Текст книги "Патриотический подъем в странах Антанты в начале Первой мировой войны"

Глава II
Патриотический подъем и проблемы пропаганды в странах Антанты

§ 1. «Война в потемках»:
Влияние военной цензуры на деятельность средств массовой информации в странах Антанты

Первая мировая война наглядно продемонстрировала глубокие социальные перемены в развитых европейских государствах, обусловленные «пробуждением» масс, возрастанием их влияния на общественно-политические процессы в своих странах. Это ставило проблему создания и поддержания общественного консенсуса по вопросу о войне в разряд ключевых с точки зрения успешного ведения боевых действий[332]332
  Sanders M.L., Taylor Р.М. British Propaganda during the First World War, 1914–1918. London, 1982. P. 2.


[Закрыть]. Как отмечает английский историк К. Хейст, «впервые состояние общественного мнения нуждалось в таком же пристальном внимании, как и состояние войск на фронте, и это обстоятельство революционизировало отношение к пропаганде»[333]333
  Haste C. Keep the Home Fires Burning. Propaganda in the First World War. London, 1977. P. 1.


[Закрыть]. Важнейшим же условием активного участия больших масс людей в кровопролитной и затяжной войне, их готовности рисковать и жертвовать своей жизнью является сильная положительная мотивация войны[334]334
  Сенявская E.C., Миронов В. В. Человек на войне: «свои» и «чужие»// Мировые войны XX в. В 4 кн. Кн.1. Первая мировая война. М., 2002. С. 521.


[Закрыть]. Задать подобную мотивацию в тех условиях могли, прежде всего, газеты и журналы.

Сами современники склонны были воспринимать средства массовой информации одновременно и как зеркало общественных настроений, и как главное средство воздействия на них, инструмент для создания определенного общественного мнения[335]335
  Cook Е. The Press in War-time. London, 1920. P. 1; Sanders M. L., Taylor P. M. Op. cit. P. 33–34; Hale 0. J. Publicity and Diplomacy, with Special Reference to England and Germany. London, 1940. P. 461.


[Закрыть]. Неудивительно поэтому, что, когда встает вопрос об оценке психологической атмосферы в воюющих странах периода Первой мировой войны, материалы прессы выглядят наиболее очевидным источником по ее изучению. Именно на страницах печатных средств массовой информации в наиболее полной мере отразились специфические черты пропаганды того времени, страхи и надежды поколения 1914 года. Поэтому представляется логичным начать наше исследование патриотического подъема в странах Антанты в 1914–1915 годах именно с изучения публикаций газет и журналов.

В рамках данной главы мы постараемся осветить круг проблем, связанный с деятельностью средств массовой информации в странах Антанты, которая была направлена на осмысление феномена патриотического подъема, поиск и формулирование его идейных оснований. Это позволит нам понять, какие коллективные представления, ценности, способы самоидентификации лежали, по мнению самих современников (прежде всего, представителей интеллигенции), в основе патриотического подъема 1914 года, как они объясняли причины и цели новой войны, к чему призывали своих соотечественников, что, в свою очередь, приблизит нас к пониманию специфики мировоззрения людей той эпохи в целом.

Первая мировая война вывела проблему коллективного самоопределения того или иного общества на совершенно новый уровень: она уже не была предметом дискуссий в узком кругу представителей интеллектуальной элиты, а стала достоянием всего общественного мнения в воюющих странах в целом. Это дало мощный импульс развитию культуры военного времени, в том числе, пропаганды, в которой можно выделить два крупных направления, связанных с разработкой внутренней и внешней мотивации войны соответственно. Первое из этих направлений концентрировалось на внутренних коллективных образах, ценностях и идентичностях, на представлениях общества о самом себе. Второе направление отвечало потребности в самоопределении через противопоставление воюющих обществ иному, в данном случае его крайнему проявлению – врагу[336]336
  Ян X. Русский патриотизм во время Первой мировой войны // Россия (1856–1917) и Германия (1871–1918): Две империи в историографии и школьных учебниках. М., 1999. С. 129.


[Закрыть]. Конечно, деление пропаганды периода Первой мировой войны на эти крупные направления является условным. В действительности, внутренняя и внешняя мотивация развивались в тесной взаимосвязи и взаимозависимости, и подчас невозможно провести четкую разделительную грань между ними. В то же время, принимая во внимание поставленные исследовательские задачи и необходимость структурировать чрезвычайно разнообразный и обширный фактологический материал, подобное деление, с указанными оговорками, представляется допустимым и целесообразным.

Прежде чем переходить к анализу основных сюжетов и мотивов пропаганды в странах Антанты, на наш взгляд, необходимо обратиться к рассмотрению объективных условий, в которых вынуждены были функционировать средства массовой информации после начала военных действий. Этот вопрос является отнюдь не праздным. Действительно, к началу Первой мировой войны общественное мнение, в том числе представленное на страницах печатных изданий, начинало играть всё большую роль в жизни европейских государств и, как показали события Июльского кризиса, подчас могло оказывать серьезное влияние на внешнеполитический курс демократических правительств. Так, именно широкий общественный консенсус по вопросу о войне сделал возможным вовлечение в нее Великобритании в августе 1914 года. В то же время, эта новая объективная реальность только начинала осознаваться политическими элитами. И даже тогда, когда правящие круги в достаточной мере оценили значение информации и роль консенсуса в условиях современной войны, они отнюдь не были уверены в том, что могут каким-то образом целенаправленно сформировать или поддержать нужное настроение в широких слоях населения[337]337
  Bourne J.M. Britain and the Great War, 1914–1918. New York, 1989. P. 200—
  201.


[Закрыть].

Как следствие, участие правительств в пропагандистской деятельности и поддержании общественного консенсуса во всех воюющих странах выразилось, в первую очередь, в мерах запретительного характера, введении жесточайшей цензуры всех новостей, поступавших с театров боевых действий или имевших отношение к войне. Всё это самым непосредственным образом сказалось на содержании газетных и журнальных публикаций того периода.

В Российской империи уже Уголовное уложение 1903 года предусматривало суровые кары за «государственную измену», под которую подводились и так называемые «оскорбления в печати войска или воинской чести» (заключение в тюрьму на срок от 2 до 16 месяцев)[338]338
  Бережной А. Ф. Русская легальная печать в годы Первой мировой войны. Л., 1975. С. 17–18.


[Закрыть]. Этот закон, позволявший весьма широко трактовать понятие «оскорбление», был дополнен еще одним, утвержденным Государственным советом и Государственной думой 5 (18) июля 1912 года. Министр внутренних дел получал право на любой срок запрещать сообщение в печати сведений, касающихся внешней безопасности России и ее вооруженных сил[339]339
  Бережной А. Ф. Русская легальная печать в годы Первой мировой войны. Л., 1975. С. 18.


[Закрыть]. 28 января (10 февраля) 1914 года был опубликован первый «Перечень» сведений, которые запрещалось помещать в печати по военным соображениям. «В него включалось всё, что касалось изменений в вооружении армии и флота, формирования воинских частей, ремонтных работ, стрельб, боеприпасов, маневров и сборов»[340]340
  Там же. С. 19.


[Закрыть].

Самый канун войны ознаменовался новыми законами, расширявшими полномочия цензоров. 16 (29) июля 1914 года Николай II подписал «Положение о полевом управлении войск в военное время», согласно которому главнокомандующий и военное министерство получили право закрывать органы печати даже без объявления причины[341]341
  Там же.


[Закрыть]. Одной из первых жертв нового закона стала кадетская газета «Речь», закрытая по распоряжению великого князя Николая Николаевича. Интересно отметить, что закрытие газеты совпало с ее переходом к резкому осуждению агрессии Германии[342]342
  Милюков П. Н. Воспоминания. М., 2001. С. 480.


[Закрыть]. Иными словами, поводом к санкциям послужил не какой-то конкретный номер газеты, нарушавший цензурные предписания, а ее «недостаточно патриотическая» позиция во время Июльского кризиса, репутация оппозиционного органа[343]343
  Государственный архив Российской Федерации [Далее – ГАРФ]. Ф. 102. Оп. 265. Д. 976. Л. 20.


[Закрыть]. Благодаря посредничеству председателя Государственной думы М.В. Родзянко инцидент был улажен: гранки газеты с патриотическими статьями были доведены до сведения «кого следует» и запрет был снят[344]344
  Милюков П.Н. Указ. соч. С. 481; Родзянко М.В. Крушение империи и Государственная дума и Февральская 1917 года революция. М., 2002. С. 104–108.


[Закрыть]. Вполне естественно, полному запрещению после начала военных действий подверглись все печатные издания противостоящих России держав[345]345
  ГАРФ. Ф. 102. Оп. 267. Д. 40. Л. 153,154.


[Закрыть].

Дальнейшее оформление система цензуры в России получила с подписанием царем 20 июля (2 августа) 1914 года «Временного положения о военной цензуре»[346]346
  Там же. Ф. 217. On. 1. Д. 1153. Л. 97–98.


[Закрыть]. В данном документе нас в первую очередь интересует организация цензуры в тылу, за пределами фронтовых районов. Здесь ответственность за досмотр печатных изданий была возложена на Военно-цензурную комиссию, организованную при Главном управлении Генерального штаба, и местные военно-цензурные комиссии при штабах военных округов[347]347
  Бережной А. Ф. Указ. соч. С. 20.


[Закрыть]. В состав Военно-цензурной комиссии входили 9 человек, представлявших Военное министерство, Морское, юстиции, МИД, а также Главное управление по делам печати, Департамент полиции и Главное управление почт и телеграфов МВД. В целом вопросы цензуры находились практически в единоличном ведении военных, для представителей прессы места в комиссии не нашлось.

Во многом аналогичным образом была организована цензура во Франции. Согласно закону об осадном положении, принятому 8 августа 1849 года и дополненному в октябре 1913 года, военные власти имели право запрещать любые публикации и собрания, способные повлечь за собой беспорядки[348]348
  Becker J.-J. The Great War and the French People. New York, 1986. P. 49.


[Закрыть]. Статья 29 предусматривала немедленное закрытие издания в случае нарушения этого закона, а согласно статье 31 расследование подобных дел находилось в ведении военных трибуналов[349]349
  Ibid. P.50.


[Закрыть]. В целях дальнейшей регламентации деятельности периодической печати 3 августа 1914 года было создано бюро по делам прессы, подчинявшееся военному министру и, помимо цензуры, призванное заниматься распространением «проверенных» новостей.[350]350
  Montant J.-C. L’organization centrale des services d’informations et de propaganda du Quai d’Orsay pendant la Grande guerre. // Les societes europeennes et la guerre de 1914–1918. Paris, 1990. P. 136.


[Закрыть]. 4 августа 1914 года префектам было предписано воздерживаться от опубликования новостей, касающихся военных вопросов, без предварительного разрешения этого бюро[351]351
  Becker J.-J. Op. cit. P. 50.


[Закрыть]. Тогда же был принят закон, согласно которому запрещалось публиковать под угрозой тюремного заключения сроком до 5 лет любые новости, касающиеся мобилизации, боевых действий, положения на фронте или дипломатических переговоров, исключая те, что будут сообщены самим правительством[352]352
  Le Temps. 1914, 7 Aout. P. 3.


[Закрыть]. Для налаживания контактов со средствами массовой информации при военном министерстве 13 августа 1914 года была создана «Комиссия французской прессы», в которую вошли представители различных газетных ассоциаций и агентств, под председательством редактора «Le Petit Parisien» Ж. Дюпюи[353]353
  Becker J.-J. Op. cit. P. 50.


[Закрыть]. Таким образом, в отличие от России, во Франции журналисты и редакторы газет получили возможность для формального взаимодействия с военным ведомством и выработки общих подходов к созданию пропаганды.

В Англии, как и во всех других воюющих странах, начало войны было отмечено принятием законов, жестко ограничивавших свободу слова и ставивших прессу под контроль правительства. Этот процесс сопровождался чрезвычайно болезненной ломкой традиционных представлений о месте и роли печати в общественной жизни и ее отношениях с властью. Накануне Первой мировой войны взаимоотношения между правительством и средствами массовой информации строились на основе личных неформальных контактов, при значительной самостоятельности и неподконтрольности государству могущественных газетных баронов[354]354
  Bourne J.M. Britain and the Great War, 1914–1918. New York, 1989. P. 201 —
  202.


[Закрыть]. Отсутствие опыта в централизованном контроле печати, соответствующих органов и подготовленных кадров, обернулось в начале войны импровизацией со стороны государства и принятием им не всегда продуманных мер[355]355
  Sanders M. L., Taylor P. M. Op. cit. P. 1


[Закрыть].

Осознание английским правительством важности контроля за информацией ярко проявилось буквально в первый же день участия Великобритании в войне. 5 августа 1914 года английский корабль «Телкония» перерезал телеграфный кабель, шедший по дну Атлантического океана и соединявший Германию с Америкой. Это обрекало американские газеты, если те хотели получать свежие новости о ходе войны, на сотрудничество с английскими информационными агентствами[356]356
  Peterson H. C. Propaganda for War. The Campaign against American Neutrality, 1914–1917. Washington, 1968. P. 12–14.


[Закрыть]. Одновременно была установлена крайне жесткая военная цензура. В мирное время содержание газетных публикаций ограничивалось скорее самоцензурой журналистов и редакторов, чего с началом военных действий было явно недостаточно[357]357
  Sanders M. L., Taylor P. M. Op. cit. P. 20.


[Закрыть]. В августе 1914 года был принят Закон о защите королевства (Defence of the Realm Act, DORA), согласно которому под угрозой военного трибунала запрещалась публикация любых сведений, могущих представлять интерес для противника[358]358
  Ibid. P. 9.


[Закрыть]. В эту категорию входила информация о передвижении сухопутных и морских сил, военном снабжении, размещении отдельных полков.

6 августа 1914 года У. Черчилль объявил о создании специального Бюро по делам прессы во главе с его близким другом Ф. Э. Смитом, которое призвано было служить для прессы стабильным источником проверенной информации от Военного и Морского министерств[359]359
  Haste С. Op. cit. Р. 30.


[Закрыть]. Однако упорное желание военных максимально ограничить освещение положения дел на фронтах фактически саботировало работу данного Бюро: английские газеты в определенный момент в начале войны вообще практически не получали достоверных сведений о ходе военных действий[360]360
  Ibid. Р. 31; Marwick A. The Deluge. British Society and the First World War. New York, 2006. P. 78.


[Закрыть].

Деятельность Бюро отличалась непоследовательностью и противоречивостью, что подрывало доверие к нему со стороны прессы и лишний раз демонстрировало неподготовленность чиновников к новой для себя роли цензоров. Так, новость о переброске во Францию Британского экспедиционного корпуса, опубликованная во французских газетах 8 августа, в Англии стала известной только 22 августа[361]361
  The Economist. Vol. 79.1914, 22 Aug. P. 338.


[Закрыть]. Одновременно Бюро допустило к публикации сенсационную статью в «The Times» от 31 августа 1914 года, посвященную отступлению английских войск под Монсом в ходе их первого столкновения с немцами[362]362
  Haste C. Op. cit. P. 33.


[Закрыть]. Эта публикация обернулась настоящим скандалом и послужила поводом для активной критики деятельности Бюро в стенах Парламента[363]363
  Parliamentary Debates. Official Report. House of Commons. Ser. V. London. [Далее – H.C. Deb.] Vol. 66. Col. 372–374; 453–511; 726–751.


[Закрыть]. Многочисленные нарекания к работе цензурного ведомства и, как следствие, рост противоречий между ним и средствами массовой информации привели к отставке Ф.Э. Смита, чье место занял С. Букмастер, однако эта кадровая перестановка не изменила ситуацию в целом.

Ограничение информации о ходе военных действий достигалось во всех трех странах не только посредством цензуры газетных публикаций, каблограмм и писем, но и путем недопуска журналистов и корреспондентов во фронтовые районы. В Российской империи действовало специальное «Положение о военных корреспондентах в военное время», предусматривавшее допуск в русскую армию 20 корреспондентов (в том числе 10 иностранных) и 3 фотографов. Их работа строго регламентировалась, они не имели права покидать пределы расположения штаба главнокомандующего и могли пользоваться лишь информацией, предоставленной специальным офицером штаба. Как совершенно справедливо заключает А.Ф. Бережной, «лишенные возможности общаться с солдатами и офицерами на передовой, корреспонденты ограничивались лишь пространными рассуждениями о войне»[364]364
  Бережной А. Ф. Указ. соч. С. 22.


[Закрыть]. Даже на таких условиях военные отнюдь не горели желанием принимать журналистов, тем более иностранных, что стало поводом для многочисленных обращений со стороны русских дипломатов[365]365
  Архив внешней политики Российской империи [Далее – АВПРИ]. Ф. 133. Оп. 470.1914 г. Д. 9. Л. 119,141,165, 239.


[Закрыть]. Не менее жесткие ограничения существовали для военных корреспондентов во французской армии. Они не допускались на фронт, в качестве корреспондентов могли работать только представители союзных Франции держав, все их сообщения должны были быть написаны по-французски и получить предварительное одобрение военного цензора, за нарушение установленных порядков грозил военный трибунал и обвинение в шпионаже[366]366
  Barnard Ch.I. Paris War Days. Boston, 1914. P. 79–80; Winter J.M., Baggett B. 14–18: Le grand bouleversement. Paris, 1997. P. 70.


[Закрыть]. В Англии даже проверенные и лояльные корреспонденты были допущены в прифронтовые районы только в мае 1915 года[367]367
  Bourne J. M. Op. cit. P. 208.


[Закрыть]. Многие аккредитованные журналисты, отправленные в начале войны в Европу, столкнувшись с мелочным контролем военных и ограничениями в передвижениях, уже в конце 1914 года вернулись в Англию[368]368
  Haste C. Op. cit. P. 32.


[Закрыть].

Во всех трех странах Антанты в отношениях между правящими элитами и СМИ тон задавали представители военных ведомств, которые на практике не имели опыта взаимодействия с прессой, да и не испытывали особого желания налаживать с ней контакт. Их первым стремлением было максимально ограничить доступ журналистов к театрам военных действий и сократить объем информации о войне, поступающий гражданскому населению. И в России, и в Англии, и во Франции журналисты, отмечая тяжесть новых цензурных ограничений, в целом признавали их необходимость и обоснованность[369]369
  Российский государственный Военно-исторический архив [Далее – РГВИА]. Ф. 2000. On. 1. Д. 3436. Л. 58; ГАРФ. Ф. 102. Оп. 265. Д. 992. Л. 1157; The Annual Register. A Review of Public Events at Home and Abroad. For the Year 1914. London, 1915. P. 175; Wohl R. French Communism in the Making, 1914–1924. Stanford, 1966. P. 57; Becker J.-J. The Great War and the French People. New York, 1986. P.49–51.


[Закрыть]. Эти настроения ярко выразил некий Б. Звониц, журналист из Петербурга, в письме от 4 (17) августа 1914 года: «С сегодняшнего дня мы под властью военной цензуры. Конечно, это лишь техническая неприятность, так как приходится считаться с потерей времени в выпуске газеты и т. п., по существу же, все мы настолько “цензурны” и осторожны, что новый порядок выпуска газеты не причиняет нам ни малейшего ущерба. Да и хотел бы я найти русского человека в эту войну, который бы искренно, чистосердечно, с полной готовностью – не шел бы навстречу всем требованиям, обеспечивающим нужную тайну»[370]370
  ГАРФ. Ф. 102. Оп. 265. Д. 992. Л. 1157.


[Закрыть].

Однако очень скоро первое воодушевление сменилось ростом напряженности и конфликтности в отношениях между властью, особенно военными, и прессой. Можно согласиться с мыслью, высказанной в свое время английскими историками М.Л. Сандерсом и Ф. М. Тэйлором в их фундаментальной работе «Британская пропаганда во время Первой мировой войны, 1914–1918», что возникновение конфликтов между прессой и цензурой – это просто вопрос времени: слишком различны их интересы, цели и задачи[371]371
  Sanders М. L., Taylor Р. М. Op. cit. Р. 22.


[Закрыть]. В то же время, эта объективная тенденция усугублялась рядом дополнительных обстоятельств. Можно выделить два самых болезненных вопроса, отравлявших отношения между средствами массовой информации и обществом, с одной стороны, и государством и цензурой – с другой, в рассматриваемый период (конец 1914 – первая половина 1915 года): чрезвычайная скупость и неопределенность официальных сводок о положении дел на фронтах, оставлявшая широкие слои населения в тревожном неведении о судьбе родных и близких; совершенно предосудительное с точки зрения печати стремление цензоров распространить свою деятельность на вопросы, не имеющие прямого отношения к военным новостям. Последнее подразумевало введение полного запрета на критику действий правительств, гражданских и военных чиновников.

Неинформативность официальных сообщений и отсутствие иных стабильных и сколько-нибудь надежных источников новостей имели далеко идущие последствия не только для прессы, но и для воюющих обществ в целом. Во всех трех странах Антанты широкие слои населения, а подчас и правящие круги, имели совершенно искаженную картину реалий окопной войны, не знали подробностей военных операций и лишь в самых общих чертах представляли себе их последствия[372]372
  Eksteins М. Rites of Spring. The Great War and the Birth of the Modern Age. London, 1989. P. 233; Winter J. M., Baggett B. Op. cit. P. 70.


[Закрыть]. Барон Н. Н. Врангель так описывал ситуацию, сложившуюся с освещением положения дел на фронтах в российской печати в начале Первой мировой войны: «“Немая война” – вот название для происходящих событий. Никто ничего не знает и не понимает, и отрывочные краткие сведения, появляющиеся в газетах, составлены столь бестолково, что не только [не] успокаивают, но просто пугают публику»[373]373
  Врангель Н. Н. Дни скорби. СПб., 2001. С. 43.


[Закрыть].

В «Новом времени» отмечалось: «Нынешняя великая война… окружена двумя непроницаемыми завесами: официальной ложью воюющих с нами стран, а также военной тайной, к которой приходится прибегать всем правительствам… Особенно жалкую роль играет в эту войну печать, основной долг которой быть общественным сознанием. Откуда нам вырабатывать это сознание, если самые источники понимания хода вещей – тщательно скрыты?»[374]374
  Новое время. 1914, 9 (22) декабря. С. 5.


[Закрыть]. По мнению газеты, правительства воюющих держав стремились привести общество в «полусознательное состояние», уподобить их борцам на ринге[375]375
  Там же.


[Закрыть]. В целом «Новое время» в этот период воздерживалось от прямой критики правительственных мер по ужесточению цензуры, объясняя их стратегическими соображениями, а также проводя параллели с положением прессы в Германии, которая, с точки зрения газеты, превратилась в простое орудие государственной пропаганды. В России же, по мнению «Нового времени», пресса идет навстречу правительству из патриотических чувств.

В таком же положении оказались печать и общество во Франции. Русский посол в Париже А.П. Извольский докладывал в конце августа 1914 года в Петербург: «Французская главная квартира продолжает сообщать печати и публике крайне скудные сведения о ходе военных операций, даже высшие военные власти, оставшиеся в Париже, почти ничего не знают ни о военных операциях, ни вообще о планах и распоряжениях генерала Жоффра»[376]376
  АВПРИ. Ф. 133. Оп. 470.1914 г. Д. 60. Л. 164.


[Закрыть]. Один из крупнейших публицистов того времени М. Баррес в разговоре с президентом Р. Пуанкаре охарактеризовал эту ситуацию как «война в потемках»[377]377
  Пуанкаре Р. На службе Франции, 1914–1915. Мн., 2002. С. 115.


[Закрыть].

Столкнувшись с ограниченностью информации о ходе кампании, французская пресса решила представить это в глазах общественности как плюс: «Существует опасность, которую необходимо всеми силами избегать – это опасность распространения ложных новостей.

Хорошие ли или плохие, если они выдуманы, они могут породить в толпе самые страшные иллюзии. Потому, мы должны противостоять искушению опубликовать даже самую, казалось бы, великую и радостную весть, если она не подтверждена официально»[378]378
  Le Figaro. 1914,3 Aout. Р. 1.


[Закрыть]. Из подобного утверждения логично следовало, что всё, о чем пишут французские газеты, заслуживает полного доверия, так как является проверенной и точной информацией.

Во Франции неразговорчивость военных объяснялась не только их консервативностью или замкнутым характером французского главнокомандующего Ж. Жоффра[379]379
  АВПРИ. Ф. 133. On. 470.1914 г. Д. 60. Л. 154.


[Закрыть], но и объективно далеко не блестящим положением антантовских армий на Западном фронте в августе – сентябре 1914 года. Военные до последнего момента пытались скрыть от общества истинный масштаб продвижения немецких армий, сообщая о победах французского оружия и замалчивая поражения[380]380
  Берти Ф. За кулисами Антанты. Дневник британского посла в Париже. М., 1927. С. 25; Ревякин А. В. Франция: «священное единение» // Мировые войны XX в. В 4 кн. Кн.1. Первая мировая война. М., 2002. С. 311.


[Закрыть]. Когда же открылось истинное положение дел, доверие к официальным новостям и прессе со стороны городских и сельских обывателей было серьезно подорвано[381]381
  The Contemporary Review. Vol. 107. 1915, Jan. P. 22; Becker J.-J. Op. cit. P. 42–44.


[Закрыть].

Пики активности военной цензуры в той или иной стране и в дальнейшем вполне естественно совпадали с обострением для нее ситуации на фронтах. Осенью 1914 года во время Восточно-Прусской операции русской армии Н.Н. Врангель писал: «Газеты немы, и только зловещие белые пятна – вытянутых в печати гранок – говорят о каких-то ужасах и горе, о которых мы все не должны знать»[382]382
  Врангель H. H. Дни скорби. СПб., 2001. C. 60.


[Закрыть]. Эта картина повторилась и весной 1915 года, во время начавшегося наступления немцев на Восточном фронте[383]383
  ГАРФ. Ф. 102. On. 265. Д. 1021. Л. 961, 982, 989, 995, 997.


[Закрыть].

Стремление к замалчиванию неудобных фактов, поражений, потерь, ошибок командования было в равной мере характерно и для английской цензуры[384]384
  Riddell G. The Riddell Diaries, 1908–1923. London, 1986. P. 93, 102.


[Закрыть]. Одним из наиболее последовательных критиков военной цензуры стал либеральный журнал «The Economist». На его страницах высказывались опасения, что из-за мер, принятых правительством, население скоро потеряет всякое доверие к новостям, публикуемым английской прессой[385]385
  The Economist. Vol. 79.1914, 22 Aug. P. 348.


[Закрыть]. Также отмечалось: «Вероятно, контроль за поступающими новостями был установлен, чтобы, с одной стороны, не раскрывать перед противником планов стратегических операций, с другой – чтобы не провоцировать паники, или наоборот, излишнего оптимизма населения распространением непроверенных новостей. Со всей уверенностью можно говорить, что первая цель достигнута. Однако этого никак нельзя сказать о второй: новостей с фронта поступает так мало, что это скорее вызывает панику в обществе, нежели успокаивает его»[386]386
  Ibid. 5 Sept. P.411.


[Закрыть].

В итоге, во многом благодаря усилиям военной цензуры, образовалась и всё больше начала разрастаться пропасть непонимания между фронтом и тылом[387]387
  ГАРФ. Ф. 102. On. 265. Д. 1011. Л. 141; Арамилев В. В дыму войны. М., 1930. С. Ill; Becker J.-J. Op. cit. Р. 44; Bourne J. M. Op. cit. P. 208.


[Закрыть]. Газеты не печатали фотографий с мест сражений, изображений раненых и убитых, о потерях со своей стороны говорилось лишь вскользь, и поэтому реальная цена как побед, так и поражений оставалась в целом неизвестной для тылового населения[388]388
  Archives du Ministere des affaires etrangeres [Далее – АМАЕ]. Correspondance politique et commerciale, 1896–1918. Guerre 1914–1918. Russie. Vol. 641. P. 110, 119–120, 125; Riddell G. The Riddell Diaries, 1908–1923. London, 1986. P. 102–104; Bourne J. M. Op. cit. P. 208–209; Eksteins M. Op. cit. P. 233; Haste C. Op. cit. P.31.


[Закрыть]. Исключением были первые недели войны, когда в печати порой проскальзывали сравнительно подробные данные о «своих» потерях, а в крупных газетах публиковались поименные списки погибших[389]389
  Bourne J.M. Op. cit. P.205–206.


[Закрыть]. Однако по мере становления и упорядочения работы цензуры образ войны, создаваемый средствами массовой информации, всё больше терял связь с действительностью, что было чревато полным крахом общественных иллюзий в случае их резкого столкновения с реальностью окопной войны, принимавшей затяжной характер.

Параллельно с этим процессом развитие получили и другие потенциально опасные для внутреннего консенсуса тенденции, связанные с усилением государственного вмешательства в деятельность средств массовой информации. С самого начала военных действий правительства всех воюющих держав продемонстрировали настойчивое стремление, опираясь на законы о военной цензуре, положить конец критике любых своих действий со страниц печатных изданий. Например, во Франции эта политика получила практическое оформление в циркуляре военного министра А. Мильерана от 19 сентября 1914 года, запрещавшем публикацию передовиц, в которых бы содержались нападки в адрес правительства и высшего военного командования[390]390
  Becker J.-J. Op. cit. Р. 53.


[Закрыть]. Уже в конце сентября была закрыта газета Ж. Клемансо «L’Homme Libre» («Свободный человек») за статьи, разоблачавшие дезорганизацию в санитарных службах армии[391]391
  Берти Ф. За кулисами Антанты. Дневник британского посла в Париже. М., 1927. С. 33; Прицкер Д.П. Жорж Клемансо. М., 1983. С. 194–195.


[Закрыть]. В ответ Ж. Клемансо создал новую газету, «L’Homme Enchaine» («Человек в оковах»), и с новой энергией обрушился на французское правительство и военные власти.

Ту же ситуацию в отношениях власти и прессы мы увидим, если обратимся к примеру Российской империи. В письме некого Б. Ушакова из действующей армии от 14 (27) января 1915 года читаем: «Понемногу военная цензура печати начинает вторгаться в область внутренней политики, всё больше и больше влияет она на то или иное политическое направление газеты. Уже много прибавилось у нас параграфов, предписывающих не пропускать в газеты вещи, ничего общего с военными соображениями не имеющие»[392]392
  _ГАрф. ф. Ю2. Оп. 265. Д. 1011. Л. 108.


[Закрыть].

В России штрафы и иные наказания обрушивались на те газеты, которые позволяли себе критику внутренней политики царского правительства или выступали за послевоенные демократические преобразования[393]393
  Там же. Д. 1011. Л. 200; Там же. Ф. 102. Оп. 265. Д. 995. Л. 1452; Дьячков В. Л., Протасов Л. Г. Великая война и общественное сознание: превратности индоктринации и восприятия // Россия и Первая мировая война. (Материалы международного научного коллоквиума, 1–5 июня 1998 г.). СПб., 1999. С. 60.


[Закрыть]. Депутат от кадетской партии в IV Государственной думе А. И. Шингарёв жаловался в письме от 16 (29) августа 1914 года, перлюстрированном Особым отделом Департамента полиции: «Внешние успехи окрылили наших беспардонных бюрократов, и они во внутренних делах снова хотят загнуть салазки “дерзкому” населению… “Речь” оштрафована на 3 тыс. р. только за то, что осмелилась сказать, очень умеренно, правду о внутреннем положении»[394]394
  ГАРФ. Ф. 102. Оп. 265. Д. 993. Л. 1287.


[Закрыть].

Меж двух огней оказалось в Англии руководство Бюро по делам прессы, которое газеты критиковали за излишне суровые, на их взгляд, цензурные ограничения, а военное и морское министерства в лице военного министра Г. Китченера и морского министра У. Черчилля – за неспособность положить конец критике их действий со страниц газет и журналов[395]395
  Riddell G. The Riddell Diaries, 1908–1923. London, 1986. P. 89, 94,104.


[Закрыть]. У. Черчилль, по свидетельству одного из «газетных баронов» Дж. Риддела, вообще желал закрыть это Бюро и вернуться к прежнему порядку цензуры новостей, существовавшему в Англии до войны, когда она осуществлялась соответственно Военным и Морским министерствами[396]396
  Riddell G. The Riddell Diaries, 1908–1923. London, 1986. P. 94.


[Закрыть]. Впрочем, большинство Кабинета, по-видимому, не разделяло этого взгляда, и на встречах с представителями крупнейших лондонских газет премьер-министр Г. Асквит решительно отрицал существование планов правительства по ограничению свободы критики[397]397
  Ibid. P.104.


[Закрыть].

Надо отметить, что если цензура новостей, имеющих отношение к военным действиям, встречала сравнительно слабое сопротивление со стороны средств массовой информации, хотя тоже вызывала нарекания, то поползновения в сторону расширения круга «запретных» тем вызывали бурные протесты. Особенно это было характерно для Англии, где пресса сохранила всё же большие свободу и независимость по сравнению с континентальными аналогами.

Во главе этой борьбы встала газета «The Times». Она отмечала стремление чиновников воспретить к публикации не только информацию, действительно имеющую отношение к военным действиям, но и материалы, содержащие критику действий правительства, что, с точки зрения «The Times», было недопустимо[398]398
  The Times. 1914, 23 Oct. P. 7.


[Закрыть]. Эта позиция привела газету к острому конфликту с внешнеполитическим ведомством Великобритании. Дело в том, что хотя формально журналисты обязаны были получать всю информацию из рук Бюро по делам прессы, на деле установилась практика непосредственных контактов журналистов с чиновниками Форин Офис для получения международных новостей. Вслед за рядом статей в «The Times», жестко критиковавших политику главы Форин Офис Э. Грея в отношении Османской империи осенью 1914 года, внешнеполитическое ведомство закрыло двери для журналистов этой крупнейшей газеты. И редактор международного отдела «The Times» Г. В. Стид, и владелец издания лорд Нортклифф, решительно осудили действия Форин Офис, заявив, что в данном случае имеют полное право критиковать действия правительства. Зимой 1914–1915 годов «The Times» оказалась практически в состоянии войны с Форин Офис[399]399
  Sanders M. L., Taylor P. M. Op. cit. P. 26.


[Закрыть]. Принятые санкции оказали очень слабое влияние на газету: она располагала своей развитой службой иностранных корреспондентов и пользовалась большим авторитетом за границей.

Форин Офис, и ранее тяготившийся своим участием в деятельности военной цензуры, окончательно убедился в непродуктивности одних только репрессивных мер и стал искать способы улучшения отношений со средствами массовой информации. В итоге, лишь в мае 1915 года, после формирования коалиционного правительства и очередных кадровых перестановок в Бюро по делам прессы, ознаменовавших поворот правительства к диалогу с прессой, этот конфликт был в целом преодолен[400]400
  Sanders M.L., Taylor Р.М. British Propaganda during the First World War, 1914–1918. London, 1982. P. 27.


[Закрыть].

Проведенный анализ взаимоотношений прессы и власти в странах Антанты рассматриваемого периода важен с точки зрения данного исследования в силу нескольких обстоятельств: во-первых, он позволяет оценить объективные условия, в которых вынуждены были действовать средства массовой информации в 1914 – первой половине 1915 года; во-вторых, благодаря этому становится более понятной внутренняя логика развития пропаганды во время войны; в-третьих, он открывает перспективу для понимания восприятия современниками событий Первой мировой войны, уникального морально-психологического климата, сложившегося в воюющих державах.

Во всех трех рассматриваемых странах взаимоотношения правительства и прессы развивались в первые месяцы войны, в сущности, в одном направлении: всё больше регламентировалась деятельность средств массовой информации, оформлялись институты военной цензуры. Однако были и различия. Большим своеобразием характеризовалась в этом отношении ситуация в Англии. В отличие от континентальных держав, там пресса сохранила сравнительно большую самостоятельность и свободу в критике правящей элиты. Объяснение этому обстоятельству, на наш взгляд, кроется в глубоко укоренившихся представлениях англичан о месте и роли прессы в общественной жизни, устоявшихся традициях ее контактов с властью. Первая мировая война нанесла сильный удар по этим традициям, повлекла за собой рост государственного вмешательства в сферу деятельности СМИ, однако в начальный период военных действий эти тенденции не успели еще развиться в полной мере и отношения печати и государства строились в рамках довоенных представлений. Этому способствовал и сравнительно ограниченный характер участия Англии в войне (на ее территории боевые действия не велись, экономика в целом продолжала работать в нормальном режиме).