Текст книги "Близнецы"

– Минус один процент тем, кто сдасться до пятого круга, – вдруг говорит Дэниел, и я взрываюсь внутри. Как он смеет?

– Как только мы закончим круг, я тебе зубы выбью, – шиплю я.

– Ой, у тебя нога подкосилась, – говорит он и несильно толкает меня. Он смеется.

На четвертом кругу сдаются еще три девушки. Одна рыжая и выглядит, как ребенок, ни за что не скажешь, что ей восемнадцать. Другая брюнетка и тоже темнокожая, третяя с впалыми скулами. Я вижу, что светленькой и Белле уже тяжело, но мне еще тяжелей. Хотя человеку, который никогда не занимался спортом, надо радоваться тому, что я еще продержалась.

Я чувствую, что руки деревенеют и практически не держат меня. Они трясутся так, будто я несколько часов носила над головой кувшин с пятью литрами воды. Пот стекает по лицу и попадает в глаза, некоторые капли падают на пол. Я начинаю обещать себе ерунду за то, что буду держаться. Если пройду третий круг, то позволю себе ударить Дэниела. Если пройду четвертый круг, позволю себе погулять допоздна с Беллой и прочее.

– Про задницу не забывай, – слышу я голос Дэниела, и хочу накричать на него.

– Держись, – говорит мне Белла сквозь зубы. Я ничего не отвечаю.

Когда начинается пятый круг, я искренне хочу упасть. Осталась только я, Белла, светленькая и четыре девушки. Я не знаю, на что рассчитывал Дэниел, но до пятого круга сдалось больше половины.

Белла отжимается, и я в душе радуюсь за нее. Я отжимаюсь первый раз. Глаза застилает пелена пота, я хочу сдаться прямо сейчас. Я отжимаюсь второй раз, руки подкашиваются, и я уже не хочу сдаться, а у меня ощущение, что еще раз, и я просто упаду.

Я отжимаюсь третий раз. Я не знаю, как у меня получается, но крики Беллы дают мне сил. Я делаю это ради себя, ради нее. И еще для того, чтобы доказать Дэниелу что-то. Я отжимаюсь четвертый раз и громко кричу, еле-еле дотягиваюсь до того, чтобы встать в стойку. Я боюсь, что именно на пятом разу я сдамся. Боюсь, что не дотянувшись грудью до пола, сдамся. Боюсь, что не поднимусь и упаду. Но я отжимаюсь. Все тело напрягается, и я просто выталкиваю себя наверх. Пять раз. Я обессиленно падаю.

– Молодец! – одобряюще кричит Белла. Я не могу ей ответить, я просто лежу.

– Молодец, – повторяет за ней Дэниел, хотя его слова не звучат так, будто он рад за меня. Но я все равно улыбаюсь, хотя и обещала себе, что обязательно ударю его.

После пятого круга никто, кроме меня не сдается, н на шестом сдаются сразу три незнакомые мне девушки, хотя возможно, что они учились со мной. Остается только еще одна незнакомая, светленькая и Белла.

– Белла, давай, – говорю я, и она криво улыбается. У нее трясутся руки, и она еле держится. У нее слиплись волосы на лбу.

На седьмом она все-таки сдается, как и девушка с белыми волосами. Я кидаюсь к Белле и обнимаю ее, а она довольная, улыбается. Она вся мокрая, кажется, что если ее сложить, с нее потекет пот литрами.

Победила девушка, незнакомая мне. Она полновата, у нее маленький рост, широкие плечи и бедра, короткие волосы, но видно, что они выпадают. Она вскидывает кулаки вверх, победно выкрикивая слово «да!». Она мне не нравится. Не знаю, почему. Может, из-за неприятной внешности, а, может, от того, что выиграла. Парни до сих пор играют, я вижу, что выбыло только три парня.

– Я горжусь тобой, – говорю я Белле.

– Спасибо, приятно слышать, что девушка, которую я знаю неполных три дня, гордится мной, – смеется она, и я взъерошиваю ей волосы. Она лежит на моих коленях.

– Да ладно тебе, мы же подружки.

– Скажешь еще такую гадость, я тебе голову оторву, – шутливо отвечает она.

Мы смеемся, и я ничуть не огорчаюсь, что я только седьмая. Не всегда же побеждать. Мы терпеливо ждем парней, пока они закончат. Когда же наконец это происходит, мы снова становимся перед Дэниелом, Ханом, на этот раз еще Эльзой, и они объявляют результаты.

– Дамы первые, – говорит Эльза, и забирает бумажку с результатами, – первая среди девушек Кэрол Нейрон.

Все хлопают, а Кэрол снова поднимает руку вверх и кричит. Она дает каким-то девушкам пять. Короче, заметно, что она довольна собой.

Эльза передает результаты Хану. Хотя он тренирует девушек, а она парней, они все равно диктуют, кто победил, в соответстви с полом.

– Первый среди парней Дигари Горн, – громко говорит он, и все снова аплодируют и кричат одобряющие слова. Я вместе с ними. Сейчас я рада, ведь смогла преодолеть это маленькое испытание, и радуюсь за остальных тоже.

– Но к концу испытаний девушки должны отжиматься, конечно, вне адского круга, около тридцати раз, парни около семидесяти-восьмидесяти. На данный момент, включая то, что вы играли и теряли силы, максимальное количество среди девушек было семь раз, среди парней двадцать семь. Мы приняли в расчет, что вы устали после забега и во время игры, поэтому совсем неплохо. Но мы надеемся на лучшее, – объявляет Дэниел.

Я чувствую себя уверенной. Я седьмая, учитывая то, что я никогда в жизни не отжималась. Я седьмая! Эти слова эхом отдаются в моей голове, пролетая по всем закоулкам моего сознания. Я хочу кричать от радости. Значит, у меня еще не все потеряно. Значит, я выживу.

На сегодня физическая тренировка окончена, остались две интеллектуальные. Мы с Беллой идем за руки на обед. Мы держимся только за мизинцы, но все равно это такая близость, которой у меня еще не было, хотя она и девушка. У меня такое хорошее настроение, что я пою какую-то давно забытую песню.

Она потом еще долго звучит у меня в голове, как и многие песни, которые имеют свойство заедать, как испортившиеся пластинка, и крутиться в голове при всех обстоятельствах, которые только возможны. Но я не стремлюсь от нее отделаться, а жду, пока она быстрее сама прекратит звучать в голове. Ведь чем больше ты стараешься что-то забыть, тем сложнее это забывается.

Иногда мне кажется, что нет объяснения тому, как правительство пришло к технике разделения Близнецов. Если бы это произошло в Ваше время, то общество не приняло бы такого кардинального изменения.

Это произошло в 2039 году. Наше общество сильно не изменилось, все было, как обычно. Обычные люди вели обычную жизнь. Те, кто вырастал не умным и не глупым, был основной частью нашей вселенной. Простой, среднестатический человек, которых 90% всего населения. Он рос, учился на пятерки и шестерки при десятибальной шкале, вырастал каким-нибудь секретарем, женился или выходил замуж, заводил детей и доживал жизнь, как и все остальные. В принципе, это было выгодно правительству, так как эти люди не могли бунтовать, не рождалось революционеров. Остальные 10% писали книги, снимали фильмы и пели песни, они тоже не представляли угрозы.

Но в 2039 разорилась война между Северной Америкой, Южной Америкой, Китаем и Россией. 3 мировая война, ровно через сто лет начала 2 мировой войны. Казалось, что этот момент специально подбирали те, кто начал войну, сыграв такую злую шутку.

Китайцы к тому времени развились и начали войну за территорию. Можно было подумать, что они победят только из-за огромного количества солдат. Но все глубоко ошибались.

У них было генетическое оружие. Действовало оно таким образом, что при распылении его в воздухе люди не могли бы размножаться. Смысл оружия в том, что при попадении расспыления в кровь или даже в дыхательные пути, оно оставалось в тебе на долгое время, но, в принципе, не приносило особых проблем. Но оно действовало на беременную женщину. Плод просто не выживал, никогда. Он не успевал развиваться и до пяти месяцев, а у тех, кто в тот момент носил плод уже после пяти месяцев, случался выкидыш. Все были в отчаянии.

Но правительство не могло дать этому случиться. Все произошло намного проще.

Правительство Китая прислало «весточку» правительству Соединенных Штатов Америки, в которой была одна маленькая ампула с веществом. Их предупредили, что именно это расспылится по всей территории, если США не сдастся добровольно, и для примера посоветовали проверить его. Проверили и пришли в ужас. Но не хотели сдаваться. Они изучили его и решили, что могли бы разработать вакцину.

Случилось так, что именно в этот момент профессор Корнелий Йохансон предложил метод воспитания сверхчеловека. Идеала. Его не восприняли всерьез, когда он предложил свой метод несколько лет назад на собрании ученых, но сейчас у правительства не оставалось выбора. США не хотело терять свою территорию, но и не хотело подвергать опасности своих жителей. Вышло именно так, что оружие китайцев и метод Корнелия были прямо противоположны.

Что произошло, и так ясно. Через несколько недель беременным девушкам вводили препарат, разделяющий плод и оградили штат так, чтобы создать Новый мир, соответствующий Новой жизни, не вмешиваясь в остальные проблемы. Именно так написано в учебниках истории, именно так нас учили двенадать лет в школе.

Когда у нас была тренировка, Дигари спросил у Дэниела, почему у нас почти только одно физическое восстановление. Так и было, две силовые тренировки в день и одна умственная, на которой мы редко изучали что-то новое. Этот вопрос поставил всех нас в тупик, все вдруг остановились и задумались.

– Сейчас отдыхайте, во время обеда все будьте в кафетерии, – ответил Наблюдающий, и я поняла, что он тогда и скажет.

Все свободное время я думала, что это на самом деле странно. У нас ведь будет экзамен на пятьдесят процентов интеллектуальный и на столько же физический.

– Ты никогда не задумывалась над этим вопросом? – спросила у меня Белла, когда мы сидели на кроватях.

Я ответила тогда не сразу, погруженная в свои мысли.

– Только сейчас. А ты?

– Да и я тоже только сейчас. Такое чувство, будто у нас всех отключили в мозгу функцию здравого мышления, – хрипло засмеялась она, и я опять восхитилась ее белыми, ровными зубами, – интересный вопрос. Может, мы сами должны восстановить свой ум?

– Возможно, не знаю.

Тогда на этом разговор закончился. Дигари задал совершенно простой вопрос, но он будто вызвал у всех какое-то недоумение. Я сидела на кровати и думала, пока не заснула. Мне приснился тревожный сон, и я проснулась в поту, но сейчас уже не помню, что за сон был.

Сейчас мы все сидим в кафетерии, и все тихо переговариваются. Мне кажется, мы с Беллой единственные, кто ест, хотя это только из-за того, что мы понимаем, что нам нужна пища для того, чтобы не сдасться на тренировках.

– Прошу минуты внимания, – встает Дэниел, и в этот момент из-за его тона, фразы у меня такое ощущение, что он старше меня не на пару лет, а ему лет сорок, – сегодня на тренировке один из вас задал мне очень интересный вопрос. Он спросил, почему наши тренировки заключаются в основном на физических способностях? Так вот в чем дело. Об этом не разрешено говорить, но мои правила в том, что каждым своим наблюдаемым я даю какую-нибудь помощь. Первые испытания будут в основном заключаться на физической силе. Конечно, не будут проверяться только ваши силовые способности, а только большая часть. Именно поэтому сейчас у нас в основном силовые тренировки.

– А зачем тогда у нас еще и уроки? – спрашивает кто-то, и я оборачиваюсь, но не нахожу спросившего.

– Потому, что если мы не начнем восстанавливать Ваши умственные способности сейчас, потом это будет намного сложнее. Но как только вы пройдете испытания, основывающиеся на силовых способностях, все сбалансируется. Я надеюсь, что ответил на ваш вопрос, а теперь приятного аппетита.

Теперь я понимаю, что это завал. Мне остается только надеятся, что я не буду последней. Мне нужна лишняя помощь на экзамене, а не то, что потянет меня вниз. Пошла уже вторая неделя, первое испытание будет через несколько дней.

– Ты вся позеленела, – говорит Белла, и я улыбаюсь в ответ. Мне нечего ей ответить.

– Как у тебя с Расселом? – спрашиваю, чтобы сменить тему. Это ее партнер.

– Мы почти не общаемся, – равнодушно пожимает она плечами.

Сначала я не решаюсь спросить, почему. Я сама не общаюсь со своим партнером. Не представляю, как буду жить с ним. А если я плохо сдам экзамены, ему придется ехать со мной. Тогда он будет ненавидеть меня всю жизнь.

– Но зато вы не испытываете, что готовы разорвать друг другу глотку, – стараюсь я пошутить.

– И то правда, – слегка улыбается, – но я понятия не имею, что у нас может быть общего.

– Я тебя понимаю, Белла, – говорю, чтобы поддержать.

Осматриваю кафетерий. Вижу, что Рассел сидит в своей компании. Мы встречаемся взглядами, когда он поворачивает голову, а потом он переводит взгляд на Беллу и улыбается. Она ему отвечает тем же, но я сомневаюсь в искренности улыбки.

Больше сегодня мы не поднимаем эту тему.

После обеда у нас снова тренировка. Я тяжело вздыхаю. Прошло чуть больше недели, но мне уже кажется, будто я здесь целую жизнь. Нам говорят, что бы мы разделились на две группы. Мы идем за Ханом, вторая группа идет с Эльзой. Наша группа идет на прощадку, а вторая в другую сторону.

На площадке мы становимся в шеренгу, и нам снова дают устройство, которое было на нас при залезании на дерево. Я помню, что оно измеряет биение сердца. Нам объясняют, что мы не должны их снимать, но зачем они нам понадобятся, нет. Идем в лес.

Я первое время рассматриваю округу. Мы здесь бегаем почти каждое утро, но я не устаю восхищаться здешней природой. Деревья здесь не очень близко стоят друг к другу, и может показаться, что мы находимся в нелюдимом парке. Но потом я задумываюсь.

Что ждет меня впереди? После экзаменов, если я выживу. Я уеду в зоны и буду воспитывать Близнецов? Иногда мне кажется, что такая жизнь мне бы понравилась. Мне нравятся дети, но я ведь наблюдаю за ними со стороны. Как я буду относиться к ним, когда я буду жить с ними всю жизнь? Какой я стану, не имея возможности развиваться так, как разиваются люди из «смешанной» зоны?

У Элоди только первое поколение Близнецов в воспитанниках, но ей еще предстоит два. Я не могу судить, каким человек станет после стольких лет, но я знаю, что Ким третье поколение у ее приемной матери. Лина выглядит уставшей и замученной, но я не могла бы сказать, что она несчастлива.

Ким… Страшно, что я ее больше не встречу. Мы все меняемся после Соединенния. Чаще всего те, кто дружил до процедуры, встречаясь, даже не узнают друг друга. Это страшно, не узнать человека, с которым ты общался столько лет. Увидеть его и не понимать, что ты в нем нашел когда-то, почему вам было интересно вместе.

Я не скажу, что она очень ждала процедуры, но ей не было страшно. Она принимала это, как должное, будто это новообретенная обязанность человека. Это было для нее так же обыденно, как рождение, как свадьба.

Я не часто вспоминаю ее, и мне немного стыдно. Мы много лет были вместе, мы могли друг другу доверять. Интересно, Ким вспоминает меня?

«Привязанность к кому-либо определенному мешает развитию Близнеца, а позже соединенного. Человек должен уметь расставаться с чем-то, оставлять свое прошлое перед процедурой и обрести новую, Идеальную жизнь. (Отрывок из учебника по социальным знаниям 12-ого класса)».

Наверное, это правильно, уметь расставаться с тем, кто тянет тебя воспоминаниями, как тяжелый груз. Уметь расставаться с тем, чего не вернуть. Но тогда с какой целью человек живет, не имея права вспоминать? Помнить то, что когда-то приносило радость? Что когда-то делало тебя счастливым?

Эти мысли тяготят меня больше, чем воспоминания. Я мечусь между двумя временами, в моем прошлом и в моем настоящем, где Сьюзен Харриган до процедуры, и где Сьюзен Харриган после процедуры.

Я задумываюсь на столько, что не замечаю что-то под моими ногами, только когда моя нога цепляется за что-то, и я чувствую, что теряю равновесие. Нога выворачивается, и я падаю на бок, рефлекторно расставляя руки в стороны. У меня чувство, будто я падаю не на землю, а в бесконечность. Это от того, что время будто замедляется и тянется, как улитка. Я проезжаюсь немного боком, больно обдирая коленки. Это напоминает мне, когда я отлетела в первую ночь, когда Дэниел открыл дверь в смотровую комнату.

Я только успела вскрикнуть, как ко мне подлетает Белла. Она встревожена, но я говорю ей, что все хорошо, и ей не стоит волноваться. Она улыбается и подает мне ладонь, я хватаюсь за нее и, отталкиваясь другой рукой от земли, приподнимаюсь. На земле остается длинная темная полоса от того, как я проехалась.

На меня практически никто не оборачивается. Такое чувство, будто у них отключена такая функция, как внимательность, ведь хотя бы на мой крик или звук того, что я упала, они бы инстиктивно обернулись бы. Мне даже становится немного обидно.

Дальше я стараюсь не задумываться о серьезных вещах. Коленка до сих пор болит, как и бедренная кость, и я не хотела бы снова упасть. Я не замечала за собой раньше такой невнимательности и неуклюжести.

Мы проходим мимо большого дерева, и я думаю о том, что слава Богу, что нас не заставили лезть на такие деревья. То, на которое я карабкалась, значительно меньше этого, это как сравнить рост младенца и взрослого человека, грубо говоря. На такое залезть не столько сложно, сколько страшно, и, упав с такого, ты уже не выживешь точно.

Когда мы проходим чуть больше получаса, я понимаю, что что-то не так. Здесь деревья намного гуще и солнцу сложнее пробраться. Еще нет и вечера, но все равно здесь мрачно. Мы никогда не забирались так поздно, да и вообще шли по другой тропинке.

– Куда мы идем? – спрашиваю я Беллу.

– Что? – она будто просыпается из какого-то сна, – О. Я не заметила, как мы шли.

Я смотрю по сторонам и замечаю, что остальные тоже не особо интересуются, куда мы идем. Будто все разом перестали волноваться.

Вспоминаю недавно сказанные Беллой слова: «Такое чувство, что у нас всех отключили функцию здравого мышления».

Потом мы останавливаемся, и я вижу Веронику. Она одета, как обычно, но сейчас на ней сапоги и теплая накидка. Смотря на нее, я завидую ей, ведь мне тоже стало зябко. Предполагаю, что вторая группа встретит Селесту, если они вообще сейчас идут куда-то. Втайне я хочу оказаться на их месте, ведь если они дома, то сидят в тепле и уюте, возможно, с чашкой чая в общей гостинной, отдыхая. Я потираю ладонями локти, пытаясь согреться. Чувствую кожей мозоли на руках, они обдираются, но мне не больно. Очень холодно, на коже появляются мурашки.

Дэниел и Хан подходят к Веронике. Только сейчас я замечаю, что они тоже взяли с собой теплые кофты. За учительским составом стоит большой пикап, передние фары освещали бы лес, но его загораживают люди.

– Вы все помните, что первое испытание в субботу, через четыре дня, – начинает Вероника, но я не понимаю, на что она намекает, – но даже мы не знаем, что там будет, – я думаю, она врет.

Она замолкает. Такое чувство, будто она специально держит «интригу». Как всегда.

– Не будем тянуть кота за хвост, – говорит она. Слава Богу, – на экзамене вам никто не поможет. Вы должны работать индивидуально, сегодня ваша первая серьзеная тренировка. Ваша задача – выбраться из леса. Ограничения во времени есть: вы должны выбраться до утра. Можете идти по-одному, можете не разделяться. А мы будем наблюдать за вами со стороны.

Слова она произносит, будто скороговорку. Ее пухлые руки сложены на груди, а светлые волосы аккуратно сложены в валик.

После этих слов она садится в пикап, как и Дэниел с Ханом. Я даже обдумать ее слова не успеваю, как они скрываются за нами, а потом и свет от фар потухает.

– Что, простите? – спрашиваю я, находясь в тихой истерике.

Мы в темноте, без теплых вещей, еды, воды, еще неизвестно, как нам выбираться. Я черчу стрелу в сторону, куда уехала машина, чтобы не забыть. Конечно, вряд ли нам это сильно поможет, но мы хоть не уйдем в совершенно обратную сторону.

– Кажется, от нас решили избавиться, – пытается шутить Белла, – и просто решили, что это самый простой способ.

Мне больше хочется верить, что она права, чем думать о том, какие будут испытания и следующие тренировки. Не прошло и полторы недели, как они нас обрекли на смерть.

Я смотрю под ноги, в надежде, что отчетливо заметны следы, но я ошибаюсь. Земля сухая, следов совсем невидно, учитывая то, что у нас даже нет света. Но это не самое плохое. Там, где завернул пикап, тропинка разветвляется, образуя перекресток. Машина поехала направо, но если дальше тоже будут перекрестки, мы не выберемся отсюда и через год.

– Ты запомнила дорогу, когда мы шли? – спрашивает Белла, и я хочу засмеяться от чувств, нахлынувшись на меня. Усталость, слабость, безысходность.

– Я на первых ста метрах перестала по сторонам смотреть, – отвечаю, она слабо улыбается, наверное, пытаясь подбодрить меня.

Сейчас около четырех часов, но солнце не будет освещать нам путь вечно. Я не слышу ни пения птиц, ни стрекот кузнечиков. Такое чувство, будто вся живность давно покинула эту местность. Дует легкий ветер, но учитывая то, что здесь очень холодно, это не идет на пользу. Я радуюсь тому, что хорошо поела сегодня.

Никто не сделал ни шага. Такое чувство, будто все сразу окаменели. У нас в детстве была игра «заморозки». Суть состояла в том, что один человек ловил остальных, а дотрагиваясь до них, они замирали, будто замороженные. Сейчас все стоят примерно так же.

– Что делать будем? – спрашивает блондинка, которая вызвалась бежать первой на недавних соревнованиях.

– Понятное дело, что идти, – подходит к ней плотный парень. У него выпали все волосы, но он, будто по привычке, проводит по лысине пятью пальцами.

– Ага, – возмущается она, складывая руки на груди, – легко сказать. Куда?

– Направо.

Он так невозмутимо это говорит, поднимая плечи, что мне хочется улыбнуться. Я смотрю на свою стрелку, которую начертила. Она не понадобилась, ну и ладно. Мы плотной кучей идем в сторону, куда поехала машина, и я вздрагиваю каждый раз, когда чья-то холодная кожа случайно касается меня.

Дорога двигается некоторое время прямо, но через какое-то время снова разветвляется. Следов не видно ни на одной из них. Не видно вдалеке фар, не слышно шума машины, но это и понятно, они уже далеко уехали.

– Думал, так все просто? – спрашивает блондинка лысого парня, – а теперь куда?

– Разделимся, всего-то. Половина с тобой пойдет, половина со мной.

– Нам не стоит разделяться, Марк, – вступает в разговор Белла, – как мы потом найдем друг друга?

– Твоя правда. Есть варианты получше? Андреа? Изабелла? Кто-нибудь еще?

Я понимаю из разговоров, что девушку со светлыми волосами и оранжевыми глазами зовут Андреа, а парня без волос Марк.

– Я не знаю, какие еще варианты, но Белла права, – говорю.

Не помню, с какого момента стала высказывать свое мнение. Мне всегда казалось, что правильное решение найдет кто-то другой, а то, что скажу я, не так и важно. Но, как сказал Шон, мой приемный отец, – если хочешь что-то сделать хорошо, сделай это сам.

– И что ты предлагаешь сделать? – спрашивает Марк, снова проводя рукой по голове. Мне его жаль, возможно, он любил свою прическу.

Близнецы никогда не делают себе какие-то особенные стрижки. Девушек подстригают до ушей, в основном, иногда до плечей. Чаще всего девушкам захватывают волосы сзади, если волосы длинее, то делают косу или хвост. Парней стригут под ежика. Может, у Марка были чуть длинее волосы. Это не приветствуется, но и не запрещено. Пока не запрещено.

– Я… Я не знаю, – отвечаю ему, обхватывая руками талию, пытаясь согреться, – Но я знаю, что разделяться не стоит. Если выбереться одна группа, то как мы найдем вторую?

– Значит, вторая останется в лесу, – говорит Марк, а я на этих словах вздрагиваю. Не хочу остаться в лесу.

– Это не солидарно по отношению к остальным, – делает шаг Андреа навстречу ко мне, и это единственный момент, когда я согласна с ней.

– Пока никто не придумает другой вариант, мы разделяемся.

– Мы не должны разделяться! – Повышаю голос я, но никто не пытается поддержать меня. Я с надеждой смотрю на Беллу, но она качает головой, мол, извини, Сьюзен, у нас действительно нет другого выхода. Смотрю на остальных, но такое чувство, будто всем плевать.

– Разделяемся, – игнорирует меня Марк, обходя стороной, – все, чье в алфавите до буквы «Н», идут со мной. Те, чье имя после, идут с Андреа. Советую каждому посчитать людей в своей группе, будет жаль, если кто-то потеряется.

Отличный способ разделить на две группы. Гениально. Я оказываюсь с Беллой в отдельных группах, и мне это уже не нравится. Я надеюсь, что блондинка противостоит Марку, но она пожимает плечами.

– Но… – пытаюсь сделать я еще одну попытку, но все начинают разделяться.

– Мы пойдем направо, – говорит Андреа, когда ее группа уже стоит рядом с ней.

– Мне без разницы, – соглашается Марк.

– Если что-то случиться, кричите.

– Да что может случиться? – усмехается.

Да, а мы ведь тогда не знали, что это «что-то» случится.

Когда мы проходим десять минут, и дорога не меняет направление, я радуюсь. Есть маленькая надежда, что и дальше не будет разветвлений. Но это невозможно, и через некоторое время я вижу, что перед нами опять перекресток.

– Я же говорила, – разводит руками Андреа, – если мы и будем так делиться на каждом повороте, то из леса не выйдет и два человека.

Она права. Но и выхода другого у нас нет. Я считаю, надо использовать любую возможность, чтобы остаться вместе. Еще светло, и я отчетливо вижу, что на перекрестке есть небольшая, широкая яма. Ведь недавно был дождь…

Слабо надеясь, я подхожу и присаживаюсь, и громко-громко смеюсь.

– Мы пошли по правильному пути, – говорю я, когда дыхание успокаивается.

Андреа присаживается рядом со мной. Она тоже улыбается. Если и дальше будет такая возможность узнать, куда поехал пикап, мы выберемся.

– Земля мокрая. Еле заметно, но видны следы от машины, – объясняет она остальным, – они поехали налево.

По телу будто растекается тепло от новости, что нам не придется идти разными путями. Я больше не чувствую, что мне холодно и болят коленки, я только хочу, чтобы это быстрее кончилось. По мне разливается такая усталось, будто я не спала эту ночь, но это не так. Я продолжаю тренироваться ночью, когда получается, но в часов одиннадцать или двенадцать у меня точно отбой.

Драки с Дэниелом больше не повторялось. Как и в зале, сейчас я официально могу находиться во многих местах до одиннадцати часов вечера. Иногда он тренируется, но мы практические не сталкиваемся. Если я прихожу, и он тренируется, то Дэниел сразу уходит. Когда я ухожу, приходит он. Судя по его поведению, наверное, у него какой-то страх, что я заразная, или, чего хуже, Иная.

Мы идем прямо, и дорога виляет, но пока нет перекрестков. Меня это радует, ведь из-за усталости я так не хочу принимать какие-либо решения или что-либо искать. Рядом со мной идет Андреа. Голову она опустила, но спина у нее все ровная, будто между ее лопаток поставили палку. Она выглядит такой тонкой и хрупкой, и кажется, что возьмешь ее за руку, и она поломается. С каждым шагом ее хвост болтается из стороны в сторону.

– Как дела? – вдруг спрашивает она. У нас никогда не было симпатии друг к другу, и меня удивило то, что она просто задала мне вопрос.

– Мои… Не так уж и плохо, учитывая то, что мы пока идем в нужном направлении, – отвечаю я. Она смотрит на меня, уставившись своими кошачьими глазами мне в лицо, – а твои?

– Нормально. Я думаю, мы зря не пошли за второй группой…

Я считаю, мы не пошли за ней, потому что вряд ли бы их нашли. Нам до места, где мы разъединились, надо идти минут десять, а потом еще до них идти неизвестно сколько. Да и мы не знаем, вдруг там через каждые десять шагов разветвляется дорога. Так мы их никогда не найдем. Эти мысли я высказываю Андреа. Она вздыхает.

– Мне кажется, мы эгоистично поступаем. Я понимаю, что ты права, но если они не выберутся?

– Выберутся, – отвечаю ей и тоже опускаю голову.

Но когда? Нам дали время до утра, а что потом? Если кто-то выберется позже, что с ним станет? Его выгонят, ликвидируют? Это ужасно, мне кажется. Ведь они тоже люди. Может, они так проверяют нашу способность ориентироваться? Или что-то в этом роде.

А если кто-то вообще не выберется? Его пойдут искать? Или нет? Этот вопрос меня мучает и висит на мне двадцатикилограммовой гирей, оттягивая мою голову вниз.

– Как думаешь, что они имели ввиду, когда говорили, что будут наблюдать за нами? – спрашивает Андреа, смотря на меня.

– Не знаю, если честно. Вряд ли они сидят в кустах и смотрят, куда мы идем и что делаем, – отвечаю и, дурачась, махаю ближайшему кусту рукой. Она делает так же, и мы усмехаемся.

– Может, здесь стоят камеры?

– Не знаю. Вряд ли они их понаставляли по всему лесу.

– Ты сама знаешь, что сейчас новые технологии. Может, какое-нибудь новое устройство следит за нами.

– Твоя правда.

Мы немного молчим. Мне снова становится зябко, и во мне появляется такое чувство, будто кто-то и правда следит за нами. «Самовнушение, и только», пытаюсь я убедить себя.

– Как можно перенести воду в дуршлаге?

– Что? – смеюсь я.

– Мне мама в детстве задавала вопросы на логику, я и запомнила.

– Как это мило.

Я задумываюсь. У меня появляется чувство, что я на месте Андреа, и мне приемная мама задала такой вопрос, и я обязательно должна ответить.

Помню, мне тетя Элоди тоже задавала такие вопросы. Она часто просто так начинала мне объяснять что-то. Например, когда у нас был семейный час, она могла сказать то, что я не знала, но что мы будем обязательно изучать в школе. В детстве, когда я не могла заснуть и сидела на кухне, она спускалась, и мы разговаривали о умном и философском. Потом эта тема мне была понятна, и я очень хорошо развивалась.

– Подложить под нее что-то? – предполагаю я. Она качает головой и говорит «нет».

Думай, Сюзи. Будет стыдно, если я не отгодаю детскую загадку.

– Засунуть дуршлаг в кулек?

– Неа.

Она смотрит на меня, ожидая на меня, и хитро улыбается. Думай, думай. Вода протекает в дырки дуршлага потому, что жидкая. Значит, надо сделать так, чтобы она не была жидкой.

– Заморозить ее, – отвечаю и от гордости, что отгадала, улыбаюсь. Она смеется и кивает головой, мол, да.

– Хорошо, это ты отгадала.

– Ну а как же.

– Что можно взять левой рукой, что не возьмешь правой?

– Правую руку, – отвечаю я сразу. Ответ я просто запомнила, когда меня кто-то спрашивал.

– Жулик! Ты знала, – снова смеется она.

Я делаю вид, будто не при чем. Такая обстановка заставляет расслабиться и почувствовать уют. Хоть мы и отгадываем детские головоломки, все равно это разряжает накаленную обстановку. Может показаться, будто ты дома.

– Тогда такая не логическая задача. Как ты думаешь, что больнее, когда ты умираешь, или когда умирают дорогие тебе люди?

Она ставит меня в тупик. Я не знаю даже, что ответить. Но я не успеваю подумать над этим, потому что слышу, что впереди идящие сказали: