Текст книги "Две его тени. Научно-нефантастическая и реально-немистическая повесть"

Глава 25. «Живу ли я?»

Глухое отчаяние после развода с Соней сменилось апатией, которая затем превратилась в озлобленность на самого себя. «Не смог, не удержал, раскис, как тесто… был обмякшей тряпкой!» Сколько ни силился Игорь представить свою жизнь без нее, не получалось, даже несмотря на пролетающие друг за другом месяцы… Уход жены воспринимался им с какой-то убийственной трагичностью, а тяжелая психологическая обстановка еще больше ее усугубляла.

Он так тосковал по Соне, что отделить сны от реальности получалось с трудом. Радуясь ее ночной улыбке, не сразу мог понять, что происходит, когда просыпался; ее волосы лежали на его плече волшебным невесомым грузом, а утром все это исчезало…

Но то, что никогда не покидало и не отпускало его, – был ее запах. Он дышал им, он им жил. Ему казалось, что буквально все в мире пропитано им…

Игорь искренне пытался прекратить такое навязчивое безумие, пока не понял, что у него нет сил. Ему трудно было признаться в этом, но все-таки он заставил себя позвонить Илье и попросил организовать дополнительный прием у Медведкина.

Весь следующий день Сгорин провел в институте и действительно получил помощь. Почувствовал себя спокойнее и, кажется, немного приблизился к тому, чтобы заняться анализом внутренних проблем, к чему он очень стремился. Во всяком случае, в тот вечер Игорь впервые попытался критически оценить себя, о чем раньше, в начале трагического периода «после», не мог и мечтать.

Последнее время в поисках ответов на мучительные вопросы он много читал и по совету Кости, и по собственной инициативе, причем именно книги, а не девайсы, поскольку был уверен, что так лучше для мозга. И днем и ночью Игорь погружался в текст, анализировал, сравнивал… Книжные полки быстро прирастали монографиями по медицине, психологии, философскими трудами, работами по физике, механике…

Был уже поздний вечер. Сгорин лежал на диване и читал о психологии эмоций, подтащив поближе настольную лампу. Встретив латинское выражение «homo totiens moritur, quotiens amittit suos – человек столько раз умирает, сколько теряет своих близких», он остановился и не мог уже думать ни о чем, кроме развода с Соней.

Почувствовав захватывающую все его существо лютую тоску, Игорь попытался оборвать реакцию, подумав о том, что умереть может только живой. «А живу ли я, кто знает? Или это способ существования моих белковых тел такой? О ком думал старик Энгельс, когда свою „Диалектику природы“ писал, не обо мне ли?» – горько ухмыльнулся он. Сарказм вдруг оказался спасительным: тоска внезапно отступила, не успев растерзать жертву. Игорь встал, помня о том, что сменить положение в таком случае значит закрепить результат, достал из холодильника ледяную воду и, допивая стакан, с удивлением понял, что получилось. Он впервые добился такого успеха, из чего следовало, что направление выбрано правильно. И это была настоящая победа!

Глава 26. Выход из пустоты

Это неважно, что медленно ты идёшь… главное – не останавливайся.

Конфуций

«Рабочий» день Сгорина уже подходил к концу. Процедура «на десерт», во время которой можно было полноценно отдохнуть, только что закончилась. Игорь вышел из кабинета, слегка пошатываясь, с видимым удовольствием потирая голову, освобожденную от проводов, и погрузился в глубокое кресло. Пока он высиживал положенные двадцать минут в небольшой комнате, наполненной волшебным голубым светом, рядом с аквариумом и миниатюрным садиком бонсай, к нему подошел Ивашов:

– Как самочувствие, Игорь?

– Порядок, спасибо!

– Евгений Николаевич просил подождать его. Он через полчаса заканчивает и хотел поговорить с тобой.

– Да у меня вроде на сегодня всё: программа выполнена. Ещё что-то назначили?

– Нет, это не по лечению.

– Аа… ну, конечно. Здесь и подожду.

Евгений, как всегда, появился неожиданно и ниоткуда. Сквозь дрему до Сгорина дошел Женькин голос:

– Старик, это уже перебор. Вставай, фанат релакса!

…После кафе с настоящими осетинскими пирогами они отправились в парк, богато раскрашенный щедрой осенней кистью, и гуляли там не меньше двух часов. Евгений рассказал, что вчера завершилась конференция, в которой принимал участие хорошо знакомый ему профессор психологии, и теперь был одержим идеей организации его встречи с Игорем.

– Жень, ты слышишь, нет? У меня нет проблем, которые мог бы решить психолог. Зачем мне встречаться с каким-то спецом, который будет потом на этом диссертацию писать? – Игорь возбужденно жестикулировал в несвойственной ему манере, идя по длинной аллее на шаг впереди Евгения, не замечая сильного ветра, порывы которого старательно усиливали значение его слов.

– Тогда уж и ты меня услышь, пожалуйста! Я просто хочу тебе помочь. Все! Нет никаких других целей. Этот «спец» согласился на встречу по моей личной просьбе. Мы давно знакомы… Он толковый дядька, поверь!

Игорь остановился и, глядя Евгению в глаза, спросил: – Правду сказать можешь? Эксперимент ставишь? – И не без сарказма добавил: – Какое научное направление развиваем на этот раз?

– Да ты что?! – Женя явно не ожидал такого вопроса: – Перегибаешь, старик! Послушай, так ведь у тебя комплекс подопытного кролика закрепиться может, не боишься?

– Не боюсь? – ответил Игорь вопросом на вопрос. – А ты мне сначала скажи, в каком из моих сознаний этот комплекс может закрепиться. В первом, которое «до», или во втором, которое «после»? Каким местом мне про этот комплекс думать прикажете, господа исследователи?

– Не знаю, с кем из вас я сейчас разговариваю, с прошлым или настоящим, – Евгений постарался понизить градус разговора, заметно смягчив голос, – но ты же должен понимать, что ситуация твоя далеко не уникальна. «Тут помню, там не помню» происходит нередко даже по естественным причинам, а над тобой такие профи потрудились… Скорее, это они исследователи, а мы-то как раз спасатели. Может, и не самые крутые, но других нет. Как умеем, не обессудь. Стараемся по-честному… Понимаешь, у нас тут у всех чувство вины… Поэтому… – Он немного помолчал и потом добавил: – Моя бабушка всегда говорила: «Бог дал два уха и один язык». Ну почему бы тебе не пообщаться со специалистом? Он, между прочим, не раз нам помогал. Ну? Хуже-то не будет!

Ветер немного поутих, как и тон разговора, и дальше оба продолжали идти молча, сосредоточенно глядя под ноги… Роскошные кленовые листья, любовно раскрашенные осенней кистью, шумно слетались в разноцветный хоровод, похожий на яркий и загадочный магический ритуал. И весь этот шикарный ковер волшебным образом одевал ноги в лиственные валенки, задорно шурша и поскрипывая при этом.

Уже успокоившись, Сгорин сказал:

– Мне нужен крючок! Понимаешь, Жень? Крючок для вязания, чтобы скреплять им разные фрагменты в единую картину. Мне надо работать над этим и жить. Я чувствую, что могу… могу, но не умею.

– Да я понимаю, старик. Ты уже вымотанный со всех сторон, и снаружи, и изнутри оба сознания потрудились, – ухмыльнулся Евгений. – Но если есть хоть малейший, один из миллиона, шанс, ты должен его использовать. Это тот самый случай, когда нельзя сказать себе «я устал» и плюнуть на все, как бы при этом ни выворачивало.

– Ты серьезно думаешь, что твой эксперт сможет чем-то помочь? Например, собрать меня из обрывков прошлого?

– Давай так: решишь это сам при встрече… Конечно, я не могу ничего гарантировать. Но мое глубокое убеждение в том, что когда появляется даже ничтожная возможность, ты обязан ее использовать, – при этих словах Игорь согласно качнул головой, и Евгений, доставая телефон, крепко хлопнул его по плечу.

Никогда не страдавший наивностью, майор Сгорин не ждал от знакомства с очередным спецом ничего нового, согласившись на это мероприятие отчасти благодаря старой привычке всегда доводить задание до конца, отчасти поддавшись на горячие убеждения Евгения. И когда он пришел на встречу в тихое и уютное кафе, Александр Федорович уже ждал его за небольшим круглым столом, накрытом скатертью, с чашкой чая в руках. Игорь сразу оценил такой ход, выдававший желание профессора показать себя обычным человеком, ничем не возвышающимся над собеседником, точнее сказать, над пациентом. Внешности тот был классической, как и принято в профессорской среде старой школы: очки, короткая бородка, строгий костюм-тройка. Через пару часов неожиданно интересной беседы стало ясно, что непостижимым образом профессору удалось расположить к себе Сгорина и даже вызвать его на откровенность. Допивая уже не первую чашку чая, Александр Федорович сказал:

– Игорь, у тебя прекрасный возраст, как раз то время, когда приобретаются опыт, а иногда и мудрость. Жирную точку ставить еще рано, поверь мне, очень рано… Человек каждое мгновение оказывается перед дилеммой, не всегда осознавая это и зачастую действуя интуитивно. Мы все идем по краю пропасти. Неверный выбор следующего шага – и уже срываешься и летишь вниз.

– Да я все понимаю, – голос Игоря не блистал оптимизмом, – но не могу собрать себя из кусков, разбросанных во времени, и осознать, кто я… Все, что было дорого, исчезло, ушло. Не осталось ни любимой работы, ни любимой жены, ни будущего любимого ребенка, который так и не родился. Потери, потери… Пустая темнота. Она как будто приклеилась ко мне намертво. Как только нащупываю прорыв, приближаюсь к нему, – всё. Сразу лечу в пропасть. Я уже неуверен, что выход существует и стóит ли его искать.

– «Не уверен» – вот в чем суть дела, корень твоей мучительной проблемы, – мягкий тембр Александра Федоровича звучал очень кстати. – Спроси себя честно: хочешь ли ты ее решить, после стольких неудачных попыток. Воля есть? Вопрос-то на самом деле только в этом.

– Конечно, хочу!

– Так что мешает? Можешь что-то конкретно назвать?

– Попробую обрисовать… Когда я пытаюсь выйти из этой проклятой пустоты и вроде начинает получаться… каждый раз появляется ощущение, что опять попадаю не на тот путь, что ведет к выходу; и меня просто сносит, затягивает на скорости в пустую воронку, как в пропасть… и всё. Конец. Точка опоры… не могу ее найти. Нужна твердая уверенность в моем прошлом. А без этого опять бессилие; барахтаешься в нем, как щенок, – со злой горячностью сказал Игорь.

– А как ты действуешь потом? – Александр Федорович внимательно смотрел на него.

Сгорин криво ухмыльнулся: – Начинаю все сначала. Пытаюсь как-то слепить свою память из разных пазлов, из детства, из работы… но не хватает самого важного, главного… того, что должно стать скелетом, к которому в нужном порядке прикрепятся все мои воспоминания. Не знаю, понятно ли то, что я говорю.

– Да-да, прекрасно понимаю. Человек ты сильный, поэтому и ноша выпала редкая. Совершенно ясно, что приложены такие усилия, на которые немногие способны… Может, по капучино? – неожиданно спросил профессор, желая, вероятно, изменить тему.

– А давайте! Говорят, сладкое успокаивает.

– Говорят… Что же у нас получается, Игорь? Можно рассуждать совсем просто, отталкиваясь от нынешней реальности. Если созидаешь – идешь вперед. Остановился – проиграл, или хуже того, погиб.

– Я эту жизненную систему координат давно поддерживаю. Это как ось абсцисс: ноль – начало или же ничего, в зависимости от намерений, минус – совсем плохо, и только плюс дает положительный результат. Уже приходилось над этим думать, – имея в виду работу, сухо сказал Сгорин, – остановка, бездействие, ноль – это отложенный проигрыш. А минусовая зона уже означает труд на другой стороне, за чужие интересы, это гибель, если не физическая, то моральная как минимум. Так что главное – продвигаться в нужном направлении.

– Совершенно согласен, – Александр Федорович одобрительно покачал сединами.

– Но я все время останавливаюсь и сразу оказываюсь отброшенным далеко назад. И так постоянно, один и тот же маршрут. Наматываю круги, как белка… А где результат?

– Ну это совсем зря! – профессор недовольно задвигался в кресле, как будто хотел поудобнее устроиться. – Судя по тому, что Евгений рассказывал, личные достижения Игоря Сгорина просто потрясают. А мне, уж поверьте, есть с чем сравнивать!

– Да? – Игорь скептически взглянул на него. – А мне кажется, что я больше похож на того самого тонущего в молоке лягушонка, хотя надо бы оттолкнуться от масла и вымахнуть из кувшина.

– Выпрыгнешь, я уверен. Ты не сдаешься и продвигаешься в правильном направлении. Работаешь над собой, значит, развиваешься. А тогда сможешь пробудить к жизни лучшее, что в тебе есть. – Александр Федорович немного помолчал, задумавшись, и продолжал: – В критические моменты надо возвращаться к главному, то есть к основе. И уже оттуда опять идти к созиданию. Это единственный путь. Для того и живет человек, чтобы осознать себя и ответить на вопрос «Кто я?».

– Я тоже всегда так рассуждаю. Но в этот раз тяжело настолько, что иногда не могу осознать, чтó со мной происходит… Четкое ощущение, что извне упорно навязывается проигрыш, причем при любом алгоритме моих действий. Пока не знаю, как сломать эту схему. Остается лишь надеяться, что в конце концов молоко собьется в масло, и количество перейдет в качество, – отрешенно сказал Сгорин.

– Да-а… Немецкая классическая философия в лице Гегеля утверждает, что новое качество – это и есть результат накопления количественных изменений: достижение предела, так сказать… А как, по-твоему, что самое интересное в этой диалектике? – вдруг спросил его профессор.

Сгорин смог ответить лишь вопросительным взглядом.

– Самое поразительное здесь – явление квазиустойчивости. И я думаю, Игорь, что это и есть твой случай!

В глазах у Сгорина вспыхнуло внимание, он непроизвольно выпрямился на кресле. А Александр Федорович методично продолжал:

– Именно в состоянии квазиустойчивости, несмотря на уже произошедшие изменения количественных характеристик, существует интервал, в пределах которого система еще остается устойчивой, а ее качество продолжает сохраняться. Но! Это уже последние мгновения и при переходе границ интервалов система совершает прыжок. Так ломается старое и рождается новое. То есть, количественные изменения идут постепенно, под действием твоего упорства. А качественный перелом – результат скачка, который делает трансформацию уже необратимой, – профессор с видимым удовольствием допил капучино и победоносно водрузил чашку на стол.

При этих словах впервые за долгие месяцы Игорь внезапно ощутил что-то вроде удовлетворения… Так бывает, когда вопреки обстоятельствам каким-то чудом ухищряешься ухватить то самое нужное, что необходимо тебе, как воздух, чтобы продолжать жить.

Александр Федорович, взглянув на часы, сказал:

– Я рад нашему знакомству, Игорь. Говорю это искренне. У тебя все получится и количество перейдет-таки в качество. Никаких сомнений! – и при расставании добавил, улыбнувшись: – А второй лягушонок-то выпрыгнул из кувшина! А?

Глава 27. Навязанная зависимость

Imperare sibi maximum imperium est (лат.).

Повелевать собою – величайшая власть

Сгорин вернулся домой, лег раньше обычного и крепко проспал всю ночь, что случалось с ним редко. Утром он почувствовал себя хорошо отдохнувшим и без следов надоедливой усталости. Настроение было шикарным, в голове крутились воспоминания о вчерашнем разговоре с Александром Федоровичем. «Надо Женьке позвонить, успокоить его и сказать спасибо».

Вдруг тишину нарушил телефон. «Ну Евгений Николаевич, ну неугомонный», – подумал Игорь.

Но звонил Денис:

– Слушай, старик, давай встретимся завтра. Сможешь утром, часов в семь?

– Да не вопрос, конечно.

– Отлично! Я как раз до работы успею. Кофе выпьем… Давай в кафушке у тебя на углу.

…Утро выдалось сырым и прохладным. В только что открывшемся кафе было пусто, но уютно. Денис с ходу произвел неизгладимое впечатление на молоденькую официантку, которая с трудом пыталась скрыть вспыхнувший к нему интерес.

– Слушай, Игорь, я знаю, ты у Медведкина был… Помог? – Денис пытался не смотреть в сторону официантки, которая, не помня себя, назойливо окучивала их столик.

– В целом да. Я не жалею… – и перехватив горящий взгляд, направленный на Дениса, сказал, – Дэн, да с тобой просто опасно встречаться в кафе с девушками-официантками! Не знаешь, у нас в городе есть такое, где обслуживающий персонал из мужиков состоит?

– Да не волнуйся ты! Я потом дам ей номер телефона… – отточенная практика, – невозмутимо ответил Денис.

– Жениться-то не собираешься? – улыбнулся Игорь.

– На ком?! Таких пучком по пять копеек в базарный день на каждом углу, – Денис обреченно вздохнул. – А где она, та единственная, любящая и верная, которая не предаст и не забудет?

При этих словах по лицу Сгорина прошла загробная тень, но Денис, не замечая, думая о чем-то своем и помешивая кофе, увлеченно продолжал:

– Как найти такую, как моя Маринка, – сестра? Какой верной женой оказалась, просто героической! Муж ее, Валера, после защиты кандидатской на травку подсел: переутомился и все в этом духе. Незаметно сначала, изредка. Дальше – больше. Закончилось химией, уже внутривенно. Пытался бросить, несколько раз на лечение ложился. Мы много с ним говорили…

– А теперь-то как? – перебил Игорь.

– Хм… сейчас – это счастливейшая семья на свете, друг без друга дышать не могут. Чирикают так, что заслушаешься… как молодожены в медовый месяц. – И отрешенно взглянув на безудержно вращающуюся вокруг них официантку, продолжал: – Валерка во многих местах был, куда только не обращался, чтобы завязать. Целую эпопею борьбы прошел, да и Марина его постоянно куда-то записывала, и за ручку в клинику водила, и на машине со связанными руками отвозила, и домой врача вызывала капельницу ставить, и в больницу устраивала. В общем, не один круг ада… Я вчера у них был, пять лет семейной жизни отмечали. Муж опять спортом заниматься стал, жена не нарадуется, похорошела, расцвела просто. – Денис взглянул на часы и попросил еще два кофе. Официантка при этом наградила его до того ослепительной улыбкой, что никто, кроме пациента патологоанатома, не остался бы равнодушным. Но Денис продолжал как не в чем ни бывало:

– Валерка мне вчера интересный момент рассказал. Слушай, есть такой монастырь древний, аж четырнадцатого века, после победы в Куликовской битве построили. Но суть не в этом… В общем, там какой-то батюшка необыкновенный, то ли священник, то ли монах – я не очень в этом разбираюсь…

Игорь оторопел и удивленно взглянул на Дениса:

– Чудотворец, что ли? Ты в порядке, Дэн?

– Да выслушай сначала! Я же не об этом… Чтó я тебе, бабка малахольная, за чудотворцами гоняться? – Денис от неожиданности нахмурился и быстро осушил чашку с кофе. – Валерка ездил туда несколько раз, когда лечился. Жалеет, что не попал к нему раньше, в начале своего рабства. Говорит, что этот батюшка больше всех помог. Благодаря ему он понял, что проблема – именно в зависимости, навязанной внешним воздействием. Потому что человеческая личность изначально свободна! Улавливаешь смысл?

Сгорин утвердительно покачал головой.

– Валерка теперь в выходной по утрам знаешь, что делает? – задорно спросил Денис.

– С железом потеет?

– В церковь ходит, темнота! – и он вдруг весело улыбнулся официантке, что заставило ее вспыхнуть пурпуром от такого долгожданного сюрприза. – Такого мне вчера порассказал кандидат химических наук… – раньше я бы и не поверил! – Денис с удовлетворением посмотрел на часы, затем вопросительно и в упор уставился на Игоря.

– Ну… так координаты есть? – спросил Сгорин.

– На рабочем компьютере, – довольно ответил тот, – я тебе скину сегодня.

Глава 28. Единственный путь

 
Я к храму шел боями славы
Сквозь Сталинград, сквозь огнь и дым,
И я оружьем добыл право
Пасть на колени перед ним.
 
 
А. И. Недогонов, Сталинская премия, 1948г.
 

Монастырский двор неторопливо, с размеренным благоговением погружался в глубокие осенние сумерки. Воздух становился более сырым и пряным, и наполненный тревогами день, наконец, обретал долгожданный покой.

Сгорин сидел рядом с храмом в ожидании отца Тихона и думал, о чем и как говорить со священником. Сегодня домой из клиники его подвозил Андрей: специально приехал, чтобы пообщаться. Конечно, он был прав, говоря: «Церковь всегда в чем-то помогает; никогда не уходишь пустым оттуда». Да, облегчение появляется, как было и сегодня во время долгой монастырской службы. Но как это сохранить и извлечь то главное, что не дало бы потом опять свалиться в пропасть? Наверняка случаев, похожих на его собственный, немного, если вообще они есть. И как объяснить ситуацию отцу Тихону, поймет ли он? Игорь чувствовал себя неуютно из-за того, что так и не смог выстроить в голове план разговора. Да и каким он мог быть, если ничего другого, кроме главного вопроса «Как мне осознать себя?» Сгорина не интересовало…

Отец Тихон поразил Игоря спокойствием и простотой. Общаться было совсем нетрудно, скорее, наоборот: почувствовалось такое естественное взаимопонимание, которое из глубин сознания отозвалось для Сгорина хрупкой надеждой. Их беседа продолжалась не один час: когда наступающая ночь заставила вспомнить о времени, было уже холодно, и они прошли в монастырскую трапезную. Батюшка вскипятил чай с травами, и еще долго сидели они за длинным деревянным столом под тяжелыми сводами многовековых стен.

– Фрагментация памяти… – священник говорил тихим и каким-то особо ненавязчивым голосом, отчего хотелось уловить каждое слово, чтобы ничего не потерять, – для тебя это тяжелый диагноз, а для кого-то – привычный образ жизни. Просто ты столкнулся с этим злом в лоб, напрямую. А многие люди приспосабливаются и не замечают беды, хотя и смертельно страдают от нее. Но они не хотят задумываться.

– Как можно не ценить? – грустно отозвался Игорь, – так важно знать прошлое, гораздо важнее, чем будущее! Иначе, как себя собрать? Если память – кусками, отрывками, – превращаешься в пазл. Ведь человек есть то, что он помнит. Я только сейчас все это понял. Ничего нет страшнее, если не знаешь себя. Даже когда терпишь невыносимую боль – легче, потому что осознаешь, кто ты. Если не можешь сам себя воспринимать как целое, невозможно жить как человек… наверное, ближе к растениям. Иногда я чувствую, что еще чуть-чуть, и мое сознание справится, восстановит полную картину… но не получается, как будто в голове что-то внезапно ломается или кто-то срывает рычаг – с этими словами из его груди вырвался глухой отчаянный вздох, и отец Тихон с тревогой взглянул на него говоря:

– Когда невыносимо тяжело, не стоит надеяться только на себя, надо обращаться к Богу. Если трудно, кто поможет нести тяжелую ношу? Друг. Так же и здесь: мы не всесильны, хотя и можем очень многое. Надо это осознать и принять спокойно, со смирением, – батюшка встал, чтобы зажечь новую свечу взамен догорающей, и было в этом что-то сокровенное и родное, пришедшее из глубокого детства. Игорь вспомнил маму, улыбающуюся, радостную, зажигающую свечи на новогоднем столе, в полутемной и оттого волшебной комнате, наполненной праздничными отблесками…

– Ты идешь к вере, Игорь, но пока еще не научился жить в ней естественно, потому и страдаешь так, мучаясь от недостатка искреннего, настоящего. Душа терзается, не хватает свободы сознания, ты очень скован внутри… Постарайся увидеть себя издалека, со стороны, и разберись, чтобы понять, кто ты.

– Да я только и стремлюсь к этому, но ничего не получается.

– Все равно не останавливайся, имей терпение и веру, – отец Тихон встал, чтобы подогреть чай, и посмотрел на Сгорина долгим взглядом. – Бывает, что это оказывается самым трудным для человека.

– Я понимаю… Особенно насчет терпения!

– Это непросто. Но надо продолжать идти к цели. Думаю, ты в этом и сам убежден…

Сгорин в подтверждение медленно покачал головой.

– Да ты и без меня прекрасно знаешь, что на одном месте недопустимо стоять долго, нужно двигаться. Полный покой противоестествен. Нам необходима возможность движения, чтобы чувствовать себя свободными. Человек меняется каждое мгновение: пришла новая мысль, совершил новый поступок, принял новое решение… Мы постоянно развиваемся, с каждой секундой: делаем новый шаг, внутренний или внешний.

– Верно, я это хорошо понял. Знаете, у меня как будто глаза стали другими: вижу то, о чем раньше не задумывался, наверное, нужды не возникало. Ясно, что нужно заново начинать путь, уже в другом, изменившемся состоянии, но не могу осознать, как это сделать. Дикая история… и тянется невыносимо долго… Постоянно ускользает что-то важное, и я опять оказываюсь в мутной вязкой пустоте, которая засасывает, как трясина; понимаю, что в этот момент сам себя теряю, но не знаю, как противостоять, – Игорь был настолько вдохновлен искренним пониманием, что отступила даже вечно изматывающая его гнетущая усталость.

– Ты на своем трудном опыте пришел к тому, о чем говорили многие святые. Они предупреждали, что пустота – всего лишь то, что не заполнено Богом. Его нет там потому, что человек никого не хочет пускать туда, где он привык рассчитывать только на себя. Так происходит до тех пор, пока он молодой и сильный. В это время ему рай не нужен. Когда же случается беда, тогда эта пустота молниеносно завоевывает его сознание, – монах говорил удивительно ровным голосом, будто совсем без эмоций, но слова его беспрепятственно проникали в душу, вливаясь в нее, как вода на измученную от зноя землю. Игорь думал о том, что готов много часов кряду вот так сидеть здесь, напротив отца Тихона, и слушать его… – Человек думает, что свободен, но это не так. Им уже владеет пустота. Он подчинен внешнему воздействию и не может проанализировать свое состояние, что очень опасно. Такие люди не имеют в себе жизни. С пустотой внутри и снаружи они становятся полумертвыми. И этот вакуум упорно и даже агрессивно начинают навязывать другим. Им это кажется свободой…

– Она и управляет мной, эта проклятая пустота… Я пытаюсь бороться, но иногда просто не знаю, как, – Сгорин был искренне рад тому, что, наконец, смог четко осознать проблему.

– Игорь, ведь случайно ничего не происходит, – сказал отец Тихон, разливая по бокалам вновь подогретый чай. – Мир, природа, живые существа живут по определенным законам, которые не человеком принимаются и выполняются независимо от него. Это то, что над нами…

– То есть, моя ситуация неслучайна? Вы это имели в виду?

Батюшка ответил очень спокойно:

– Неподъемного бремени Господь не возлагает. Значит, ты способен выиграть даже в таком трудном бою. И победа эта потребуется для следующего шага…

– Но я не могу найти дорогу, маршрут, которым надо идти!

– Игорь, ты своими трудами уже прокладываешь этот путь, – отец Тихон смотрел на него с теплой улыбкой, как на ребенка. – Человек имеет обязательство созидать свою душу, жизнь, семью, Родину, храм, доброе дело… Это очень трудно. Но если поступать по совести, то и путь найти легче.

– Точно так же и мой дед говорил. Он изучением мозга занимался.

– Значит, понимал, что таков закон жизни. А если идешь против закона, непременно будет беда, как и в нашем обычном мире… – монах говорил мягким голосом и очень терпеливо, как любящий отец. – Ты мужественный человек, это видно. Думаю, и на подвиг способен?

– Что значит «подвиг»? Задача есть – надо выполнять. А подвиг или нет… при чем здесь это? – Игорь равнодушно пожал плечами.

Отец Тихон одобрительно хмыкнул, глядя на Сгорина:

– К нам в монастырь два года назад пришел один кадровый военный, когда после госпиталя комиссовали. Он часто болел из-за последствий ранений, но в город не хотел возвращаться, а сюда к нам не каждая скорая приедет, особенно в распутицу. Мы уговаривали его вернуться, в монастыре никакой медицины нет. А он заладил: если умирать, то здесь. – Монах встал, перекрестился перед иконой, губы его что-то неслышно зашептали. Он простоял так несколько минут, освещаемый тихим светом лампады, потом нехотя сел и продолжил:

– Хочу рассказать тебе о нем… Герой во всех смыслах: и по духу, и по наградам. Кубанский казак. Взлетел на воздух на противопехотной мине в Чечне, чудом остался жив, одну ступню оторвало. А через полгода уже на протезе вернулся в разведку. Георгиевский кавалер. Четыре войны прошел: Афганистан, Сербия, Чечня, пятидневная 2008-го. После тяжелой контузии не долечился, как положено: воевать торопился. А к нам приехал уже после многочисленных операций, болел подолгу. Три раза отвозили его в город, в госпиталь… подлечивали, врачи хорошие были. Но последний раз спасти не смогли, – батюшка замолчал. Игорь вспомнил об Алексее, погибшем в Анголе, и не заметил, как невольно пригнулся к столу под тяжестью воспоминаний…

Откуда-то тихо доносилось братское пение и казалось совершенно естественным не спать в такую ночь, наполненную необычайной сокровенной жизнью, к которой невозможно прикоснуться днем. Сгорин вдруг подумал, что чувствует себя здесь как в привычном с детства месте. А отец Тихон печально продолжал:

– Знаешь, что его отличало от многих? Все в нем было настоящее, никакой фальши. Среди нашей братии есть один офицер после Чечни, который спрашивал его, за что приходилось воевать в других странах. А он отвечал просто: «За правду»… Владимиром его звали. Однажды у нас интересный разговор состоялся. Он рассказал, как тяжело было после контузии, порою даже отчаяние появлялось: трудно смиряться с немощью. Долго не мог победить в себе обиду на жизнь, особенно когда видел сильных и здоровых молодых бойцов, и в какой-то момент почувствовал, что становится злым… У них в госпитале хирургом его друг служил, опытный врач, многих от смерти спас. Так у него сын погиб дома, на родине: бросился к старушке на железнодорожных путях перед поездом, оттолкнул ее, а сам не успел… И тогда Володя сказал мне: «Это был момент истины. Я понял, что нет ничего случайного, а есть путь – единственный, твой. Пройти его можешь только ты, и это твой личный долг». – Монах внимательно посмотрел на Сгорина, который выглядел удивительно спокойным.

Вдруг Игорь поднялся из-за стола, лицо его в отблесках лампады было необыкновенно вдохновенным, и он негромко сказал:

– Я понял. Идти вперед… пусть долго, с лишними поворотами и вынужденными остановками… и не отвечать на внешние воздействия. Главное – пройти свой путь до конца. И постараться сделать это достойно.

Он подошел к иконе, висящей на стене, и, испытывая неловкость за незнание, тихо спросил: – А что это за икона?

– Сошествие во ад. Спаситель после Крестной смерти спускается в ад и выводит оттуда за руку Адама и Еву. Если тебе нужен Бог – тяни руку, тогда Христос тебя выведет… даже из ада.