Текст книги "Завещание"

Потому что, как оказалось, Паси был большим мастером по части выходок. И не настолько уж лишен чувства юмора, как это казалось вначале. Сын фермера, но при этом не лишенный амбиций столяра, он, спустя две недели после их знакомства, выстругал для Хелми красивейшую деревянную ложечку.

Она лишь намного позже поняла, как долго он возился с этой ложкой, должно быть, со дня их встречи в Городском Отеле, и постоянно, раз за разом возвращалась к романтике, заключенной в этом жесте. Из него он черпала бензин для своего пламени, чтобы оно никогда не переставало гореть ярко и сильно. (Ей даже в голову не приходило, что возможно он начал выстругивать эту ложку задолго до того, как они встретились, и что изначально она предназначалась не ей, а кому-то другому).

Через год после их встречи, в день девятнадцатилетия Хелми, они поженились в церкви в Карунки. На Хелми было длинное платье до пят, все в белых кружевах, и венок из веточек черники в пышных распущенных волосах. В животе у нее уже подрастал их первый ребенок – Паси, или Малыш Паси, как его все станут звать. На церемонии присутствовали почти все братья и сестры и даже Сири с Пентти.

Во время бракосочетания Хелми так много плакала, что потом ей пришлось срочно заново накладывать макияж, прежде чем делать свадебное фото на память – из-за подтеков туши ее лицо было полосатым как зебра. Анни помогала сестре поправлять макияж, сидя на заднем сиденье зеленого «трабанта» отца Пентти, при этом ей приходилось молчать как рыба, иначе Хелми снова разразилась бы рыданиями, и тогда им пришлось бы начинать все сначала.

Такое, наверное, не сразу бросается в глаза, но Торнедален был полярным обществом. С одной стороны на него накладывали свой отпечаток лестадианцы, их суровая вера, их борьба за трезвость, и с другой – «обычные люди», а обычные люди в Торнедалене лучше всего умели делать две вещи: рожать детей и пьянствовать. Рождение детей, кстати, касалось обеих сторон общества.

Хелми и Паси были обычными людьми, а потому любили выпить. Хелми, которая и без того всегда была веселым человеком, от алкоголя становилась еще веселее, при этом в ней не было никакой агрессии или злости, а вот Паси, напротив, была присуща мрачная угрюмость, которая со временем становилась все сильнее из-за рано возлегших на него обязанностей кормильца всей семьи. Эско устроил его на работу на лесопилке, где тот проработал короткое время и, несмотря на свои юные годы, успел почувствовать себя неудачником. Паси словно наперед видел, что он будет привязан к одному месту, где ему придется провести ближайшие тридцать лет, и от этой истины ему становилось горько за свое будущее. Но ничто из этого не могло повлиять на настроение Хелми или ее любовь к своему мужу. Она смеялась, когда он выдавал вещи вроде, что он уже ничто, пустое место, не злорадно и ехидно, а с восторгом, словно все, что вылетало из его рта, было самым поразительным из всего, что ей приходилось слышать.

После работы Паси никогда не шел сразу к себе. Сперва он обделывал свои делишки и нередко возвращался домой поздно, часто навеселе. Однажды вечером он повстречал своего старого приятеля, который рассказал ему, как он с помощью найденных шведских водительских прав обналичивал чеки в шведском банке, а потом занялся скупкой и продажей поддержанных автомобилей, и что теперь ему нужен кто-то, кто помог бы ему отмывать деньги на финской стороне. Когда Паси вернулся домой и рассказал обо всем Хелми, у нее не заржавело сказать ему «да».

– Поднакопим деньжат и сможем купить себе дом! – размечтался Паси.

– С белым кожаным диваном! – поддержала его Хелми.

Они лежали в постели, курили и мечтали о своем совместном будущем и скором богатстве. Ведь фантазии куда важнее, чем все остальное. Вот они и фантазировали. Это было тем, что роднило их, не считая того, что они оба не отличались особой щепетильностью в морально-нравственной стороне работы. Если бы все зависело только от них, они целыми днями лежали бы вот так на диване и предавались бы мечтам. Ведь для этого не нужно прикладывать особых усилий.

Наверное, такое бывает, когда человек проживает свою жизнь без ощущения, что он в чем-то хорошо разбирается и к чему-то пригоден. Что ему особо не к чему стремиться.

Поначалу это были действительно легкие деньги. И им даже не казалось, что они занимаются чем-то противозаконным. Хелми с Паси довольно быстро сообразили, что с помощью придуманных личных гражданских номеров можно заводить счета в шведских банках, делать небольшие вклады на каждый из них и получать чековые книжки, после чего можно было обналичивать чеки на финской стороне без проверки остатка на счете. Когда человек преступает черту того, что является законным, и вступает в «серую зону», как говорится, с каждым шагом ему становится все легче идти дальше. После мошенничества с обналиченными чеками последовали махинации со страховками, а затем продажа автомобилей.

Хороший дом стоит много денег, и они делали все возможное, чтобы скопить нужную сумму. Часто именно Хелми откладывала деньги, но потом, когда какое-нибудь дело не выгорало, им приходилось заимствовать часть из сбережений, так что те не слишком быстро росли, но, с другой стороны, у них был небольшой капиталец. А Хелми в конце концов заполучила свой белый кожаный диван.

Когда Хелми забеременела во второй раз, они решили сделать передышку. Так они выразились. Передышку от трансскандинавских махинаций, и Паси подумывал вновь вернуться на лесопилку, где Эско работал бригадиром. Однако этому не суждено было сбыться, и они переехали в жилой многоквартирный дом, где теперь и жили. Но когда Хелми отправилась в районную женскую консультацию, чтобы ее поставили на учет, оказалось, что никакого ребенка у нее в животе нет. Хелми ужасно удивилась, она редко чувствовала себя настолько беременной, как сейчас. Ее постоянная усталость, головокружения, онемение рук вплоть до того, что ей постоянно хотелось в туалет, привели к тому, что она не слишком поверила словам акушерки и настояла на личной встрече с врачом.

Ее отправили к специалисту, который взял у нее кровь на анализ и провел другие лабораторные исследования, и в конечном итоге все это привело к тому, что осенью 1981 года Хелми вызвали в кабинет врача и рассказали о возможном присутствии в ее теле болезни, связанной с нервной системой, которая медленно, но уверенно ведет к угасанию функций всего организма и может превратить ее в инвалида.

Подозревают.

Думают.

Для окончательной уверенности следует сдать еще несколько анализов.

Полноценные шансы на полноценную жизнь.

Это были обрывки тех фраз, что сказал ей врач. Полностью она всего не услышала. Не запомнила. Но вот термин «рассеянный склероз» она запомнила. Два слова, которым отныне суждено было стать ее частью. Хотела она того или нет, подходили они ей или нет.

После приема у врача она прямиком отправилась в бар и принялась там капать на мозги бармена, чтобы тот налил ей, и плевать, что сейчас только без четверти одиннадцать, а спиртные напитки начинают продавать не позже одиннадцати. Но Хелми настаивала и, получив, наконец, свое пиво, уселась за барную стойку и уставилась прямо перед собой неподвижным взглядом. Малыш Паси был у Сири, сам Паси был на работе, одной ей никуда было не нужно. Она напрочь выпала из общества, из семьи. Потеряла все, что связывало ее с жизнью.

Но ведь это еще не точно. Окончательной уверенности пока нет. Вот о чем она думала после визита к врачу. Ни в чем нельзя быть уверенным, пока не будут сделаны дополнительные анализы. А если их не делать?

Хелми не ходила больше к доктору, хотя онемение все равно осталось. Когда она увидела свою старшую сестру с ее округлившимся животом, то почувствовала, как в районе солнечного сплетения что-то мучительно заныло, засосало под ложечкой, но она стряхнула с себя тревогу и снова сунула пальцы под кран, пока они не стали красными – тепло частично помогало снять онемение рук, которых она на самом деле уже почти совсем не чувствовала. Кроме того, Хелми прочла статью в журнале «Улыбка» об одном американце, которому было сделано полное переливание крови, благодаря чему он излечился от рассеянного склероза и алкоголизма, и в ней зародилось и начало медленно прорастать зернышко надежды, что быть может, с достаточной суммой денег, найдется средство против этого, конечно, не факт, что у нее действительно то самое заболевание, но если все же оно, то да, возможно.

Но чаще всего она старалась вообще об этом не думать, а если о чем-то не думать, то его как бы и нету.

* * *

Анни хотелось навсегда остаться в туалете и никогда его не покидать. Но в итоге она поймала свой взгляд в заляпанном зеркале в ванной и заставила себя выйти. Когда она появилась на кухне, ее братья и сестры тихо сидели на диване. На полу. На стульях.

Вало внезапно шагнул и замер в центре комнаты. Все разговоры разом прекратились.

Вало покраснел. Казалось, он только сейчас осознал, что он наделал, когда резко остановился. И что пути назад нет.

– Да? – сказал Эско.

– Ну… – неохотно начал Вало. – Я тут подумал об одной вещи.

Его глаза и без того большие расширились еще больше. Длинные темные ресницы усиливали впечатление.

– Есть одна вещь, о которой я думаю уже довольно давно…

– Так-так?

Вало покосился на Тату.

– В общем, это касается гаража Ринне.

Тату поднял голову, внезапно обретя интерес к беседе, когда она затронула лично его.

– Вот как?

Вало заерзал.

– Ну же, ради Бога, не тяни!

Это Лаури надоело сидеть и чего-то ждать – заложник края, в котором прошло его детство. Его взвинченность достигла апогея, когда в город нагрянул Алекс, но, кажется, этого никто не заметил.

– Ладно, но ведь вы же знаете, что это вовсе не был несчастный случай?

Теперь встрепенулась Сири.

– Что ты имеешь в виду? – с недоумением воззрилась она на сына.

– А, да так, ничего.

Сири ухватила Вало за руку.

– Ну нет, мальчик, с этого места давай поподробнее.

Крайне неохотно Вало принялся рассказывать. Чтобы ускорить процесс Эско пришлось пихнуть братишку пару раз в бок. И вот вышло так, что Вало стоял в центре кухни и рассказывал собравшимся о событиях, произошедших в ту самую январскую ночь пять лет назад, когда чуть было не сгорел старый гараж и Тату вместе с ним. Говоря по правде, некоторые детали Вало опустил, но он не врал, сообщив, что это было идей Пентти, и что именно Пентти учинил пожар. И Воитто. Младший брат, который в тот момент не понимал, что делает. Говоря это, Вало смотрел на свои ноги. Словно обращался с речью к ним.

– Так что это не несчастный случай. Это все они подстроили, – подытожил он.

Пока Вало говорил, Сири все это время стояла рядом и держала сына за руку. Вало было шестнадцать, и за последнее время он очень резко подрос, и когда он закончил рассказывать, мать ослабила хватку. И в тот же миг его ноги подкосились. Вало упал и ударился головой об угол столика Хелми из дымчатого стекла (и как ей только в голову пришло иметь такой опасный предмет дома с Малышом Паси и всем таким прочим?) и у него пошла кровь (с Малышом Паси такого еще не случалось (пока что)). Хелми первой бросилась брату на помощь и принялась промывать ему лоб. Сири же, кажется, даже не заметила, что произошло. Она медленно опустилась обратно в кресло. Ее взгляд был устремлен внутрь.

У Сири все внутри похолодело. Она столько лет терпела этого человека. Много-много долгих лет. Словно зима, которая никогда не закончится.

Он ломал ее. Постоянно ломал ее.

Она училась жить с этим. Его поступки обернулись смертью ее первенца. И частично поспособствовали утрате второго ребенка.

Она слишком многое терпела. Слишком многое ему прощала. Его сексуальные извращения в коровнике. Его идиотский способ вести дела. Его полное нежелание разобраться в реалиях сегодняшней экономики.

Но это…

Это был уже предел. После такого больше нет пути назад.

На лбу Вало появился пластырь. Снаружи начинало смеркаться.

– Прости, мама, – всхлипывал он, сидя у Хелми на коленях.

Сейчас он выглядел таким маленьким. Все они вначале были маленькими. А потом вырастали. Мир пожирал их, развращал, портил и губил. Сири с жалостью посмотрела на сына. Покачала головой.

– Это не твоя вина.

Она обвела взглядом своих детей, тех, что еще были живы и которые собрались в этой комнате в это январское утро 1982 года.

– Думаю, мне понадобится ваша помощь, – вымолвила она наконец.

И все, кто был в комнате, дружно подались вперед, чтобы быть уверенными, что они расслышали правильно. Сири глубоко вздохнула.

– Я сделаю это.

– И ты не пожалеешь, мама, – сказала Анни.

– Мы поможем тебе, мама, – сказал Эско.

Хелми вскочила и обняла Сири.

Было уже почти семь вечера, когда «мерс» Тату подрулил к кинотеатру. С десяток человек толпилось перед афишей, на которой был изображен «Зверь из Бронкса» или «Как дикий зверь», гласило название фильма в финском варианте. Несмотря на то, что на Алексе были пальто и меховая шапка, Анни увидела, что он здорово замерз, пока стоял здесь, качаясь из стороны в сторону.

– Он остался ждать, Анни! Он прошел тест на выдержку!

Тату пихнул ее локтем в бок и многозначительно ухмыльнулся. Она же только закатила глаза в ответ. На заднем сиденье машины сидели Тармо и Лахья. Остальные отправились домой вместе с Эско. Алекс просиял, заметив их. Сердитым он не выглядел ничуточки.

– А я уж думал, вы меня бросили, – сказал он и потрепал Тармо по голове, когда тот вжался в заднее сиденье рядом с ним.

– Прости, пришлось задержаться.

– Ничего страшного, принцесса, зато я увидел Ровиними, и это было прекрасно.

У Анни не было желания поправлять его, вместо этого она включила радио, где транслировали популярную воскресную передачу и передавали музыкальное хиты, и, они молча, сидя в темном салоне, неслись по дороге, преодолевая больше сотни километров, разделявших их от Аапаярви. Олави Вирта так пронзительно пел об одиночестве, что хотелось повеситься, лишь бы только отделаться от его заунывного голоса.

Анни думала о Сири. О том, что в итоге заставило ее решиться. В багажнике Тату до сих пор лежала ее дорожная сумка. Сегодня утром, подумала она. С тех пор прошла целая жизнь.

Порой жизнь проходит просто так, день за днем, год за годом, и ничего особенного в ней не происходит. Ну, разумеется, сама жизнь это уже событие, но человек спокойно плывет по течению, он всем доволен, достаточно доволен, чтобы оставаться на месте. А потом вдруг – раз! – происходит все и сразу. Годы накопившейся тоски, гнева и разочарований, годы несбывшихся надежд и ожиданий в итоге набирают силу и готовы прорваться наружу, и в голове с трудом укладывается, что прошло всего двенадцать часов, а уже столько всего сказано, сделано, обдумано и произнесено, и все это уже не изменить и не повернуть назад.

Пейзаж за окном, чужой и черный. Анни чувствовала его, но ничего не видела, будто совершенно ослепла для всего того, что так хорошо знала, словно стрелка ее внутреннего компаса сломалась, и тот мир, каким она его помнила, стал теперь совершенно другим.

* * *

Свет в Аапаярви не горел, братья и сестры в полной темноте проскользнули в дом и легли спать. По дороге они забрали младших братьев. Алекс жаждал попариться в бане, и Тармо с Лахьей проводили его, натопили для него печь и все ему показали. После чего скрылись в своих комнатах.

На кухне остались Анни и Сири. Много слов, очень много непроизнесенных слов лежали сейчас между ними, словно беспорядочная куча пряжи, которую невозможно смотать в клубки.

Развод. Анни постоянно бросалась этим маленьким словом в свою маму. Словом, от которого ее мать с отвращением отворачивалась, отбрасывая его обратно к ней. И теперь оно лежало перед ними. В тусклом свете от кухонной лампы.

– Что же заставило тебя решиться? – спросила наконец Анни.

Сири зажмурилась. Перед ее мысленным взором возникло лицо Тату, его обожженная щека, опаленные волосы, как он чуть было сам не сгорел, его безвольное тело, которое она вытащила из гаража (боже, какое неслыханное счастье, что она успела вовремя!). Тот самый гараж, который он любил больше собственной жизни.

Потом всплыло лицо Арто, его ошпаренное кипятком крохотное тельце. А после него – еще один, куда более маленький ребенок, безжизненной куклой повисший у нее на руках. Сири покачала головой.

– Думаю, тут сыграли роль сразу несколько обстоятельств.

– Какие же?

Сколько может понять ребенок? Как много он способен перенять у взрослых?

– То, что Вало становится все больше похож на Пентти. Равно как и Воитто.

Они обе думали о Воитто и о том, каким облегчением для них стал его отъезд. Анни помнила склонность брата мучить животных, и как он все меньше пытался скрывать свои эксперименты от окружающего мира.

А Сири долго раздумывала и, в конце концов, пришла к выводу, что Эско, вопреки, всему, возможно, был прав, когда говорил о любви как о главной потребности ребенка. Она подумала об Арто, лежащем на раскладушке наверху. Об Онни. О том времени, когда она останется со своими детьми, своими последними детьми, пока они не вырастут и станут взрослыми и тогда разлетятся и оставят ее, чтобы уже никогда не вернуться. Должны ли они вернуться? Обязаны ли они даже просто навещать ее? Сама мысль об этом была ей нестерпима, и Сири старалась не думать, что она закончит свои дни в одиночестве, в пустом доме, наедине с растущим день ото дня безумием мужа. Вместо этого она просто сидели на кухне и молчала. Со всеми словами, сваленными в одну кучу.

Открылась входная дверь и на пороге появился Алекс. Щеки у него раскраснелись, с волос капала вода.

– Ох, сауна! – воскликнул он и всплеснул руками.

На нем болталось его кожаное пальто, из-под которого выглядывала лохматая грудь. Сири посмотрела на него. Анни посмотрела на него. Он показал им всем большой палец.

– Сауна! М-м-м, Анни почему ты никогда раньше не рассказывала мне, как это здорово? Я словно заново родился!

Анни поднялась и повела Алекса по лестнице наверх, подталкивая его перед собой, напоследок она обернулась и подмигнула матери.

– Мама, мы пойдем спать.

Сири кивнула, глядя, как они исчезают на лестнице. Потом опустила голову и уставилась на свои руки. На потемневшие от времени руки пятидесятилетней женщины. Она смотрела на них с неожиданной нежностью. Разве эти руки не заслужили любви? Неужели они больше никогда не будут ласкать чужое тело? Неужели она сама больше никогда не почувствует себя счастливой? Не будет больше петь? Теперь она четко понимала, что должна делать. Пора, время пришло, в череде серых будней появился просвет, и она должна выскользнуть через него на свободу, пока еще есть шанс. Она выберет себе новую жизнь, хотя бы в виде исключения.

Той ночью Сири долго лежала в постели не в силах уснуть. Луна висела на ночном небе, заливая спальню тусклым светом. Сири лежала и слушала дыхание Арто.

* * *

А в это же самое время в Рованиеми не спала Хелми и смотрела на ту же самую луну. По вечерам, точнее, по ночам ей приходилось хуже всего. Она всегда спала на боку, но теперь уже не успевала толком задремать как просыпалась от боли в пальцах, которая больше не давали ей уснуть.

Рядом с ней на постели лежал Малыш Паси. Он беспокойно сопел и почти каждую ночь ворочался в постели. У самого Паси была привычка спать на диване, особенно в такие вечера, как этот, когда он поздно возвращался домой и не хотел никого будить. Время было начало второго, и Хелми слышала доносящийся из спальни храп мужа. Но сейчас ее мысли были заняты Сири. И Ринне. Если бы это был ее ребенок. Если бы ее Паси каким-то образом навредил Малышу Паси.

Я бы тогда убила его, подумала она и вздрогнула.

* * *

В понедельник 4 января 1982 года в час послеобеденного кофе синий пикап въехал во двор фермы.

Хелми приехала в отчий дом, но Эско был еще на работе. Все остальные уже были в сборе. И все вместе ждали его. Ну, разве что кроме Онни и Арто.

То есть, я хочу сказать, что они, конечно же, тоже там были, но они еще слишком маленькие, а потому, пока это возможно, пусть остаются в стороне от нашего повествования. Алекс предложил мальчишкам прогуляться, прихватив с собой финские сани, и они с интересом следили, как он в своих скользких кожаных ботинках пытается управлять этим транспортным средством, которого прежде в глаза никогда не видел и раз за разом падал, пока Анни не сжалилась над ним и, накинув верхнюю одежду, отправилась учить его азам мастерства. Короткое время спустя они вдвоем унеслись по дороге, ведущей к соседям. Все остальные сидели на кухне. На столе дымился кофе, и при других обстоятельствах или, если не знать подробностей, можно было подумать, что это семейный праздник. Хелми сидела на кухонном диванчике, зуд в пальцах, начавшийся прошлой ночью, так и не прошел, хотя раньше к утру все проходило. Она положила руки на скатерть и принялась внимательно за ними следить, чтобы не пропустить момент, когда снова начнутся судороги.

Дверь распахнулась, и вошел Пентти. Он, кажется, совсем не удивился, увидав на кухне такое большое количество народа.

Он поставил свою сумку возле двери, расстегнул зимнее пальто и налил чашку кофе. Затем отмерил себе сахару и сливок – все аккуратно, не торопясь, спешить было не в его стиле. Когда кофе был готов, он облокотился на столешницу возле мойки, закрыл глаза и сделал первый глоток, посмаковал его, после чего снова открыл глаза и оглядел собравшихся, одного за другим, – взгляд любопытный и в то же время настороженный, как у ребенка.

– Да у нас тут, я посмотрю, целая приветственная делегация, – изрек он.

Его слова были встречены тишиной. Настолько плотной, насколько может быть тишина, когда довольно большое число людей решает промолчать и ничего не говорить.

– Ну что, соскучились по мне?

Никто ничего не сказал. Все ждали. Хелми смотрела на свои руки. Поднять голову она не осмеливалась. Знала, что не сможет промолчать, если встретится с отцом взглядом.

Наконец заговорила Сири.

– Я собираюсь подать на развод, – сказала она.

Пентти молчал. Долго. Хелми нервно покосилась на него.

Он что, не слышал?

А потом отец начал смеяться, сначала его смех больше походил на фырканье, потом на кашель, а после разошелся и перерос в хохот. Хелми покосилась на Сири. Мать кивнула ей.

Сири понимала, что дочери будет трудно смолчать. Так уж она была устроена.

Пентти продолжал смеяться. Смеялся он долго. Минуту? Две? Он так хохотал, словно все это было веселой шуткой, при том довольно дерзкой, и он ребром ладони утирал выступившие от смеха слезы. Как предсказуемо – впрочем, на что еще можно было рассчитывать в подобной ситуации?

Как и ожидалось, Хелми первой нарушила молчание. Она помнила их уговор – дать матери возможность высказаться, а самой ни в коем случае не вмешиваться и не брать на себя роль посредника. Просто сидеть там, как безмолвный свидетель. Даже если станет совсем в тягость. Даже если будут произнесены слова, которые уже не вернуть обратно.

– Ты что, не слышал, что она сказала? – крикнула она, когда Пентти так и не перестал смеяться. – Плохо слышишь, да? Вот все и случилось. Ты будешь стареть в одиночестве и умрешь в одиночестве!

Смех тотчас оборвался. Пентти глядел на свою дочь до странности пустым и ничего не выражающим взглядом.

– Все умирают одинокими, Хелми, – сказал он тихо.

– Что?

Она покосилась на Сири. Но Сири пристально, в упор, смотрела на Пентти. Опасаясь даже на секунду выпустить его из поля зрения. Опасаясь того, что могло произойти или уже происходит, в нем самом, прямо сейчас. Пентти продолжил говорить, мягким и вкрадчивым тоном, как у священника.

– Я сказал, что все умирают одинокими. Скорее, вопрос в том, что мы делаем с отмеренной нам жизнью.

После чего он обвел взглядом всех собравшихся, одного за другим. Его указательный палец с толстыми коричневыми мозолями и слегка согнутый от долгой жизни и тяжелой работы, пересчитал всех, кто сидел за круглым обеденным столом.

– Этого, – сказал Пентти, – я вам вовек не забуду. И не прощу.

После чего опрокинул в себя оставшийся кофе и нетерпеливо отмахнулся от них, как от надоедливых мух в жаркий летний день.

– Ну все, хватит, оставьте нас в покое. Дайте взрослым поговорить.

Дети дружно посмотрели на Сири, та кивнула. И тогда все, один за другим, накинули свои куртки и вышли во двор. Снаружи Алекс и Анни с младшими братьями возвращались с прогулки. Сумерки затаились по углам, выжидая, когда смогут выползти наружу и затопить мир тьмою, как они всегда делали в это время года.

Некоторое время спустя из дома вышел Пентти, все такой же спокойный, и не спеша направился через двор к коровнику. Все уже сотни раз видели, как отец по нескольку раз на дню на протяжении многих лет совершает эти прогулки, и знали, что когда он злится, это видно сразу, от него в такие моменты практически валил дым, пока он вот так вышагивал. Но сегодня ничего не было. С убийственным спокойствием Пентти молча пересек двор и вошел в коровник, где было тепло и уютно от находящихся там животных.

Хелми стало жаль отца. Она знала, почему все предпочитают держаться от него подальше, и понимала, что это была единственная правильная манера поведения при данных обстоятельствах. Что в таких делах братьям и сестрам требуется быть заодно, но все же ей было тревожно за Пентти. Отец пугал ее, всегда, но почему-то ее сердце не думало о страхе, прямо сейчас его переполняла любовь.

* * *

Итак, немного обобщим.

Начало нового года ознаменовалось множеством брошенных в семье Тойми снежков, повлекших за собой схождение лавины. Внезапно возникшее ощущение, что жизнь, сама реальность дала трещину, привычный ход вещей, возможно, перестанет быть привычным и окажется нарушен, и человек теперь действительно в силах повлиять на свою судьбу.

Зимние сумерки подкрадывались все ближе, и с их наступлением на всех накатывала навевающая размышления медлительность.

На Тату или Ринне, который остался сидеть в машине со своим изуродованным лицом и теперь курил одну сигарету за другой и мерз, раздумывая, должен ли он выйти, подняться по лестнице и войти в дом к Синикке. Или лучше просто завести мотор и уехать, исчезнуть где-нибудь и больше никогда не возвращаться обратно.

На Хелми, которая в этот вечер легла спать рядом с Малышом Паси, пропустив перед этим пару стаканчиков, потому что так было легче заснуть, не чувствуя онемения, когда голова была горячей и тяжелой от водки и мысли о страшном диагнозе превращались всего лишь в один из многих голосов в хоре, который неясно пел где-то вдали, не доходя до сознания.

На Лаури, который, несмотря на нехватку денег, настаивал на отъезде домой. «I travel in style»[15]15
  Я путешествую стильно (или вовсе не путешествую) (англ.)


[Закрыть]. Или, скорее, я готов убраться отсюда всеми мыслимыми способами, только бы избавиться от необходимости смотреть моей сестре в глаза после того, что я сделал с ее парнем.

На Эско, который в тот вечер долго рассматривал свое отражение перед зеркалом в ванной. Взгляд, которым следил за ним его двойник, когда он чистил зубы, выдавал в нем человека, полностью контролирующего свою судьбу. И это чувство настолько вдохновило его, что он прокрался к Сейе и занялся с ней любовью, нежно и одновременно грубо. Ночь любви, которая заронила в его жене семечко еще одного Тойми.

На Сири, которая в тот вечер мылась в той самой бане, в которой она парилась еще когда была совсем юной и нетронутой жизнью. Пар откупоривал поры ее кожи, как делал бесчисленное множество раз прежде, и ее светлые карельские глаза смотрели серьезно и внимательно, словно заглядывали далеко в будущее. Будущее, что лежало перед ней словно бескрайний горизонт, окутанный дымкой.

А еще были Анни и Алекс и их долгая молчаливая поездка на автобусе в Стокгольм. Анни закрыла глаза еще в Хапаранде и то притворялась спящей, то действительно спала, положив голову Алексу на плечо. Ее сердце громко пело о том «прощай», сказанном молча и незаметно, и она слышала внутри себя голос короля танго и чувство одиночества эхом отдавалось в ней, такое… такое сильное – возможно ли вообще пережить такое? Она ощущала себя одиноким спутником, летящим сквозь темные просторы Вселенной, оторванным от своего прошлого и не имеющим связи с будущим.

И все остальные тоже… Но не волнуйтесь, мы продолжим знакомство с ними чуть позже, если они будут важны для нашего повествования, а они действительно окажутся важны, все вместе, в чем мы позже убедимся сами.