Текст книги "Когда я вырасту, у меня будет много платьев"

Когда я вырасту, у меня будет много платьев
Оксана Калашникова

Дизайнер обложки Наталья Алешина

© Оксана Калашникова, 2023

© Наталья Алешина, дизайн обложки, 2023

ISBN 978-5-0060-2353-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

 
                        * * *
 

В детстве мне казалось, что если долго лежать на траве, лицом к небу, и ни о чём особо не думать, – просто лежать и смотреть, – то небо рано или поздно меня заметит. И тогда оно протянет ко мне одну из своих солнечных ладоней, и мягко коснётся, и заберёт к себе наверх.

И тогда у меня, наконец-то, начнется другая жизнь.

Я могла бы стать, например, облаком. Или одним из тех стрижей, которые каждый вечер подрезают острыми крыльями кромки облаков. Или хотя бы одной из тех дождевых капель, которые участвуют в бесконечном круговороте воды в природе, – как это нарисовано на картинке в моей энциклопедии «Мир вокруг».

Я готова была стать кем угодно, лишь бы не быть собой.

Но сколько бы я ни смотрела на небо, оно никогда меня не замечало. Ему было не до меня. Оно и понятно: там, наверху, всегда хватало своих дел.

С тех пор прошло 17 лет. Неужели мечты, наконец, начинают сбываться?

Часть 1

Сейчас

Меня медленно вытягивает на поверхность из глубокого и бесцветного омута небытия. Первая мысль, которая озаряет мой затуманенный мозг, похожа на маленькую ярко-красную вспышку тревоги где-то на горизонте.

Со мной снова что-то не так.

Это не сильно удивляет, в моей реальности такие вспышки – дело привычное. Но и радует, конечно, не особо.

Глаза получается открыть не сразу – верхние и нижние ресницы словно склеены сургучом. Такое бывает, если заснуть, не смыв китайскую тушь с эффектом суперобъёма. Но тело услужливо подсказывает: оно лежит на чем-то непривычном, жёстком и неудобном.

Немного болят икры. Сердито гудит затёкшая спина.

Да, что-то явно не так. Но ещё какое-то время я продолжаю лежать неподвижно и с закрытыми глазами, пытаясь сообразить, где я нахожусь и как здесь оказалась. Мозг не предлагает никаких вариантов на этот счёт, я всё ещё наполовину в небытии.

Окончательно меня приводит в себя резкий звук – стремительно нарастающий шум колёс. Кажется, что какая-то неведомая машина мчится прямо на меня. Господи. Что это??

Так и не разлепив толком веки, я сжимаюсь в комок, пытаясь то ли спастись, то ли за долю секунды подготовиться к неизбежному.

Вжух!!!

Железный зверь проносится где-то рядом. Ещё пара мгновений – и угрожающий рык его мотора стихает.

Только теперь у меня получается, наконец, открыть глаза. И вместо привычного потолка спальни с трещинкой в форме созвездия Стрельца я вижу над собой бескрайнее небо цвета холодного разбавленного молока.

А небо наконец-то видит меня.

Мы смотрим друг на друга с крайним недоумением.

Я осторожно шевелю пальцами левой руки. Ощущаю в них какие-то мелкие камушки и, кажется, травинки. Вижу над собой невысокую земляную насыпь. Над ней уныло качается пыльная крапива, а чуть выше – тянется замызганная полоса дорожного ограждения. Я как будто бы лежу в придорожной канаве.

Опускаю взгляд ниже, чтобы оглядеть себя. Вижу кусок ярко-розовой кружевной ткани в пайетках. Боже, это же моя юбка. И… сразу же вслед за этим в голову, словно в выбитую пьяным соседом дверь, хлещет целая толпа пёстрых, возмутительно шумных воспоминаний.

Ну вот и всё: прощай, небытие. Я вспомнила, а значит, я – это снова я.

7 часов назад. После показа

Публика у моих ног расслабленно хлопает в ладоши и покачивает головами в такт музыке. Я тоже покачиваюсь, стоя на сцене. В левой руке у меня диплом в стеклянной рамке, а правой я прижимаю к себе блестящую штуковину типа вазы. Она довольно тяжёлая и держать её неудобно, но в данный момент это самое дорогое, что только у меня есть.

Это кубок Гран-при областного конкурса молодых модельеров. Это мой кубок, и это – мой звёздный час.

Передо мной – полоса подиума, он клином разделяет зрительный зал на две половины. По обе стороны – сотни лиц, поднятых вверх и нацеленных на меня. Женские глаза в обрамлении чёрных мохнатых ресниц смотрят цепко, оценивающе. Мужские – в основном добрее, этакие взгляды сытых хищников: в них сквозит лёгкое любопытство при виде девушки, похожей на балерину в пышной розовой юбке и коротеньком топе. Ну-ка, куколка, пошевелись, покажи, как ты танцуешь.

– Итак, вот она какая – Кира Калинина. Та самая Кира, которая сегодня просто ошеломила нас всех! Лично у меня, после того, как я увидел вот эти шляпки и кожаные платья из серии «самка богомола», жизнь точно не будет прежней! И возможно, что и сексуальная жизнь – тоже…

Дружный смех в зале. Ведущего, который стоит на сцене рядом со мной, зовут Влад. Он молодец. Никаких бумажных заготовок, сплошная импровизация и живая энергия. Начинающий стендапер, но наверняка далеко пойдёт.

– Ну что же, давайте ещё раз как следует, от души, поаплодируем победительнице нашего конкурса «Золотой манекен»!!!

Аплодисменты рассыпаются по залу – словно на кафельный пол в ванной комнате ухнули целый мешок хрустальных бусин. Балансируя на каблуках, я пытаюсь сохранить равновесие среди всего этого грохота и блеска.

– Кира, а сами вы ожидали, что победите сегодня? Только честно? Давайте я подержу ваш диплом, а вы скажете нам несколько слов.

Ведущий забирает у меня жёсткий застеклённый прямоугольник и отдаёт микрофон, всё ещё хранящий тепло его ладони. В этом мимолётном чувстве тепла есть что-то невероятно интимное.

– Эм… Я приветствую вас, уважаемые знатоки и любители моды.

Я посылаю в зал первые, мало что значащие слова, чтобы оценить звук своего голоса – понять, как он звучит в этом пространстве, насколько меня вообще слышно. Это похоже на то, как летучая мышь ультразвуком нащупывает границы новой для себя пещеры. Микрофон настроен безупречно. Публика постепенно затихает.

– Знаешь, Влад, – теперь я обращаюсь непосредственно к ведущему, мне так проще. – Должна тебе кое в чём признаться. О победе на этом конкурсе я мечтала, как ни странно, с самого детства. Мой путь на эту сцену, начался, когда я ещё ничего не знала о конкурсе. И когда, как ты понимаешь, ни конкурса, ни кубка ещё не существовало (смех в зале). За это я хочу сказать спасибо одному-единственному человеку. Её, к сожалению, давно нет в живых. Но если бы не она, то мне бы и в голову не пришло мечтать о чём-то подобном. Мечтать, а потом творить, преодолевать себя и самые разные трудности, чтобы однажды, наконец, стоять на этой сцене с кубком в руке. За это я хочу сказать спасибо… маме!

Влад качает головой и подносит воображаемый платок к лицу, делая вид, что растроган до слёз.

На пол в зале высыпается ещё один мешок хрустальных бусин. Мне аплодирует не только публика, но и комиссия, сидящая сбоку, в почётной ложе. Здесь режиссер нашего областного драмтеатра, на сцене которого проводили конкурс, директор художественной школы, несколько спонсоров – владельцы торговых центров, бутиков и салонов красоты. На самом почётном месте —важный гость, заместитель министра культуры нашего региона Юрий Аркадьевич Убираев, меценат и известный коллекционер китайского фарфора. Словом, в жюри собрали всех, кто имеет хоть какое-то отношение к миру прекрасного.

Все эти люди наверняка сочли мою речь милой, но мало что значащей. Чем-то банальным, что принято говорить в подобных случаях. Они и представить не могут, что для меня самой означают эти слова. Мама. Мамочка моя. Господи, как же я иногда тебя ненавижу…

17 часов назад. Перед показом

Принято говорить, что в свою работу мастер вкладывает душу. Но я не уверена, что скудных ресурсов моей души хватило бы на ту задумку, которую я в итоге воплотила.

Когда я узнала о предстоящем «Золотом манекене», то написала заявление и уволилась из ателье, где работала четыре последних года. На нас надвигалось торнадо – очередной сезон выпускных, —и я бы просто не смогла нормально подготовиться к конкурсу. А ведь мне нужно было не просто участвовать, я хотела победить.

Бывшие коллеги шутят, что ради достижения своей мечты я подписала договор с дьяволом. Шутки шутками, но уход с работы действительно стал для меня переломным моментом. Я вдруг ощутила невероятное вдохновение. У меня открылась суперспособность ежедневно работать над собственной коллекцией по 18 часов в сутки, отодвинув все прочие дела и не заботясь ни о чем, кроме эскизов и тканей, расцветок и линий кроя. А в придачу я смогла найти спонсора, который дал мне на подготовку коллекции фантастическую по моим меркам сумму денег.

Конечно, у медали есть и обратная сторона. Я растеряла социальные связи, рассталась со своим постоянным любовником, подсела на слишком крепкий кофе с коньяком и мальчиков с коробами, доставляющих на дом готовую еду. А ещё у меня, похоже, образовалась грыжа шейного отдела позвоночника, потому что последние пару недель я не вылезала из-за швейной машинки. Так что ещё неизвестно, сколько времени я буду расплачиваться по этому самому «договору». Но сейчас это не имеет никакого значения. Сейчас важно лишь то, что я должна победить. Показ состоится после обеда, а сейчас день только начинается, и я стою одна в театральной гримёрке, которую мне выделили для подготовки моделей. В высокое узенькое окошко в толстой стене сонно заглядывает пасмурный июнь.

Говорят, здание этого театра построили больше ста лет назад.

На гардеробной стойке в футлярах дремлют мои десять платьев, вокруг разложены шляпки, обувь, сумочки, бижутерия. Вот это всё и есть результат моей вдохновенной работы за последние несколько месяцев.

Скоро приедет Данила – мой обожаемый стилист, помощник и лучший друг. Потом впорхнут, одна за другой, модели – тоненькие девочки, бесцветные бабочки-капустницы. Мы с Данилой будем делать из них роковых махаонов и дерзких крапивниц. На их нежных, хрупких телах платья встрепенутся, придут в движение, заживут полной жизнью. Сейчас же я просто гляжу на них, – словно усталая кошка, родившая десятерых котят, – и понимаю, что, несмотря на весь мандраж, в целом, я довольна. Да. Мне нравится моя работа. И она должна понравиться тем, кто будет её оценивать.

Вдруг дверь в гримёрку приоткрывается, и я слышу за плечом женский голос. Он, вроде бы, мне незнаком, но вот интонации… От этого вкрадчивого шелестящего тона меня невольно передёргивает – как от прикосновения к чему-то, что давно умерло и наполовину сгнило.

– Слушай, не может быть… Но это и правда Кира! Не могу поверить! Здравствуй, дорогая! Сколько же лет мы не виделись…

Обернувшись, я тоже не могу поверить. Однако на пороге комнаты действительно стоит Ирина Щедрина собственной персоной. Натуральная блондинка с кукольным лицом глядит на меня прозрачными выпуклыми глазами и приветливо улыбается.

– Здравствуй, Ирина, – это всё, что я могу из себя выдавить, сглотнув ком в горле. Такое чувство, что кожа на руках начала покрываться мурашками.

– Неужели ты, Кира, тоже участвуешь в этом конкурсе? Вот это да… Просто фантастика.

Кажется, она готова меня даже обнять. Но я невольно делаю шаг назад – в этой девушке столько яда, что любое прикосновение может быть опасно. Щедрина, конечно же, это замечает.

Её взгляд скользит в сторону – на мою коллекцию.

– Мм… я наконец-то вижу платья в твоём гардеробе. Поздравляю. Осталось только научиться правильно подбирать фасоны и цвета. Но я верю, что ещё лет десять – и у тебя всё получится… О, ты только не обижайся на меня. Ты же понимаешь, что я шучу.

Ирина оборачивается к своему спутнику, с которым только что разговаривала, он стоит в дверях. Это парень в пиджаке, с очень выразительной, фигурно выбритой бородой. Борода перетягивает на себя всё внимание, поэтому уловить выражение его лица довольно сложно. Но мне почему-то кажется, что он слишком молод, чтобы носить столько растительности на лице.

– Представляешь, Серж, мы с этой девушкой знакомы с детства. Когда-то отдыхали в одном лагере. Она всю смену проходила в одних и тех же спортивных штанах. Модный показ – это последнее место, где я ожидала её встретить.

Щедрина смеется. Серж, – господи, что за дурацкое имя, – криво улыбается в бороду.

– Ну, пока, Кира. Желать тебе победы, как ты понимаешь, я не стану. Победит тот, кто этого достоин. Но теперь я ещё больше уверена в своих шансах.

Хихикнув ещё пару раз напоследок, Щедрина удаляется вместе со спутником.

О, небо. Почему я встретила её именно сегодня, именно сейчас? Или ты хочешь сказать, что до этого момента у меня всё шло слишком хорошо?

Часть 2

17 лет назад. Лагерь

Я сижу в палате, на койке, которая стоит ближе всех к двери. Под койкой прикорнула моя потрепанная брезентовая сумка. В широком, во всю стену окне машет хвойными лапами лес, мне семь с половиной лет, и это – летний оздоровительный лагерь. Здесь я буду находиться ближайшие три недели.

Перед отъездом мама объяснила, что лагерь – это место, где я буду отдыхать, веселиться и радоваться жизни. Но пока что мне почему-то не радостно, скорее наоборот. Во мне нарастает нехорошее предчувствие.

Мы заселились минут 15 назад, и другие девочки уже вовсю разбирают сумки и чемоданы. Хвастаясь друг перед другом, они раскладывают на кроватях наряды – пёстрые, словно крылья бабочек. Платья, топики, бриджи, шорты. А ещё у каждой есть косметичка, а там – блёстки, помады и даже духи… Я завороженно наблюдаю за ними. Сколько же у них всего красивого.

– А ты чего сидишь, не разбираешься? – вдруг обращается ко мне белобрысая девочка с прозрачными, чуть навыкате глазами. – Давай уже, показывай свои платья.

Я беспомощно улыбаюсь и развожу руками:

– А у меня ничего такого нет.

Если бы только мы были в сказке, и из моей сумки, как по волшебству, можно было достать всё, что угодно! Но я точно знаю её содержимое. В сумке лежат тёмно-синий спортивный костюм, пара футболок, кеды, трусики и носочки на смену, купальник, бейсболка. В отдельном пакете – кусок мыла в пластмассовой мыльнице, паста и зубная щётка, полотенце, рулон туалетной бумаги, расческа. В широком боковом кармане – блокнот, ручка и цветные карандаши, пара раскрасок. С учетом тех шорт и ветровки, которые сейчас на мне, это всё мое имущество на ближайшие три недели.

«Зачем тебе платье? – говорит мама накануне, когда мы с ней собираем эту самую сумку. – Это же лагерь. Вы там будете бегать по лесу с утра до ночи, купаться и загорать. Платье там будет совсем не к месту».

Мама решительно застёгивает молнию на сумке – и я понимаю, что тема закрыта. Моё любимое, оно же единственное летнее платье, зелёное в оранжевых ёлочках, остаётся висеть в шкафу.

А потом мама ведёт меня в парикмахерскую.

Здесь пахнет едким раствором для завивки и мертвыми волосами. Солнечный луч испуганно скачет среди пыльных зеркал, пытаясь вырваться на свободу.

«Постригите покороче, – кивает мама тётеньке с усталым лицом, одетой в серый фартук с полосатой тесьмой. – Это чтобы вшей не нахватать», – добавляет она, поймав в зеркале мой вопросительный взгляд.

Я не знаю, что такое вши, но выяснять, кажется, уже поздно.

С мамой нельзя спорить, потому что она сразу же начинает сердиться.

Парикмахерша сажает меня в кресло и нажимает педаль за спиной. Сиденье резко уезжает вверх, я больше не достаю ногами до пола. Меня закутывают с руками в шуршащий кокон, оставив на свободе одну только голову, а на шею надевают плотную полоску гофрированной бумаги, которая стягивает горло. Мне трудно дышать, но сказать об этом вслух – ещё труднее.

Парикмахерша берет огромные ножницы, широкую пластмассовую расчёску и клацает у меня над головой.

Скованная отчаянием, потому что уже ничего нельзя изменить, я гляжу, как на пол струятся, одна за другой, мои светлые пушистые прядки.

У меня были не особо длинные волосы – чуть выше лопаток, но они мне нравились. Когда я качалась на качелях в соседнем дворе, и если на мне в этот момент было платье, то я представляла себя прекрасной принцессой. Я подставляла лицо солнцу, жмурилась и улыбалась, волосы развевались на ветру, а рыцари со всех городов уже собирались у стен моего замка, чтобы сразиться за честь предложить мне руку и сердце.

Теперь эти волосы лежат на сером линолеуме, и они больше не часть меня. Из зеркала на меня глядит незнакомое, коротко остриженное существо с большими испуганными глазами. Оно похоже на совёнка.

«Ты похожа на мальчика», – говорит мама и одобрительно кивает. По всему видно, что ей действительно нравится моя стрижка.

Мама уже не раз рассказывала мне историю о том, как врачи обещали им с папой, что у них родится мальчик, а в итоге на свет появилась я. Папа из-за этого так расстроился, что в конце концов собрал вещи и уехал жить к себе домой, на Сахалин. Сахалин – это где-то очень-очень далеко.

Я всматриваюсь в своё отражение. Мне не хочется быть похожей на мальчика. Мне кажется, что меня изуродовали. На глазах появляются слёзы, я всхлипываю.

«Кира, ты чего? Прекрати немедленно. Тебе очень идёт», – строго говорит мама.

И вот теперь мои соседки по палате дружно уставились на меня, а я кручу головой во все стороны, как настоящий совёнок, и жалобно улыбаюсь.

– В каком смысле, у тебя нет платьев? – удивляется белобрысая девочка. – Ты что, детдомовская?

– Наверняка детдомовская, потому и стрижка такая дурацкая, – говорит другая девочка – с толстой каштановой косой.

Я вижу, как любопытство в их глазах постепенно сменяется недоверием и даже брезгливостью. Меня разглядывают, как бездомное животное, от которого можно чем-нибудь заразиться.

Мне очень неуютно от этих взглядов. Я лепечу, что я никакая не детдомовская, и что у меня есть мама, но мне явно никто не верит.

– Покажи свой телефон, – вдруг предлагает девочка с косой. – У тебя же там есть номер твоей мамы? Позвони ей, и тогда мы тебе поверим.

Я обреченно молчу. Это полный провал. У меня нет телефона, и вообще никогда не было. Мама обещала мне его купить, но позже – к началу учебного года.

– Все понятно, – решительно говорит белобрысая. – Девочки, следите за вещами, чтобы ничего не пропало.

Эту девочку зовут Ира. Ира Щедрина.

***

Мама оказалась права. В лагере нас действительно заставляют бегать с утра и до вечера. Постоянно придумывают какие-то дурацкие конкурсы и эстафеты, для которых наш отряд должен делиться на две или три команды.

Для меня это каждый раз момент позора: капитан ни одной из команд не хочет брать меня к себе. Слухи о моем «детдомовском» происхождении разлетаются по всему корпусу в первый же день.

Я стою на крыльце, опустив голову. Весь отряд глазеет на меня, а я готова провалиться сквозь землю. Мне стыдно за свой невзрачный спортивный костюм, за нелепую стрижку. На месте капитанов я бы тоже себя не выбрала!

Вожатая Инна тоже не знает, что со мной делать, потому что я – 31-й ребенок в отряде. Без меня в каждой из команд участников поровну, а я – определённо лишняя.

К счастью, спустя пару дней я придумываю выход из ситуации. Утром, после завтрака, я просто не возвращаюсь из столовой в свой корпус. Вместо этого я сворачиваю с главной лагерной аллеи на узкую боковую тропинку. Не знаю, куда она ведёт, но я готова идти куда угодно, лишь бы не участвовать в очередном событии нашей лагерной жизни.

Тропинка виляет то вправо, то влево, и конце концов выводит меня к дощатому домику, выкрашенному в тёмно-зеленый цвет, с красивым резным узорах на окнах. Дверь заперта на висячий замок, на ржавой табличке ещё можно разглядеть крест, который когда-то был красным. Судя по всему, это старый лагерный медпункт. Сейчас врач и медсестра сидят в новом двухэтажном здании в центре лагеря. Нам уже рассказали, что на первом этаже там расположен большой зал, где нам будут проводить дискотеки и показывать фильмы, а на втором – медпункт, библиотека и несколько кружков.

Обойдя старый домик, я обнаруживаю за ним заброшенную поляну, со всех сторон окруженную елями и молодыми берёзками. На поляне растут полынь и пёстрые цветы, порхают бабочки, деловито гудят шмели. А посередине – о чудо! – стоят старые качели. Я тут же залезаю на них. Качели издают негромкий мелодичный скрип. Столбики, когда-то светло-зелёные, облупились до красивых медно-коричневых пятен. Я тру пальцами их шершавую поверхность, вдыхаю густой аромат ржавчины.

По всему видно, что это место – ничьё. И оно с каждой минутой нравится мне всё больше.

***

Эта полянка теперь – моё секретное убежище. Здесь я провожу почти каждый день, от завтрака до обеда и от полдника – до ужина.

В первый раз, когда я вновь появляюсь в корпусе, вожатая, сделав сердитое лицо, отчитывает меня за исчезновение. Во-первых, я не должна уходить без предупреждения, а во-вторых, мне нужно участвовать в жизни отряда. Но, в конце концов, и до неё доходит, что без меня у неё одной проблемой меньше. Мы находим разумный компромисс. Теперь после завтрака я подхожу к ней и говорю: «Инна, я иду на качели». Инна молча кивает, и я исчезаю из её поля зрения. Будто бы меня и не было.

На поляне я иногда действительно сижу на качелях, тихонько покачиваюсь и слушаю их нежные жалобные вздохи. Но чаще – просто лежу в высокой траве, подложив руки под голову, и смотрю на небо. Мне кажется, я могла бы так лежать целую вечность.

Иногда по небу проплывают ватные облака, или собираются тучки-забияки, и тогда я придумываю про них разные истории. Но чаще июньское небо над моей головой – безмятежно-чистое, цвета выгоревшего на солнце голубого ситца. Я погружаюсь в этот цвет, вдыхаю его, впитываю глазами и каждой клеточкой своего тела. Тревожные мысли отступают, и мне начинает казаться, что я растворяюсь в этом бескрайнем голубом.

Жаль, что небо меня не видит и не может забрать к себе.

***

Часы, проведённые в секретном убежище – это лучшее, что происходит в моей лагерной жизни. В остальное время случается всякое.

Разумеется, у меня нет друзей. В отряде никто, кроме вожатой, не называет меня по имени, вместо этого ко мне прилепилась кличка – Детдомская. Ира Щедрина, её подружка Таня, та, что с косой, и другие девочки при виде меня начинают шушукаться и хихикать. В столовой никто не хочет сидеть со мной за одним столиком.

Однажды мальчишки, распахнув дверь в нашу палату, бросили мне на постель грязную половую тряпку. А в другой раз кто-то подкинул мне в тумбочку дохлую мышь. Мне пришлось самой доставать её двумя пальцами за кончик хвоста и нести в мусорку. Остальные девочки в это время демонстративно визжали, а потом восторженно рассказывали всем, что я держала в руках дохлую мышь, и что теперь у меня точно чумка или бешенство.

Такое происходит в моей жизни впервые. Я растеряна. Я понятия не имею, как реагировать, когда все вокруг – против тебя. Прежде я росла добрым, приветливым и, – как теперь выяснилось, – совершенно не способным постоять за себя существом.

В нашей семье за оборону и нападение отвечает мама: уж она-то способна дать отпор и пьяному соседу дяде Толе, и хамоватой продавщице на рынке. Я живу в маминой тени – бледный цветочек, покорный её железной воле, – со смутным чувством вины и собственной «неправильности». Я никогда не смогу полностью оправдать маминых ожиданий, ведь они с папой так ждали мальчика.

Здесь, в лагере, по иронии судьбы, всё наоборот. Я гораздо больше похожа на мальчика, чем на девочку, но при этом снова не оправдываю всеобщих ожиданий. И ощущение «неправильности» разрастается, заполняя меня чуть ли не целиком.

Что самое ужасное, я принимаю безусловную правоту своих агрессоров, их право издеваться надо мной – ведь я и в самом деле не такая, как они. Всё, что я могу, – это пореже попадать в их поле зрения, отсиживаясь в своём секретном месте. А ещё – утешать себя мыслью о том, что однажды эта пытка закончится и я вернусь в привычную среду обитания.

***

На вторую неделю смены, в один из дней, я, как обычно, лежу после завтрака в густой траве. Я раздумываю о том, что надо бы зайти в библиотеку и выбрать себе какую-нибудь книжку, как вдруг слышу шорох. Это похоже на шаги.

Я едва успеваю сесть – и вижу на краю поляны светловолосого мальчишку в голубой полосатой тенниске. Он выше меня и явно на пару лет старше.

Я испуганно таращусь на нежданного гостя и не знаю, что сказать. Но парень выглядит вполне дружелюбно. У него голубые глаза и модная стрижка, косая чёлка почти закрывает один глаз.

– О, так вот куда пропадает после завтрака самая симпатичная девочка из седьмого отряда. А я-то всю голову сломал, – вдруг произносит он.

Мне кажется, я ослышалась. От неожиданности даже страх куда-то исчез.

– Никакая я не симпатичная, – решительно возражаю я.

– Много ты понимаешь, – спокойно, даже снисходительно отвечает гость. – Тебе вообще рано об этом судить.

– А тебе что, не рано?

– Как говорят китайцы, красота – в глазах смотрящего. Так что тут вообще не о чем спорить.

Пока я обдумываю эту новую для меня китайскую мудрость11
  На самом деле фраза «Красота в глазах смотрящего» принадлежит ирландскому писателю, поэту и драматургу Оскару Уайльду.


[Закрыть], мальчик с явным любопытством разглядывает мою поляну, качели, березки.

– Интересное место. А тебе не говорили, что в высокой траве могут водиться змеи?

– Ни одной здесь не видела.

– А это что?? – он вдруг резко тычет пальцем в траву, совсем рядом со мной.

Я вскакиваю с визгом, а мальчик хохочет.

– А ты смешная, – отдышавшись, говорит он. – Но вообще-то, даже если ты не видела змей – это ещё не значит, что их здесь нет. Так что будь осторожнее.

Он подмигивает мне, и я окончательно теряю дар речи. Просто смотрю на него – и не знаю, что сказать.

– Ну ладно, не буду тебе мешать наслаждаться тишиной и одиночеством, – говорит мальчик после небольшой паузы. – Пока-пока.

Он поворачивается и делает несколько шагов, потом оборачивается.

– Кстати, если что, меня зовут Дима.

– А меня – Кира, – удивлённо лепечу я.

– Ещё увидимся, Кира, – он кивает и окончательно уходит.

Я остаюсь стоять среди высокой травы. Сердце колотится так сильно и так часто, что я ощущаю его биение в животе и на кончиках пальцев. Впервые в жизни со мной познакомился мальчик. Но главное – впервые за эти бесконечные десять дней я услышала дружелюбные слова.

Этот Дима что, правда считает меня самой симпатичной девочкой в отряде? Да нет, этого не может быть. Мне, наверное, показалось, или я что-то не так поняла. А может быть, это новая жестокая шутка, чей-то розыгрыш?

Я зажмуриваюсь и всеми силами пытаюсь подумать о чём-то другом. Но снова и снова вспоминаю Димину полосатую тенниску, его отросшую челку, спокойный и дружелюбный взгляд. Мне кажется, это самый симпатичный мальчик в нашем лагере.

«Красота в глазах смотрящего», – так он сказал.

***

На следующий день в лагере запланирован День физкультурника, мы должны бежать кросс, и Инна заранее предупредила меня, чтобы я не вздумала отлынивать: результаты каждого участника будут записывать, они пойдут в общий зачет, поэтому я не должна подвести честь отряда.

Но когда наступает этот самый день, небо приходит мне на выручку – с самого утра идёт проливной дождь. Кажется, что запасы воды в тучах над нами бесконечны. Кое-как, прикрыв головы куртками, мы добегаем до столовой и завтракаем, а потом нам объявляют свободное время. Инна с девочками в холле рисует стенгазету. Меня тоже зовут участвовать, я отнекиваюсь, как могу, и в конце концов меня оставляют в покое.

Я лежу, свернувшись калачиком, на своей койке. Передо мной – блокнот и коробка с цветными карандашами. Под шелест дождя так приятно мечтать. Я снова представляю себя прекрасной принцессой в пышном платье и даже пытаюсь его нарисовать. Что если это будет корсет и юбка из тёмно-зелёного, почти чёрного бархата, снизу из-под которой брызжет ярко-малиновое кружево? Его можно расшить черными бусинами в форме зёрен. И тогда это будет платье Арбузной Королевы…

Я увлечённо рисую, забыв обо всём на свете. И вдруг слышу над головой деликатное покашливание – и испуганно вздрагиваю.

Дима стоит рядом и смотрит на моё художество. Я так увлеклась, что не заметила, как он вошел к нам в палату!

– Очень красиво, – говорит он. – Привет.

– Привет, – я тут же переворачиваю блокнот обложкой кверху.

Дима смеётся.

– Ты каждый раз так пугаешься, когда я прихожу. Неужели я такой страшный?

Я поднимаю глаза на Диму. Сегодня на нем серая водолазка и красная дутая жилетка. Очень красивое сочетание цветов, которое очень ему идёт. Замечаю царапину на его загоревшей щеке. Волосы намокли и забавно взъерошились.

Мне хочется сказать Диме, что он не страшный, а совсем наоборот. Но я не успеваю даже открыть рот, потому что в дверях палаты возникает Ира Щедрина. В её глазах вспыхивает интерес и одновременно – удивление, когда Ира понимает, что Дима пришел ко мне.

– Она по жизни такая пугливая. Она же детдомовская, – громко говорит Щедрина, подхватывая последнюю Димину реплику.

Тот удивленно поворачивается к ней.

– Детдомовская? С чего ты взяла?

– Да ты посмотри на неё. Это же видно!

Дима снова глядит на меня. Я испуганно мотаю головой.

– Ну, не знаю, – отвечает он Ире. – Нормальная девчонка, очень даже симпатичная.

И тут происходит нечто фантастическое. Дима запускает руку в глубокий карман своего дутого жилета и достает оттуда… маленький пластиковый стаканчик, почти доверху наполненный алой земляникой!

– Вот, это тебе. С утра собирал, ещё до дождя, – он протягивает мне ягоды.

Кажется, это лучшее мгновение всей моей жизни! По крайней мере, я хочу запомнить его таким.

– Боже. Как это мило, – произносит Щедрина. Таким тоном, что от моей мгновенной радости не остается и следа.

Я лепечу «спасибо», а Ира тем временем делает несколько крадущихся шагов, приближаясь к Диме. Её тонкие губы изгибаются в улыбке. Они глядят друг на друга. Я тоже смотрю на Иру – как будто бы глазами Димы, – и вдруг замечаю, что у неё подведены глаза и накрашены ресницы, в ушах – аккуратные сережки с голубыми стразами, под цвет глаз. На Ире пушистая голубая кофточка с вырезом, черные леггинсы и кроссовки. Всё это ей очень идёт. И я вижу, что Дима тоже это видит.

Это мгновение и запоминается мне на всю жизнь: словно в мой красивый кадр с земляникой в последний момент влезла Иркина белобрысая голова. Этот снимок отпечатался у меня на сетчатке, и даже спустя семнадцать лет не выцвел, оставшись таким же беспощадно-ярким.

– Я тоже очень люблю землянику, – негромко воркует Ира. – Принесёшь мне в следующий раз?

– Посмотрим, – отвечает Дима.

Потом он делает резкий шаг назад, как будто освобождаясь от её гипноза.

– Пока, Кира, – бросает он, не глядя мне в глаза. Разворачивается и выходит.

Следом выскальзывает Ира. Я остаюсь одна в палате со своими рисунками и стаканчиком земляники. Влажные ягоды пахнут дождем, нежной лесной сладостью и летним счастьем. Но у меня уже нет никакого желания ощутить во рту их вкус. Мне кажется, что моё счастье закончилось, не успев начаться, и от этого тревожно щемит внутри – я никогда раньше не испытывала такой странной боли.