Текст книги "Кэрри в дни войны"

13

Дни летели как на крыльях. Поначалу казалось, что две недели – это очень долго, а потом выяснилось, что еще много-много предстоит сделать. В последний раз.

Ник придумал кучу песен про этот «последний раз». В последний раз надо съехать с кучи шлака, стукнувшись головой о железный лист и ободрав колено. В последний раз сходить в часовню. В последний раз устроить запруду в ручье, что бежал по краю сада.

Он так радовался, что Кэрри боялась, не обиделась бы тетя Лу, но та, по-видимому, не обижалась. Она подпевала Нику, ходила с таким же блаженным, как он, лицом и сияющими глазами и смеялась по каждому пустяку.

Только мистер Эванс, казалось, разделял охватившее Кэрри странное чувство тоски.

– Мне будет очень не хватать моей помощницы, – не раз говорил он. – Ты вправду помогала мне, Кэрри.

И всякий раз, когда Кэрри слышала эти лестные для нее слона, ей становилось все более и более тоскливо.

И наконец последний день…

Накануне вечером упаковали чемоданы, и теперь они стояли в ожидании своих хозяев. Тетя Лу перестирала всю их одежду, заштопала все дырки. А под котел положила побольше угля, чтобы они могли в последний раз как следует помыться.

– Завтра днем мы устроим пикник, – сказал мистер Эванс.

Кэрри с Ником не поверили собственным ушам. Ник даже захихикал от удовольствия. И заткнул себе рот рукой, когда тетя Лу взглядом велела ему быть осторожней.

Кэрри решила, что мистер Эванс затеял этот пикник отчасти для того, чтобы помешать их прощальному вечеру в Долине друидов. Когда она рассказала мистеру Эвансу про вечер, он почему-то совсем притих, а затем, как раз когда они собирались купаться, предложил устроить пикник.

– В последний раз, – тоже сказал он.

Тетя Лу положила в корзинку копченые колбаски, сэндвичи с сыром и твердые зеленоватые помидоры. Непривычно было видеть, как мистер Эванс в самый разгар дня закрыл свою лавку и отправился в горы, словно самый простой смертный. Он быстро вспотел, потому что не привык лазить по горам.

– Я часто бывал здесь мальчишкой, – говорил он, промокая платком лоб. – С той поры подъем стал, по-моему, куда круче!

Пока тетя Лу раскладывала еду, он, усевшись на плоском камне, рассказывал про прежние времена.

– Когда я был молодым, а ваша тетя еще совсем малышкой, я часто приносил ее сюда, усаживал на траву, велел не двигаться с места, пока сам ловил форель вон в том ручье. Ты помнишь это, сестра?

Тетя Лу кивнула головой и почему-то покраснела. Она вообще была непривычно молчалива и в каком-то странном состоянии духа, которое вместе с тем никак нельзя было назвать дурным. Пока они ели, она сидела и задумчивым взглядом смотрела куда-то вдаль, а на ее лице играла загадочная улыбка. Рокотал голос мистера Эванса, повествующего о том, что он делал, когда был мальчиком, – главным образом подрабатывал в свободное от занятий время, чтобы помочь своей бедной маме. И хотя тетя Лу, казалось, слушала его, она, по-видимому, ничего не слышала. Словно у нее в голове шла куда более интересная беседа, решила Кэрри.

Как только с едой было покончено, мистер Эванс заторопился обратно в лавку.

– Скорей, Ник, помоги тете Лу сложить все в корзинку, давай-ка побыстрей! Некоторым из нас приходится зарабатывать себе на жизнь, и я бы сроду ничего не добился, если бы двигался с такой скоростью, как вы!

И когда они вернулись домой, он со вздохом облегчения надел свою рабочую куртку, сказав:

– Что ж, с этим, по крайней мере, покончено.

– Спасибо, мистер Эванс, – почтительно поблагодарил его Ник.

– Чудесный был пикник, – добавила Кэрри.

– Рад, что вам понравилось, – отозвался мистер Эванс, так выделив слово «вам», будто ему их общая прогулка вовсе не пришлась по душе, но вид у него был довольный. И какой-то странно смущенный. Он вынул из кармана две коробочки. – Пожалуй, сейчас самое время для подарков, а? У меня сегодня вечером заседание муниципального совета, и, когда я вернусь, вы, наверное, будете крепко спать.

Нику достался нож, чудесный нож в футляре из зеленой кожи, а Кэрри – колечко. Из настоящего золота, с темно-красным камешком.

– Вот это да! – пришел в восторг Ник. – Мне всю жизнь хотелось иметь нож в футляре. Перочинный нож, который вы мне подарили на рождество, тоже был очень хороший, но он плохо резал. Я хотел вот такой, как этот. Ну и красота!

– Береги его, – посоветовал мистер Эванс и посмотрел на Кэрри.

– Кольцо замечательное, – сказала она. Ей хотелось поблагодарить его, но в горле у нее появился комок.

Мистер Эванс, однако, понял, что она испытывает.

– Рад, что оно тебе нравится. На память от меня и тети Лу!

Тетю Лу поблагодарить было куда легче.

– Большое спасибо, – сказала Кэрри.

Тетя Лу вспыхнула и заулыбалась. В глазах у нее стояли слезы, и, когда она прошла на кухню, она обняла их обоих и поцеловала.

– Я была счастлива с вами, – сказала она. – С вами в этом доме появилась жизнь, впервые я ее почувствовала!

Ник обхватил ее за шею.

– До свидания, тетя Лу. Я очень вас люблю. – Он так прижался к ней, что она охнула, и так долго не отпускал ее, что Кэрри встревожилась.

– Отпусти тетю Лу, – велела она. – Еще успеешь с ней попрощаться. Ты же не в последний раз ее видишь.

– В последний раз идем вдоль железной дороги, – пел Ник. – В последний раз идем по насыпи, потому что завтра мы сядем в поезд, пуф-пуф, сядем в поезд и ту-ту…

– Пожалуйста, помолчи, – попросила Кэрри.

Ник скорчил гримасу и пошел рядом с ней.

– А Глазго бомбят? – спросил он. – Наш поезд будут бомбить?

– Конечно, нет, – ответила Кэрри и подумала о том, что целый год они прожили в безопасности, далеко от бомбежек и войны, которая шла где-то над их головами, как разговор взрослых, когда она была еще слишком мала, чтобы вслушиваться.

– Не бойся, Ник, – сказала она. – Мама не послала бы за нами, если бы там не было безопасно. И кроме того, я всегда буду рядом.

– А я не боюсь! Мне бы хотелось попасть под бомбежку, вот было бы здорово! – И он опять принялся петь: – Бомба падает – бух, пулемет строчит – так-так-так… – Раскинув руки, он превратился в самолет, который летит низко, стреляя из пулеметов.

– Замолчи, кровожадный мальчишка! – рассердилась Кэрри. – Ты все портишь. Пусть этот «последний раз» пройдет в тишине и мире!

Прощальный ужин был накрыт в кухне у Хепзебы: холодная курица с салатом, пирог с сыром и луком и целое блюдо густо намазанных маслом медовых лепешек. В плите полыхал огонь – можно было заживо изжариться, если подойти близко. Черный ход был открыт, чтобы из кухни уходил чад, и то и дело у стола появлялись куры, клевали крошки и сонно кудахтали.

Ник ел так, будто голодал целую неделю, а Кэрри почти ни к чему не притронулась. Как все замечательно: и пикник, и то, что мистер Эванс стал добрым, и колечко, и нож, и, наконец, этот последний чудесный ужин, когда за столом сидят все, кого она любит. Она была так переполнена радостью и грустью, что была не в силах съесть даже одну медовую лепешку.

Хепзеба тоже ела мало. Раза два их взгляды встретились, и Хепзеба улыбнулась, словно давая понять, что испытывает такие же чувства. Отрезав Нику четвертую порцию пирога, она заметила:

– Ну и парень! Он, наверное, явившись и на тот свет, первое, что спросит: «А где мой завтрак?»

– Мама говорит, что не знает, куда все это девается, такой он худой, – сказала Кэрри и, как только произнесла эти слова, вспомнила, что прежде никогда не рассказывала им про маму.

– А какая у вас мама? – полюбопытствовал Альберт.

– Она довольно высокая, – начала Кэрри и тут же замолчала. И не потому, что не помнила, а потому что давно не видела маму. И ей вдруг показалось странным, что завтра в эту пору они будут ехать в Шотландию, где их ждет мама. «А вдруг я не узнаю ее или она не узнает меня?» – подумала она и почувствовала, как залилось краской ее лицо.

– У нее такие же синие глаза, как у меня, – сказал Ник. – Ярко-синие. За это наш папа и женился на ней, ведь он служит в военно-морском флоте. Но она не такая красивая, как Хепзеба. И так вкусно готовить она не умеет. Я такого пирога с сыром и луком в жизни не ел, а я люблю его больше всего на свете.

– Но больше, мистер Обжора, ты его не получишь, – сказала Хепзеба. – Ни единой крошки, иначе завтра в поезде тебя стошнит.

– Его вырвало, когда мы ехали сюда, – сказала Кэрри.

– Неправда!

– Нет, правда! И ты сам был виноват, потому что лопал все подряд, как поросенок, и съел весь мой шоколад.

– Сама ты хрюшка!

– Тссс. Тчтч… – сказал мистер Джонни.

Весь день он не проронил ни слова. В самый разгар чаепития он поднялся из-за стола и пересел на стул возле двери. У него был унылый и встревоженный вид.

– Правильно, мистер Джонни, – подтвердила Хепзеба. – Тише вы, оба.

– Я замолчу, если вы расскажете нам какую-нибудь историю. – Ник подошел к Хепзебе и прислонился к ее коленям. – Я устал от еды, – пожаловался он, – и хочу посидеть у вас на коленях, пока вы будете рассказывать.

Сделав вид, что он очень тяжелый, Хепзеба даже застонала, когда подняла его.

– Какую же сказку хочет услышать наш большой малыш? Ты ведь уже все их слышал.

Ник вздохнул и устроился поудобнее.

– Про бедного африканского мальчика.

– Что это ты вспомнил такую глупую историю?

– У мистера Джонни в руках череп, – объяснил Альберт.

Мистер Джонни положил череп к себе на колени и левой рукой ласково гладил его. Кэрри часто видела, как он сидел вот так же и гладил примостившуюся у него на коленях курицу.

– Сейчас же положите череп на место, мистер Джонни! – сказала Хепзеба.

Кэрри и Нику еще ни разу не приходилось слышать, чтобы она так резко с ним разговаривала. Они во все глаза смотрели на Хепзебу.

– Череп тут ни при чем, – устало объяснила она. – Просто в последнее время он выводит меня из себя, хватая все, что попадется под руку, а потом бросает где попало. Сегодня утром, например, он вынес во двор все серебряные ложки.

– Потому что ты их только почистила, – сказал Альберт. – Ему и понравилось, что они так блестят. Ты ведь знаешь, он как сорока. И потом он просто раскладывал их на земле, и все, раньше ты его за это никогда не ругала.

– Сейчас многое изменилось, – заметила Хепзеба. – И мне бы не хотелось, чтобы мистер Эванс обнаружил, что чего-то не хватает.

– Вряд ли его заинтересует старый череп, – сказал Альберт, но тем не менее подошел к мистеру Джонни и протянул руку. – Дайте мне, пожалуйста.

Мистер Джонни, бросив на него сердитый взгляд, прикрыл череп руками.

– Ты неправильно просишь, Альберт, – вмешался Ник. – Так он только злится. – Он сполз с колен Хепзебы. – Посмотрите, мистер Джонни, что у меня есть! Какой нож! Острый как бритва, настоящий охотничий нож, и, если вы не будете вытаскивать его из футляра, можете подержать. Только сначала дайте мне череп.

Мистер Джонни посмотрел на Ника, рассмеялся и отдал череп. Ник за спиной передал его Кэрри и продолжал говорить, ласково обращаясь к мистеру» Джонни:

– Потрогайте футляр. Правда, он красивый и гладкий? Вот какой у меня нож! Мистер Эванс подарил его мне, а Кэрри – кольцо. Хотите, Кэрри вам покажет?

Но мистер Джонни был слишком занят ножом: он водил пальцем по вытисненному на коже рисунку.

– Кэрри, покажи мне, – попросила Хепзеба.

Кэрри не собиралась показывать кольцо – вдруг Хепзеба решит, что тоже обязана подарить им что-нибудь на прощание? – но сейчас уже было поздно. Она положила череп на стол, вынула кольцо из кармана и надела его на палец.

Хепзеба взяла ее руку и склонилась над ней. Камешек красной звездочкой сверкал в свете огня, и Кэрри вдруг вспомнилось, как они с миссис Готобед пили чай у нее в комнате, и огонь в камине играл на кольцах, когда она разглаживала шелк платья.

И из-за того, что она вспомнила об этом, слова Альберта «Это ее кольцо, правда?» не очень ее удивили. Она только чуть вздрогнула, как бывает, когда сбывается наконец то, чего ждешь в глубине души.

Пальцы Хепзебы чуть сжали его руку.

– Да, очень похоже, – неохотно подтвердила она и взглянула на Кэрри почти виноватым взглядом.

– Ее кольцо! – не сдавался Альберт. – Ее гранатовое кольцо. То, которое она больше всего любила.

Кэрри замерла. В ушах у нее стучало.

– Ладно, Альберт, – сказала Хепзеба. – Даже если это ее кольцо, все равно теперь оно принадлежит мистеру Эвансу.

– Он его украл, – заявил Альберт.

– Разве можно красть то, что тебе принадлежит? Кольца его сестры теперь принадлежат ему, и он может хранить их или дарить, как хочет. – Хепзеба улыбнулась Кэрри. – Я рада, что оно попало к тебе. И миссис Готобед была бы рада. Поэтому не обращай внимания на всякую чепуху, которую несет Альберт.

– Это не чепуха, – упорствовал Альберт. – Хорошо, если тебе не нравится слово «украл», пусть будет «взял». Взял, не сказав никому ни слова. А он не имел права этого делать, пока вопрос о завещании не будет окончательно улажен. Таков закон, Хепзеба! Я вычитал про это в библиотеке. – Он посмотрел на Кэрри, и глаза его блеснули злорадством. – И если он взял кольцо, значит, мог взять и еще что-нибудь, так?

– Хватит, мистер Краснобай, – остановила его Хепзеба.

– А что такое краснобай? – поднял глаза Ник.

– Тот, кто ради красного словца не пожалеет ни матери, ни отца. Ладно, будете вы слушать мой рассказ или нет? Мне все равно, но время идет, а ваша тетя, наверное, просила, чтобы вы вернулись пораньше, раз вам завтра вставать ни свет ни заря.

– Только я сначала отнесу череп на место, – медленно сказала Кэрри. – В библиотеку.

Ей хотелось хоть на минуту остаться одной, подальше от мягкосердечности Хепзебы и злорадного взгляда Альберта. Конечно, он с самого начала был прав! Миссис Готобед оставила завещание, а мистер Эванс его украл. Украл, потому что был подлым и жадным. Он хотел, чтобы Долина друидов принадлежала ему, а судьба Хепзебы и мистера Джонни его не волновала. Вот это было самое подлое, хуже, чем кража кольца или завещания. Ничья участь его не волновала. Он выгонит Хепзебу, а сам будет жить здесь, не имея на то никаких прав…

Кэрри чувствовала, что задыхается. Окно в библиотеке было открыто, и она подошла к нему, жадно глотая воздух. Вечерний ветерок освежил ее лицо и покрыл рябью пруд во дворе. «Пруд бездонный», – сказал Альберт, когда бросил в него камень.

Мысли Кэрри, как кусочки головоломки, кружились у нее в голове. Отдельные кусочки, но, когда правильно их складываешь, получается целая картинка. Альберт бросает камень, и тот уходит под воду. Бомбы падают на города, дома рушатся, как замки, сделанные из песка. Страшно даже подумать об этом. «Разрушатся стены, если череп покинет этот дом», – сказал африканский мальчик, заколдовав Долину друидов. Череп вынесли из дома один раз, и сейчас же разбились зеркала и посуда. Затем его принесли обратно, и с тех пор дом стоит целый и невредимый, чтобы теперь в нем поселился мистер Эванс с его подлостью и жадностью. Но пруд бездонный…

Кэрри подняла руку и изо всех сил швырнула череп. Описав высокую дугу, он шлепнулся прямо в пруд. Побежали круги, и все…

Она стояла, глядя на пруд, на темный лес, на склон горы. И вся дрожала.

– Что ты здесь делаешь? – спросил Альберт от двери. – Хепзеба ждет.

Его послали, чтобы ее утешить?

– Ничего, – ответила Кэрри. – Иду.

Она повернулась к нему лицом и увидела, как сверкнули в сумраке его очки.

– Знаешь, – неловко начал он, – Хепзеба нашла себе место. Одному фермеру нужна домоправительница, и он согласен взять ее вместе с мистером Джонни. Ферма эта стоит на возвышенности, деревьев там, к сожалению, мало, но зато место уединенное, а это для него самое главное. Ему там будет хорошо.

– Да, – согласилась Кэрри без особого энтузиазма.

– Поэтому, можно сказать, все хорошо, что хорошо кончается, – заключил Альберт.

– Ты в это веришь? – спросила Кэрри.

– Не знаю. – Ему явно было не по себе, и она вдруг испугалась. Неужто он видел, что она натворила? Но он лишь сказал: – Будем друзьями, Кэрри.

На это ответить было нетрудно:

– А разве мы не друзья, Альберт?

Конечно, друзья, и они обещали писать друг другу.

– Ты должна написать первая, – сказал Альберт. – На адрес мистера Моргана.

Кэрри засмеялась, но он был настроен серьезно.

– Я не буду тебе писать, пока не получу письма. И если ты не напишешь, я пойму.

– Что поймешь? – спросила Кэрри, но он лишь сделал гримасу и ничего не ответил.

Им, казалось, овладела какая-то странная застенчивость. Когда они пошли домой, он не предложил проводить их, но Кэрри не обиделась. От волнения ей было трудно разговаривать.

– Мистер Джонни проводит вас до насыпи, – предложила Хепзеба, но Кэрри помотала головой.

– Не нужно. Я больше не боюсь.

Она не боялась даже в самой гуще леса, среди темных тисов, даже когда раздался тот тихий, мягкий вздох, который она слышала, когда шла по этой дороге впервые. Словно кто-то возится и дышит…

Ник шел на несколько шагов впереди. Кэрри замерла и прислушалась, но ей не было страшно. Теперь этот звук успокаивал, словно лес стал ее другом.

Они бежали вдоль железной дороги.

– Мы опаздываем, – задохнулась Кэрри. – Хорошо бы, тетя Лу не сердилась на нас.

– Не будет, – отозвался Ник. Лукаво прищурив глаза, он искоса взглянул на Кэрри и захихикал.

– Не понимаю, что здесь смешного, – заметила Кэрри, и тогда он так расхохотался, что не мог дальше бежать. Он согнулся и, схватившись за живот, все хохотал и хохотал.

– Перестань, пожалуйста! – крикнула Кэрри. – Я и сама знаю, что она не будет сердиться. Я это знаю, дурачок! Я хотела сказать, что она может беспокоиться. А это гадко с нашей стороны. В последний вечер!

И она решительно зашагала вперед. Он тотчас догнал ее и взял за руку.

– Честное слово, Кэрри, тетя Лу не будет беспокоиться, – чересчур покорно сказал он.

И действительно, она не беспокоилась. Не могла беспокоиться, потому что ее не было дома. Везде горел свет: в лавке, в коридоре, в кухне…

– Не экономит электроэнергию! – испуганно сказала Кэрри. – С ума она, что ли, сошла? Хорошо, что мы пришли раньше мистера Эванса.

На кухонном столе их ждал ужин: тарелка с хлебом, накрытое салфеткой жаркое и кувшин с молоком, а к нему была прислонена записка.

– Это ему, – сказал Ник, не сводя глаз с Кэрри. Он обхватил себя руками, словно стараясь не выпустить из себя свою тайну, но от волнения слова сами вырвались наружу.

– Она уехала, – крикнул Ник. – С майором Кэсом Харпером. Скоро они поженятся.

– И ты знал? – закричала Кэрри. – Николае Уиллоу! Почему ты мне не рассказал? Я тебя сейчас ударю!

Она сжала кулаки, но Ник только засмеялся и на всякий случай перешел на другую сторону стола.

– Ты могла бы рассказать мистеру Эвансу.

– О, Ник! Неужели она так считала? И поэтому сказала только тебе?

Он взглянул на ее лицо и перестал прыгать.

– Нет, не совсем. Мне она тоже не сказала, я сам догадался. Я видел их вместе несколько раз и спросил, не собирается ли она выйти за него замуж. Но она ничего не сказала. Тогда я начал к ней приставать, и она призналась. Но велела мне держать язык за зубами – не потому, что ты не должна была знать, а потому… Ты сама знаешь, какая ты! Тебе все время его жаль. «Бедный мистер Эванс»…

– Больше мне его не жаль, – ответила Кэрри.

14

Надо поскорее лечь, чтобы не попасться мистеру Эвансу на глаза, когда он придет домой. Что он будет делать? Что скажет? Мысль об этом была такой страшной, что они, погасив все лампы и не взяв с собой даже свечи, чтобы когда он вернется, и у них в комнате не было света, поднялись прямо наверх. Они разделись в темноте, забрались в постель, крепко закрыли глаза и притворились, будто храпят. Если он увидит, что они спят, то будить их не решится.

Кэрри считала, что ей ни за что не уснуть, но сон сморил ее мгновенно – может, потому, что она изо всех сил смыкала веки. И спала она крепко. Так крепко и безо всяких сновидений, что, когда проснулась, не сразу поняла, где находится. А за стенкой будто скреблись мыши.

Нет, не мыши! Как следует проснувшись, она поняла, что мистер Эванс дома и разводит огонь. Шум и поднимался вверх по трубе.

Она лежала неподвижно, трепеща поначалу от мысли о том, что он сидит внизу и сердито тычет палкой в угли, потому что его сестра сбежала от него. Но, припомнив все подлости, которые он совершил, начала сердиться сама. Она всегда жалела его, а он так гадко ее обманул, подарив ей чужое кольцо, кольцо, которое украл, как украл кров над головой мистера Джонни и радость Хепзебы, когда унес с собой завещание. Им она, конечно, ничем не могла помочь, но кольцо можно было вернуть и тем самым показать, что она о нем думает. Альберт сказал, что она смелая. Вот на этот раз она и проявит смелость. Она сейчас же спустится вниз и бросит кольцо прямо ему в лицо!

Вскочив с постели, она выбежала из комнаты и, громко топая – как жаль, что она босиком, а не в башмаках, подкованных гвоздями, – бросилась вниз по лестнице. Она бы показала ему, как беречь ковер.

Гнев вихрем пронес ее по коридору, заставил распахнуть дверь и тут же куда-то исчез.

В комнате сидел, не сводя глаз с потухшего огня, мистер Эванс. В руках у него была кочерга. Он поднял глаза, увидел ее – она молчала, тяжело дыша, – и удивленно спросил:

– Что-то рано, а?

– Поздно, вы хотите сказать? – переспросила она и посмотрела на часы, стоявшие на каминной доске. Было половина шестого утра.

– Я как раз собирался вас будить, – сказал мистер Эванс. – Поезд уходит ровно в семь.

Он встал, хрустнув суставами, и подошел к кухонному окну, чтобы снять светомаскировку. Заструился свет, а вместе с ним и пение птиц.

– Вы не ложились всю ночь?

Он кивнул головой. Снял с крючка над огнем чайник, налил его водой из крана, повесил на место и опустился на колени, чтобы положить на решетку скомканную газету и щепки для растопки. Когда огонь разгорелся, он засыпал уголь, кусок за куском, как это всегда делала тетя Лу, и, пока Кэрри следила за тем, как он выполняет работу тети Лу, весь гнев ее остыл.

– Скоро все будет готово, – сказал он. – Выпьете по чашке чая, что-нибудь поедите. Может, кусочек ветчины, поджаренный хлеб и помидоры, а? Или что-нибудь горячее, чтобы посытнее было в дороге?

– Нику нельзя. От жирного его может стошнить. Он плохо переносит поезд, – тоненьким голосом сказала Кэрри.

– Тогда кашу. – Он беспомощно огляделся.

– Я сама сварю, – сказала Кэрри.

Она сняла с полки кастрюлю, достала из буфета пакет с овсянкой и, не глядя на него, занялась делом. Но чувствовала, что он смотрит на нее. Спиной ощущала его взгляд. А когда обернулась, он накрывал на стол.

– Тетя Лу… – начала она и затаила дыхание.

– Сбежала. Со своим избранником. Ты знала?

Она закусила губу так, что ей стало больно.

– Ник знал. А я нет.

Он хмыкнул, уронил ложку и наклонился, чтобы ее поднять.

– Она сама решила свою судьбу. Потом пожнет то, что посеяла!

– Вы сердитесь? – спросила у него Кэрри.

Он задумчиво чмокнул челюстью.

– Она ела очень много, ваша тетя Лу. Все жевала, жевала, как кролик. Теперь, когда, она уехала, одним ртом станет меньше, а значит, больше будет доход. Когда Фред вернется и займется делом, выгода станет заметней.

Кэрри вспомнился Фред на уборке сена. Как он стоял, нахмурившись, и говорил миссис Готобед, что не вернется в лавку после войны, что займется другим делом…

– Значит, мальчишке она призналась? – спросил мистер Эванс. – Почему же тогда не сказала мне? Не рассказала все откровенно, а сбежала, как вор в ночи? Оставила записку! Это, конечно, меня рассердило!

– Может, она боялась что вы будете ее ругать, – предположила Кэрри, но он только презрительно фыркнул.

– Боялась? Почему она должна бояться? Нет, она это сделала нарочно, чтобы меня унизить! Как и ее прекрасная сестра Дилис. Они обе стоят одна другой: просят чужого человека что-то передать, оставляют записки. Ты только посмотри на это! – Он достал из-за часов на камине коричневый конверт и вытряхнул его содержимое на стол. – Старая фотография! Вот и все, что я получил от Дилис после ее смерти, а даже это она мне не прислала, нет, мне пришлось самому шарить среди ее вещей, составляя опись, как велел ее важный лондонский адвокат!

Фотография была коричневой, уголки ее загнулись. На ней была изображена девочка в чепчике и в длинных с оборками панталонах, которые, выглядывая из-под платья, доходили ей до самых щиколоток. Она сидела в кресле, поставив ноги на скамеечку, а рядом с ней стоял мальчик в матроске. У обоих детей был высокий крутой лоб и бесцветные, навыкате глаза.

– Это… Это вы и миссис Готобед?

Он кивнул и откусил заусенец на большом пальце.

– Мне здесь около десяти лет. А Дилис чуть старше.

Кэрри с трудом сумела представить себе мистера Эванса таким юным. Он был младше ее. Младше Ника.

– Сорок пять лет назад, – сказал он. – Так давно, что и не вспомнишь. У меня есть еще одна фотография. Я ношу ее в часах.

Он вынул из кармана жилета свои старомодные часы-луковицу и щелкнул крышкой. С фотографии улыбалась, подпирая рукой голову, молодая девушка с волосами, забранными в пучок.

– Видишь на ней кольцо? – спросил мистер Эванс. – Это то, что теперь у тебя. Я купил ей его на первые заработанные мною деньги, и, когда она мне его вернула, я отдал его тебе. Так что твое кольцо не простое, у него целая история.

– А когда она вам его вернула? – спросила Кэрри, с трудом проглотив комок.

– Ты что, оглохла, девочка? Оно было вместе с фотографией. Ни письма, ничего, только мое имя на конверте, засунутом в шкатулку с ее драгоценностями.

– И больше ничего? – Спросить было нелегко, но необходимо, чтобы больше не сомневаться.

– Что еще могло там быть? – Он подозрительно посмотрел на нее. – Почему ты улыбаешься?

– Я просто радуюсь, – ответила Кэрри, и это была правда. Она была рада убедиться, что он не плохой человек и вовсе не вор. Но ему она сказать этого не посмеет. А потому ответила: – Я рада, что она оставила вам фотографию и кольцо. Этим она хотела сказать, что помнит все и думает о вас.

– А по-моему, это больше похоже на плевок в лицо, – сказал он. – Но если тебе хочется так думать, пожалуйста, я не возражаю. А теперь, ну-ка, побыстрее беги наверх и буди своего бездельника-брата, иначе вы опоздаете на поезд.

Он проводил их на станцию и усадил в вагон.

– Теперь все в порядке, – сказал он. – Ждать мне нет смысла.

Он не поцеловал их на прощание, но погладил Кэрри по щеке и взъерошил волосы Ника.

– Юный Никодемус, – сказал он и ушел.

– Что ж, с этим, по крайней мере, покончено, – повторил его фразу Ник и сел на место.

– Веди себя как следует, – наставительно сказала Кэрри. – Он, в конце концов, оказался совсем неплохим.

– Неплохим? – Ник закатил глаза.

– Не очень плохим. – Ей хотелось рассказать ему, что мистер Эванс не украл завещания, но с Ником никогда разговоров на эту тему и не было. А рассказать Альберту она не может. Она надеялась, что он будет на станции, но он не появлялся.

– Интересно, придет ли Альберт к насыпи помахать нам? На его месте я бы пришла.

– Так рано утром? – удивился Ник.

Кэрри вздохнула.

– Мы можем помахать дому, – предложил Ник. – После поворота есть место, где его видно.

– Я не буду смотреть, – сказала Кэрри. – Я, наверное, не смогу.

Она откинулась на спинку скамейки и закрыла глаза. День только начался, а она уже чувствовала себя усталой.

– Когда мы откроем пакет с обедом, Кэрри? – спросил Ник. – У меня совсем пусто в желудке.

Она притворилась, будто не слышит. Сделала вид, что спит. Она решила не открывать глаз до самой пересадки. А когда поезд тронулся, она подумала, что хорошо бы и уши заткнуть, потому что Ник стоял у окна и пел:

– До свидания, город, до свидания! До свидания, Павшие воины, до свидания, площадь! До свидания, церковь в воскресные дни! До свидания, куча шлака!..

«У меня разрывается сердце», – подумала Кэрри.

– До свидания, гора, прощайте, деревья! – бодрым голосом бубнил Ник, пока поезд набирал скорость.

Кэрри почувствовала, что больше не в силах терпеть.

– Прощай, Долина друидов!

Она вскочила и, схватив его за плечи, рывком усадила на скамейку.

Он начал вырываться.

– Пусти меня, пусти, гадкая девчонка!

Она засмеялась, отпустила его, повернулась к окну и…

И вскрикнула. Но в ту же секунду раздался гудок паровоза, поэтому никто не услышал ее крика. И только Ник увидел, как она открыла рот и широко распахнула полные ужаса глаза.

Он вскочил, и она прильнула к нему. Паровоз свистнул еще раз, и поезд вошел в туннель.

Ник почувствовал, что Кэрри дрожит. Вагон тряхнуло, и они, вцепившись друг в друга, очутились на скамейке. Во тьме туннеля она сказала:

– Долина друидов горит, Ник, она в огне; я видела пламя, дым, там пожар, они все погибнут… – Она заплакала. И в промежутках между рыданиями, которые сотрясали ее всю, говорила что-то вроде: – Это из-за меня… Из-за меня.

Он понимал, что этого не может быть, что ее слова не имеют смысла, но переспрашивать не стал, потому что у нее началась настоящая истерика.

Она плакала и плакала, а Ник сидел и смотрел. Он не знал, как остановить ее, а когда она сама перестала плакать, они уже доехали до той станции, где им предстояло сделать пересадку, и он боялся спросить что-нибудь – вдруг она снова начнет плакать? Поэтому ничего не сказал. Ни тогда, ни потом. Кэрри же с того дня ни разу не заговорила про Долину друидов ни с ним, ни с мамой, а из-за того, что она так страшно плакала, он тоже молчал.