дж. Бьюкенена. С другой стороны, против подобного курса открыто выступила часть министров, английские радикалы и лейбористы в парламенте. Для них были характерны устойчивые представления об угрозе, исходившей от самодержавной России, которая представлялась им агрессивным авторитарным государством с непредсказуемой и коварной внешней политикой[165]165
  АМАЕ. Correspondance politique et commerciale, 1896–1918. Nouvelle serie. Grande Bretagne. Vol. 22. P. 165–166, 174–176; The Contemporary Review. Vol. 105. 1914, June. P. 868–869; Riddell G. The Riddell Diaries, 1908–1923. London, 1986. P. 87; Игнатьев А. В. Русско-английские отношения накануне Первой мировой войны, 1908–1914. М., 1962. С. 226; Сенокосов А. Г. Указ. соч. С. 238; Hazlehurst C. Politicians at War. July 1914 to May 1915. London, 1971. P. 33–34.


[Закрыть]. Их взгляды были широко представлены в публикациях ряда либеральных и лейбористских изданий. Иными словами, речь шла о принципиально различном понимании разными группами английской политической элиты государственных интересов Великобритании и способов их достижения. К тому же, австро-сербский конфликт не нес для Англии того ценностного, мировоззренческого «заряда», который он имел для элит Российской империи. Коллективным ценностям, лежавшим в основе самоидентификации английской правящей элиты, были чужды представления об ответственности Англии за судьбу той же Сербии, она могла совершенно безболезненно пожертвовать сербскими интересами во имя локализации конфликта. Это ни в коей мере не могло дестабилизировать внутриполитическое положение в стране или подорвать легитимность правительства, чего нельзя было сказать о любой попытке открыто солидаризироваться с жесткой позицией Российской империи.

Глава Форин Офис Э. Грей накануне войны лавировал между этими двумя тенденциями, оттягивая момент формулирования официальной позиции британского правительства в отношении событий на континенте. Эта политика, равно как и его действия во время Июльского кризиса, отнюдь не были обусловлены каким-то особым «пацифизмом»[166]166
  Medlicott W.N. Contemporary England, 1914–1964. New York, 1967. P. 11.


[Закрыть], а объяснялись политическим расчетом и соображениями партийной борьбы. Если сам Э. Грей считал участие Англии в войне на континенте на стороне Антанты практически неизбежным[167]167
  Grey E. Twenty-five Years, 1892–1916. Vol. 2. London, 1935. P. 157; Steiner Z.S. Britain and the Origins of the First World War. Basingstoke, 1977. P. 220.


[Закрыть], то он также ясно понимал, что открытая поддержка России и Франции в период Июльского кризиса означает неминуемый раскол Кабинета и правительственный кризис в момент, когда от страны требуется единство и сплоченность. Именно эти опасения скрывались за выжидательной позицией главы Форин Офис в период Июльского кризиса и его постоянными ссылками на настроения английского общества в разговорах с представителями иностранных держав.

Эта тактика со всей очевидностью проявилась уже 24 июля 1914 года, когда С.Д. Сазонов пригласил английского и французского послов, чтобы обсудить с ними сложившуюся ситуацию и прояснить позиции их правительств. Он отметил совершенно непозволительный для дипломатического документа тон австрийской ноты и подчеркнул, что сама Австро-Венгрия никогда бы не решилась на подобную акцию без поддержки со стороны Германии. В этой связи русский министр иностранных дел обратился к послам с вопросом, может ли Россия в сложившейся ситуации рассчитывать на своих партнеров по Антанте[168]168
  Buchanan M. La dissolution d’un empire. Paris, 1933. P. 100.


[Закрыть]. Французский посол М. Палеолог поспешил заверить С.Д. Сазонова, что французское правительство готово до конца выполнить свои обязательства, предусмотренные русско-французским союзом. Английский посол Дж. Бьюкенен был гораздо более сдержан и осторожен в своих высказываниях[169]169
  Buchanan G. Му Mission to Russia and other Diplomatic Memoirs. Vol. 1. London, 1923. P. 190.


[Закрыть].Сославшись на английское общественное мнение, которое не поддержит вступление страны в войну из-за австро-сербского конфликта, не имеющего прямого отношения к интересам Великобритании, он заявил, что его правительство может оказать лишь дипломатическую поддержку своим партнерам по Антанте[170]170
  Ibid.


[Закрыть].

Одновременно наравне с отмеченными различиями в коллективных ценностях и способах самоидентификации в рассматриваемый период проявилась и фундаментальная близость мировоззренческих установок, объединявшая правящие элиты всех трех стран Антанты. К ним следует отнести широко распространенные и устойчивые представления о сущности великодержавного статуса и способах его поддержания. В частности, убеждение в том, что война является не только возможным, но и наиболее удобным средством решения накопившихся противоречий, а готовность применить военную силу – главным показателем соответствия того или иного государства статусу великой державы. Несмотря на колебания общественного мнения и наличие антивоенной оппозиции, и в Англии, и в России, и во Франции уже тогда, 25–28 июля 1914 года, политическое руководство развернуло активную тайную дипломатическую и военную подготовку к войне. Мы склонны считать, что даже инициаторы мирных переговоров и поиска дипломатического выхода из сложившейся ситуации – глава русского МИДа С.Д. Сазонов и его английский коллега Э. Грей – сомневались в конечном успехе предпринимаемых ими усилий. Эти предложения по урегулированию конфликта выдвигались на фоне не прекращавшихся лихорадочных военных приготовлений во всех великих державах и преследовали двойную цель: выиграть драгоценное время, особенно нужное Антанте, учитывая разницу в темпах мобилизации русской армии с одной стороны, и германской – с другой; продемонстрировать миролюбие и уступчивость, чтобы заручиться общественной поддержкой внутри своих стран и ослабить тем самым влияние антивоенных кругов[171]171
  Романова E. В. Путь к войне: развитие англо-германского конфликта. 1898–1914. М., 2008. С. 273–274.


[Закрыть].

К 29 июля в странах Антанты был уже предпринят целый ряд подготовительных военных мер. 27 июля объявлена частичная мобилизация в России, из Франции поступали постоянные подтверждения ее готовности выполнить свой союзнический долг[172]172
  АВПРИ. Ф. 133. Оп. 470.1914 г. Д. 372. Л. И.


[Закрыть], подкрепленные усилением охраны мостов и железных дорог и наблюдением за границей, отменой увольнительных в армии[173]173
  Там же. Л. 31; Joll J. Op. cit. Р. 17.


[Закрыть]. В Англии 26 июля по инициативе морского министра У. Черчилля были приняты решения о концентрации флота, который после маневров не распускался по базам мирного времени, были отменены отпуска[174]174
  АВПРИ. Ф. 133. Оп. 470. 1914 г. Д. 372. Л. 13; Gilbert М. Churchill: A Life. London, 1992. Р. 266; Романова Е.В. Указ. соч. С. 286.


[Закрыть]. 28 июля У. Черчилль отдал распоряжение о переводе английского флота из Портленда на военно-морскую базу в Скапа-Флоу[175]175
  Военно-морская база в Скапа-Флоу, Шотландия, имела удобную, отлично защищенную гавань и играла большую роль в английской морской доктрине. Флот, находящийся в Скапа-Флоу, контролировал Северное море и должен был запереть в гаванях немецкий Флот Открытого Моря.


[Закрыть], операция проходила ночью в строжайшей тайне. Этот приказ был одобрен премьер-министром Г. Асквитом, который, однако, не стал сообщать о нем остальным членам Кабинета, опасаясь его раскола[176]176
  Nomicos E.V., North R.C.Op. cit. P. 140.


[Закрыть].

Если правящие элиты стран Антанты сравнительно быстро осознали угрозу, исходившую от нового обострения обстановки на Балканах, то этого нельзя было сказать о широких слоях городских и сельских обывателей, которые мало интересовались международными кризисами и совсем не ожидали скорого начала общеевропейской войны.

Лето 1914 года выдалось солнечным и жарким, все, кто мог, спешили разъехаться по курортам, на море, в горы или просто за город[177]177
  Buchanan M. Op. cit. P. 101; Eksteins M. Rites of Spring. The Great War and the Birth of the Modern Age. London, 1989. P. 55; McMillan J. Op. cit. P. 15.


[Закрыть]. Остальные были погружены в свои повседневные заботы. Крестьяне готовились к сбору урожая, который в этом году обещал быть особенно хорошим; городские жители с интересом следили за светскими скандалами. В идиллических красках описывал последнее предвоенное лето английский журналист Ф. Гиббс: «В Европе, до того как всё это (т. е. война. – Н.Ю.) началось, в умах людей царил мир… В Англии это ощущение мира, как я помню, было особенно сильным. Его едва ли нарушали в широких массах населения хоть какие-то проблемы. Были неприятности в Ирландии. Они всегда там были. Страшно докучали суфражистки. Частыми и раздражающими были стачки. Но старый распорядок английской жизни шел своим чередом, безмятежный, спокойный, наполненный чувством абсолютной безопасности»[178]178
  Gibbs Р. Ten Years After: A Reminder. London, 1924. Р. 9—10.


[Закрыть].

Новость об убийстве Франца Фердинанда действительно стала сенсацией, но отнюдь не воспринималась широкими слоями населения как событие, способное поколебать европейский мир[179]179
  Becker J.-J. La population frangaise face a l’entree en guerre // Les Societes europeennes et la guerre de 1914–1918. Paris, 1990. P. 35–36; Keiger J.F.V. Britain’s “Union Sacree” in 1914 // Les Societes europeennes et la guerre de 1914–1918. Paris, 1990. P.40.


[Закрыть]. Это был просто очередной политический, светский скандал, к которым тогда успели привыкнуть[180]180
  Steiner Z.S. Op. cit. P.216.


[Закрыть]. Вновь сошлемся на Ф. Гиббса: «Австрийский эрцгерцог был убит в каком-то месте, со странным, чужеземным названием. Ужасно, нет сомнений. Но какое отношение это имело к Джону Смиту, поливающему цветы в своем загородном саду, или к миссис Смит, укладывающей ребенка спать?»[181]181
  Gibbs P. Op. cit. P. 12.


[Закрыть].

К тому же, эта новость достаточно быстро сошла с первых полос газет и скоро забылась. Именно поэтому, на наш взгляд, известие об австрийском ультиматуме Сербии стало шоком для современников. Впрочем, в этом отношении, даже в рамках Антанты, ситуация отличалась от страны к стране. Так, говоря о широких слоях населения Российской империи, справедливым представляется замечание, сделанное П.Н. Милюковым: «Набросанная нашим поэтом картина – в столицах “гремят витии”, а в глубине России царит “вековая тишина” – эта картина оставалась верной»[182]182
  Милюков П. H. Воспоминания. M., 2001. C. 481.


[Закрыть]. Учитывая низкий уровень грамотности населения империи, влияние газетных кампаний, в том числе алармистских публикаций во время Июльского кризиса, ограничивалось сравнительно небольшой читательской аудиторией. Таким образом, еще до начала войны в России обозначились объективные препятствия к складыванию некого единого представления о войне, общей военной культуры. Отношение деревни к грядущей войне оставалось для современников, в том числе для правящих кругов, полной загадкой.

События Июльского кризиса вызвали более активную реакцию со стороны городских и сельских обывателей во Франции, о чем позволяют судить материалы средств массовой информации и документы французского МВД. В частности, публикации социалистических и анархистских газет содержат ценную информацию о различных функциональных проявлениях настроений современников. При этом левые издания отнюдь не ограничивались освещением «удобных» для них фактов, как то: резолюций различных профсоюзов с осуждением политики великих держав[183]183
  AN. F. 7.13348. La Bataille Syndicaliste. 1914, 27 Juil.


[Закрыть] или статей об антивоенных митингах в Париже[184]184
  Ibid. La Bataille Syndicaliste. 1914, 27 Juil.; Ibid. L’Humanite. 1914, 28 Juil.


[Закрыть]. Они также с сожалением констатировали наличие националистических, реваншистских манифестаций, проходивших под лозунгами: «На Берлин!», «Да здравствует армия!», «Да здравствует война!»[185]185
  Ibid. La Bataille Syndicaliste. 1914, 27 Juil.


[Закрыть]. О постепенном распространении среди населения Третьей республики представлений о возможности скорой войны докладывали префекты отдельных департаментов[186]186
  AN. F. 7.12934. Haute-Sa6ne. 1914, 26 Juil.


[Закрыть]. Хотя они утверждали, что подобная перспектива воспринимается населением достаточно спокойно[187]187
  Ibid. Dijon. 1914, 27 Juil.; Ibid. Aube. 1914, 28 Juil.; Ibid. Rhone. 1914, 28 Juil.; Ibid. Gard. 1914, 28 Juil.


[Закрыть], отмечались и участившиеся случаи изъятия населением средств из сберегательных касс[188]188
  Ibid. Dijon. 1914, 27 Juil.; Ibid. Doubs. 1914, 28 Juil.; Ibid. Aube. 1914, 28 Juil.; Ibid. Vesoul. 1914, 28 Juil.; Ibid. Luneville. 1914, 28 Juil.


[Закрыть], антивоенные манифестации, организованные социалистами[189]189
  Ibid. Vannes. 1914, 28 Juil.; Ibid. Dijon. 1914, 28 Juil.


[Закрыть].

В то же время, на наш взгляд, не стоит преувеличивать значение или репрезентативность зафиксированных националистических и наоборот, антимилитаристских, выступлений. В эти дни демонстрации еще не приобрели массовости или широкого распространения. Можно предположить, что в них участвовали, с одной стороны, левые активисты и рабочие, составлявшие традиционную опору социалистов, с другой – активисты различных патриотических организаций, роялисты и националисты. Что важно, и что, несомненно, выглядело весьма обнадеживающим для правящих кругов Франции, так это сравнительное спокойствие широких слоев населения. Можно привести много догадок, объясняющих подобную реакцию современников, но, на наш взгляд, особую роль сыграли несколько факторов. Во-первых, люди той эпохи успели привыкнуть к воинственной риторике в прессе. В большей или меньшей мере осознавая опасность сложившейся международной обстановки, они всё же сохраняли веру в то, что и на этот раз гроза минует, что и этот кризис будет решен в рамках дипломатических переговоров. Во-вторых, мы считаем, что спокойствию французов в те дни способствовали сами обстоятельства очередного обострения отношений между великими державами: участие Франции в войне с Германией из-за событий в Сараево казалось чем-то неправдоподобным.

Еще более абсурдной идея участия страны в войне из-за такого повода представлялась жителям Британских островов. Традиционно погруженные во внутренние проблемы и мало интересовавшиеся перипетиями борьбы великих держав, англичане лишь постепенно и без особого энтузиазма вникали в причины европейского кризиса.

Как показал анализ реакции современников на события Июльского кризиса, общества стран Антанты в целом были застигнуты им врасплох. Но следует сразу сделать несколько оговорок. На наш взгляд, большую роль сыграло то обстоятельство, что кризис, буквально взорвавший международные отношения после опубликования австрийского ультиматума Сербии и повергший современников в состояние растерянности, разразился из-за уже полузабытого к тому моменту убийства австрийского эрцгерцога.

Одновременно тот факт, что правители Австро-Венгрии и Германии схватились за это убийство и решились именно в июле 1914 года пойти до конца, рискуя развязать общеевропейскую войну, а их коллеги в странах Антанты с готовностью «поддержали» этот курс, многое говорит как об экономическом перенапряжении великих держав, спровоцированном гонкой вооружений, так и о политической культуре, мировоззрении и коллективных представлениях их лидеров того времени.

Действительно, если политики и дипломаты Антанты и не ожидали подобного поворота событий летом 1914 года, то они уже в первые дни после опубликования австрийского ультиматума приняли решение не отступить и пойти на риск полномасштабного вооруженного столкновения. В этом отношении их реакция разительно отличалась от настроений широких масс населения Великобритании, Франции и России. Все имеющиеся в нашем распоряжении источники свидетельствуют, что во время Июльского кризиса ни в одной из стран Антанты не наблюдалось сколько-нибудь массовых провоенных демонстраций. Удивление, шок, растерянность – вот какими словами можно описать настроения современников. И всё же было бы ошибкой сводить реакцию обществ стран Антанты на события Июльского кризиса только к шоку и растерянности. Июльский кризис привел к тому, что международная ситуация стала предметом самого широкого обсуждения, перед всеми европейскими обществами встали проблемы переосмысления основ своей коллективной самоидентификации.