Текст книги "Нинка, беги. Психологические мемуары"

Нина Случ
Нинка, беги

Художественное оформление: Редакция Eksmo Digital (RED)

В коллаже на обложке использована фотография:

© AOosthuizen / iStock / Getty Images Plus / GettyImages.ru

© Нина Случ

Предисловие

Эту книгу я ношу в себе уже несколько лет. Она не давала мне покоя, прорываясь в мыслях в виде повествований и даже отдельных абзацев. Меня останавливали сомнения: нужна ли она и стоит ли её писать? Но поняла, что не будет мне покоя, пока я этого не сделаю. А когда сделаю… книга будет жить своей жизнью, как ребёнок, отдельный от меня, и даже неважно, сколько человек её прочитают и будет ли она кому-то интересна или полезна. Важно то, что я должна её написать. Я теперь знаю, разменяв пятый десяток, что иногда нужно слушать свою интуицию и идти туда, куда тебя что-то тянет. Даже если не понимаешь, что это и зачем.

Издательства просили указывать жанр книги, и я долго не могла определить, что у меня за жанр такой. И остановилась на том, что пусть будут психологические мемуары. В нашей памяти нет ничего случайного. Именно поэтому в кабинете психотерапевта не может быть «случайных» воспоминаний и ассоциаций. То, что тебе кажется случайно запомнившимся и не имеющим никакого влияния на тебя сегодняшнего, на самом деле и составляет твою сущность. И само событие, и тем более оценка, интерпретация, внутреннее отношение к событию – всё это и есть ты.

Переписать биографию нельзя, но можно переосмыслить, осознать корни своих установок, поменять отношение к любому событию из прошлого, возможно, пережить и прочувствовать то, что когда-то осталось подавленным, вытесненным. Одно и то же событие люди запомнят по-разному, и важно понять, чем это событие является именно для тебя. Почему оно запомнилось именно так? Что для тебя значит это воспоминание? Что сегодня в тебе является отголоском той истории?

Истории из этой книги – наглядный пример анализа своего прошлого и его влияния на настоящее. Описываемые события представлены такими, какими они были, и те выводы, которые, как мне кажется, я тогда делала.

Кому может быть интересна такая книга, кроме меня самой и моего психотерапевта? Мне подумалось, что, возможно, мои воспоминания натолкнут кого-либо на анализ собственной жизни: записывая события и имея возможность посмотреть на них с позиции себя сегодняшнего – прекрасный инструмент осознанного подхода к своему прошлому, где целью является изменение поведенческих схем. Исследования в когнитивной терапии подтверждают, что схемы поведения вырабатываются не только в раннем детстве, они могут формироваться в любые периоды жизни. Взрослый человек может изменить своё отношение к событиям, но только с сегодняшнего момента. А для этого событие нужно воскресить, проговорить и по-новому осознать. Возможно, кому-то будет просто интересно прочитать невыдуманную историю жизни кочевницы из Сибири на фоне исторических событий, которые коснулись всех, кому довелось жить в очередную эпоху перемен в России.

Книга содержит пять разделов, озаглавленных по названию городов, в которых происходили события: Саянск, Красноярск, Барнаул, Санкт-Петербург, Москва. Каждая глава посвящена описанию отдельного события и может выступать как самостоятельная история. Разделы и главы расположены в хронологической последовательности, что позволяет выстроить цепь событий в единую историю.

История, как известно, не терпит сослагательного наклонения. Важно учиться доверять себе, своим чувствам и не проигрывать варианты своего поведения в прошлой жизни, как «могло бы быть». Гораздо важнее понимать, чем мы сейчас можем повлиять на своё будущее, учитывая предыдущий опыт, сделав выводы и стремясь к изменениям.

1. Саянск

Саянск – это события «до школы» и «во время школы». Сразу после окончания школы я уехала из Саянска.

Когда я начала писать свои воспоминания, мой папа был ещё жив. В этом году, когда я заканчиваю свои записи, папы не стало. Но я решила не редактировать текст и не менять высказывания о папе в настоящем времени. Хочу, чтобы здесь о нём говорилось, что он «есть», а не «был».

Ёжик, мячик и Серёга

Мне пять или шесть лет. Мама и бабушка пошли выбирать подарок ко дню рождения моему двоюродному брату Серёже. Я отправилась с ними. В момент покупки игрушек (имениннику исполнялось четыре или пять лет) я стала просить купить что-то и себе. Что именно я хотела, не помню. Зато запомнила на всю жизнь разыгравшуюся далее драму.

Итак, мне было отказано в покупке игрушки. Тогда я решила прибегнуть к манипуляции (коими пользовалась в детстве достаточно часто) и заявила, что: «Если мне прямо сейчас не купят то, что хочу, то я расскажу Серёге о том, что ему купили на день рождения! Вот прямо сейчас пойду и расскажу!»

К чести мамы и бабушки, на манипуляцию они не поддались, рассчитывая на мою благоразумность. А зря. Не обладала я этим качеством. Я побежала домой впереди всех, увидела Серёжу и Максима (это мой второй двоюродный брат, старший брат Серёжи), гуляющих во дворе, и закричала ещё издалека:

– Я знааю, что тебе подарят!

– Что-о?!

Я подбежала ближе:

– Ёжика и мячик!

Далее последовали детальные расспросы, мы обсудили с братьями все подарки, переключились на какие-то дворовые игры. И я даже забыла о том, что совершила преступление.

Спустя какое-то время мы вернулись домой, и прямо с порога братья задали вопросы взрослым:

– А где мячик?

– А покажите ёжика!

Бабушка ахнула:

– Нинка! Ты всё им рассказала?

– Нет, – соврала я. – Я им сказала только про мяч, а про ёжика не говорила…

Моя обида на не купленную мне игрушку уже ушла, и я понимала, что я преступница. Но уже не хотела ею быть! Но ведь исправить ничего нельзя.

В общем, взрослые были расстроены, а мне было очень стыдно перед ними.

В приступе обиды нельзя предпринимать никаких злобных действий, которые так и рвутся в реализацию. Несмотря на то что я это понимаю, мне до сих пор с трудом это удаётся. Стараюсь контролировать свои эмоции, но держать под контролем гнев и желание сотворить что-нибудь этакое, чтобы «все всё сразу поняли» бывает нелегко.

Не мытьём, так катаньем

В свете предыдущей истории вспомнился ещё один сюжет, связанный с манипулированием родителями. Но за эту историю мне не стыдно. Видимо, запомнилась она мне по другой причине.

Моя бабушка, мамина мама, жила в городе Усолье-Сибирское. Не очень далеко. Один час на автобусе от Саянска до Зимы и четыре часа на электричках, с пересадкой, до Усолья. Это были 80-е, никакие экспресс-поезда ещё не ходили.

Мама периодически ездила в Усолье, иногда брала нас. Однажды зимой по какому-то поводу ей понадобилось туда ехать. Она об этом сказала. Я стала проситься с ней, но она не хотела мотаться по электричкам с ребёнком. Сейчас я её понимаю – есть-пить, писать, холодно-жарко. Зима, на улице мороз -30. Сибирь всё-таки. Тем более, что ехала она всего на день-два по каким-то делам. Помню, что долго уговаривала маму, но отказ получила категорический. Но очень уж мне хотелось! Причин такого хотения не могу припомнить. Подозреваю, что просто так, захотелось и всё. Тогда я дождалась, когда все лягут спать. Оделась в дорогу, притащила своё пальто, зимнюю кроличью шапку и сапоги, сложила всё это рядом с кроватью. Всю ночь не спала и прислушивалась к звукам, ждала, когда у мамы сработает будильник. Когда услышала, что она встала и потихоньку собирается, я оделась и в полном облачении вышла к ней. Мама ахнула. А я заявила, что я тоже поеду!

И поехала. Саму поездку я не запомнила, но запомнила, что иногда для того, чтобы добиться своего, нужно использовать эффектные приёмы убеждения.

Мой Гоша

Мой родной дедушка, отец моей мамы, был убит, когда мама с её сестрой (они двойняшки) были ещё маленькими. Дед возвращался домой с получкой, его ограбили и убили. Моя бабушка осталась с четырьмя детьми на руках, но это другая история. Я хочу рассказать об отчиме своей мамы и моём деде (пусть и неродном) – Гоше. О том, что он мой неродной дед, я узнала, уже будучи подростком, но на моё к нему отношение это никак не повлияло.

Дед был замечательный – большой, очень громкий и матерщинник страшный. Когда-то дед служил на подводной лодке, поэтому использовал «военно-морскую терминологию» с чувством, с толком, со смаком. А бабуля, несмотря на образ глубоко порядочной и интеллигентной женщины-руководителя, имеющая орден Трудового Красного Знамени, тоже умела разговаривать крепко, если того требовалось. Поэтому некоторые выражения я воспринимала как приличные и удивляюсь до сих пор, когда мой муж травмируется каким-либо моим «словцом».

Дед Гоша любил меня так, как, наверное, не любил ни один мужчина в моей жизни. Он обожал меня до потери рассудка. Я отвечала деду взаимностью. Мама рассказывала, что я никого из братьев к нему не подпускала и кричала:

– Это мой Гоша! Не подходи.

Дед всячески старался меня радовать, чем постоянно вызывал возмущение бабушки, потому что готов был спустить на меня целую зарплату и не думал о последствиях. Однажды, получив деньги, он принёс мне заполненную мороженым авоську. При этом он был навеселе, я помню, как он стоял в коридоре с этой авоськой в руках, забитой брикетами с мороженым, которое растаяло и капало на пол. А он стоит счастливый, слегка покачиваясь, и на возмущенные бабушкины вопросы, зачем он купил столько, повторяет одно и то же:

– Это Нине. Хотел порадовать.

– Ну и куда ей столько? И где теперь это всё хранить? Оно же растает!

В конце концов свалили все эти брикеты в большую кастрюлю и долго ели такое растаявшее мороженое.

Однажды каким-то образом он сумел добыть дефицитную путёвку в пионерский лагерь под Усольем: среди тайги и комаров, с умывальниками на улице и деревянными туалетами (где мне не понравилось, и я запросилась домой после недельного там пребывания), но он был очень горд, что ему удалось урвать путёвку, потому что даже на детей рабочих их было ограниченное количество, а тут – внучка.

Когда мне было лет шесть или семь, я приехала летом к ним погостить и пожаловалась деду, что «мне тут играть не с кем». Он мне предложил пойти во двор и познакомиться с местными детьми. Я вышла во двор, и достаточно быстро меня приняли в какую-то компанию, мы дружно играли. Потом дед, видимо, беспокоясь о моих успехах в поисках друзей, вышел во двор, чтобы проверить, как мои дела. Увидел меня в толпе детей, подозвал всех к себе и сказал громовым своим голосом (притом, что и фактура у него была что надо – высокий рост, пузо, ручищи и ножищи): «Если хоть кто-нибудь её обидит, я с вами лично разберусь». После его ухода мои новые друзья постепенно рассосались, и я опять осталась одна, больше со мной местные ребята дружить не хотели. Вот тогда я была сердита на деда.

Ещё одно замечательнейшее качество деда Гоши – его певческие способности. У нас в семье все женщины были певуньями, и ни одно застолье, ни одна встреча не обходились без песен. Мужчины тоже подпевали. Но дед Гоша – это была изюминка таких семейных песнопений. Дело в том, что петь дед не умел совсем. Единственная песнь, которую он знал, – это «Беломорская чайка». Вернее, даже не песнь, а одна строчка «Чайка, беломорская чайка». И эту строчку, растягивая изо всех сил, дед горланил так, что перекрывал своим голосом всех поющих. Потом получал тычок в бок от бабушки, что, мол, ты горланишь опять. И замолкал на какое-то время, слушал, как поют другие. Но потом душа не выдерживала порыва присоединиться к поющим, и он снова начинал горланить один и тот же мотив: «Чаааайкааааа, беломорская чааааайка». Однажды мы играли в соседнем дворе, и я услышала дедово громогласное пение. Его голос был как труба. Все окружающие дети смеялись и удивлялись такому громкому и смешному пению.

Когда я выросла, то задалась целью найти эту песню в полном виде: и мелодия из-за одной строчки была совершенно непонятна, да и слова наконец-то хотелось все узнать. Но до сих пор мне это не удалось. Я даже думала, что не было никогда такой песни, а эту строчку он придумал сам, чтобы присоединиться к поющим.

Самые близкие люди – это не всегда кровные родственники. Бывают близкие люди по крови, а бывают – родные души, которые приходят в нашу жизнь и наполняют её радостью, и не всегда это пресловутые «половинки».

Щедрый почтальон

Недалеко от нашего дома находилась кулинария с позднесоветским ассортиментом, в общем, ничего особенного: котлеты, булочки, пирожные. Так как радостей в плане вкусностей у нас было немного и даже поесть мороженого было большой редкостью (так как оно редко появлялось в продаже), то пирожное «картошка» было, пожалуй, самой большой радостью. Именно из-за моей любви к «картошке» произошла эта история.

Мне было лет пять, и в денежных знаках я разбиралась очень плохо. С мелочью всё было понятно: десять, пятнадцать, двадцать копеек были привычными и понятными в плане того, на что их можно потратить. Обычно на пироженки, кино и газировку деньги нам выдавались мелочью. В тот памятный день мне очень захотелось «картошку». Прям вот невмоготу терпеть. Бывают такие «хочу», что ждать нет сил никаких. Оба родителя были на работе, старший брат тоже куда-то ушёл. Я пришла домой и стала рыться по всей квартире в поисках двадцати двух копеек – именно столько стоила вожделенная «картошка». На шкафу лежала бумажка в двадцать пять рублей. О том, что для нашей семьи это большие деньги, я даже не подумала, потому что вообще не понимала, чего стоит эта бумажка. Я понимала, что эта бумажка из разряда «деньги», но хватит ли этих денег на пирожное, сомневалась. Но решила рискнуть и пошла в кулинарию. По дороге думала, что если этой бумажки не хватит, то расстроюсь.

Взяла пирожное, подошла с ним к кассе, подала бумажку, и тётя-кассир мне вывалила на блюдечко целую пачку бумажек и целую горсть мелочи – это сдача. Я всё это забрала и оказалась в затруднительном положении: я вдруг поняла, что я взяла очень большую «деньгу», раз с неё дали ещё целую кучу денег. И я почему-то испугалась. Не понимаю, почему я просто не принесла все эти деньги домой и не объяснила всё родителям. Мне казалось, что раз я взяла без спроса такие большие деньги, то меня обязательно будут ругать, поэтому я решила избавиться от улик. Я стала заходить во все подряд подъезды нашего дома и раскидывать деньги по почтовым ящикам.

После того, как я «замела следы», я спокойно вернулась домой с невинным видом. Вечером денег хватились. Я уже не помню, каким образом родители вычислили мою причастность к пропаже (видимо, врать я ещё совсем не умела), и они стали допытываться, куда я дела деньги. Я рассказала про пироженку. «Хорошо, – сказали мне, – а сдача где?». Я разревелась и рассказала про почтовые ящики. Мама схватила меня, и мы побежали по подъездам, пытаясь собрать то, что ещё не успели обнаружить люди, которые как раз уже вернулись с работы. Собрать нам удалось что-то около рубля.

Я и сейчас в красках представляю удивление товарищей соседей, которые, заглянув в почтовый ящик, обрели нечаянную радость.

Я не помню, как меня наказали за это, но мой стыд был сильнее любого наказания, его я запомнила на всю жизнь.

Восьмая морковка

У меня было два двоюродных брата. Один на год младше меня – Сергей, другой, Максим – на год старше. Их мама – сестра-близнец моей мамы. Тётя Вера овдовела рано, оставшись с двумя сыновьями, отношения с родственниками погибшего мужа у неё не сложились (жили они в Усолье), свекровь её выгнала из квартиры, и она приехала жить к нам вместе с мальчишками. Несколько лет мы жили двумя семьями в нашей трёхкомнатной квартире, потом тёте Вере дали однокомнатную квартиру. Потом она вышла замуж за дядю Витю. У них родился совместный ребёнок, моя двоюродная сестра. Тогда тёте Вере дали большую четырёхкомнатную квартиру, и у мальчишек появилась своя комната. Я часто приходила к ним в гости, но чаще они приходили к нам, потому что именно у нас они чувствовали себя свободно, как дома, а не в своей четырёхкомнатной квартире с отчимом.

Отношения с дядей Витей у них не сложились, он издевался над ними, морально унижая и угнетая. Заставлял, например, зубными щётками чистить полы, следил за тем, сколько они едят. Тётку бил. Однажды ночью она беременная прибежала к нам, избитая, плачущая. Он примчался вслед за ней и начал выносить дверь и материться на весь подъезд. Когда оказался в квартире, то мама встала между ним и тётей Верой, а он повалил маму на стол и начал душить. Дядя Витя – один из самых отвратительных людей, которых я знала в жизни. Я до сих пор удивляюсь, как так можно любить себя и презирать окружающих, как это делал всю жизнь он. Для меня такой эгоизм и жестокость по отношению к другим – за гранью не только разумного, но и вообще нормального. Но самое удивительное, что, несмотря на все гадости, которые он делал моим родителям на протяжении всей жизни, они уже даже после смерти моей тёти продолжают поддерживать с ним общение и принимают в гости. Конечно, они его не любят, но отказать в общении не могут. Я всю жизнь думаю над этим: зачем люди терпят общение с теми, кто неприятен?

Мальчишки однажды даже устроили побег из дома, когда случайно уронили и разбили радиоприёмник. Их нашли на вокзале в другом городе. Бить он их не бил, но унижал и давил морально, он раздражался от одного только их присутствия, его бесил сам факт их существования. Свою родную дочь обожает, души в ней не чает, особенно когда она была ещё маленькая.

Несколько лет назад тётя Вера умерла от рака. Мама рассказывала, что уже в больнице, когда она понимала, что умирает, она сказала маме: «Какая я была дура! Я променяла детей на мужика. Всю жизнь его боялась. И уйти от него боялась. И сама не жила, и мальчишкам жизни сгубила». Максим спился и умер ещё до смерти матери, Серёга сгинул без следа. Известно только, что пьёт, бомжует, периодически попадает за решётку. А у младшей, совместной дочери, всё хорошо – семья, папа, работа, дети, путешествия, инстаграм…

Весь ужас жизни с отчимом для меня запомнился одним из случаев. Пришла я в гости к братьям, сидим общаемся, хохочем. Вдруг врывается дядя Витя, едва не пинком выбивая дверь, и орёт диким голосом:

– Кто съел восьмую морковку?

Мальчишки (лет им было по тринадцать-четырнадцать) втянули головы в плечи, зажались и смотрят на него большими глазами. Так как мы только что хохотали и настрой у меня был юморной, масштабов семейной тирании я и представить не могла, то мне ситуация показалась забавной.

– Вы что, их нумеруете? – спросила я

Дядя Витя вытаращил на меня озверевшие глаза, мальчишки ещё больше вжали головы в плечи, а я смотрела ему в глаза и ждала ответа, улыбаясь. Прямо так и представляла морковки в цветных майках, на которых написаны порядковые номера. Смешно же.

Тут из-за спины дяди Вити, тоже вжав голову в плечи, показалась тётя Вера и залепетала:

– Витя! Витя! Это я её выбросила. Она гнилая была!

Оказалось, что он принёс из гаража морковки, пересчитал их. И потом вот недосчитался. Это же надо только представить себе мужчину, который регулярно следит, кто, чего и сколько съел. И пересчитывает морковки, конфеты, яйца…

Дядя Витя вышел из комнаты. Мальчишки ещё долго сидели пришибленными, а я вдруг тогда осознала весь ужас такой жизни… Конечно, меня и раньше удивляли такие вещи, как, например, когда тётя Вера приносит что-то из магазина, а мальчики спрашивают: «А нам можно это есть?» Или когда они приходили к нам домой и мама их старалась накормить, потому что они всегда были голодными… Но именно восьмая морковка продемонстрировала мне весь ужас трагедии. И когда потом, спустя много лет, мой второй муж, неродной моим детям, скажет мне, что «твоя дочь съела шесть яблок», быть может, именно эта фраза поставит точку в наших отношениях. Тут даже нет смысла объяснять такому человеку, что я работаю и уж на яблоки своей дочери зарабатываю. Это всё. Это днище.

Если мужчина смотрит в рот тебе или твоим детям и считает, кто сколько съел, – это ужас ужасный. Нет ничего отвратительнее жадных мужчин. Девочки, жадность – это самая отвратительная мужская черта. Мальчики, будьте Мужчинами. Мужчина – это кормилец и защитник. И уже потом всё остальное.

И ещё: верный путь вырастить несчастного человека – унижать, обижать, обесценивать. К сожалению, на историях про братьев и их отчима можно написать практическое пособие «Как вырастить алкоголика, неудачника и несчастного человека».