Текст книги "Ветер плодородия. Владивосток"

– Только чтобы показать Анге, что не стыдно. У нее все пройдет потом. Это ее маньчжуры напугали в детстве, когда мать тянули к себе…

Удога молчал. Он колебался. А Анга сказала одному человеку из соседней деревни, чтобы тот пошел на охоту завтра, что поймает двух соболей. Так и было. Охотник пошел в тайгу и на удивление всем принес две шкурки.

Талые воды пропитали снега. Медведи вылезли из берлог. Чумбока убил медведя. Люди собрались, съели мясо. Старухи закоптили его кости. Они просили Ангу, чтобы она уговорила духа убитого зверя еще прийти. И через сутки прямо к стойбищу выскочил огромный медведище. Его тут же убили.

Юрты, собаки, нарты, вера в духов, в чертей, в шаманов, болезнь любимой племянницы, темнота, безграмотность, вера в колдовство, готовность жену отдать купцу за водку, продать ребенка – все тут по-прежнему. Тяжело в эту зиму Чумбоке. После того как был он китобоем, служил в экспедициях. Он ссутулился и совсем выглядел стариком. Уйти куда-нибудь из родного стойбища? Никогда брата и племянницы не оставит. Вспоминал он казармы в Петровском и Николаевске и свою жизнь там, полную надежд.

Оставалась у него отрада – Анга. Когда она не шаманила – милей и умней не было для него никого. Он рассказывал ей про русских, про их корабли, город, про их рассказы о русской земле, про обычаи. Анга слушала допоздна, сидя у свечи или лучины на чистом кане на камышовых циновках, которые сама плела, когда была хозяйкой. Отец с молодой женой уже спали давно. Дядя стал учить Ангу русской грамоте. Она быстро выучила буквы, но, не зная слов, не могла писать по-русски. Дядя стал учить ее говорить по-русски, и так увлеклась она, что реже шаманила. Но чем реже были шаманства, тем дольше и горячей она плясала.

А за стенами дома ровными волнами шум ходит по тайге. Идет весна. И как зашумит лес, как порыв его пронесется по верхушкам деревьев, так и в душе у Чумбоки что-то колыхнется. Вот так же весенний шум леса бередил когда-то в молодости. А теперь в своей душе – холодно. Только хочется, конечно, чтобы другим было хорошо, чтоб лето скорей настало, чтобы русские суда и пароход мимо прошли. В это лето должен пройти Муравьев.

Оттаяли сопки. Зелень поднялась в тайге. Ждали судов. Теперь каждое лето что-нибудь новое приходилось повидать.

Вдруг пришла, сразу за льдами, русская шлюпка. На ней семь уставших моряков и один казак. Один из моряков, офицер, послан курьером от Муравьева. А Муравьева нет и не будет. Путников накормили. Все моряки похожи друг на друга. Самый молодой – начальник. Все уснули под одним одеялом, а казак сидел с отцом.

Утром моряки ушли.

Гольдам кажется, что многолюдно стало на их когда-то пустынной реке, где редко-редко, сонно, лениво пробредала за лето одна-другая сампунка. Вскоре сплав потянулся, а потом, чуть ли не через каждые пять-шесть дней, – баржа, а то и две вместе. Лето в разгаре. Травы стояли глубокие и буйные, и буйна природа. Часто бушует река, находят черные тучи, налетит и польет ливень, гремит страшный гром, все в испуге, молятся. Один Удога не кланяется грому.

Грозы страшны, но быстры, зальет тайгу, все склоны гор потекут сплошной водой, руша деревья в долинах, речки вздуются, станут реками и несут деревья с корнями, а уж светит жаркое солнце.

Когда половина лета проходит, Удога всегда, каждый год, тяжесть, скуку, тоску чувствует. И дочь, и жена дома, все счастливы, а первая половина лета уже прошла. Травы буйны были, а вот уж и сохнут, желтеют. Уж летняя дава[12]12
  Дава – кета.


[Закрыть] пошла. Как я ждал лета, как хотел, чтобы тепло было, а уж половины его нету, думает Удога. Так жизнь проходит. Так зима и лето, да опять зима, и опять ждешь лето, а оно придет и принесет заботы, и незаметно пройдет первая половина, самая лучшая, любимая Удогой пора. В конце июля дождь сеял, как осенью. Тихо на реке. Лодка Удоги с сетями, острогами, с веслами и палаткой стоит под берегом. Братья вернулись с рыбалки. Вдали чернеет большой баркас. Это какой-нибудь русский купец на большой лодке целую лавку строил и плывет вниз, от стойбища к стойбищу ездит, торгует, товары продает людям, меняет их на зимние меха. Когда ветер парус поставит. Когда тихо – по течению спускается. Наверно, к ним придет.

Многие жители деревни, ожидая торговых барж-магазинов, возвратились. Все ждут.

Ночью разыгралась буря. Амур глухо зарокотал. Чумбоке всю ночь не спалось. Вспоминал он жизнь свою у гиляков, скитания по берегам морей. Встречи с американцами.

После дождя и бури утро было ветреное и холодное. Мутные волны лизали белую косу под бельговским берегом. Чумбока вышел на обрыв и вдруг увидал, что чернеет какая-то лодка, и человек рядом на песке хочет костер разжечь и не может.

«Сыро, – подумал Чумбока. – Как он в такую бурю приехал? Волнами его, видно, выкинуло ночью».

Амур шумел и, как водопады, рушил крутую волну за волной. Чумбока вернулся к брату. Дома все всполошились.

– Русский приехал! Волнами его выкинуло, – говорили собравшиеся в дом Удоги соседи. – Он на песке ночь сидел, нашей деревни за лесом не увидел. Коса его от большой воды прикрывает.

– И сейчас он нас не видит! – воскликнула Анга.

– У-у… Страшно! Какой человек, хороший или плохой – не знаем! – толковал дед Падека. – Надо тихонько подойти посмотреть.

– Он костра разжечь не может – все мокрое, – сказал Чумбока, – надо ему помочь скорей. К себе позвать.

– Все же нам осторожно подойти к нему надо, – сказал Удога. – За последние дни слышно было, что грабеж случился в одной деревне.

Гольды стали собираться.

– Он молодой! – вбежав, сказала Айога. – Совсем молодой русский парень. Без бороды, с такими же белыми волосами, как у семерых русских моряков, которые на шлюпке в Де-Кастри шли; мылись и ночевали у нас.

– Молодой? – спросила Анга.

Солнце взошло, и вся коса горела в лучах его множеством мелких огоньков.

На косе сидел русский парень на корточках, возился, раздувая костер. Он все же разжег пламя. Лодка его была на боку, вся в песке, какие-то свертки, видно, с товарами, лежали в ней.

Гольды толпой сошли с берега.

Парень заметил людей.

– Эй, дидю еуси![13]13
  …Дидю еуси! – …иди сюда!


[Закрыть] – крикнул он по-гольдски.

Гольды переглянулись. Такого еще не было слышно, чтобы русский по-гольдски говорил.

– Ты чё, по-своему не понимаешь? – насмешливо спросил его Чумбока по-русски.

– А тут чё, деревня? – отозвался тот вопросом же и вскинул голову.

– Конечно, деревня! Не деревня, что ль!

– А что за лесом?

– А в лодке чё у тебя, товар?

– Товар!

– Наверху хорошо, тихо, ветер не дует.

– Ну, пойдем к нам!

– Пойдем! – обрадовавшись, сказал русский. Он взял из лодки ведро и, в лодке же зачерпнув воды, залил костер, а ведро бросил. Он оставил лежащую на боку лодку с тюками товаров и пошел с гольдами.

– Торгаш? – спросил его Чумбока.

– Торгаш! От большого торгаша – маленький торгаш!

– А где купец?

– А черт его душу знает, где он! Где я сам-то, и то не знаю!

– Это Бельго!

– Эх, тут озеро какое у вас! – сказал русский, поднявшись на реку и жмурясь от света, отраженного озерной водой и ударившего из-за поредевших кустов. Под берегом стояли редкие фанзы. Женщины толпой встретили поднявшихся.

Парень, подтолкнувши в бок Чумбоку, кивком показал на Ангу и улыбнулся ей.

Прошли мимо, а парень вдруг обернулся. Широкое, красное от румянца лицо его с темными бровями расплылось еще шире, он подмигнул Анге одним глазом и пошел своей дорогой.

– Это моя девка! – на чистом русском языке и угрожающе сказал шагавший следом Удога.

В доме гостя накормили, напоили горячим чаем. Потом все его мокрые товары перенесли наверх. Лодку вытащили. Парень не стал много разговаривать и уснул.

Спал он крепко, сладко, темно-русый вихор его разметался на подушке, сам он румяный, как девушка, с полными пунцовыми губами, а ростом как великан, с огромными, как казалось Анге, плечами. Из-под мехового одеяла видна его русая голова.

Под этим одеялом весной, ночуя у них, семеро русских моряков спали. У них такие же лохматые русые головы, из-под этого одеяла все в ряд виднелись. А их казак с отцом, оба в медалях и мундирах, пили чай и курили трубки.

– Сильно же он устал…

Анга, стоя на коленях, рассматривала незнакомца, его рот, брови, губы с пушком и нос, когда вдруг русский открыл глаза. Он, видно, уже давно проснулся. Кажется, хитрил, лукавство мелькнуло в его взоре. Анга, вспыхнув, закрыла лицо руками и с необычайной ловкостью юркнула к котлу, к Айоге.

Парень живо перевернулся на бок.

– Ей-богу, не спит! Только притворяется, – шепнула Айога.

Пришли старшие. Анга и Айога умолкли.

– Надо мне пойти товар посмотреть, – вдруг сказал парень.

Он живо сносил весла и посуду из лодки в фанзу. Все было цело.

– Как тебя зовут? – спросил Удога.

– Меня? Иваном.

– Ну, Иван, давай торговать.

– Эй, Иван, давай товару! – попросили гольды.

Иван согласился.

– Прежде всего продай мне лодку, – сказал он Удоге.

– Сколько дашь за лодку ситцу? Чего еще? Шубу? Ружье в придачу?

Торговля началась! Парень этот ловко торгуется. Гольдские слова знает!

Парень за ситец просил дешево, а набрал кучу мехов и получил новую лодку. У него разные хорошие товары. Есть сапоги из сафьяна.

Парень несколько раз поглядывал на дочь хозяина и все улыбался.

– Смотри, эта девка шаман! – заметил ему Чумбока.

– Как же! – без тени удивления отозвался парень. – Это я вижу.

«Врет так ловко или в самом деле видит? – подумал Чумбока. – Черт знает, за последнее время какие-то чудеса происходят!»

– Ты не врешь? Откуда знаешь?

– Как врешь! Вон бубен у нее в головах!

– Откуда знаешь, что она тут спит? – удивился Чумбока.

Русский сделал вид строгий и серьезный, скулы его сжались, и он, сверкнув глазами, взглянул на гольда так, что тому захотелось попятиться.

После торговли опять пили чай, кушали. Русский наелся.

– Худо, брат, застудился я, – сказал он Удоге.

Парень вдруг улегся и начал хрипеть.

– Как сразу заболел? Отчего так? – удивился Чумбока.

Русский поднял плечи и, казалось, натужился сильно.

Потом он подозвал Удогу и сказал:

– Че-то я горю! Жарко, говорю.

– Улен[14]14
  Улен – хорошо (гольд.).


[Закрыть], брат! Дай-ка руку… – Удога тронул его лоб и удивился. В самом деле у парня жар. Голова русского горела как в огне.

Парень остался в доме Удоги. А наутро к селению вышел лось.

Зверя убили, и вся деревня была с мясом.

– Э-э, этот русский, что у нас лежит болеет, счастливый! – сказал дед Падога. – Пусть он подольше поживет…

– Он хворает, – ответил Удога, – простудился.

– Худо мне, – жаловался русский.

– Что же делать?

– Пусть твоя дочь меня полечит, – просил парень.

Удога перевел Анге просьбу больного.

– А ты веришь? – спросил он Ивана.

– Захочешь выздороветь, так поверишь!

Обычно Анга брала в руки бубен и молилась, желая помочь больному. Но тут она схватила бубен, спрятала его куда-то за котел и, сгорая со стыда, краснея от бросившейся в лицо крови, опрометью кинулась вон из фанзы.

Русскому стало хуже. Вся деревня просила Ангу пошаманить.

«Как я с ним стану шаманить! – думала Анга. – Он сам шаман…»

Опять Ангу упрашивали, но она не согласилась.

Ночью русский кричал и скрипел зубами. Наутро привезли старика шамана из деревни Мылки, тот шаманил, но не смог помочь. Вечером, когда старик уехал, Анга зашла в дом.

– Возьми бубен, – сказал ей отец строго. – А то он сказал, что умрет.

Анга достала свой бубен и быстро прошлась по избе, ударяя в него. Все стихли. Вдруг русский вздохнул тяжко, провел по глазам руками и присел. Все переглядывались. Чудо свершилось. Человек на глазах выздоровел. Анга стала серьезней. Она не кричала и не пела, а несколько раз еще ударила в бубен, потом положила его на кан, а сама ушла к очагу.

– Шамань еще! – тихо сказал ей дядя.

– Ему и так легче, – ответила Анга.

Она вышла из дому.

Парень поднялся. В этот вечер он плотно поужинал. Анга пришла и поглядывала на него с большим удивлением. Она била в бубен, но думала не о болезни.

Утром дядя с соседями поехал рыбачить на свое озеро. Русский остался дома. Удога ушел к лодке. Айога хозяйничала.

Солнце ярко светило в выставленное окно из промасленной бумаги. Вода сильно прибыла. Виделись проносившиеся водовороты на вздувшихся просторах Амура.

Анга с бубном в руках, сияющая и веселая, заглядывала в румяное лицо парня. Она сама не знала, почему легче ему, когда она шаманит? И ей легче, на ум не идут молитвы, обычные видения исчезли.

В доме светло, на улице тепло и тихо.

Иван приподнялся и взял Ангу за руку. Она молчала.

– Как это по-гольдски? – спросил он, показывая на палец.

Она ответила.

Он взял ее за обе руки, потянул к себе, она постаралась высвободиться. Бубен загремел.

– Посиди рядом, – сказал он.

Она присела.

Иван проворно вскочил. Руки у него были сильные. Он совсем не походил на больного и, ловко обнявши Ангу, притянул к себе. Она выгнулась. Он стал целовать ей щеки…

Она ударила его бубном по голове сильно, так, что у него искры из глаз брызнули, но он не отпускал ее. Она вырвалась, отбежала и, уставившись на него, замерла посередине дома.

– Сиди! – со злом крикнула Анга по-гольдски, видя, что парень хочет идти к ней. Он остался на месте.

– Лежи! – сказала она властно. Он лег. Она взяла бубен и заходила по фанзе, ударяя в него. Парень лежал смирно. Вдруг она сама подсела к нему и заговорила с ним по-гольдски. Она ласково заглядывала ему в лицо.

Пришла Айога. Приехал дядя. С ним вошли двое соседей.

– А чё у тебя морда покарябана? – удивился Чумбока.

– Это черта гоняли! – ответил Иван без заминки. – Еще никогда я не видел, чтобы так ловко шаманили!

Дядя стал догадываться, в чем тут дело.

– И чё, теперь здоровый? – спросил он.

– Теперь здоровый, – отозвался Иван.

– Конечно! – подтвердил Чумбока с удивлением.

Вечером Удога вернулся. Он удивился, как много гольдских слов выучил русский парень.

– Говорить выучился по-нашему и выздоровел, – сказал Чумбока, – завтра уезжает.

– Кто? Я? – удивился Иван.

– Конечно! Тебя сегодня хорошо лечили! Надо ехать! Хозяин ищет тебя и в полицию хочет заявить.

– Откуда знаешь?

– Я все знаю! Кто что хочет – я уже знаю.

– Да, хозяин твой ищет тебя, – сказал Удога. – Теперь он, твой купец, у которого ты в приказчиках, стоит у стойбища Хольбо. Ему сказали, что ты здесь.

– Это верно, – подтвердил Падека, – я слыхал, соседи видели твоего купца, тот жаловался, что парень пропал с товаром.

Утром Иван привесил нож к поясу, связал и снес в новую лодку тюки мехов и остатки товаров. Встретивши Ангу, он хотел ущипнуть ее за бок, но она увернулась. Вскоре лодка его ушла. Поблескивали на солнце весла.

– Ловкий парень! – сказал Чумбока.

– Утром было холодно, и топили печь.

«Что это звенит? Неужели опять Анга шаманит?» – подумал Чумбока, прислушавшись. И вдруг он увидел, что девушка ломает свой бубен и бросает куски его в огонь, а у самой лицо в слезах.

Книга вторая. Китайское море

Глава 13. Дипломатическое поручение

Море желтеет и мельчает. Местами лот показывает глубины. Волны бьют в железную обшивку корвета. На траверзе справа по борту тонут вершины гор Маньчжурии. Глубины то и дело меняются.

Алексей Сибирцев, весь в белом, с дочерна загоревшим лицом, в небольших светло-русых усах, стоит на самом носу судна, и волна подкидывает его, как на качелях. Он держит в руке новое германское изобретение – небольшие сдвоенные подзорные трубы, бинокль. На исходе весны и при начале лета пора тяжелых густых туманов в здешних морях заканчивается. За последние дни в Китайском море прояснело, но еще есть какая-то мгла.

В лицо Алексею дует теплый западный ветер с берегов изобильной и плодородной Чжили, ветер китайского плодородия. Жар молодой крови дает себя знать тут с особенной силой. Входишь в обширный залив, в котором сосредоточены китайское мореплавание и богатейшая торговля, как бы во внутреннее море Поднебесной империи.

В это лето Алексею предстоит быть свидетелем военных действий. Эскадры англичан и французов вошли в этот залив, их корабли бывают видны. Сибирцев ищет адмирала и посла Путятина, чтобы остеречь, известить, что договор на Амуре заключен. Все произошло в дружеских встречах соседей губернаторов по поручению высших правительств. Сибирцев должен передать мнение Муравьева: не следует Путятину подписывать документы с Китаем под грохот английских и французских пушек, марать русское имя.

В море видны две рыбацкие лодки. Алексей поймал в бинокль одинокую джонку. Тяжелая китайская посудина идет с попутным ветром в оранжевых вздувшихся парусах.

Мусин-Пушкин в белоснежном кителе, с густыми, выцветающими бакенбардами положил руку на медную ручку машинного телеграфа и подал команду. Штурвальный в белой рубахе и в белой панамской шляпе стал поворачивать свое колесо. Босой матрос в закатанных штанах и шляпе с ремешком под подбородком кидает лот. Пошли курсом на джонку, которая всей тяжестью бьется в плену моря.

Пушкин и Сибирцев в этом плавании переменились ролями. Теперь корвет предоставлен в распоряжение Сибирцева, исполняющего дипломатическое поручение. Сибирцев не вмешивается в указания своего старшего товарища и никогда не мешает ему.

А за кормой сопки Ляодуна стали еще видней, ветром снесло утренние облака, и появилась новая гряда возвышенностей довольно далеко, как насыпанные конусы из песка выступили из моря. Это оконечность полуострова, правая сторона ворот в залив Печили. Ляодунский полуостров лакомый, драгоценный ломоть, там плодородные земли в долинах и удобные стоянки для кораблей. Алексей знает, что пароходы Майкла Сеймура, а также французский военный флот и многочисленные коммерческие и военные суда всех «наций, спасающих Китай» там уже стоят, пользуются гаванями Ляодуна.

Очертания дальних, насыпанных среди моря сопок очень знакомы Алексею, похожи на Приамурье и на Приморье.

«И на Гонконг», – подумал Алексей.

Босые матросы в панамских шляпах и в побелевшей парусине дружно хватают баграми борт китайской джонки, пляшущей на волнах. На ее мачте измытая, истрепанная тряпка, оставшаяся от флага. Матросы в засученных штанах уперлись дочерна загорелыми ногами в свой борт.

– Ноу би гуд, каптейна![15]15
  Ноу би гуд, каптейна! – Не будет хорошо, капитан! (англо-кит. жарг.).


[Закрыть] – грубо кричит шкипер, рослый китаец с косой, в шапочке, голый до пояса, поспешно надевая грязную голубую куртку. – Воде ноу пирата![16]16
  Воде ноу пирата! – Наша не пират!


[Закрыть]

Волна сровняла палубы, Сибирцев перешагивает на джонку и спрашивает:

– Куда идешь?

– Ли Шуй Коу.

Рожи тут у них довольно зверские, и все с ножами. На всякий случай и у нас все матросы с кинжалами за поясом.

– Почему же, джангуйдэ[17]17
  Джангуйдэ – хозяин.


[Закрыть], мало китайских кораблей в море Печили?

– Война! – ответил тот с таким выражением, словно хотел сказать: «Разве не знаешь? Зачем напрасно притворяться, зачем же вы сами идете сюда?»

Сибирцев показал на флаг на мачте корвета и сказал, что это корабль русского царя, а не королевы. Перешли на корвет.

Шкипер сказал, что в глубине залива Печили, при устье реки Хай Хэ, уже несколько дней как происходит страшное сражение. Там все корабли.

– Если хорошо прислушаться, то услышите О-е-ха! Вот, вслушайтесь! Как стреляют с пароходов.

Шкипер сказал, что идет из Шандуни и там везде слышно.

Но Пушкину и Сибирцеву ничего не слышно, кроме шума волн. Временами морской вал обрушивается с гулом, который можно принять за звук выстрела. По всему морю на мелях грохочет канонада.

– Флоты иностранцев бомбардируют крепость Даго. Хотят высаживать десанты, идти на Тяньцзинь.

Шкипер сказал, что всегда ходит в Корею и доставляет разные товары.

– Теперь вы идете в Корею?

– Нет, я иду на Ляодун. Там много иностранцев. Просят доставлять быков и баранов из Шандуня. Ли Шуи Коу – глубокая круглая бухта. Там стоят большие военные транспорты.

– Несмотря на войну, англичане верны своим привычкам, – заметил Пушкин. – Закупают баранов на жаркое и быков на бифштексы. Что с ними поделаешь!

– Без бифштексов не воюют, – отозвался Алексей. – Только у нас на Камчатке на Охотском побережье поголодали.

Шкипер, не понимая, что говорят между собой капитан и офицер, кивал головой из вежливости.

– Где удобнее идти к устью реки Хай Хэ?

В рубке у карты шкипер пылко удивился, что залив описан европейцами. Он показал глубины и большую мель, которая прикроет корвет от волнения, и вдоль нее удобно идти к Даго. Течение реки продолжается в заливе вдоль этой отмели, и там путь кораблям.

– Слышите, слышите, опять стрельба. А вы знаете, там есть и русские корабли.

– Да, есть. Но они не стреляют и не участвуют в сражении.

– Ах так? А я этого совсем не знал. Все думают, что русские тоже воюют.

– Совсем нет…

– А вы знаете, кто привел сюда англичан?

– Вы были в Даго и видели, что наш посол делает?

– Нет.

– У нашего посла только один пароход.

Китаец вежливо и почтительно поклонился. Пушкин попросил продать двух баранов для команды. Китаец ступил на канат и, как цирковой фокусник, перепрыгнул на джонку. Матросы придержали борт баграми. Сибирцев и Пушкин тоже перешли.

Трюм набит баранами. Накатила волна, и бараны повалились сначала на один борт, потом на другой. Перешли наши матросы. Степанов заметил, что здесь не щадят животных, особенно назначенных на убой.

– Они с веса спадут! – сказал Сибирцев шкиперу.

– Ничего им не сделается! – воскликнул шкипер и дал пинка одному из баранов под брюхо. – Это же баран! Идти недалеко. В новых портах ждут свежего мяса.

Матросы унесли на корвет двух баранов.

Джонка и корвет разошлись. Шкипер, заметив, что Алексей оглядел его судно в бинокль, показал на запад в сторону побережья столичной провинции Китая, откуда дул горячий ветер.

Залив начинал оживать. На горизонте появились многочисленные суда. Пальбы не слышно.

– А вон и герой войны! – молвил Пушкин.

Вырываясь из небольших волн, идет пароход под французским флагом. Знают мель, идут под ее прикрытием, глубоководным каналом, прямо на сближение с нами.

Приветствовали друг друга гудками.

– С успехом? – крикнул в рупор на французском Мусин-Пушкин.

– Благодарим! – Еще что-то кричали в рупор, как будто сражение закончилось, дальше не поняли – ветер отнес.

Пушкин решил не идти, вставать на якорь под ветром, за мелью. Пошли самым малым ходом, с промером. Раздалась команда и грохот цепи. Близка мель, стоим на глубоком канальчике. Вечером идти дальше опасно.

Боцман подозвал рыбака. За монету китайцы дали рыбы и свежего лука.

Ночью в море видно было много огней. Волна шумела и раскатывалась, но не добегала до корабля через едва прикрытые водой мели.

Утром был туман. Когда видимость стала отличная, заработала машина, пошли. Проступил берег; очень далек и очень низок в цвет моря. На обед поели луковой похлебки из свежей рыбы с уксусом. На ужин будет баранина. Запах ее дразнит всю команду и придает людям силы. Но как мог наш Евфимий Васильевич привести сюда флоты союзников? Кто распустил такой слух?

А вон уже отчетливей за желтыми водами видны деревни. Дома с соломенными крышами. Тут житница Китая. Население провинции Чжили тридцать миллионов. Чжили, как и вся страна, кормит Пекин. Равнинная область.

А что тут творится! Несмотря на всю таинственную неприкосновенность этих берегов и вод, эскадры европейцев стоят по всему заливу.

Слабеющие волны выбегают из глубин, разводят толчею и сбивают водяные вихри.

Идет железный пароход под британским флагом. Торговое судно. Этот корабль не похож на плавучий свинарник или скотник. Шхуна битая волнами, бывалая, с облупленной краской, но ладная и быстроходная, как военный корабль, слышно, машина работает отлично и сильна. Корабль режет воду, разводит усы вихрей.

Рыжебородый шкипер – англичанин. На всех парах спешит куда-то. У шкипера собака, пистолеты за поясом, шляпа на голове. Барыши тут сами просятся к торговцам.

На судне перекладывают руль, поворачивают. Шхуна держит на корвет.

– Мистер Сибирцев! – слышится в рупор. – Мистер Пушкин!

Алексей замер, увидя на стучащей палубе знакомую плечистую фигуру китайца с улыбающейся сытой и крепкой физиономией. Он в светлой кофте и такой же юбке.

– Мистер Вунг! – закричал Алексей, вне себя от радости.

Машину резко застопорили.

– Сейчас я к вам перейду, – сказал китаец по-русски.

Англичанин стал у штурвала. Шхуна сделала красивый разворот. Борта сошлись. Вунг перешагнул, стукнув в палубу башмаками. Офицеры подхватили его.

– Ах, зачем, зачем. Зачем напрасно. Александр Сергеевич! Это вы! Как я рад! Алексей Николаевич…

Офицеры крепко поздоровались с гостем. Он обнял Сибирцева и всхлипнул.

– Я буду называть вас просто.

– Да, конечно… Алексей… Как было принято в клубе в Гонконге.

Постепенно перешли с русско-китайского на пиджен, а потом на английский. Тут видно доверие и расположение к Алексею Николаевичу. Матросу Собакину подумалось, что капитан-лейтенант наш курьер, с любым обойдется, умеет втереться. А встретился богатейший китаец. Матрос знает его по Гонконгу.

Борт парохода отошел. Его машина еще немного постукивала и стихла, время от времени попыхивая.

Слышно было, как вскипел сильный китайский чайник, протяжно выпуская пар через свисток. Рыжебородый шкипер ушел с палубы. Его китайская команда сядет сейчас за рис.

– Дорогой мой Алеша! Как я рад! – восклицал мистер Вунг. – Ах, боже мой, что происходит!

Матрос расставлял водки, вина и закуски. На камбузе готовился обед.

– У вас водка? О-е-ха! Лед! Вода! Какое наслаждение… Я выпью воды со льдом… Ха, ха…

От этого китайца можно узнать все новости лучше, чем из газет или по телеграфу. Он шел из самого пекла.

– Что происходит?

– Эскадры сражаются?

– Полная победа.

– Чья?

– Наша. Лорд Элгин и адмирал Сеймур победители. Также барон Гро. Крепость Даго снесена с лица земли.

Ясно. Вунг не очень радостен. Разве китайскому сердцу не больно? Войска богдыхана разгромлены… При этом гонконгский купец и банкир Вунг помогал англичанам. Не он ли снарядил торговые эскадры китайских и европейских коммерсантов для снабжения войск союзников всем необходимым? Без помощи китайских посредников англичане в этих водах бессильны…

– Ах, Алексей! – Вунг сказал, что ему совсем не хочется говорить о войне, о своих старых врагах, что вы сами все увидите. Что он идет к себе домой, мыслями уже в семье и хотел бы что-то поведать… Сибирцеву.

Вунг бегло рассказал гонконгские новости.

– А откуда вы идете? Из Сибири? Сейчас идет война, жаркая погода. Ваш лед дороже золота и откроет вам все двери. Сделайте подарок адмиралу Сеймуру. Алексей, вы только не стесняйтесь, скажите любому капитану или адмиралу: «У меня есть лед!»

За обедом Сибирцеву пришлось рассказать, что происходит на Амуре и что там подписан договор. Он и не должен делать из этого секрета. Алексей помянул, что познакомился на Амуре с интеллигентным китайцем с юга, очень приятным и знающим…

– Что он там делает?

– Он заключает договора с перекупщиками мехов. В Цицикаре, Сансине и Айгуне он скупал меха у торговцев. Большими партиями.

– О-о! Это Сен Пин! Он из Кантона. Хозяин фирмы. Мой друг.

– Вы знаете?

– Да. Я несколько раз переправлял его меха в Лондон. Лучшие меха с Хей Лу Цзяна. Я из Гонконга, а Сен Пин из Кантона, и мы мечтаем открыть собственный магазин мехов в Лондоне на Риджент-стрит. Но это только через сто лет. Китайская дружба длительна. Это дружба семьями.

Тут только вспомнил Алексей, какое доверие и деликатность выказал ему Сен Пин. Мог ли он слышать что-то об Алексее прежде, ведь сплетнями земля полнится, а Кантон и Гонконг близки друг другу, и эти антиподы живут единой жизнью.

– Сен Пин рассказывал вам про князя Чи Шаня и его кантонскую карьеру?

– Да.

Вунг расхохотался:

– Я очень рад! Тогда вы все знаете. Но я вам расскажу про свою семью.

Разговор шел по-английски; Пушкин не понимал, и ему приходилось переводить. Его все время что-то заботило, он часто вставал из-за стола и выходил.

Да, после ледохода на Амуре лучшая скупка мехов у торговцев, которые ездили всю зиму по Маньчжурии и Сибири и забирали меха у жителей, возвратившихся в свои селения с зимней охоты. Говорят, там все торговцы из беглых хунхузов. Они и грабят, и торгуют, но к делу привыкают и разбираются в мехах, как говорит Сен Пин.

Сплетни делали имя Сибирцеву? Сен Пин мог знать, что он был под арестом в Гонконге… И мог знать то, что сам Алексей, кажется, уже не знал больше, про что забыл. Сен Пин уехал из Айгуна прежде, чем договор был подписан Муравьевым.

Вунг стал рассказывать, как Алексею показалось, с некоторой долей притворной горечи, как он озабочен своим старшим сыном. Мистер Эдуард Кинге Вунг на лучшем счету у посла сэра Джеймса Элгина как дипломатический переводчик. Но что отцу!

– И вы знаете, вместе с Элгином он пошел на пароходе вверх по реке в Тяньцзинь, чтобы продиктовать этим небесным… ха-ха… условия капитуляции. Скорей спешите в Тяньцзинь, Алеша. Очень красивый город. Ха-ха-ха… Мистер Эдуард Вунг! Ах, я, старый пират по былой кличке Джолли Джек, стал теперь… кем бы вы думали? Собственным поставщиком его превосходительства посла императорской России графа Путятина… Мистер Вунг думает и не может понять, как английский посол и командующий граф Элгин, решая, как ему пройти после битвы в устье реки, до Тяньцзиня, поднялся на борт русского парохода «Америка» и ушел вместе с Путятиным в Тяньцзинь!

Как это могло быть? Шутка Вунга? Он шутит, но не обманывает. Он ценит свое слово. Королева Виктория знает его имя. Он достиг могущества и богатства верной службой коммерции. У него международное признание. Серебряные испанские пиастры и мексиканские доллары не принимаются ни в Гонконге, ни в Шанхае, ни англичанами, ни китайцами без штампа фабрики его банка. Вунг проверяет полноценность монет.

– Пароход «Америка» пошел вверх по Хай Хэ… Посол Путятин взял с собой посла и главнокомандующего Англии. Победа огромная!. Но знаете, поезжайте в Китай, зайдите в любую из миллиона его деревушек и спросите, что случилось, какая и где была война. Вам ответят: «Разве идет война, разве что-то случилось?» – «А разве вы не знаете?» – «Ах да… где-то кто-то вылез на берег и кого-то убили… Да, может быть. Как далеко?» – «Пятьдесят ли от вашей деревни». Нет! – вскричал Вунг. – И за пятьдесят, и за десять ли никто не чувствует поражения Китая. Только те страдают, в чей дом попала бомба или кого ограбили. Поэтому поражение полное. Это, конечно, так. Но Китай не пострадал. И ничего не почувствовал. Без моего сына англичане не смогли бы добиться успеха. Без помощи китайцев нельзя рассчитывать на удачи в будущем. Элгин хочет взять Пекин. Он заявляет, что там гнездо злодеев: до них как добраться? Вы не знаете? Не поможете ли вы?

– Вы на что нас подбиваете, мистер Вунг! Мы служим своему императору. Его Величество состоит в дружбе и во взаимно вежливой переписке с богдыханом Поднебесной империи.

Примерно в таких словах перевел Алексей возражение Пушкина, несколько сбиваясь с их резкого смысла.