Текст книги "Раннее"

Выбор

Звон златых лат гнал гнетущую тишину по коридору, мерным стуком отражаясь от стен и спеша вперед переливчатым эхом. Аромат амброзии и эфира медленно полз по сырой гробнице, заставляя Баргеста пронзительно лаять, капая фосфорически светящейся слюной на мраморные плиты.

Светлый Воин спешил, слыша за спиной сиплое дыхание и вой, от которого у людей разрывалось сердце. Бесплотный дух, он, тем не менее, ужасно боялся смерти, крадущейся на мягких лапках в окружении бесчисленных легионов демонов за жертвой. Да, сегодня они славно попируют…

Радужные блики солнца, лишь украдкой заглядывающего в Чистилище, прыгали по золотистым кудрям младого Ангела, столь прекрасного, что мрачные стены зацветали от одного прикосновения его бархатистых крыльев. Жесткая полоска губ и глаза цвета вечернего, остро пахнущего морозом, снега не выражали ничего, похожего на беспокойство, хотя душа и тело рвались ввысь, туда, докуда не доносится шум борьбы со Смертью, туда, где не пахнет пороком…

Залы, залы, бесконечные повороты, оканчивающиеся тупиками – казалось, этому лабиринту не было предела. Юноша вглядывался в глухо запертые двери, вслушивался в роковую тишину, стараясь уловить хоть малейший звук, но тщетно. Лишь ветер, случайно заблудившийся в ужасном месте, стеная, пел свою вечную песнь…

Часы плутаний, и, наконец, взору ангела предстала необыкновенная картина. Молодой человек и девушка, склонившая изящную головку на плечо брата, полулежали на хладных камнях в ожидании приговора. Невинные дети, убиенные отцом… Слова их простой молитвы застыли на губах первым шорохом листьев, а влажные кристаллы очей застлали слезы. Мальчик был подобен черному лебедю со сломанным крылом – прекрасный, нежный, но безумно страдающий от одиночества – он находил успокоение лишь в обществе своей сестры. Руки юноши покрывали бесчисленные порезы, а в глазах застыла насмешка словно бы над самой Смертью. Он слишком долго искал Ее…

Девочка же – хрупкая бабочка, испившая отравленного нектара – была столь же нежна, что и изящное насекомое, но менее беспечна и суетлива. Сам Мессия смутился бы при виде такой красоты, и очарованный Ангел наслаждался лицезрением горлинок, запертых в каменном колодце, забыв о приближающейся опасности. Тихо внимая безмолвным мольбам, Он чувствовал себя Богом, способным вывести детей из душной клети к сиянию вечного солнца, и упивался сознанием собственной власти. Но было уже поздно…

Победный рев и алчное сияние миллиардов очей наполнили мрачную комнату. Смерть, неразборчиво лепеча, тянулась к жертвам, улыбаясь безгубым ртом. Ангел распахнул крылья в последней попытке защитить чистые души от демонов, но в отвращении отшатнулся, почувствовав прикосновения липких рук. С пронзительным визгом набросились духи на пищу и терзали ее, захлебываясь от восторга в кровавых реках. Херувим же лишь закрыл лицо руками, чувствуя, как адское пламя благодарно лижет ноги, по-собачьи ластясь к нему. Готовое в любой момент ужалить…

…Крылатую фигуру, охваченную огнем, окружал ореол скорби и отчаяния. Сквозь треск горящих перьев, наполнивших помещение едким дымным смрадом, слышались удары падающих свинцовых капель плавящейся души молодого Ангела, из последних сил старающегося взмыть в безоблачную высь. Но незримые руки бросали прекрасное создание обратно в пекло, заставляя юношу призывать Смерть, корчась от жгучей боли. Горькие слезы закипали на нежных щеках, сверкая в отблеске полымени… Он виноват.

Он сделал неверный выбор.

Голубка

И луна, окаймленная кружевом, сплетенным из сребристых солнечных лучей, тяжким взором провожала черный экипаж, запряженный шестеркой вороных коней и увитый стальным плющом. Кучер гнал изнеможенных лошадей, безжалостно, до крови, хлеща их по бокам веревочной плетью, но одноколка, казалось, не двигалась с места, и лишь проносящиеся мимо деревья безропотно протягивали ломкие руки навстречу нежданным гостям, без крика терпя пронзающую боль.

– Скоро ли? – вопрошал молодой человек, робко касаясь плеча разгневанного слуги, но тот лишь нечленораздельно ворчал, утирая струящиеся слезы.

Человек откинулся на подушки, набитые страусиным пухом, и замер, недвижимый, словно мысль, раскаленная воображением, пронзила его подобно остро отточенному штыку. В луне, скрывшей беломраморный лик свой вуалью, привиделись на миг тонкие черты возлюбленной, к коей юноша спешил, уж сутки не меняя коней. Но, увы, ждало его не счастливое воссоединение, а дни, полные слез и бесконечных обрядов, завершающих переход усопшего в иной мир.

– О, Клара, – простонал парень едва слышно, так, чтобы не слышал кучер. Разве может владелец нескольких имений по всей стране позволить себе такую роскошь, как плач?..

Скорбь… Горящее сердце окаменело, оставив лишь боль, прерываемую слезами, что ни на миг не приносили утешения.

Слезы оживших воспоминаний… Ангел стальными крыльями ломает гнилую клеть, но безрезультатно. Боль, впрыснутая под кожу, растекается с кровью по телу, отравляя организм… Немое страдание.

Никогда еще парень не желал смерти столь страстно, на сколько способным было что-либо желать неокрепшее сердце. Не так давно был дан зарок испить горького яда, но… С памятью жила и Она – робкая сероглазая лань, чьи темные, гладкие, как у немецких кукол, волосы смущали своим ароматом младого графа. Теперь Он, сломленный страданием черный лебедь, должен быть вечно верен Ей.

Вечно верен мертвецу.

Ведь в мире ценно лишь то, что имеет возраст (стоит вспомнить стоимость антиквариата). Вечность же ничто по сравнению с болью, ведь вторая с годами способна как крепнуть, так и затираться подобно рисунку на крышке древней шкатулки. Все зависит лишь от того, как поработал над вещью мастер…

…От мрачных мыслей юноша отвлекся лишь тогда, когда кучер, повернувшись на козлах, бодрым голосом крикнул:

– За тем поворотом усадьба Р. Взгляните, Ваше превосходительство. Нас уже встречают.

В действительности. Тяжелые чугунные ворота распахнулись, и навстречу экипажу двинулся старик с перекошенным страдальческой гримасой лицом, искаженным дрожащим светом догорающего фонаря.

– Кто? – грубо выкрикнул мужчина, но, получив утвердительный ответ, попытался улыбнуться, что сделало его еще больше похожим на оскалившуюся гиену. Граф отвел презрительный взгляд в сторону, но это не осталось незамеченным слугой. В призрачном свечении луны не было заметно, как он вспыхнул от бессильной ярости, лишь губы, казалось, свело судорогой.

– Некоторое время Вам придется идти пешим шагом, – обменявшись несколькими фразами со встречающим, заметил кучер, обращаясь к молодому графу. – Лошади ни за что не собираются двигаться с места. Должно быть, устали с дороги.

– Да… Позвольте же принять Вашу трость, Ваше превосходительство, – нарочито почтительно проскрипел старик, сжимая дверцу кареты мертвой хваткой так, как утопающий цепляется за соломинку.

– Я сам, – пробормотал граф, отшатнувшись.

– Как пожелаете, – пожал плечами старик и, будучи уже не в силах сдерживаться, прошипел, – Вы у нас ненадолго. Если, конечно, сами не захотите остаться подольше.

– Я не понимаю, – покачав головой, ответил юноша и быстрым шагом направился к усадьбе, скрывавшейся в глубине аллеи.

Из темноты навстречу молодому человеку бросился полный мужчина, готовый, казалось, задушить долгожданного гостя в объятиях. Monsieur Rat, бывший гувернером еще самого графа Р., отца погибшей Клары, ничуть не менялся с течение времени. Все тот же напудренный парик, грозивший упасть, обнажив лысую голову, длинный тонкий нос, постоянно находящийся в движении, что делало мужчину похожим на настоящую крысу, хитрая улыбка на полных губах и короткие пухлые пальцы, готовые вновь и вновь сжиматься на шее повара, крадущего, по словам самого мосье, птицу из курятников.

– Господин, господин! – раболепно склоняясь пред парнем, выкрикивал управляющий, тщетно пытаясь поцеловать руку юноши. – Как я рад, что Вы добрались по этим дебрям невредимым.

– Я тоже этому рад, – благодушно отозвался граф. – Надеюсь, Вы находитесь в добром здравии?

– О да! Но сколько крови мне попортил этот проклятый повар!.. – Мужчина осекся, но через минуту вновь защебетал. – Поверьте, мы все, все ожидали скорейшего Вашего прибытия. Жаль лишь, что мадемуазель не увидит Вас вот таким… возмужавшим после службы.

– Да, – сухо отозвался парень, вновь вспомнив о цели своего приезда. – Но могу ли я увидеть княжну?

– Конечно. Но не советую сделать это после ужина. Зрелище, как Вы понимаете… – мосье нервно хихикнул и потянул юношу за собой. Тот безропотно повиновался.

…Она лежала в обитом бархатом гробу, словно бесценная чаша, сосуд, вылитый из дорогого хрусталя. Сосуд, вместивший в себя рой надоедливых, незначительных воспоминаний, в то время как самое главное затерялось средь мыслей о предстоящих хлопотах. Тлен еще не обезобразил черт молодой княжны ядовитым, полным зловонного могильного смрада дыханием, и графу казалось, что он может различить, как вздымается грудь ее, стиснутая шелковым корсетом. Но, увы, девушка оставалась недвижима и холодна, несмотря на всю свежесть и красоту, присущие ее возрасту.

Кларе едва исполнилось шестнадцать, и до чего же страшно было видеть, как едва распустившиеся на щеках ее розы вдруг посерели, словно опаленные морозным дыханием!.. Парень же, готовый испытать благоговейный ужас пред мертвым телом, не ощутил ничего, кроме разочарования. Он надеялся увидеть особую, величественную красоту Смерти в застывших чертах любимой, но что предстало пред ним? Лишь хладный, безучастный к страданиям юноши труп. Единственное, что теперь мог позволить себе юноша по отношению к Ней, так это надеть свой тяжелый перстень на прозрачный тонкий палец, прошептав единое для всех людей: «Люблю».

Несколько сконфуженный, проводимый любопытным взором Крыса, граф вышел из спальни и медленно двинулся по коридору, всматриваясь в портреты невидящими глазами. Ему почему-то было мучительно стыдно пред любимой, которую он предал, одарив тело Ее не слезами, а скучающим взором. Вспомнил, как пять лет назад хоронил свою маленькую сестренку, по которой скорбел едва ли не так же, как по Кларе. А ведь именно смерти Люси граф был обязан своим знакомством с невестой, с коей он по счастливой случайности имел возможность обменяться любезностями на не получивших широкой огласки похоронах единственного близкого ему человека.

Вспомнил и то, как однажды смертельно больная Люси, вся в слезах, вбежала в его кабинет и потянула за собой, заглядывая в лицо брата лихорадочно блестящими очами.

– Скорее, скорее, Руди! – едва слышно взывала девочка, ибо звонкий голосок ее сел, пожранный ненасытной Смертью, выпивающей жизнь из маленького существа постепенно, каплю за каплей, словно смакуя.

Испуганный юноша двинулся за сестрой, едва удерживая ее руку в своей ладони. Они поднимались все выше по винтовой лестнице, ведущей, казалось, на Небеса, но на самом деле в высокую башню, куда мальчик запрятал Люси, будучи не в силах наблюдать ее угасание. Девочка же была в восторге от видов, открывавшихся из окна ее темницы, но подъемы утомляли ее, и Люси все реже покидала комнатушку, что наверняка способствовало скорейшей кончине маленькой графини.

Несколько пролетов графу пришлось нести вконец ослабевшую сестру на руках, но, едва оказавшись в своей обители, девочка соскочила на пол и указала на маленький стол, стоящий у окна.

– Смотри! Там…

Юноша уже увидел. Белый почтовый голубь, что жил в позолоченной клетке и был единственным товарищем Люси, распластался по днищу своего решетчатого домика в неестественной позе, раскинув пушистые крылья так, словно в любой момент был готов воспарить над землей. Голубь был стар, но удивление, смешанное с любопытством и слезами, что блестели в голубых глазах девочки, не позволило парню выказать равнодушие по отношению к ситуации. Тем более, бросив взор на заострившиеся скулы сестренки, мальчик и сам едва не заплакал, чувствуя, что скоро найдет ее в точно такой же нелепой позе.

– О, дорогая, не стоит рыдать! – предательски дрогнувшим голосом попытался подбодрить сестру мальчик. – Голубя поцеловал Ангел с черными крыльями, и тот уснул, веришь? Просто уснул.

– Да? – девочка слабо улыбнулась. – Но почему именно Мориса? Ведь у нас есть и собаки, и лошади, и множество других птиц. Например, твой сокол…

– Морис достаточно отлетал на своем веку, и Бог решил отблагодарить его за все добрые дела. Он послал к голубю прекраснейшего из своих воинов, чтобы тот наградил его, – самозабвенно сочинял граф, внимательно наблюдая за реакцией маленькой слушательницы. – Ангел коснется каждого из нас поочередно, согласно списку. Ведь Бог помнит всех живых существ по именам, верно?

– Да, – едва слышно отозвалась Люси. – Но что мы сделаем с Морисом?

– Давай опустим его в землю так, как это делают с людьми, когда к ним приходит Чернокрылый. И садовник посадит на могиле Мориса розы, чьи склоненные головы ты будешь лобзать, играя в саду. Хорошо?

– О да! – девочка рассмеялась и вновь бросилась вниз по лестнице, провожаемая гневными криками няньки. – Скорее, Руди!

Рудольф, прихватив клетку, нехотя двинулся за сестрой, размышляя о том, что ее вовсе не пугает, а, наоборот, забавляет мысль о погребении лучшего друга, в то время как он во время своего повествования, казалось, почти отчетливо заметил в глазах Люси понимание, свойственное умирающим людям. Быть может, он всего лишь хотел это видеть? Ведь Люси только маленькая девочка…

Эта же мысль напомнила о себе в один из последних вечеров графа, проведенных в обществе сестры. Парень, отпустив нянек, сам расчесывал щеткой ее спутанные золотистые кудри, вслушиваясь в едва различимый лепет.

– Нынче ночью у меня было странное видение, – говорила Люси, прижимая к груди своей новую куклу. – Мне снилось, что я брожу одна по лесу, ведомая белым голубем. Веришь? Он не отставал от меня ни на шаг, все время был рядом и то перелетал с ветви на ветвь, то садился на плечо ко мне, ласкаясь. Я думала, это Морис, и он выведет меня к дому, но голубь, казалось, просто сопровождал меня на протяжении всего пути и, когда я останавливалась, останавливался вместе со мной.

Но вдруг Морис исчез, чтобы через минуту выпорхнуть у меня из под ног. Веришь ли, Руди? Он опустился на мое лицо и, объяв его теплыми крылами, легко клюнул меня в губы, словно… поцеловал.

– Это удивительно, – задумчиво ответил парень, прикидывая, во сколько ему обойдется дубовый гроб. А уж потом, погруженный в заботы, он уже и не вспоминал о мистическом сновидении сестры.

Но до чего же мучительно вспоминать об этом сейчас!

…Он шел уже назад, разыскивая свои покои, когда услышал за приоткрытой дверью шепот и приглушенный смех, полный горечи и скорби. Рудольф застыл, чувствуя, как страх ползет по его позвоночнику склизким холодным змием, и не смел пошевелиться, ибо узнал в женском голосе свою возлюбленную. «Возможно ли?» – прошептала еще беспричинная Радость, в то время как Разум твердил: «Не торопись». Рудольф вспомнил, как старый капеллан, проводивший в матушкиной усадьбе выходные, неустанно твердил маленькому графу о грехопадении и одержимостях, что приводило мальчика в неописуемый ужас, и потому даже сейчас возмужавший Рудольф стоял в тени, пристально вслушиваясь в тихий разговор, оставаясь недвижимым.

Вдруг все стихло. Разорвав темноту, царящую в коридоре, из-за двери вынырнул старый мосье. Невыразимый ужас разверз его уста при виде парня, но, справившись с обуявшими чувствами, гувернер выдавил из себя подобие той самой подобострастной улыбки, которой одаривал всех вышестоящих особ.

– Я думал, барин уж изволит почивать, – дрожащим голосом заметил он, теребя в руках край манишки.

– Ночь странно действует на меня, – холодно отозвался «барин». – Но что Вы делаете в спальне моей невесты в столь поздний час? Если Вы посмели хоть что-нибудь себе присвоить…

– Я? – мосье вспыхнул, но, вновь вспомнив о своем положении, пал ниц, стараясь поймать ладонь молодого графа своими полными ручищами. – Да я никогда… Ваше превосходительство!..

Казалось, он готов был заплакать, глубоко оскорбленный незаслуженным обвинением, но лишь лежал в ногах Рудольфа, лобзая его туфли. Граф переступил чрез мужчину, едва сдерживая желание избить старого лгуна, но сейчас его волновало другое.

– Замолчи! – грубо прервал он сетования мосье. – Скажи лучше, кто та женщина, с которой ты говорил?

– Ах, это… – Крыс нервно хихикнул. Лицо его, вновь было исказившееся от страха, вновь приняло сонное выражение. – Это Джульетта, одна из горничных покойной мадемуазель. Вы, должно быть, помните малышку Джульетту? Милую, услужливую малышку…

– Мне не за чем знать всех горничных по именам, – заявил Рудольф. – Но попрошу впредь не осквернять память моей любимой, проводя вечера с молодыми служанками в ее спальне.

– Конечно, конечно! – проворно вскочив на ноги, забормотал мосье, но граф уже отвернулся от него. – Наш псарь сегодня вопрошал, не желает ли господин посетить здешние леса в поисках дичи? Собаки разжирели на барских харчах, и теперь им требуется много движения, дабы вернуться в исходную форму.

– Я подумаю, – отрезал юноша тоном, не терпящим возражения, и двинулся уже в свою спальню, когда его озарила догадка.

Мосье говорил, что провел вечер с женщиной, в то время как граф не видел ее. Быть может, Джульетта (если это была она) спряталась, заметив замешательство любовника, но… Что-то странное было в поведении Крыса и, как ни старался юноша убедить себя в обратном, в голове продолжали роиться неприятные подозрения.

…Утром, встав едва ли не с первым лучом солнца, освежившийся граф прошел в гостиную, где его уже дожидались мосье, чашка кофе и белоснежный почтовый голубь.

Развернув газету в полном молчании, юноша притянул уж к себе напиток, когда голубь, освободившийся от ноши, вдруг вспорхнув, ударил крылом руку графа, выбив из нее фарфоровую чашу.

– Гадкая птица! – вскрикнул мосье, став едва ли не в два раза выше от обуявшей его злости. – Только посмотрите, какая наглость!

– Все в порядке, – добродушно произнес парень, сожалея об испорченном камзоле.

– Может, попросить еще кофе?

– Не стоит. Я сыт им по горло.

– А Вы шутник, – игриво похлопав графа по руке, расхохотался Крыс. – Ну что ж… А как насчет охоты?

– Всегда рад, – ответил парень, улыбаясь. – Но что же с голубем? Он принес записку от графини С. Она ждет меня сегодня к обеду.

– К чему Вам эти соболезнования? Они, мне кажется, лишь портят аппетит и отравляют душу. Поедем лучше на охоту. А голубь… Действительно, где он?

Голубь исчез. Быть может, выпорхнул чрез приоткрытое окно или затаился, запутавшись в складках плотных штор, но, сколько не искали его горничные, он не был найден в тот злосчастный день.

…Юноша готовился к охоте, как вдруг услышал шепот и шорох платья. Выскользнув из комнаты, он столкнулся с молодой служанкой, что сжалась, ожидая удара.

– Не гневайтесь на меня, господин, – пролепетала она. – Но, поверьте, я сама искала встречи с Вами. В этом доме творятся странные вещи…

– Ты права, – тихо ответил граф и, взяв горничную за локоть, потянул ее за собой в покои.

Девушка, густо краснея, прильнула к его уху и прошептала, озираясь:

– Верьте, не верьте, но мне кажется, что назревает бунт. Сегодня утром я почти отчетливо слышала, как мосье говорил кому-то, что подлил что-то в Ваш кофе.

– Что значит «почти отчетливо»? – сердито спросил парень, стараясь не выдать своего интереса.

– Ну… – горничная замялась. – Я протирала серебряный прибор и, если бы не была поглощена работой, услышала бы гораздо больше. А вчера вечером, сразу после Вашего прибытия, Крыс велел мне и сестре моей вымыть пол в конюшне. Будьте уверены, весь сарай был залит кровью! Позднее конюх рассказывал нам, что псари, люди крайне жестокие, по приказу управляющего перерезали всех Ваших лошадей, якобы заметив у них признаки бешенства. Я думаю, кто-то желает погубить Вас или задержать здесь насильно и требовать выкуп с Ваших родителей.

– Я уверен, что это так, – согласился юноша. – Но не стоит делать выводов, не разобравшись окончательно со всем, что происходит. Никому не говори о том, что видела, и назови мне свое имя, дабы при желании я мог прибегнуть к твоей помощи.

– Это будет честью для меня. Мое имя Джульетта.

– Как? – парень вздрогнул. – Действительно, что-то странное творится в этом доме… Поди же прочь. Нас не должны увидеть вместе.

Когда же шаги девушки затихли вдалеке, граф двинулся на поиски Крыса. Он нашел его во дворе, где мосье с видом знатока рассматривал собак, рвущихся в бой. Отведя мужчину в сторону, граф спросил, едва сдерживаясь:

– До меня дошли слухи, что Вы желали меня отравить сегодня утром, – парень выдержал паузу, глядя в бегающие глазки Крыса.

– Это наглая ложь! – воскликнул старик, побледнев. – Назовите имя того, кто вам это сказал. Я велю немедленно вздернуть его на одно из деревьев.

– Кто бы сомневался, – ответил парень, сделав вид, что поверил старому пройдохе. – Но зачем вершить суд самим? Велите подать мне коня, и я лично съезжу за прокурором.

– Зачем впутывать в дело власти? – еще больше заволновавшись, ответил Крыс. – Тратить время…

– Я так хочу, – выйдя из себя, уже почти кричал молодой человек. – Или мое слово уже не имеет для Вас значения?

– Конечно, конечно имеет. Я велю Франсуа немедленно пуститься в путь. Но это займет много времени, и…

– Я сам съезжу в город, – повторил граф, с неприязнью глядя на слугу. – Подайте коня или сейчас же объясните, по какому праву Вы приказали прирезать всех моих лошадей?

– Они… были нездоровы. Долгий путь вымотал их, и болезнь… Болезнь пожрала остаток сил.

– Вот как? – юноша задумался на миг и, вновь вспомнив, как храпели и упирались кони, как скрипела кожаная упряжь, сдерживая обезумевших при виде людей животных, сказал, – Во всяком случае, у меня нет повода не верить Вам. Вы оставались верны Люси вплоть до самой ее смерти. Нет, я не могу Вас ни в чем обвинять.

– Верно, – успокоившись, согласился Крыс, – А теперь посмотрите, какие красавцы содержатся в теперь ставшей Вашей псарне! – и указал на ужасных монстров, сдерживаемых пятью псарями.

Этих животных едва ли можно было назвать собаками, пригодными для охоты на мелкую дичь (как, в принципе, и вообще назвать собаками). Мускулистые, покрытые густой, блестящей на солнце шерстью волкодавы, нетерпеливо воя, бросались на все, что двигалось, и разрывали это что-то на части. Один такой пес, казалось, мог бы одолеть и медведя, если бы нашелся хоть один безрассудный медведь, сунувшийся на территорию поместья.

– Старайтесь всегда оставаться у них на виду, сударь, – полушутливым тоном произнес Крыс, любуясь чудовищами, – иначе они примут Вас за дикого кабана, и тогда уже ничто не спасет от крепких челюстей.

Граф вздрогнул. Он был готов принять смерть от клинка, будь он своим иль вражеским, или, быть может, испив яду, но погибнуть в когтях своего же пса… Немыслимо!

– Кстати, – продолжал мосье, – любопытно и то, что с птицей они ведут себя куда аккуратнее. Вот увидите, подстреленная утка останется целой в зубах собак, а ведь всем известно, насколько остры их клыки! Совсем недавно рассвирепевшая псина оторвала руку одному из слуг, принесшему ей пищу. Странно, не правда ли? Доктор Пест (весьма неприятный желчный тип, скажу Вам по секрету) заявил мадемуазель, что ее собаки, кажется, страдают пограничным расстройством личности.

– У доктора странное чувство юмора, – заметил Рудольф. – Так Вы говорите, что этот Пест был врачом Люси?

– Да. Он следил за течением ее болезни, хотя с тем же успехом мог этого и не делать. От чумы никто не излечивается.

– Это действительно так, – согласился парень, и на лице его вновь застыло скорбное выражение.

…Они шли уже несколько часов и, несмотря на все те лестные слова, коими одарил Крыс местные чащобы, дичь «не падала к самым ногам, ожидая, что ее тут же насадят на вертел». Парень уж порядком устал, но не выказывал этого, внутренне удивляясь, как это старый мосье так легко перескакивает с места на место, огибая узловатые корни, то и дело грозившиеся сломать ногу преступавшему через них.

Крыс давно уж ушел вперед, когда вдруг из-за дерева вынырнул его, должно быть, так же, как и юноша, отставший пес и с грозным рыком бросился на графа. Парень успел заметить лишь острые клыки и блеск голодных глаз, в то время как из сплетения ветвей высокого дуба выпорхнул белый голубь, бросившийся наперерез разъяренному животному. Пес щелкнул челюстями, и, казалось, позабыв о человеке, бросился за птицей, увлекаемый все дальше в глубь леса.

Увиденное прибавило парню сил, и тот, было бросивший вслед за гувернером, вдруг замер, тщетно борясь с вдруг подкатившей тошнотой. Крыс лежал, раскинув руки, и на лице его с пустыми, окровавленными глазницами застыла гримаса ужаса.

…Воздух, взволнованный трубным звучанием настраиваемого органа, клокотал, бился о стены подобно кипящему морю, и, вдруг пронзенный тишиной, падал на ковры, будучи уже недвижимым. Багряные блики заходящего солнца, дарящего засыпающему миру последние лучи, играли на белоснежном кружеве, под которым, казалось, все еще бьется хрустальное сердце юной княжны, спящей в своем гробу. Изредка ветер, отбросив с лица ее тончайшую вуаль, замирал всего на минуту, исполненный благоговения, и вновь спешил куда-то, словно боясь нарушить сон прелестной Клары, пред которой застыл, прижав ладони к мерно вздымающейся груди, молодой граф.

Уже завтра утром, в миг, когда дверь фамильного склепа затворится с тяжким стоном, он потеряет свою возлюбленную. Навечно. Но и Вечность ограничена рамками для влюбленного. Ах, если бы души могли жить немного дольше!..

Орган стих и усадьба, пробужденная ото сна известием о новой смерти, зашевелилась, застучала ставнями, заскрипела половицами. Дом – существо чуткое и ранимое. Любую ссору иль плохую весть он переживает глубже, чем его хозяева, и потому, друзья, не обижайте свою обитель, будь она хоть в десять раз беднее и неказистее!..

Вдруг дом затих, словно вслушиваясь в едва различимый шепот. То Рудольф, в последний раз склонившись над любимой, говорил с ней, не смея даже зажечь свеч, словно боялся, увидев при свете мертвенную бледность Клары, окончательно осознать, что ее уже не вернуть. Теплые слезы прозрачными бусинами падали на хладные руки усопшей, в то время как юноша, содрогаясь от рыданий, вопрошал:

– Что случилось, Клара? Что произошло в доме, где все, любившие меня, вдруг умирают? Где теперь Вы, моя дорогая, вожделенная невеста? Как же долго я ждал нашей встречи!..

Все изменилось… Но все ли? Быть может, лишь я стал не таким, каким был раньше? Да, именно так… Пылавшая душа угасла, затушенная хладным дыханием Смерти, а сердце, обуглившись, почернело.

И в глазах моих чернота… Я слеп, дорогая. Глядя внутрь, не вижу обложки и, даже заглядывая в зрачок Смерти, различаю лишь… темноту.

Парень опустил главу на грудь любимой и замер, вслушиваясь в собственное дрожащее дыхание, как вдруг… Сквозь удары своего сердца Рудольф различил более тихий, но настойчивый стук. Еще не до конца веря своему счастью, юноша поднял глаза, взглянув на покойницу, и едва не вскрикнул, расслышав стон, сорвавшийся с ее коралловых уст. Вновь ожили прекрасные розы, распустившись на впалых щеках, и красавица, сидя в гробу, в изумлении глядела на графа. Немного оправившись, спросила:

– Вы уже вернулись со службы? Но… Как же долго я спала?

– Это не важно теперь, когда Вы пробудились! – воскликнул юноша. – Мы уедем отсюда, из этого проклятого дома, верите? Мы уедем туда, куда Вы, Вы захотите, лишь, прошу Вас, скажите мне, что это все не еще одно видение!

Девушка, словно не слыша его, молчала, с интересом вглядываясь в перстень, что граф надел на ее пальчик в день своего прибытия.

– Вы надели мне это на руку, пока я спала? – спросила она, улыбаясь, но улыбка сияла лишь на ее губах. – Должно быть, этот перстень очень дорог Вам.

– Не так дорог, как Вы, – страстно прошептал парень, глядя на ожившую подругу.

– Что ж… Тогда, прошу Вас, возьмите мое кольцо. Это подарок матери, теперь мой – Вам. И не смейте отказываться, иначе я обижусь.

Рудольф, как зачарованный, без колебаний надел маленькое золотое кольцо на мизинец и улыбнулся, различая в слабом свечении сокрытой облаком луны блестящие глаза молодой княжны.

– Теперь мы с Вами как муж и жена, – неожиданно голос девушки исполнился мрачной торжественностью, с какой священник отпевает мертвых перед погребением. – Так будет же ложе мое нашим брачным ложем! Подойдите же ко мне ближе, mon cher, мой любимый супруг…

Граф отшатнулся.

– Ваше ложе? Простите, Клара, мой ангел, но я не могу. Без Вас мне мучительно одиноко, но в одном гробу, увы, нам будет слишком тесно.

Девушка, холодно рассмеявшись, протянула к юноше руки, лишь проговорив:

– Так обнимите меня крепче, дорогой. Сольемся же, упоенные любовью, как две капли крови сливаются в одну! Лишь прижмите меня к груди своей, Рудольф, как можно крепче, и я прильну к Вам. Но, ах, почему же так хочется спать?..

Вновь почувствовав на себе влияние чар, юноша двинулся было к невесте своей, заметив в ее зовущем взоре приветливую улыбку Смерти, как вдруг свет луны, проглянувшей сквозь призрачную завесу, упал на лицо Клары. Но – о, ужас! – вовсе не княжна тянула руки, сидя в свадебном убранстве!

– Люси… – пролепетал юноша, отступая, в то время как девочка внимательно следила за ним из под полуопущенных ресниц.

– Да, мой ангел. Но неужели я не так прекрасна, как она? – темные очи вспыхнули злобой. – И как ты мог променять меня, любимый? Но… Теперь все это неважно, ведь это мое, мое кольцо надел ты на свой палец. Обними же меня, супруг мой!

Парень вскрикнул, закрыв лицо руками, и вдруг почувствовал на плече своем прикосновение крыла. Белоснежный голубь, выпорхнув из под сводов залы, камнем упал на Люси и, разрывая когтями тончайший шелк, клевал ее в самое сердце. С хриплым стоном осела красавица и затихла. Смертный сон сковал очи ее, но теперь уж навечно.

…Светало. Молодой человек, одетый по последней моде, брел по краю дороги, ведущей в город. Невыразимой тоской и скорбью сквозило от его сгорбленной фигуры, но вдруг… Ветви ближайшего дерева всколыхнулись, и юноша, подняв лицо навстречу восходящему солнцу, улыбнулся белой голубке, вспорхнувшей в сияющую вышину. И казалось, вот оно – счастье. Радость и детская доверчивость в улыбке обретшего друга и покровителя, но, увы, счастливым злорадством горели лишь зовущие очи Смерти, что, мерно взмахивая пушистыми крыльями, неотступно следовала за ним.