Текст книги "Две его тени. Научно-нефантастическая и реально-немистическая повесть"

Игорь остался за столом в одиночестве, и развернувшись в сторону клумбы, долго и трогательно смотрел на розы. После захода солнца воздух остывал быстро, наполняясь новыми ароматами, освободившимися из плена дневной дремы. Соне захотелось накинуть что-нибудь на плечи. Из окна комнаты, где на старом деревянном стуле висел ее свитер, она увидела Бориса Федоровича и Андрея, которые стояли с другой стороны дома и негромко разговаривали. По сосредоточенному выражению лиц было ясно, что разговор серьезный. Соня подошла к окну, задернутому занавеской, и медленно, стараясь не привлекать внимания и не шуметь, открыла форточку.

– Часто у него так? – спросил ДФ.

– Да нет… но случается в последнее время. Как будто приступами… Завтра опять на диагностику, по очередному кругу, – Андрей нервно закурил.

– Хоть какие-то подвижки намечаются?

– Глухо.

– Если столько времени держится, значит, надежда есть. Иначе он уже был бы овощем. Ты же в курсе, Андрей. Что молчишь?

– Да знали бы вы, сколько всего испробовали, и старого, и нового. Никто ничего сказать не может, только руками разводят. А ведь случаи есть невероятные просто: и из комы выходят, и с того света возвращаются. Да вы и без меня знаете… Ему вера нужна! Чтобы он сам верил, и чтобы в него верили. Тогда он справится, такие не ломаются.

– А Соня что? Как-то не нравится мне она… Сдулась уже?

При этих словах Соня почувствовала, как к горлу подкатила тошнота, стены дома задвигались и поплыли куда-то вместе с полом, в ушах зазвенело, и наступила оглушительная темнота…

Глава 21. Сбросить ответственность

– Вы муж Сгориной? – раздраженно обратился доктор к Андрею, выходя из кабинета, и не дожидаясь ответа, добавил: – Мне надо с вами поговорить, пойдемте в холл.

В зале, похожем на зимний сад с богатством растений, экзотических и не очень, было просторно и немноголюдно. Они сели на длинную скамью между огромным фикусом и маленьким фонтаном, и врач откровенно враждебно взглянул на Андрея:

– Будь моя воля, я бы таких мужей в тюрьму сажал… Извините! – сказал он, стараясь успокоиться. – Что же вы, молодой человек, так обращаетесь со своей женой?

– Так объясните мне, в чем дело!

– Тогда уж и вы мне объясните, зачем вам дети.

– При чем здесь дети? – Андрей пристально взглянул на пожилого врача, весь внешний вид которого выдавал в нем добротную старую медицинскую школу.

– Семь недель беременности, а ваша жена употребляет транквилизаторы одновременно с алкоголем. Вы что же, не понимаете, каким родится ребенок, или хотите сделать из своей жены слабоумного инвалида?

Андрей слегка отпрянул от доктора и встал. Он смотрел на говорящего расширенными глазами и молчал. А тот возбужденно продолжал:

– Вы хоть в какой-то степени отдаете себе отчет, что с ней будет? Если семейная жизнь не ладится, надо искать выход, но не пускать все на самотек. Понимаете, что ее ожидает? Когнитивная дисфункция, разрушение клеток мозга, снижение интеллекта, нарушение мышечных функций, паркинсонизм… Я не говорю о плоде, которому такие горе-родители гарантируют нарушение развития. Это преступление, настоящее преступление, достойное самого серьезного наказания. Подумайте об этом, у вас уже определенный возраст, я имею в виду вас двоих. Поздние первые роды – риск гормональных нарушений в будущем. А нейролептики вкупе с алкоголем – это бомба замедленного действия. – Доктор поднялся и продолжил, глядя прямо в глаза Андрею: – Хотите сбросить с себя ответственность? Наверное, привыкли только пользоваться тем, что в руки идет? Вы же человек, и у вас должна быть совесть! – и повернувшись, чтобы уйти, добавил: – Идите в церковь и вымаливайте прощение, иначе и последнее потеряете.

Доктор ушел, бросив на ходу, что Соня пробудет у них не меньше недели.

Андрей медленно сел, обхватил голову руками и уставился в пол; потом почувствовал, как вдруг стало трудно дышать, распрямился на скамейке и, спустя несколько минут, торопливо вышел из больницы.

Глава 22. По чужому сценарию

Кто не знает, куда направляется,

очень удивится, попав не туда.

Марк Твен

«Господи, за что мне все это? Неужели я самая грешная на свете? Никого не убила, не обворовала… Чтó я, хуже всех? Уж лучше бы никогда и не было в моей жизни Игоря с таким коротким семейным счастьем…

Будто насмешка какая-то над судьбой… Я же не кукла, а живой человек!» – Соня с болезненной тоской смотрела на безоблачное небо через чисто вымытое больничное окно. «Что мне делать в Хабаровске? Ну хорошо, будем там жить вместе с отцом, как хочет мама. Но это нужно не мне, а ей. У отца там работа, а я чем буду заниматься? Тосковать по былому счастью?»

Тут дверь в палату распахнулась, и высокоскоростной энергетический вихрь внес в комнату Ирину Васильевну с большой сумкой и пакетом в руках:

– Ну, наконец-то! Дочь, теперь конец твоим мучениям, – выпалила она, прижавшись густо накрашенными губами к щеке Сони. – Собирайся! Всё здесь, – кивнула она на вещи. – Времени в обрез. Такси я уже вызвала. Через два часа – заезд в санаторий.

– А домой? Я думала, мы сначала домой поедем…

– Зачем? Не будем терять времени. Вперед, навстречу новой и радостной жизни! Давай, давай! Я сейчас только к главному на секунду забегу. Одевайся!

Соню привычно затошнило оттого, что против собственной воли она вновь оказалась затянутой в воронку маминого диктата. «Неудачница девочка-переросток» – все вернулось на круги своя. Да мама и не скрывала откровенной радости от их расставания с Игорем: она, конечно, всегда знала, что для дочери хорошо, а что плохо, и только ее, материнский, сценарий был единственно верным. Соня иногда даже говорила ей: «Ты не мама, а папа, – Папа Римский; потому что он непогрешим и никогда не ошибается». На что она неизменно отвечала: «Я мать. И этим все сказано».

– Так, – решительно входя в палату, отрезюмировала Ирина Васильевна, – с главным согласовали. Если будет нужно, вернешься сюда дней на десять после санатория. Там посмотрим… Пошли! – и подхватив сумку, застыла в удивлении, взглянув на дочь.

Соня беззвучно плакала, а на лице ее отражалась безысходность, граничащая с отчаянием.

– Да что ты, дочь? Что ты? Ну-ну, успокойся! Все уже закончилось. Сейчас отдохнешь, поправишься, а потом и вовсе забудешь про своего муженька-инвалида. Другую жизнь начнем! Как закрутится, да завертится… Все будет хорошо! Ну пойдем, не кисни! Время не ждет.

Уже в такси Ирина Васильевна заговорщическим тоном сообщила Соне:

– Исключительно во имя твоего спокойствия и чтобы тебе не пришлось общаться с ним самой, я сегодня утром позвонила Игорю. Ну, конечно, в основном ради приличия, – при этих словах она повела головой кверху, что означало ее неоспоримую правоту. – Я сказала ему, что заберу тебя из больницы и его помощь нам не нужна… так же, как и его друзей-сослуживцев. – И сбавив голос почти до шепота, вынесла вердикт: – После санатория видится с ним тебе не надо. Жить будем у нас дома, потом уедем к отцу.

И сразу же не терпящим возражений тоном обратилась к водителю: – Молодой человек, при такой, с позволения сказать, скорости и опоздать можно. Санаторий нас ждать не будет: у них строгое расписание.

Уже ближе к концу пути, за время которого Соня не произнесла ни звука, Ирина Васильевна сказала дочери на ухо: – Ни о чем не волнуйся! Я сама займусь вашим разводом. Договорюсь, с кем надо, все оформлю. Только распишешься в документах и сможешь забыть об этом идиоте навсегда.

– Мама, зачем ты так? Как ты можешь? – Сонины щеки вспыхнули гневной краской.

– Всё-всё, не волнуйся! Конечно, он не виноват в том, что получил травму. Хотя, кто это знает теперь?.. Но идиот-то тебе зачем? Ты у меня такая красавица! Одна фигура чего стóит: хоть сейчас на подиум. Надо уметь себя ценить, дочь. Поняла? – Ирина Васильевна обняла Соню, слегка встряхнув ее, как грушу. – Да весь Дальний Восток будет у твоих ног, вот увидишь.

Через несколько минут молчания, не получив ожидаемой поддержки от дочери, Ирина Васильевна углубилась в тему:

– Говорила я тебе, что с чекистом связываться себе дороже. Ну ты же меня не слушала. Любовь!.. Да это такие люди, с которыми нельзя иметь никаких отношений; замучаешься разгребать потом. Вот сейчас, кто из них тебе помог? Только мать одна рядом, и все.

– Игорь работает на нашу страну, – голос Сони задрожал.

– Хм… и сейчас всё продолжает работать? Никак не может остановиться, значит?

Неестественно бледное лицо Сони вовсю пылало лихорадочным румянцем.

Не обращая внимания, Ирина Васильевна продолжала идти ледоколом:

– Да и само замужество с ним было предательством нашей семьи, – заявила она, поведя головой кверху.

– Ты сама себя слышишь, мам? – Соня с удивлением смотрела на нее.

– Слышу, дочь. А вот ты меня не хочешь услышать, к великому сожалению. Они моего отца расстреляли, деда твоего.

– Какой сейчас год, мама? Ты меня удивляешь просто! Игорь его расстреливал?

– Да все они одинаковые. Что изменилось-то?

– У Игоря дед тоже был расстрелян как враг народа.

– Да-а? – Ирина Васильевна не на шутку удивилась. – Я не знала…

После недолгого замешательства, переварив новость, она парировала:

– Значит, было за что. Небось, НКВДшником был. Свои своих же и поедали, как ядовитые пауки.

– Он ученым был, исследованием мозга занимался.

– Да откуда ты знаешь, наивная такая? Игорю своему поверила? Он и не такие сказки расскажет, его этому специально учили.

– Но ведь ты же знаешь, кем твой отец был?

– Знаю. Он честно в торговле работал, экономику страны поднимал после войны… Ты не представляешь себе, что такое никогда не видеть своего отца. Как обидно сознавать, что он несправедливо пострадал! Да у меня из-за этого детства не было!.. Чекисты кровь проливали, как воду. Такое можно забыть? – И она решительно повернулась к дочери, просверливая ее взглядом.

– Ну не Игорю же мстить за это!

– Он в этой системе. Значит, такой же… А ты и уши развесила слушать его. Да будь эта история с его дедом правдой, – голос Ирины Васильевны приобрел нотки совершенной непогрешимости, – неужели ты думаешь, он пошел бы работать в органы? Да никогда в жизни!

Такси остановилось у ворот санатория. Разговор оборвался.

Глава 23. Переезд

«Беспросветно-серое небо… просто обреченность какая-то, – Соня горько ухмыльнулась вслух, – хотя и как нельзя более кстати». Удивившись тому, что вдруг стала разговаривать с собой наедине, она с тоской посмотрела на чемоданы. После возвращения из санатория, она быстро подготовилась к отъезду в Хабаровск под неусыпным маминым руководством. «Опять все сначала? Какая глупость!… Надо быть идиоткой, чтобы в моем возрасте начинать жизнь заново! Нет, я не перенесу этого; мама расчленит меня на атомы… – Соня тяжело вздохнула и с глубокой скорбью подумала о муже, – Игорь… как жаль! – но вспомнив о своих мучениях, решила, что лучше уж с мамой, – работу найду, все-таки крупный город, тогда точно легче будет…»

Ее горестные размышления неожиданно прервал звонок.

– Соня, я так рад тебя слышать! Как ты? Как твои дела? – Андрей, как всегда, с ходу забросал вопросами.

– Нормально, – безжизненным голосом ответила она.

– А здоровье, как себя чувствуешь?

– Я же сказала: все в порядке. Что ты хотел?

Андрей секунду помолчал, видимо, переваривая подчеркнутую холодность Сони, и предложил:

– Давай встретимся! Нам очень нужно поговорить.

– Мы завтра с мамой уезжаем к отцу, мне некогда.

– Пожалуйста, удели полчаса на встречу, всего полчаса! Так я заеду за тобой, Сонь?

– Только не больше. У меня нет времени.

– Договорились.

…Немноголюдное кафе встретило их тихим уютом, но Соня, казалось, не была настроена на диалог; общение ее заметно тяготило.

– Да я все понимаю и не хочу приставать со своими вопросами, но… Ты хорошо подумала? Ведь это разрыв. Семьи больше не будет, – Андрей нервничал и обжигался чаем.

– Конечно! Я же взрослый человек.

– Бежишь от Игоря потому, что он сейчас в таком состоянии, да? Я помню наш разговор на даче.

– Тогда зачем спрашиваешь, раз и так все ясно? – На щеках Сони вспыхнула краска. – Что ты от меня хочешь?

– Успокойся, пожалуйста! Тебе нельзя нервничать, это же отразится на ребенке.

– Что-о? Серьезно думаешь, что я стала бы рожать? Ну и ну! – голос ее нервно завибрировал, глаза заблестели.

– Соня! – Андрей смотрел на нее с каким-то наивным детским удивлением, – Соня!

– Я сделала аборт, – почти выкрикнула она. – Ты удовлетворен? Переходим к следующему вопросу. Слушаю!

Андрей напряженно уставился в чашку с чаем… Через несколько мгновений он пристально посмотрел на Соню:

– А как же Игорь? Ты теперь только маму слушаешь, а о нем совсем не думаешь?

Она молчала, как будто и не слышала вопроса.

– Игорь любит тебя. Поверь, это правда! Все еще наладится, он сильный. Ему просто надо помочь. Ты – единственный близкий человек. Не наноси ему такой удар!

Соня слушала полностью отстраненно, словно друг ее мужа обращался к кому-то другому, но продолжала сидеть за столиком.

Это дало Андрею призрачную надежду:

– Да, Игорь сейчас как ребенок, он не ориентируется в жизни, его надо буквально водить за руку. Но так будет не вечно. Он окрепнет… Ему необходима твоя поддержка! Понимаешь? Люди болеют, потом выздоравливают.

Соня резко прервала его:

– Ты сам-то веришь в то, что говоришь? Или эта сказка специально для меня написана, для индивидуального употребления женой?

– Не надо так, Соня!

– Почему же? – она с каким-то злобным отчаянием подозвала официанта и заказала сто грамм водки. – Считаешь, что у инвалида на месте отрезанного может новый мозг вырасти, да? И ваши светила медицины тоже так считают?

– Соня, послушай! Я только сегодня был в институте. Сейчас они уже говорят о положительной динамике, но нужно время. Ему проводят стимуляцию мозга, успешно проводят. Завтра…

– Хватит уже! – Соня грубо оборвала Андрея. Залпом выпила поставленную на стол рюмку водки и, почти срываясь на крик, добавила: – Вот пусть те, кто занимается стимуляцией инвалида, и верят в него. Им за это зарплату платят.

– Игорь просто болеет. Ему уже лучше. – Андрей крепко взял ее за руку. – Он никакой не инвалид. Пойми ты!

Соня выдернула руку и вскочила:

– Передай мировым светилам пожелания нобелевских успехов. А для проведения опытов им одного Сгорина хватит. Я не подхожу на роль тупой крольчихи.

Андрей встал следом за ней и, приблизившись, отчаянно спокойным голосом тихо сказал:

– Хотя бы просто пожалей его! Ты ведь женщина и вы любили друг друга…

При этих словах Соня резко повернулась на каблуках и быстро вышла из кафе не попрощавшись… Больше они не виделись.

Глава 24. Две тени от одной личности

Qui sibi semitam non sapiunt, alteri non monstrant viam (лат.).

Кто себе тропу не проложит, тот никому не укажет путь

Сгорин сидел дома один и изо всех сил старался не позволять литься слезам, пытаясь думать о чем-то хорошем, которое никак не приходило в голову. Все его существо разрывалось внутри от боли. Он не мог поверить в уход жены. Было жуткое ощущение попадания под снаряд: одну часть оторвало, а другая осталась кровоточить и погибать. Потеря Сони явилась для Игоря настоящим ударом, глубоким и проникающим. Это сильно усугубляло и без того его непростое послеоперационное состояние, требующее длительной реабилитации.

За время нахождения Сони в больнице, Игорь ни разу не навестил ее, переживая жестокий кризис собственной личности и отдавая дни и ночи тяжелой схватке за сознание, которая высасывала из него все силы, превращая буквально в рухлядь. Он не хотел представать перед женой в таком жалком виде, понимая, что этим лишь расстроит ее и вызовет еще большее раздражение. К тому же Ирина Васильевна предпринимала героические усилия для возведения непреодолимой преграды между ними. И ей это неплохо удавалось.

С тех пор Игорь и Соня уже не виделись. Она избегала встреч и не отвечала на звонки мужа. Игорь еще ждал, что Соня захочет объясниться на прощание и надеялся увидеть ее в последний раз. Ради того, чтобы выглядеть в этот момент как можно лучше, он просил ускорить лечение, настаивал на увеличении продолжительности процедур, совершал над собой неимоверные усилия. Но этого так и не произошло… Потом по просьбе адвоката Сгорин подписал бумаги о разводе и попытался хоть что-то узнать о бывшей жене, но никакой информации так и не получил. Андрей сказал, что Соня с матерью уехали в Хабаровск к отцу, который постоянно жил там последние несколько лет, развивая рыбопромышленный бизнес…

По времени уже пора было прийти медсестре. И действительно, через минуту раздался предупредительный звонок и сразу же послышался звук открывающейся двери. Игорь медленно повернул голову в сторону прихожей и попытался улыбнуться. Вышло страшновато. Медсестра на миг замедлила шаг, но тут же спохватилась:

– Добрый вечер! Вы что же, так и сидите с утра в этой позе? Вы обедали? А лекарства принимали, Игорь Владимирович?

– Да, я все сделал, как надо, – ответил он с явным затруднением, непомерно растягивая слова.

– Хорошо тогда. Я сейчас приготовлю вам что-нибудь на ужин, а после еды будем ставить капельницы, – и она ушла на кухню, откуда вернулась через минуту. – Игорь Владимирович, вы же ничего не ели?! Все так и стоит, как я утром оставляла. Почему?

Она смотрела на него широко распахнутыми глазами, в которых поблескивала наивность молодости, и не понимала, что Сгорин просто стеснялся сказать ей, что не смог поесть самостоятельно.

– У меня нет аппетита, – почти пропел он.

В этот момент вдруг что-то прояснилось в голове у девушки, и она упорхнула на кухню. Через несколько минут, вернувшись с разогретой пищей, она уселась рядом с Игорем, и, водрузив на грудь салфетку, начала кормить его с ложки, как маленького ребенка. Чтобы сгладить возникшую неловкость, она тактично приговаривала:

– Вы ведь не сможете мне отказать, правда? Поймите, пожалуйста, я за вас отвечаю. Поэтому вы должны нормально питаться. Я сама буду вас кормить для надежности… Мы договорились теперь, Игорь Владимирович?

Ее голос, похожий на звонкий колокольчик, звучал чисто и беззаботно. Она проделала все необходимые процедуры, и в общей сложности провела у пациента около трех часов. Перед уходом она вдруг замешкалась и, стараясь не смотреть Сгорину в глаза, чтобы не смущать его, предложила:

– Игорь Владимирович, давайте я вам помогу гигиенические процедуры сделать?

В ответ Сгорин с обреченным видом еле пошевелил губами:

– Не надо… я сам. Спасибо! До завтра.

…Все, кто был как-либо связан с Игорем, да и он сам, понимали, что после операции начался непредсказуемый период под названием «неизвестность».

Новая жизнь давалась невероятно тяжело; Сгорин был плохо подготовлен к такому поединку со своим «я». Картина собственного существования категорически отказывалась складываться в строгую последовательность, упорно делясь на «до операции» и «после нее». В памяти встал мощный барьер, блокирующий попытки к осмыслению себя как единого целого. Возврат к полноценной жизни откладывался на неопределенное время. Сознание «до» и сознание «после» неумолимо расходились по разным маршрутам, оставляя их обладателю вместо настоящей личности только две тени от нее. Бесконечные усилия Игоря связать их воедино превращали дни и ночи в изматывающую пытку.

Благодаря чрезвычайному упрямству и беспрерывной работе Сгорин продвигался вперед, но до боли медленно и мучительно. К «уходам» и «провалам», набиравшим силу и пытающимся намертво закрепиться в его памяти, присоединились «откаты назад», которые превратились для Игоря в вестников поражения. Именно размывание, а порою уничтожение результатов его неистовой борьбы за самосознание, было наиболее опасным, так как заставляло сомневаться в победе…

Игорь отдавал себе отчет в том, что начался самый трудный поединок в его жизни, – битва, пленных в которой не будет. Практически все, кто имел допуск к этой теме, старались как-то помочь. Надолго без внимания его не оставляли даже дома. Такое отношение давало крепкую поддержку, и Игорь шутил по этому поводу, что всем им круто повезло с подшефным.

За снижение частоты проявлений тяжелых нарушений у Сгорина боролись и в клинике, где он вынужден был появляться с настойчивостью вечно больного. Всевозможные -граммы, снимки, капельницы, процедуры, сеансы лечения, исследования вносили в его жизнь определенное разнообразие. За это время он научился терпеливо описывать свое состояние во всех нужных подробностях.

Положительная динамика, конечно, вдохновляла, но главная проблема оставалась нерешенной. Преграда, не позволяющая Сгорину осознать себя целостной личностью, была диагностирована как вторжение извне. Над мозгом офицера-разведчика потрудились профессионалы, и агрессивное вмешательство в его функции не могло пройти без последствий: сознание продолжало оставаться блокированным.

Усилия, прилагаемые Сгориным для объединения отдельных эпизодов в собственную память, в институте описывали как «выходящие за пределы доказанных человеческих возможностей». Благодаря успехам в жестокой борьбе у Игоря случались и светлые дни, когда амнезия и неадекватность отступали, и он буквально оживал и даже молодел каким-то чудесным образом.

Константин, «ученик Наталии Ивановны», как он с гордостью сам себя называл, возился с Игорем, как с ребенком. Во время долгих прогулок Костя увлеченно читал целые лекции, что-то рассказывал, давал разные советы. Все это было, конечно, интересно, а нередко даже очень полезно… Но Сгорин никак не рассчитывал на бескорыстность новых друзей, понимая, что является предметом научного анализа. И хотя он не особо возражал против такой роли, осознавая всю важность исследований, положение усугублялось нехваткой прорывов. Именно дефицит серьезных успехов раздражал и заставлял сомневаться в победе…

Игорю часто стал сниться Алексей, вероятно, потому, что в столь сложных обстоятельствах он остро нуждался в вере человека, спасшего его. Сгорин понимал, что обязан победить хотя бы потому, что живет за себя и за Лёху. Гибель друга никогда не воспринималась им, как факт, к которому с годами можно привыкнуть. Боль притупилась, но ни на одно мгновение не оставляла его, напоминая о себе даже ночью, в тяжелых и мучительных снах…

Алексей стоял на раскисшей от дождей и гусениц грунтовке, весь в грязи, но лицо было чистым и невероятно спокойным. Сумерки с катастрофической скоростью превращались в непроглядную темень. Игорь бежал к нему со всех ног, пытаясь докричаться, что надо уходить, и, не успевая добежать, замахал рукой в сторону:

– Беги! Уходи, Лёха!

Но тот и не думал:

– Я тебя не оставлю, один отсюда не выберешься.

Кромешная мгла мгновенно обступила Сгорина и он заорал, срывая связки:

– Я ничего не вижу!

Вдруг он услышал голос Алексея, тихий и невозмутимый:

– Игорь, открой глаза! Вокруг тебя прекрасный мир и много света.

– Где? Меня окружает тьма!

– Самой темноты нет, ее не бывает; это просто нехватка света. Черное солнце не может светить, и черные лампы не горят.

– Но как мне пробиться через этот проклятый мрак?

– Ты слишком любишь себя, оставшегося в прошлой жизни, здорового и сильного, и боишься увидеть изменившийся мир. Ты стал другим, Игорь, и начал жалеть себя…

– Я? – Сгорин захрипел от неожиданности.

– Да. Опасаешься неудачи, а сам уже страдаешь от нее, потому что проиграл.

– Нет, я не думал…

– Игорь, ты застрял в тревожном коридоре и не можешь двигаться вперед, потому что боишься промахнуться. Как собираешься складывать себя из пазлов и как поймешь, кто ты, если будешь стоять на месте?

– Лёха, я запутался…

– Вспомни, как нас учили презирать страх провала! Он не должен быть твоим хозяином. Тревожный коридор всегда узкий, – Алексей подал другу руку, – выходи!

Игорь попытался дотянуться, но тот неожиданно стал отдаляться…

– Лё-ёха! – Сгорин вскочил с хрипом на устах. В голове нещадно стучали молотки. Утренние лучи потихоньку пробивались в окно. – Я понял, Лёха, я понял!