Текст книги "Боярские дворы"

Нина Михайловна Молева
Боярские дворы

Введение в историю

А начиналось все с торговли. Именно с торговли. Караваны товаров купцов – «гостей» из разных земель тянулись от генуэзских колоний Причерноморья к берегам Белого моря, от Полоцка и Смоленска в Рязанские земли, а там и дальше на восток и юг. И пересекались их пути, водные и сухопутные, у устья неприметной речки Неглинной, в месте ее впадения в Москву-реку, у самого подножия Боровицкого холма. С VII столетия по Москве-реке и ее притокам шла оживленная торговля между Востоком и Западом. Купцы из Средней Азии и Ближнего Востока, проплывая по Волге, Оке, Москве к торговым центрам севера и северо-запада, задерживались здесь. И это был действительно Великий Волжский путь, куда более древний, чем знаменитая дорога «из варяг в греки», знакомая по всем школьным учебникам. Путь, засвидетельствованный находками археологов, как, например, арабскими монетами IХ– ХI веков. Что же касается поселения на Боровицком холме, то его появление можно отнести ко второй половине первого тысячелетия до нашей эры. Иными словами, оно существует уже две с половиной тысячи лет.

И невольно возникающий вопрос: так сколько же на самом деле лет Москве? Историки и археологи до сих пор не пришли к единому решению. Многие историки придерживаются того мнения, что древние поселения (а было их на территории сегодняшнего города около ста) не были собственно Москвой и на Боровицком холме подобного имени не носили. У французских исследователей относительно их столицы точка зрения другая: они считают возраст Парижа от стоявшего на его месте поселения язычников.

Со второй половины первого тысячелетия нашей эры начинается заселение московских земель собственно славянами (VI–VII вв.). В Москве располагаются славяне из племенного союза вятичей. Они долгое время развивались обособленно от могучего государственного объединения восточных славян – Киевской Руси. Даже при Владимире Мономахе, то есть в XII столетии, лесной вятический край считался неизведанной, да еще к тому же заселенной язычниками землей, хотя Киев и надеялся на последующее его присоединение.

Торгово-ремесленный поселок вятичей на Боровицком мысу рано выделился среди других многолюдством и богатством. Можно предположить, что в действительности на холме существовало целых два поселка. Один занимал вершину, в районе нынешней Соборной площади, второй, значительно меньший, находился на оконечности мыса – при впадении Неглинной в Москву-реку. Каждый из них имел круговое укрепление из рва и вала с частоколом. Окружавшие их посады развивались вдоль Москвы-реки и Неглинной. На склоне Неглинной археологам удалось обнаружить остатки «конюшни» – части постоялого двора. Эта часть посада была ближе к перекрестью торговых путей, тогда как другая – тянувшаяся вдоль Москвы-реки – отводилась под пристани. Причем была Москва-река серьезным, а то и вовсе неодолимым препятствием, как рассказывает одно из древних стихотворений Кирши Данилова:

 
Переехал молодец
За реку за Смородину.
Он отъехал как бы версту-другую.
Он глупым разумом похваляется:
«А сказали про быстру реку Смородину —
Ни пройти, ни проехати.
Ни пешему, ни конному, —
Она хуже, быстра река,
Toe лужи дождевыя!»
…Воротился молодец
За реку за Смородину…
Нельзя чтоб не ехати
За реку за Смородину:
Не узнал добрый молодец
Того броду конного,
Не увидел молодец
Перевозу частого,
Не нашел молодец
Он мосточку калинова,
Поехал он молодец
Глубокими омуты
Да и стал тонуть.
Утонул добрый молодец
Во Москве реке Смородине.
 

С северо-запада селение на Боровицком холме имело дополнительную защиту в виде промоины естественного происхождения, возникшей от срастания двух оврагов, которые прорезали берега Неглинной. Один проходил у Троицких ворот нынешнего Кремля, второй – между Второй Безымянной и Петровской башнями. Эта промоина служила фортификационным целям еще в дославянские времена.

Сегодня археологи не сомневаются – феодальный «град Москов» уже существовал в XI веке, а в течение двух последующих столетий он превратился в крепость с прилегавшими к нему посадами – предградьем. В период феодальной раздробленности и борьбы за великое Киевское княжение владимиро-суздальские князья потянулись к «Москову»: выход к узлу главных дорог Руси имел слишком большое значение.

Больше двадцати лет один из младших сыновей Владимира Мономаха, Юрий-Георгий Владимирович Долгорукий, мечтает о полноте отцовской власти. В 1147 году, по словам Ипатьевской летописи, зовет Долгорукий на встречу очередного своего союзника, князя Новгород-Северского и Черниговского Святослава Ольговича: «Приди, брате, ко мне в Москов».

Святослав Ольгович недавно вынужден был бежать в лесной суздальский край из начисто разграбленного собственного дома и хозяйства. Князья-родичи опустошили его Новгород-Северскую волость и собственную усадьбу князя в Путивле. Увели они 700 человек дворни, 3000 кобылиц и 1000 коней, не считая несметного множества «готовизны» – продовольственных запасов.

С остатками дружины, женой и детьми добрался князь до суздальской Оки и остановился в устье Поротвы, куда Юрий Долгорукий послал ему богатую «встречу» и дары каждому из прибывших: «паволокою» – дорогими тканями и «скорою» – мехами. Не замедлил расчетливый Долгорукий воспользоваться ратным искусством беглеца – дал ему «воевать» по последнему, зимнему, пути Смоленскую волость вверх по Поротве, а сам направился «воевать» Новгородские волости. Святославу удалось успешно дойти до верховьев Поротвы и занять город Людогощ. Юрий, в свою очередь, овладел Новым Торгом. На обратном пути из Нового Торга в родной Суздаль шел Юрий Владимирович через Волок Ламский, откуда, скорее всего, и послал приглашение соратнику, благо «Москов» был к тому времени местом хорошо известным, благоустроенным и богатым.

Встреча суздальского князя Юрия Долгорукого с князем Святославом Ольговичем. Миниатюра из Лицевого летописного свода. XVI в.

Состоялась встреча 4 апреля 1147 года, в пятницу, на пятой неделе Великого поста, в канун праздника Похвалы Богородицы. А на следующий день Долгорукий приказал устроить «обед силен», одарил всех гостей и княжескую дружину щедрыми подарками и тут же сосватал свою дочь за малютку-княжича Олега Святославича. Венчание молодых состоялось спустя три года.

Но союз Юрия Долгорукого с Святославом Ольговичем оказался недолгим. Уже на следующий год щедро одаренный суздальским князем Святослав соединился с его врагом Изяславом, и Юрию Владимировичу пришлось выступить против обоих. Измена была тем тяжелее, что Изяслав пригласил себе на помощь венгров, богемцев и поляков.

И все же 20 марта 1155 года Юрию Долгорукому удается очистить от врагов Киев и торжественно въехать в столицу. Несмотря на продолжавшиеся распри, он принимает решение, о котором сообщает Тверская летопись: «Князь великий Юрий Володимеричь заложи град Москву на усте же Неглинны, выше реки Аузы».

«Заложить град» не означало основать город. Речь шла о новой крепости, которой предстояло обезопасить древнее селение в той части Боровицкого холма, где сегодня располагаются Оружейная палата и Дворец съездов. Укрепляя Москву, Юрий Долгорукий имел в виду охрану подступов к Клязьме со стороны рек Яхромы и Москвы. Ради этой главной цели он перенес на новое место Переславль-Залесский, построил города Дмитров и Юрьев-Польский.

Еще до оборонных работ Долгорукого Москва располагает серьезным для того времени укреплением – бревенчатым семисотметровой длины частоколом, который шел по гребню невысокого вала, в свою очередь, окруженного широким рвом. В обновленном виде площадь града существенно увеличивалась. Длина стен достигала 1200 метров. Треугольные в плане, они были дополнительно усилены рвом пятиметровой глубины, ширина которого колебалась от 12 до 14 метров.

Через считаные месяцы после постановления о новом граде на Боровицком холме Юрия Долгорукого не стало. В 1157 году власть перешла к его второму сыну – от половецкой княжны, дочери хана Аэпы, – Андрею Юрьевичу Боголюбскому.

Отважный воин и искусный полководец, Андрей Боголюбский характером пошел в деда, Владимира Мономаха. Сражений он не любил и, хотя сопровождал отца во всех походах, был, по свидетельству летописца, «не величав на ратный чин, но похвалы ища от Бога».

Не любил князь Андрей Юрьевич и Киева, тянулся к суздальским землям и постоянно убеждал отца: «Нам, батюшка, здесь делать нечего, уйдем за тепло». Вопреки отцовской воле он оставил данный ему для княжения Вышгород, под Киевом, и направился в суздальские земли, захватив с собой единственное сокровище – написанную, по преданию, евангелистом Лукой икону Божьей Матери. Конь, который вез образ, внезапно встал как вкопанный в одиннадцати верстах от Владимира. На этом месте Андрей Юрьевич и заложил свое княжеское селение – Боголюбово, а икона, ныне хранящаяся в Третьяковской галерее, стала называться Владимирской.

После смерти Долгорукого ростовчане и суздальцы, как повествует летописец, «задумавшеси, пояша [взяли] Андрея, сына его старейшего, и посадиша его в Ростове и на отни [отеческом] престоле и Суждали, занеже бе любим всеми за премногую его добродетель, юже имяше преже к Богу и ко всем сущим под ним». Именно Андрею Боголюбскому и довелось стать действительным строителем обновленного и усиленного «Москова».

Рождение Москвы связывалось еще с одним именем – полулегендарного боярина Стефана Ивановича Кучки, владевшего землями по Смородине – Москве-реке и жившего в собственном «красном селе» на месте нынешних Сретенских ворот. Юрий Долгорукий воспользовался некой вымышленной или действительной провинностью Кучки, чтобы захватить его владения, казнить боярина, а его дочь Улиту насильно выдать замуж за Андрея. Но не смирилась гордая Улита с такой судьбой. 28 июня 1174 года приняла она участие в заговоре против мужа, добилась его смерти и сама погибла от ран.

Трагедия гибели Андрея Боголюбского усугубилась тем, что великокняжеская чета не оставила потомства. К тому же наступали страшные годы татаро-монгольского нашествия.

Свадьба сына Владимира Мономаха – Андрея в 1118 г. Миниатюра из Лицевого летописного свода. XVI в.

Лаврентьевская летопись скорбно повествует о начале лихолетья: «В лето 6731 [1223]… Того же лета явились народы, их же никто толком не знает и какого они племени и откуда пришли, и что за язык их, и какого племени и какой веры; и зовут их татары, а иначе называют таумены, а другие печенеги, иные говорят потому что о них свидетельствовал Мефодий Патарский епископ: пришли они из пустыни Егриевской, лежащей между востоком и севером; как говорит Мефодий: как к концу света… попленят всю землю от Ефрата до Тигра и до Понетьского моря, кроме Ефиопии. Бог же один ведает, кто они такие и откуда пришли, премудрые мужи знают их хорошо, кто книги читать умеет; мы же не знаем, кто они есть, но здесь вписали о них ради памяти русских князей беды, которая пришла от них… А князья русские пошли и бились с ними и побеждены были ими и едва избавились от смерти: кому была судьба жить, те бежали, а остальные были побиты…»

В 1238 году начинается нашествие хана Батыя на Москву, и у летописца не хватает слов для описания пережитого: «Татарове поидоша к Москве и взяша Москву… и люди избиша от старьца до сущего младенца, а град и церкви святыя огневи предаша… и много именья взямше [взяв много имущества], отъидоша…»

Перс Джувейни в своей «Истории завоевателя мира» говорит о разгроме города «М.к. с», который расшифровывается исследователями как Москва, еще короче и страшнее: «Они оставили только имя его». Кроме града сгорели прилегающие «все монастыри и села». Это был год восшествия на великокняжеский престол отца Александра Невского – Ярослава-Федора Всеволодовича.

Успешно воевал Ярослав Всеволодович с осаждавшими Псков и Новгород немцами, но в ставке великого хана на берегах Амура, куда пришлось ему ехать на поклон, был отравлен. Четырежды пришлось повторить эту поездку его сыну – Александру Невскому, но в последний раз, когда князю посчастливилось избавить свое мужское население от воинской повинности – отныне русские могли не поставлять хану своих отрядов, – силы ему изменили. Сорока трех лет от роду, он умер на обратном пути, в Городце Волжском, 14 ноября 1263 года.

В момент кончины отца младшему из сыновей Александра Невского – Даниилу было всего два года. Двенадцати лет он получил по разделу с братьями Москву. Москва впервые обрела собственного князя и превратилась в самостоятельное княжество. Править Даниилу Александровичу предстояло двадцать лет.

К этому времени Москва разрослась далеко за пределы града. Торг располагался со стороны нынешнего Китай-города. В Занеглименье находились жилые «сотни», и есть основание считать, что вся местность от Неглинной, точнее, от обращенной к ней стены града, вплоть до теперешнего Садового кольца, между Воздвиженкой, Старым Арбатом и Ермолаевским переулком у Патриарших прудов, называлась Арбатом.

Взятие и разорение ордынцами Москвы. 1237–1238 гг. Миниатюра из Лицевого летописного свода. XVI в.

Само по себе понятие Арбата до сих пор не имеет безусловной научной расшифровки, как, впрочем, и Москва, и Китай-город, и Яуза, обозначившая место строительства нового града. Наиболее распространены два варианта толкования: «арбат» как арабское определение «предместья» и «арбат» от названия восточной повозки – «арбы». В турецком и в татарском языках арба означает телегу различной конструкции. В нее могли впрягаться где лошади, где волы, буйволы или верблюды. Но и в том, и в другом случае остается непонятной единичность применения подобного термина, который не встречается в других городах. За исключением Москвы. В районе Крутицкого подворья существовала местность Арбатец, давшая название поныне существующей Арбатецкой улицы. Именно сюда пригонялись для продажи десятки тысяч татарских лошадей, собиралось до 15 тысяч продавцов, наблюдение за которыми поручалось монахам, а точнее – гарнизону Симонова монастыря. Ни о каких телегах здесь говорить не приходилось, только о верховых лошадях. Следовательно, вариант арбата – предместья кажется более предпочтительным, а попытка связать название с расположенным неподалеку изготавливавшим государевы экипажи Колымажным двором необоснованной.

В XIII–XIV веках по нынешнему Арбату проходит Волоцкая дорога – из Великого Новгорода через Волок Ламский к Кремлю и большому московскому Торгу. Существует предположение, что еще в 1367 году в начале этой дороги был выстроен каменный мост через реку Неглинную к Троицким воротам Кремля. Отрезок дороги, ставший впоследствии Воздвиженкой, в то время оставался еще незаселенным. На месте Российской государственной библиотеки находилось дворцовое село Ваганьково (Б. Ваганьковский пер.), ближе к нынешней Арбатской площади – «Остров», или лесной участок. И очередной вопрос о происхождении названия.

Как сообщает большинство справочников, Ваганьково – селение разного рода царских потешников, от псарей, сокольников, тех, кто разводил кречетов, до музыкантов и скоморохов: «ваганить» значило «потешать». К тому же сходились сюда москвичи на кулачные бои, бились «стенка» на «стенку», устраивали гулянья и игрища.

Все эти факты действительно существовали. Был в Ваганькове Псаренный двор, были музыканты и народные игрища. При Иване Грозном церковный Стоглавый собор осудил звучавшие у Ваганькова любимые народом органы – случалось, привозили их сюда по нескольку десятков. В мае 1628 года царь Михаил Федорович запретил местные народные гулянья – «безлепицы», патриарх Филарет и вовсе установил наказание кнутом за состязание по борьбе и кулачные бои. Псаренный двор вместе с псарями конными и пешими был переведен пятью годами позже за речку Пресню. По дороге из Москвы, которая и стала называться Ваганьковской (нынешняя улица Б. Пресня), расположились один за другим «государев новый сад», большая мельница и за вторым мостом Псаренный двор – Новое Ваганьково (нынешняя территория, примыкающая к одноименному кладбищу).

Факты существовали, но никак не решали многочисленных вопросов и сомнений. Название первоначального, Старого Ваганькова – не появилось ли оно в действительности много раньше великокняжеских и народных потех, связанное собственно с урочищем? Иными словами, с местностью. И почему утвердился в нем, как объясняют почти все справочники, вологодский оборот «ваганить», незнакомый в других русских землях, тогда как повсюду были известны ваганы – те, кто жил у притока Северной Двины реки Ваги? Еще в XI веке проникли к ваганам новгородцы, позже завязались у ваган тесные связи с Москвой, а царь Федор Иоаннович подарил эти земли как дорогой подарок своему шурину и любимцу Борису Годунову. Так не память ли о ваганах осталась жить и в названии московского урочища?

Что касается «Острова», то хотя время почти полностью стерло его следы, обойти вниманием их нельзя: слишком велика роль этого уголка в истории Арбата. Речь идет о построенном здесь Крестовоздвиженском монастыре, «иже зовется на Острове». Впервые упомянутый в описании Москвы 1547 года, возникнуть он мог гораздо раньше, как предполагается, на дворе любимца московского князя Ивана III – Ивана Головы, одного из родоначальников, по женской линии, рода Романовых.

Все началось с того, что потребовалось обновление построенного в 1326 году кремлевского Успенского собора. Спустя 125 лет после его освящения собор пришел, по свидетельству современников, в полную ветхость и держался исключительно на подпорках из бревен. Князь Иван III решает строить новый собор, в чем его поддерживает митрополит Московский Филарет. Но средств у обоих недостаточно. Приходится прибегать к исключительным мерам. Митрополит облагает целевым налогом все монастыри, церковнослужителей, а мирян усиленно призывает к добровольным пожертвованиям.

Уже через несколько месяцев необходимые средства удается собрать и объявить, по существующему в Москве порядку, торги на строительный подряд. Выигрывал тот, кто предлагал самую низкую цену. На этот раз подряд получили Иван Кривцов и Мышкин. Наблюдать за работой было поручено Ивану Голове и Василию Ермолину, автору когда-то украшавших Спасскую башню деревянных скульптур – «болванов», одетых в стрелецкие суконные однорядки.

Московский Кремль. Успенский собор. 1475–1479 гг.

Однако согласия между руководителями достичь не удалось – произошла, как свидетельствовал летописец, большая «пря». Ермолин отстранился от строительства. Иван Голова остался один.

К маю 1474 года собор был возведен до сводов, когда неожиданно рухнула вся северная стена, половина западной и к тому же опорные столбы. Несомненно правы эксперты из числа русских строителей, признавшие применявшуюся известь недостаточно вязкой – «неклеевитой». Верно и то, что в роковую для собора ночь Москва пережила землетрясение: «трус во граде Москве… и храмы все потрясашася, яко земля поколебатися».

Но, сделав заключение о причинах трагедии, славившиеся своим строительным мастерством псковичи уклонились от предложенной им перестройки собора. Великий князь решил отправить к венецианскому дожу своего посла Семена Толбузина с особым поручением – найти самого опытного строителя в Италии, по выражению документов, «мастера камнесечной хитрости». Выбор поддержанного дожем посла пал на широко известного инженера и архитектора из Болоньи Аристотеля Фиораванте. Итальянскому специалисту было предложено фантастическое по европейским меркам жалованье – 2 фунта серебра в месяц. Таких трат не мог себе позволить ни один из европейских государей. В марте 1475 года зодчий приехал в Москву. Иван Голова оказался с ним один на один.

На первых порах на москвичей самое сильное впечатление производит подход Аристотеля к работе. Он наотрез отказывается использовать сохранившиеся части собора. С невиданной быстротой они исчезают, уступая место превосходно организованной строительной площадке. За Андроньевским монастырем, в Калитникове, Фиораванте организует кирпичный завод и на нем производство нового по форме и очень твердого после обжига кирпича.

Архитектор вводит новую рецептуру и технологию производства извести, также отличавшейся редкой прочностью. Он делает фундамент глубокого заложения, а при возведении стен использует смешанную кладку – кирпича и белого камня. Блоки белого камня вводятся для большей прочности в перевязи стены. И при всем том Аристотель не делает из своих новшеств никаких секретов. Напротив – он чуть не насильно, при деятельной помощи Ивана Головы, обучает им местных строителей.

Но посвящать все свое время строительству Успенского собора Фиораванте не мог. Великий князь занимает его одновременно «пушечным и колокольным литьем», да еще и «денежным делом». С новой артиллерией Аристотель отправляется в поход под Казань, в Тверь и Новгород Великий, где предварительно строит под Городищем мост на судах через Волхов, по которому предстоит пройти московским войскам. Он может себе позволить такие длительные отлучки не только потому, что строительный сезон в те годы ограничивался всего несколькими теплыми месяцами. Не меньшее значение имели организаторские способности, редкая честность и постоянный «догляд» Ивана Головы, по фамилии Ховрин.

Успенский собор. Внутренний вид.

В летописи семейства Ховриных это было лишь одно из многих полезных для Москвы деяний. Известно, что сразу после Куликовской битвы поступил на службу к московскому князю грек Степан Васильевич, по одним сведениям, князь, по другим – владелец Балаклавы и Мангупы. Во всяком случае, располагал «нововыезжий грек» большими средствами и сразу занял при московском князе видное место. Имел Степан Васильевич прозвище Ховра. Его сын Григорий Степанович известен тем, что построил в московском Симоновом монастыре каменную соборную церковь Успения, самую большую в городе после кремлевских соборов. Строительство закончилось в 1405 году, и с тех пор монастырь стал родовой усыпальницей ховринской семьи.

А вот в 1434 году на земле нынешней Арбатской площади была одержана московским войском победа над крымским ханом Улу-Мухаммедом. И далась эта победа совсем не просто.

Сначала дрогнули москвичи, хоть и начальствовал над ними талантливый полководец князь Юрий Патрикеевич. Стали отступать.

И тогда живший в Крестовоздвиженском монастыре слепой инок Владимир Ховрин, которого лишили зрения враги великого князя Василия II Темного, попросил облачить его в доспехи, вложить в руки двоеручный меч и направить в сторону неприятеля. Инок-слепец начал с такой силой вращать над головой страшный меч, с таким «великим озлоблением» врубился в конный строй противников, что проложил настоящую просеку из порубленных и обезглавленных врагов. Отчаянно ржали кони, кричали от ужаса люди, увидевшие в Ховрине «Божьего воина». Московские войска оправились и бросились на татар.

В возникшей сумятице татары были смяты и обращены в бегство. Они кинулись обратно, к броду через Москву-реку, бросая по пути обоз, пленных и награбленное добро. Многие были захвачены москвичами и… обращены в православие. Десятками их обвязывали общей веревкой и загоняли в реку для крещения. Вряд ли многие приняли навязанную им таким путем новую веру, но верно и то, что несколько семей позднее осталось на службе у московского государя. Благовест с колокольни Крестовоздвиженского монастыря сообщил горожанам о великой победе.

Еще не раз москвичам довелось слышать знакомый колокольный голос. В 1471 году именно у Арбатских ворот происходит торжественная встреча московского войска, вернувшегося с берегов озера Ильмень, где одержали они победу у речки Шелонь. Здесь же пройдет торжествующий Иван Грозный после сражения под Лопасней, где отказался московский царь вернуть ранее присоединенную к его владениям Казань. К тому времени Арбат в своем отрезке от Троицких ворот Кремля до нынешней Арбатской площади заметно благоустроился. Напротив Крестовоздвиженского монастыря расположились дворы деда полководца Дмитрия Михайловича Пожарского – князя Федора Ивановича и Шереметевых.

В жизни Ивана Грозного Арбат сыграл немалую роль. В 1547 году венчался семнадцатилетний государь на царство и почти сразу сыграл свадьбу с юной Анастасией Романовной Захарьиной. А во время свадебного пира, по свидетельству летописцев, в полдень 21 июня вспыхнул и охватил весь город страшный пожар. И хоть разразилась в это время невиданная буря – вся жизнь Грозного была отмечена страшными предзнаменованиями, – начало огню положила простая свеча в соборе Крестовоздвиженского монастыря.

А москвичи усмотрели в этом злой умысел бабки царя по матери, княгини Анны Глинской – будто вырывала она у людей сердца, кропила их кровью город, оттого и занялось огненное море.

Народ был так убежден в своей правоте, а потери так велики – в пожаре погибло 1700 мужчин, не считая баб и детей, – что толпа кинулась разыскивать родственников царя, чтобы совершить над ними расправу. Пойманный дядя царя, князь Юрий Васильевич Глинский, напрасно искал спасения в алтаре Успенского собора Кремля: его убили в самом храме. А царю с царицей пришлось бежать в подмосковное село Воробьево.

Путь царской четы лежал через Арбат, нынешнюю Плющиху, Новодевичий монастырь к переправе через Москву-реку. Возмущенная толпа настигла их и там. С великим трудом удалось успокоить москвичей. Кого-то из требуемых лиц Грозный выдал, родных сумел уберечь. А когда волнения улеглись, несмотря на все клятвенные заверения, жестоко расправился с зачинщиками. В беде и в радости путь лежал через Арбатские ворота.

Сегодня само понятие «ворот» в лучшем случае вызывает у москвичей воспоминание о некогда существовавшем Белом городе, стены которого проходили по нынешнему Бульварному кольцу. Однако в действительности история понятия связана с другого рода укреплениями, появившимися еще в XIV веке.

Собиратель русских земель, по выражению историков, скопидом, денежный мешок, иначе – «калита», по выражению современников, сын первого московского князя Даниила Александровича Иван Данилович всеми правдами и неправдами добивается великого княжения, но всю силу этой власти обращает на укрепление Москвы. Земли московские и владимирские становятся для Калиты центром его владений. На них, как пишет Софийская I летопись, «бысть тишина велика християном… и престаша татарове воевать Русскую землю». Иван Данилович одерживает замечательную в условиях Средневековья победу, уговорив переехать на жительство в Москву из Твери митрополита Петра. Русский митрополичий престол утверждал преимущество московского князя над другими удельными князьями.

В 1339–1340 годах распоряжением Ивана Калиты строятся новые кремлевские стены – «в едином дубу». Дубовый Кремль представлял сложнейшее фортификационное сооружение. Но история его оказалась слишком недолгой. О 1365 годе летописец пишет со скорбью и ужасом: такой страшной, испепеляющей засухой был он отмечен. В очередную сухую бурю оставшийся в истории под именем Всесвятского, пожар, который возник в одноименной церкви, за два часа уничтожил весь город. К этому времени в Москве только что вступил на отеческий стол новый князь – Дмитрий Иванович, будущий Донской. Решительный, несмотря на юность, отважный, князь вместе с тем обладал редчайшим для правителя качеством – умел слушать советчиков и безошибочно их выбирать. Так, по их подсказке, принимается решение деревянных стен не восстанавливать, но строить каменный Кремль. По словам Рогожского летописца, «тое ж зимы князь великый Дмитрей Иванович, погадав с братом своим Володимером Андреевичем и с всеми бояры старейшими и сдумаша ставити город камен Москву, да еже умыслиша, то и сотвориша. Тое ж зимы повезоша камение к городу».

Митрополит Петр закладывает Успенский собор в Московском Кремле. Клеймо иконы «Митрополит Петр с житием». Конец XV в.

Москва оказывается в кольце новых каменных стен, выдвинутых на шестьдесят с лишним метров относительно старых – необходимо было обезопасить разросшийся восточный посад, – с шестью проездными башнями, в том числе Троицкой, и тремя круглыми угловыми «стрельницами». Крепость поражала воображение современников и своей мощью, и расчетом форм. И все же действительным чудом была не только быстрота строительства. Главное – каменная крепость сооружалась на владимиро-суздальских землях впервые. До этого с каменными оборонительными сооружениями имели дело новгородцы и псковичи. Новой представлялась техника работ, непривычным – и сам материал. Его находят в 30 километрах по течению Москвы-реки, близ впадения в нее Пахры, у села Мячкова. Мячковский камень и дал Москве имя Белокаменной.

Весь необходимый для строительства Кремля запас камня москвичи сумели доставить рекой – по воде и по льду Москвы-реки. Как долго продолжались работы – у исследователей нет общей точки зрения. Академик М. Н. Тихомиров склонен предполагать, что к полному завершению они пришли, скорее всего, через пятнадцать лет.

Для Дмитрия Донского Кремль каменный представлялся не только могучей крепостью, которая могла успешно противостоять набегам Орды и любых неприятелей. Он был и выражением растущей мощи Москвы, способной собрать вокруг себя разрозненные силы отдельных княжеств. Летописец так и пояснял, что вместе со строительством белокаменного града московский князь начал «и всех князей русских привожате под свою волю, а который не повиновехуся воле его, а на тех нача посегати». Когда в 1375 году Донской двинулся на Тверь, выступавшую против Москвы в союзе с могучим литовским князем Ольгердом, к полкам его примкнуло девятнадцать русских князей – цифры говорили сами за себя. Сила Москвы становилась залогом самой возможности сопротивления Орде, освобождения от ее ига всей родной земли. Русское воинство отделяло от Куликовской битвы всего пять лет!

Но одним из самых дорогих и уважаемых великим князем его советчиков выступает митрополит Алексей. Это он поддерживает идею белокаменного Кремля, он же предлагает возведение еще одного оборонного сооружения – земляного вала, который бы охватил столицу от берега Москвы-реки у нынешнего Соймоновского проезда до нынешних Сретенских ворот. Дмитрий Донской соглашается на предложение митрополита. Следы этого вала просматриваются и сегодня, в частности на участке Гоголевского бульвара.

Расчет митрополита основывался на том, что если устье ручья Чарторыя, впадавшего здесь в Москву-реку, и без того обеспечивает труднопроходимую для конницы татар болотистую местность, то поднявшийся вал и вовсе заставит искать другой путь к Москве – через Арбатские ворота, которые вполне возможно хорошо укрепить. Обычно неприятельские отряды преодолевали Москву-реку у нынешнего Крымского моста или у Лужников и оттуда двигались на город. Теперь им приходилось сворачивать на нынешнюю Плющиху и дальше идти по Старому Арбату.