Текст книги "Опасные тайны"

8

Сидя в ресторане за бокалом белого вина, Филипп Байден все чаще и чаще поглядывал на часы. Келси не опаздывала – это он приехал слишком рано, так что для волнения не было никаких видимых оснований. И тем более не было оснований считать, что за две недели своего пребывания на ферме Келси успела измениться столь сильно и необратимо, что теперь она будет смотреть на него совсем другими глазами. Или что она заметит его тоску, ту самую тоску, которую Филипп уже испытывал однажды – в тот самый день, когда женщину, которую он когда-то любил, увозили в тюрьму. Но ведь он ничего не мог сделать. Абсолютно ничего… И все же, как бы часто Филипп ни повторял себе эти слова, они продолжали звучать фальшиво. Ощущение вины не отпускало его все эти годы, оно нещадно мучило его, и умерить боль Филипп мог, только даря всю свою любовь дочери.

Но даже сейчас, два десятилетия спустя, он как наяву видел лицо Наоми, слышал ее голос, помнил, как она смотрела на него в день их последнего свидания.

Дорога от Вашингтона до Алдерсона в Западной Виргинии занимала шесть часов. Шесть часов отделяли упорядоченную, цивилизованную, размеренную жизнь университетского городка от серой, унылой реальности федеральной тюрьмы. И здесь, и там жизнь была строго регламентирована в соответствии с предназначением обоих заведений, но если в одном из них били ключом надежды и энергия, то в другом правили бал отчаяние и злоба.

Разумеется, он готовил себя к этому визиту, однако, увидев за решетчатой перегородкой Наоми – некогда живую, энергичную, беспечную, – Филипп испытал настоящее потрясение. Месяцы, что прошли со дня ее ареста и до вынесения приговора, не прошли для Наоми даром. Тело ее, облаченное в бесформенную тюремную робу, утратило свою соблазнительную женственность, и Наоми показалась ему угловатой и худой. Ее волосы, глаза, одежда – все было (или казалось) серым, безликим, утратившим свежесть, и Филиппу потребовалась вся его сила воли, чтобы встретить ее молчаливый и тусклый взгляд.

– Наоми… – Он чувствовал себя полным идиотом в своем дорогом костюме, в галстуке и рубашке с накрахмаленным воротником. – Твоя просьба о встрече… Признаться, она меня удивила.

– Я должна была увидеться с тобой. Здесь быстро узнаёшь, что внимание – это главное.

К этому времени Наоми находилась за решеткой неполных три недели, но она уже давно перестала мысленно зачеркивать числа в своем внутреннем календаре. Чтобы не сойти с ума.

– Я благодарна тебе за то, что ты приехал, – сказала она. – Должно быть, тебе приходится несладко из-за всех этих слухов и пересудов. Надеюсь, это никак не повлияет на твое положение в университете.

– Нет. – Он сказал это ровным голосом. – К тому же твои адвокаты, по-видимому, будут подавать апелляцию.

– Я не слишком на это надеюсь. – Наоми крепко сжала руки, чтобы он не видел, как дрожат у нее пальцы. Надежда была еще одним камнем, который отягощал ее рассудок и грозил свести с ума. – Я просила тебя приехать из-за Келси.

Филипп ничего не сказал. Он не мог. Больше всего он боялся, что Наоми попросит его привезти с собой Келси – привезти ребенка в это страшное место.

Она, разумеется, имела право видеть свою дочь. В душе Филипп признавал за ней это право, но смириться с таким положением никак не мог. Он знал, что будет до последнего вздоха сражаться за то, чтобы Келси никогда не попала сюда и не увидела этого серого, безликого ужаса.

– Как она?

– Хорошо. Я оставил ее на пару деньков у своей матери, чтобы… чтобы приехать сюда.

– Я уверена, что Милисент только рада заполучить девочку. – В голосе Наоми неожиданно прозвучал горький сарказм, хотя сердце ее обливалось кровью. – Надеюсь, ты еще не успел объяснить Келси, где я и что со мной?

– Нет. Возможно, она… Нет. Она думает, что ты уехала куда-то далеко – погостить у каких-то старых друзей.

– Прекрасно. – По губам Наоми скользнула призрачная улыбка. – Я действительно далеко, не правда ли?

– Но ведь она еще ребенок… – Филипп почти решился использовать любовь Наоми к дочери, хотя этот прием, безусловно, был из разряда запрещенных. И просто подлых. – Никак не могу придумать, как лучше ей сказать. Возможно, со временем…

– Я ни в чем тебя не обвиняю, – перебила его Наоми, наклоняясь вперед. Темные тени у нее под глазами, казалось, глядели на него с насмешкой, но во взгляде Наоми насмешки не было. – Я ни в чем тебя не обвиняю, – повторила она. – Ни в чем. Что с нами случилось, Филипп? Когда, в какой момент все пошло наперекосяк? Я пыталась понять, пыталась вспомнить… Мне казалось, что, если я сумею найти причину, событие, период, с которого все началось, тогда мне будет легче принять все, что случилось потом. Но я не могу.

Наоми крепко закрыла глаза и замолчала, ожидая, пока к ней вернутся силы и она сможет продолжать.

– Я не понимаю, что именно пошло у нас не так, зато я часто думаю о том, что было у нас как надо – как и должно быть в нормальной, счастливой семье. Особенно о Келси. Я постоянно думаю о ней.

Тяжкий груз жалости придавил Филиппа.

– А она все время спрашивает о тебе.

Наоми отвернулась и окинула взглядом унылую комнату для свиданий. Неподалеку плакал кто-то из посетителей – слезы были неотъемлемой особенностью этого места. Наоми оглядела стены, охранников, замки́. Особенно замки́.

– Я не хочу, чтобы она узнала, где я.

Этого Филипп не ожидал. Застигнутый врасплох, он попытался что-то сказать, но запутался между облегчением, благодарностью и инстинктивным чувством протеста.

– Наоми!..

– Я очень хорошо все обдумала и взвесила. Чего-чего, а времени на размышления у меня хоть отбавляй. Я не хочу, чтобы Келси знала, что у меня все отняли и посадили в клетку. – Она судорожно вздохнула, пытаясь успокоиться. – Скандал скоро уляжется, благо я вот уже больше года не вращаюсь в том же обществе, что и ты. Человеческая память коротка, Филипп. К тому времени, когда Келси пойдет в школу, о том, что случилось в Виргинии, скорее всего, уже позабудут.

– Это возможно, но пока… Не могу же я сказать Кел, что ты просто исчезла, да еще ожидать, что она примет подобное объяснение. Она любит тебя.

– Скажи ей, что я умерла.

– Боже мой, Наоми, я не могу…

– Сможешь! – Она с неожиданной силой вцепилась в решетчатую перегородку. – Ради нее – сможешь. Неужели ты хочешь, чтобы она всю жизнь представляла меня здесь, в таком месте, как это? Отбывающей срок за убийство?

– Разумеется, я не хочу, но… Нельзя ожидать, что в таком возрасте Келси сумеет во всем разобраться, не говоря уже о том, чтобы справиться с этим. А потом…

– Вот именно, – согласилась Наоми, и ее глаза снова стали живыми и осветились страстью. – Пройдет несколько лет, Келси все поймет, и тогда ей придется как-то жить с этим. И единственное, что я могу сделать для нее, это избавить от страданий. Подумай об этом, – настаивала Наоми. – К тому времени, когда я выйду на свободу, Келси исполнится шестнадцать, и всю свою сознательную жизнь она будет представлять меня здесь. Она будет чувствовать моральную обязанность навещать меня, а я этого не хочу. Не хочу!

Слезы наконец-то прорвали плотину воли и самообладания и хлынули бурным, неудержимым потоком.

– Я не выдержу этого, Филипп! Не выдержу даже мысли о том, что Келси может приехать, увидеть… А как больно это ранит ее! Что с ней будет?! Говорю тебе, я не хочу испытывать судьбу, Филипп. Позволь мне защитить ее хотя бы от этого. Боже всемогущий, помоги мне сделать для нее это последнее благо!

Филипп поднял руку и сквозь ячейки решетки прикоснулся к ее пальцам.

– Я тоже не могу видеть тебя здесь.

– А смог бы кто-нибудь из нас спокойно смотреть, как Келси сидит на том месте, на котором сидишь ты, Филипп?

Нет, лично он бы не смог, да и Наоми это вряд ли было под силу.

– Но как сказать ей, что ты умерла? Никто не может предвидеть, как это на нее повлияет. И как нам потом жить с этой ложью?

– Не такая уж это большая ложь. – Наоми отняла пальцы от решетки и вытерла слезы. – Какая-то часть меня действительно умерла. А другая отчаянно хочет жить. В смысле – просто выжить. Навряд ли мне это удастся, если Кел будет знать. Ей будет очень больно, Филипп. А так она просто погорюет… недолго, но зато у нее останешься ты. Через несколько лет Келси перестанет вспоминать меня, а потом и вовсе забудет.

– И ты сможешь так жить?

– Придется. Я не буду ни пытаться связаться с ней, ни вмешиваться в ее жизнь как-то по-другому. Я не буду просить тебя навестить меня здесь, а если ты все-таки приедешь, я к тебе не выйду. Я действительно умру – для тебя и для нее.

Наоми выпрямилась на стуле. Время свидания почти истекло.

– Я знаю, как сильно ты ее любишь, знаю, что́ ты за человек. Ты сможешь сделать так, чтобы ее жизнь была достойной и… счастливой. Пожалуйста, не рань ее. Обещаешь?

– А что будет, когда тебя выпустят?

– Когда это случится, тогда и будем думать. Десять-пятнадцать лет – это очень долго, Филипп.

– Да. – Он представил себе все эти пустые, серые годы, проведенные в этих серых стенах, и внутри его все перевернулось. «Что, – подумал он, – эти годы могут сделать с ребенком? Годы ожидания, годы надежды?»

– Хорошо, Наоми, – сказал он. – Ради Келси.

– Спасибо. – Она поднялась и поморщилась, словно борясь с тошнотой. – Прощай, Филипп.

– Наоми!..

Но она пошла прямо к охраннику и прочь из комнаты – сквозь железную дверь, которая с лязгом захлопнулась за ней. Она так и не обернулась.

– Па? – Келси положила руку на плечо отца и слегка встряхнула. – В каком ты сейчас столетии?

Филипп смущенно привстал.

– Келси? Я и не заметил, как ты вошла.

– Ты ничего не заметил бы, даже если бы сюда влетела стая крокодилов! – Она чмокнула его в щеку, откинулась назад и, рассмеявшись, снова поцеловала. – Как я рада тебя видеть!

– Дай-ка и мне на тебя посмотреть… – «Выглядит счастливой? успокоенной? умиротворенной?» – подумал он, чувствуя, как в душе у него начинается маленькая война.

– Не могла же я так сильно измениться за пару недель! – рассмеялась Келси.

– Ты просто скажи мне: ты чувствуешь себя так же хорошо, как выглядишь?

– Я чувствую себя замечательно! – с чувством проговорила Келси, опускаясь на стул. Некоторое время она молчала, ожидая, пока отец усядется напротив нее. – Чистый деревенский воздух, здоровый образ жизни, простой физический труд и полная свобода от готовки. Последнее немаловажно.

– Физический труд? Ты работаешь на ферме?

– На самых неквалифицированных работах. – Келси улыбнулась подошедшей официантке. – Бокал шампанского.

– Мне ничего. – Филипп снова повернулся к дочери. – Ты празднуешь? Что?

– Гордость Виргинии взял первый приз в Санта-Аните. Как раз сегодня! – воскликнула Келси, которую все еще переполняло пьянящее ощущение победы. – Гордость Виргинии – странная кличка для жеребца, правда? Но он действительно гордость штата. Я лично выгребаю навоз из его денника и меняю ему подстилку, поэтому я тоже немножко причастна к его победе. А в мае он выиграет дерби… – Келси заговорщически подмигнула отцу. – Это абсолютно точно.

Филипп отпил глоток из своего бокала, надеясь, что вино поможет ему справиться с неловкостью и заговорить легко и непринужденно.

– Я не думал, что ты так увлечешься… лошадьми.

– О, это удивительные создания. – Келси взяла с принесенного подноса бокал шампанского и приподняла его. – За Гордость Виргинии, за самого лучшего из мужчин, которых я когда-либо встречала. Из четвероногих, разумеется, – уточнила она и поднесла вино к губам, наслаждаясь тем, как пузырьки газа взрываются во рту. – Ну а теперь расскажи мне, как дела дома? Я думала, Кендис приедет с тобой.

– Мне кажется, она поняла, что мне самому хочется побыть с тобой, и просила передать, что очень тебя любит. И Ченнинг тоже. Кстати, у него новая девушка.

– Ну, это не новость. А куда девалась аспирантка? Ну та, с факультета философии?

– Чен утверждает, что она была способна заговорить его до смерти. Зато его новая пассия проектирует ювелирные украшения и носит черные свитера. Они познакомились на какой-то вечеринке. Эта девушка – вегетарианка.

– Тогда это увлечение тоже ненадолго. Ченнинг способен прожить без гамбургера не дольше пяти минут.

– Кендис очень на это рассчитывает. Виктория – ее зовут Виктория – показалась ей… гм-м… не совсем подходящей.

– Ну, если дело касается Ченнинга, Кендис вряд ли сумеет найти подходящую девушку. Разве что после долгого и тщательного отбора. Он все еще ее малютка.

– Родителям всегда трудно признать своего ребенка самостоятельным. Взрослым. Многим это так и не удается. – Он накрыл ее руку ладонью. – Я скучал по тебе.

– Но я же на самом деле никуда не делась, па! И мне бы не хотелось, чтобы ты так сильно переживал.

– Старая привычка. – Филипп слегка сжал ее пальцы. – Я просил тебя поужинать со мной по нескольким причинам. Возможно, одна из них покажется тебе не очень приятной, так что я решил, что будет лучше, если ты узнаешь обо всем от меня.

Келси заметно встревожилась.

– Ты же сказал, что дома все в порядке.

– Все в порядке, не волнуйся. Моя новость касается Уэйда. Он объявил о своей помолвке… – Филипп почувствовал, как напрягшаяся было рука Келси обмякла. – Судя по всему, через месяц или два состоится свадьба.

– Понятно. – Странно, подумала Келси. Странно. Ей казалось, что подобное известие уже не может так сильно задеть ее за живое. – Быстрая работа.

Келси со свистом втянула воздух сквозь зубы, неприятно пораженная тем резким тоном, каким она произнесла свои последние слова.

– Глупо с моей стороны так переживать.

– По-человечески тебя вполне можно понять. Пусть вы долго жили врозь, но окончательный развод едва-едва состоялся.

– Это была просто бумажка. Я знаю это. Наш брак закончился в Атланте больше двух лет назад. – Келси подняла бокал и посмотрела на вино, которое все еще негромко шипело. – Дело в другом… Мне хотелось бы быть воспитанной леди и пожелать ему счастья в новом браке. Но не вышло. – Она сделала большой глоток. – Надеюсь, крошка Лэри превратит его жизнь в ад. А теперь давай закажем копченую красную рыбу, я не прочь ее попробовать.

– Ты не сильно расстроилась?

– Все будет нормально. Я в порядке. – Келси закрыла меню, которое держала в руке. Когда официантка, получив заказ, отошла от их столика, она уже улыбалась отцу. – А ты боялся, что я начну рвать и метать?

– Я думал, что тебе понадобится жилетка, чтобы выплакаться.

– Я знаю, что всегда могу воспользоваться твоей. Просто я давно перестала плакать над разлитым молоком. Может быть, работа, настоящая работа ради того, чтобы заработать себе на хлеб, окончательно изменит мои взгляды на жизнь.

– Но ты работаешь с тех пор, как закончила школу, работаешь вот уже несколько лет.

– Это была просто игра в работу, и мы оба это прекрасно понимаем. Ни одна из моих так называемых «работ» не имела для меня большого значения.

– А чистить навоз – эта работа имеет для тебя значение?

Легкая холодность, неожиданно прозвучавшая в голосе отца, заставила Келси насторожиться, и, отвечая ему, она постаралась подобрать самые убедительные слова.

– Должно быть, дело в том, что здесь я чувствую себя частью системы, деталью отлаженного механизма. И речь идет не просто об одной скачке или об одной конкретной лошади. Разведение и воспитание чистокровных скакунов – процесс постоянный и непрерывный, и каждый выполняет определенные обязанности. Некоторые из этих обязанностей интересны и увлекательны, некоторые – утомительны и скучны хотя бы потому, что их приходится выполнять каждый день независимо от того, какое у тебя настроение, хочется тебе или не хочется что-то делать. И все же каждое утро приносит тебе что-то новое… – Келси крепко зажмурилась. – Нет, я не могу объяснить этого. Словами – не могу.

Она не могла объяснить, а Филипп не мог понять и знал, что никогда не поймет. Единственное, что имело для него значение, это то, что сейчас его дочь говорила в точности как Наоми.

– Я понимаю, что тебе пока интересно. В конце концов, ты прикоснулась к чему-то, с чем никогда раньше не сталкивалась.

– Правильно, но это далеко не все. Моя новая работа успокаивает, утешает и в то же время требует полной отдачи… – «Требует, чтобы ты ее сделал», – добавила она про себя и поспешно продолжила: – Я подумываю о том, чтобы съехать с городской квартиры.

– Съехать? И что дальше? Переселиться в «Три ивы» и жить там?

– Не обязательно.

«Почему это так задело его?» – подумала Келси и вздохнула. Почему ей было так неприятно слышать о том, что Уэйд женится?

– Во всяком случае, о таком варианте мы с Наоми не говорили. Просто мне захотелось жить на природе. Мне нравится видеть из окна деревья, холмы… Чтобы не упираться взглядом в стену ближайшего дома. Кроме того, мне очень по душе то, что я делаю сейчас. У меня хорошо получается, папа, и мне хотелось бы заниматься этой работой дальше.

– Я понимаю, что Наоми – сильная личность и она произвела на тебя большое впечатление, но ты не должна поддаваться своим импульсивным желаниям и резко менять образ жизни. Я уверен, что за такой короткий срок ты не могла узнать и понять до конца тот мир, с которым ты сейчас играешь.

– Конечно, я не могу сказать, что понимаю его. Но я хочу понять… – Келси замолчала, ожидая, пока официантка поставит на стол салаты. – И я хочу понять ее. Ты не можешь требовать, чтобы я уехала с фермы до тех пор, пока это не произойдет.

– Я вовсе не прошу тебя немедленно уехать. Я только прошу тебя не бросаться в эту авантюру, не обдумав и не взвесив все возможные последствия. Табун лошадей в ночном, туманные рассветы над пастбищами, отчаянный бросок иноходца к финишу – все это действительно романтично, но я уверен, что мир, в который ты так торопишься окунуться с головой, состоит не только из этого. Возможно, тебе будет неприятно это слышать, но в нем очень много уродливого, грубого и жестокого.

– А ты не думал, что это может оказаться мне так же близко, как и запах книг в университетской библиотеке?

– Ба! Да это же Келси, дочка нашей Наоми! – раздалось у нее за спиной.

Келси обернулась и увидела Билла Канингема, который направлялся прямо к их столику. В руке он держал бокал с коктейлем, на пальце ярко блеснуло кольцо с алмазной подковкой. «Принесла его нелегкая», – подумала Келси, изображая на лице улыбку.

– Привет, Билл. Папа, это Билл Канингем. Билл, это мой папа, Филипп Байден.

– Черт побери! – воскликнул Канингем, протягивая Филиппу руку. – Сколько лет, сколько зим! Давненько мы не виделись, Фил. Пожалуй, с тех самых пор, как ты увел Наоми у меня из-под носа. Все учительствуешь, да?

– Да. – Филипп кивнул со сдержанной холодностью, какую приберегал для самых ленивых и бестолковых студентов. – В Джорджтаунском университете.

– Большая шишка! – Билл ухмыльнулся и, опустив руку на плечо Келси, сжал его, словно близкий друг.

– Тогда ты завладел первой красавицей штата, Фил, – беспечно продолжал он. – На Наоми до сих пор приятно посмотреть, особенно когда она хлопочет возле паддока. Кстати, – повернулся он к Келси, – я слыхал, что фаворит твоей мамочки взял первый приз на скачках в Санта-Аните. Это правда?

– Да, сегодня утром. Мы все очень довольны.

– Ну, в Кентукки все может повернуться по-другому. Не давай ей уговорить себя поставить на жеребца из «Трех ив», Фил. Я уже выбрал себе фаворита. Ну ладно, золотко, поцелуй за меня Наоми. Мне нужно вернуться в бар, у меня там назначена встреча.

Он отошел, а Келси взяла в руку вилку и принялась есть, всем своим видом показывая, как ей нравится еда.

– И с такими людьми тебе хочется общаться?

– Ну папа! Ты говоришь совсем как бабушка. «Не позволяй себе опускать планку, Келси», – передразнила она Милисент, но Филипп не улыбнулся. – Он же круглый идиот! – продолжала Келси. – Кстати, Билл очень похож на расфранченных, напыщенных дураков, с которыми я постоянно сталкивалась в университете, в рекламном деле, в музеях и галереях. От них никуда не деться, и в любой области их предостаточно.

– Я его помню, – холодно отозвался Филипп. – Ходили слухи, что он платил жокеям за то, чтобы они проигрывали или толкали другую лошадь на ограждение.

– Значит, он не только напыщенный дурак, но и нечист на руку. Как бы там ни было, это не тот человек, с которым я намерена водить дружбу.

– Он вращается в тех же кругах, что и твоя мать.

– Но по параллельным орбитам. Кроме того, на данный момент я почти ничего не знаю о Наоми и стараюсь не полагаться на ее мнение, а разбираться во всем сама. И мне уже ясно, что «Три ивы» для нее нечто большее, чем просто ферма, а лошади – нечто большее, чем деловое предприятие или выгодное помещение капитала. Я прошу тебя лишь об одном – позволь мне самой сделать выбор. Мне нужна цель жизни, папа, и, возможно, я нашла ее здесь.

Филипп очень боялся, что так оно и есть и что, когда Келси достигнет своей цели, он перестанет ее узнавать.

– Обещай мне только одно: что ты не будешь спешить, что не будешь склоняться к какому-либо решению не обдумав возможных последствий.

– Хорошо. – Келси замялась. – Ты не спрашиваешь о ней…

– Я как раз собирался, – признался Филипп. – Мне было любопытно узнать, какое впечатление она произвела на тебя.

– Наоми выглядит очень молодо, и внутри ее просто неиссякаемые запасы энергии. Она встает еще до рассвета и не ложится до темноты.

– Наоми всегда любила светскую жизнь.

– Я говорю о работе, – уточнила Келси. – Она не ведет никакой светской жизни, во всяком случае, с тех пор как я приехала в «Три ивы». Откровенно говоря, я не думаю, что после такой работы у кого-нибудь хватило бы сил на вечеринки. В десять часов она, как правило, уже спит.

«Незачем упоминать, – решила Келси, – что Наоми не всегда спит одна».

– Она очень выдержанна и прекрасно владеет собой.

– Это Наоми-то? Выдержанна? Владеет собой?

– Да. – Келси помолчала, ожидая, пока заберут пустые тарелки и подадут рыбу. – Я допускаю, что такой она была не всегда, но уверяю тебя, что в настоящий момент все обстоит именно так, как я сказала.

– И что ты о ней думаешь?

– Я еще не знаю. Во всяком случае, я благодарна, что она не форсирует события.

– Ты меня удивила. Наоми никогда не отличалась терпением.

– Любой человек может измениться. Возможно, я изучила ее недостаточно хорошо, но я восхищена ею. Она знает, чего хочет, и работает не покладая рук.

– А чего она хочет?

– Я пока еще сама не поняла этого, – пробормотала Келси задумчиво. – Не поняла…

Из полутемного бара Канингем следил за тем, как Келси и ее отец разговаривают за столиком. «Как мило, – подумал он. – Прекрасное воспитание и врожденное достоинство. Высший класс. Благородство. Тьфу!..»

И он погремел льдом в своем бокале с бурбоном.

– А она ничего штучка, – заметил сидевший рядом Рик Слейтер. – Кого-то она мне напоминает…

Он захихикал и отпил из своего фужера один крошечный глоток. Сегодня он был очень осторожен из боязни, что спиртное помешает ему соображать как следует.

– Впрочем, когда мужчина достигает определенного возраста, все хорошенькие женщины начинают казаться ему знакомыми.

– Дочка Наоми Чедвик. Они похожи как две капли воды.

– Наоми Чедвик… – Глаза Рика тускло блеснули не то от удовольствия, не то от горечи, вызванной приливом воспоминаний. Он и вернулся-то сюда, чтобы разбудить кое-какие воспоминания. И нажиться на этом. – Эту кобылку любой мужчина не скоро забудет. Теперь она соседка моего сына. Мир тесен…

Он отпил еще один крошечный глоток. Виски было вполне сносным. Впрочем, угощал все равно Канингем, а он мог себе позволить напитки еще более качественные.

– Мне кажется, пару недель тому назад я видел ее у Гейба на ферме. Либо он положил на нее глаз, либо я не знаю Гейба.

– Он любезничает с матерью. Ничего удивительного, что он приударяет за дочерью, – сказал Канингем, а сам подумал: «Если бы не хорошая карта, если бы не его дьявольское везенье, Гейб не решился бы приблизиться ни к одной из них и на пушечный выстрел. И сейчас многое было бы по-другому». И многое еще могло измениться.

– Если он правильно разыграет свои карты, – продолжил Канингем, сделав глоток бурбона, – то сумеет убрать границу между фермами.

Услышав это, Рик посмотрел на Келси с новым интересом в глазах. Стало быть, его сынок коротает время с дочкой этой надменной суки. Это уже кое-что, это он может использовать.

– После такого слияния их предприятие станет самым крупным в штате, – заметил он.

– Возможно. – Канингем поднял палец, давая бармену знак повторить. – Лично я охотно сделал бы что-нибудь такое, чтобы события перестали развиваться в этом направлении.

С этими словами он протянул руку к миске с орешками и лениво забросил три штуки в рот. «Спокойнее», – приказал себе Канингем. От того, куда повернет их дальнейший разговор, зависело многое, но Рик Слейтер не должен был ни о чем догадаться.

– Так вот, о деле, о котором мы говорим… Оно может занять довольно долгое время.

Рик, подсчитывая что-то в уме, любовался бриллиантовым перстнем Канингема.

– А дополнительное вознаграждение? За свободную, скажем так, инициативу, которая даст соответствующие результаты в русле общей стратегии? – Рик даже вспотел, пока выговорил фразу до конца.

Канингем ненадолго задумался.

– Да, – кивнул он наконец.

– Соответствующее?

– Соразмерное.

– Ну что же, посмотрим, что здесь можно сделать. – Рик бросил еще один взгляд в сторону Келси. – Посмотрим. Как насчет покрытия моих накладных расходов и путевых издержек, Билли-бой?

Оглянувшись через плечо, Канингем полез во внутренний карман пиджака и достал оттуда конверт. Испытывая отвратительное ощущение, он опустил конверт под стойку и сунул деньги в дрожащие руки Рика Слейтера.

– Потом сосчитаешь, – буркнул он.

– И считать не буду, дружище. Незачем. Мы с тобой слишком давно знакомы, Билли. Я тебе верю.

Надежно спрятав конверт, Рик приподнял бокал.

– Я рад, что у нас с тобой снова появились общие дела. Как в старые, добрые времена. За них!

На протяжении всего утра следующего дня Келси была занята тем, что пыталась работать с лонжей. Пятилетняя кобыла, привязанная к другому концу ремня, была терпелива и, казалось, знала об этом процессе гораздо больше, чем сама дрессировщица.

Собственно говоря, в данном случае именно Келси училась, а лошадь – учила.

– Пусти ее шагом и заставь повернуться в обратную сторону, – распорядился Моисей и прищурился. «У девочки есть определенные задатки, – решил он. – Хороший потенциал». Келси хотела учиться, поэтому ее можно было научить.

– Не бойся, она сделает все, что ты захочешь! – крикнул он. – Годовалый жеребенок на ее месте был бы не так послушен.

– Тогда дай мне жеребенка, – потребовала Келси и щелкнула бичом. – Вот увидишь, я сумею с ним справиться.

– Мечтай, мечтай… – проворчал Моисей и подумал, что через пару недель он действительно поручит ей заниматься с жеребенком-однолеткой. Если, конечно, к тому времени Келси еще будет поблизости. Что до всего остального, то он был вполне уверен в ее добрых руках, быстрых рефлексах и приятном для лошадиного слуха голосе.

– Давно она здесь? – спросила Наоми, неслышно подойдя к Моисею сзади.

– Минут сорок.

Наоми поставила ногу на нижнюю перекладину ограды.

– Они обе выглядят совсем свежими.

– У обоих достаточно упорства и выносливости.

– Я рада, что ты нашел время и взялся учить ее.

– Не имею ничего против. Если, конечно, она не метит на мое место.

Наоми рассмеялась, но потом увидела, что Моисей не шутит. Вернее, не совсем.

– Ты считаешь, что она действительно настолько заинтересовалась тренингом?

– После каждого раза, когда я провожу с ней хотя бы час, я чувствую себя выжатым как лимон. Девчонка все время задает вопросы. Я сделал ошибку, когда несколько дней назад дал ей свои книги по племенной работе. Она прочла их за две или три ночи, а потом устроила мне форменный экзамен – засы́пала меня вопросами о доминантных аллелях, кроссе линий и наследственном факторе.

– Ну и как, ты выдержал экзамен?

– Выдержал, но едва-едва. Меня спасло то, что в свое время у меня были те же трудности с тобой. – Ухмыльнувшись, Моисей несильно потянул Наоми за выбившийся локон. – Фантазия и изобретательность – вот что меня выручило. Человек без фантазии – это человек без души. А когда дело касалось тебя, я фантазировал так, что сам был потом не рад.

– У тебя и сейчас есть фантазия, Мо. И душа. Я докажу это тебе, но попозже. А пока сюда идет Мэтт.

– Я не знал, что ты посылала за ветеринаром.

– А я и не посылала. – Наоми быстро пробежала кончиком языка по губам. – Он сказал, что был где-то по соседству и заглянул, чтобы посмотреть, как заживает ушибленная голень у Сирени.

Моисей бросил взгляд на Келси. «Фантазия и изобретательность», – подумал он снова.

Наоми тем временем приветствовала ветеринара негромким смехом.

– Ну что, Мэтт, каков будет вердикт?

– Все в порядке. Она поправляется, так что блистер[11]11
  Блистер – название раздражающих лекарственных средств, которые втирают в область сухожилий, чтобы обострить воспалительный процесс и ускорить выздоровление.


[Закрыть] не потребуется.

– Очень любезно с твоей стороны, что ты выбрал время заскочить к нам, – вставил Моисей.

– Я был у Слейтера. Одна из его лошадей захромала.

– Что-нибудь серьезное? – поинтересовалась Наоми.

– Могло быть серьезно. Где-то укололась, но укол совсем маленький – такой, что легко было просмотреть. В рану попала инфекция… – Говоря это, Мэтт Ганнер не сводил восхищенного взгляда с Келси. – Пришлось сделать разрез. Джемисон говорит, что назавтра этот конь должен был отправиться в Хайале.

– Это Три Валета, – с внезапным сочувствием в голосе уточнила Наоми, беря Мэтта за локоть. – Гейб сам хотел поехать с ним. Как он скакал – мечта!

– Теперь им обоим придется остаться дома.

– Позвоню Гейбу попозже, надо его подбодрить.

– Да, это ему не повредит. – Мэтт снова повернулся к Келси. – Ну, здесь-то, по крайней мере, все здоровы.

Келси, обернувшись, помахала ему рукой, и Мэтт Ганнер широко улыбнулся в ответ.

– Она выглядит так, как будто занималась этим всю жизнь.

Моисей в конце концов сжалился над ветеринаром и дал Келси знак заканчивать. Келси смотала лонжу и подвела кобылу к изгороди.

– Она такая послушная. – Келси потерлась щекой о лошадиную морду. – В следующий раз, Мо, дай мне какого-нибудь резвого жеребенка, чтобы я почувствовала, что я что-то сделала.

– Прежде чем отправиться в путь, надо выучиться ходить, – наставительно откликнулся Моисей. – Ты сегодня сделала первый шаг.

– Ну вот, опять моя уверенность подвергается сомнению! – со смехом воскликнула Келси и, сдвинув на затылок хлопчатобумажную кепочку, повернулась к Мэтту. – Какими судьбами к нам, Мэтт? Ты по делу или это визит вежливости?

– И то, и другое. Я заезжал в «Рискованное дело».

– Да? – спросила Келси, со всей возможной небрежностью выводя кобылу из загона. – Проблемы?