Текст книги "Пенсионный взнос на тридевятое царство"

«Съесть хочет», – подумала Василиса, и подобная догадка поразила ее.

– Хотя обойдусь простыми словами, чтобы тебя не утомлять. Еще до того как поля стали на дачи делить, жил у нас скотник Фрол. Я тогда хорошенькая была, страсти во мне играли во всю прыть. А Фрол этот внимание мне уделял постоянно: то молока нальет, то за бок прихватит, а то, когда во хмелю был, вилами запустит – ухаживал, одним словом.

Тут Клава разрумянилась и тихо вздохнула, видимо, своему внутреннему воспоминанию. Но после вздоха продолжать почему-то не стала. Наверно, было о чем умалчивать или, скорее всего, не было.

И на этом рассказ ее о Фроле неожиданно закончился. Совсем. А началось несвязное бормотание про то, что дуб – это мировое дерево, что он проводник двух миров. Что белка – посредник между ними, она носится по стволу, срывает желуди и отдает избранным… Что в пятницу нельзя начинать новое дело (пятиться будешь), мыть голову и смеяться. Что летучая мышь вырывает волосы и относит их на сухое дерево, а человек от этого сохнет и болеет…

Василиса ничего не поняла, провела в недоумении несколько минут и легла спать. Сквозь сон она еще слышала противный голос Клавы и сказочное имя Садко.

2

Бывший учитель и неудавшийся актер Садко Иванович жил на краю поселка, имел вид опустившегося интеллигента, большую библиотеку, харизматичные глаза, маленькую пенсию и больную печень. На пенсию он вышел раньше срока, потому что вовремя подсуетился и оформил инвалидность.

Когда-то его интересовали женщины, но это было давно. Теперь он жил воспоминаниями, писал стихи и преследовал корыстные цели. Но при этом лицо его выражало такую открытость, что при взгляде на Садко Ивановича всякий устыдился бы думать про него плохое.

Корыстные цели возникли не на ровном месте, а из-за нужды. Нужда набросилась на Садко Ивановича сразу после ухода на пенсию. Тогда же он и поселился на краю поселка в старом доме, некогда принадлежавшем его деду и за многие годы превратившемся в хлам.

Городская квартира осталась детям и бывшей жене, те давно претендовали на нее и ненавидели Садко Ивановича всеми силами души и тела. Тот не возражал, зная себя как отвратительного мужа и никудышного отца.

Однако сельская жизнь его утомляла, природа раздражала, а высокие заборы, теплицы, кособокие дома и плохо одетые люди наводили тоску. Садко Иванович был потомственным дворянином (так он сам о себе думал) и поэтому хотел жить в свое удовольствие в качестве простого обывателя, но страдал в изгнании и испытывал нужду. Он не хотел ломать голову над тем, как себя прокормить, а пытался вначале только заполнить чем-нибудь свой досуг.

Имя Садко было ненастоящим, как, собственно, и отчество, но зато позволяло напустить окружающим «пыли в глаза». Тогда у него еще не было четкого плана наживы и обогащения, поэтому имя на первых порах работало в его пользу.

– Ой! Что это у вас за имя такое? – спросила продавщица в магазине, когда он первый раз пришел за развесными пряниками.

Продавщица имела лицо в виде суповой тарелки, глупые глаза и мясистые руки. Садко Иванович не стал ничего объяснять, он поцеловал ее локоть, загадочно улыбнулся и приложил палец к губам.

За что получил бесплатно селедку, говяжью печень, мягкий батон хлеба, бутылку водки (от которой категорически отказался из-за больной печени) и вечную в себя влюбленность.

Этого хватило, чтобы поползли слухи, что было на руку Садко Ивановичу. Говорили разное: то он был чернокнижником и колдуном, то сектантом, то целителем, то сатанистом и даже алхимиком. Некоторые, кто «поумнее», утверждали, что видели у него гусли-самогуды, на них он играл у пруда, болота и даже у дождевой лужи.

Четкого плана по достижению корыстных целей у Садко Ивановича не было. Но одним утром, проведя без сна полторы ночи, он, медитативно смотря в оконную раму, принял твердое решение – стать колдуном.

Одного решения было мало, даже твердого. Нужен был образ современного колдуна, но по старинной технологии.

Порывшись в библиотеке и мозгах, Садко Иванович нашел этот образ. Чтобы стать колдуном, нужно было иметь уродство – желательно на лице, избегать людей, бродить в лесу, собирать травы, делать странные вещи (например, ходить голым на вечерней заре), обзавестись старинным зеркалом и метлой, не иметь тени, а при разговоре смотреть чуть в сторону…

С уродством было легко: у Садко имелся кривой палец на левой руке, а на щеке была большая, чуть выпуклая родинка. Людей он и так недолюбливал, хотя пользовался своим обаянием ради выгоды. Прогулки по лесу были введены сразу, для пользы подорванному здоровью. Зеркало с метлой тоже имелись, а еще – кочерга, которой очень дорожил: когда-то благодаря ей выбрался из болота.

Оставалось собирать травы, ходить на вечерней заре почти голым, смотреть в сторону и лишиться тени.

Про тень Садко не волновался, достаточно было пустить слух, что ее нет.

Еще он хотел иметь орден «Льва и Солнца» или хотя бы эбонитовую трость с самоцветом.

Утром Клава во всем созналась.

– Хотела обмануть, да не могу. Ты забудь, что я тебе наговорила. Про Фрола там и про Змея… Я Садко Ивановича люблю. Как увидала впервые, так и пропала, – она глуповато улыбнулась.

– Садко? Так людей не называют…

– Может, обычных и не называют, а он особенный.

– А он не любит? – посочувствовала Василиса для отвода глаз, а про себя подумала: «Хоть бы умылась или вещи постирала».

– Он не может никого любить, – ответила Клава и, оглянувшись, прошептала: – Колдун он. Во!

– Как же ты узнала? – заинтересовалась Василиса.

– Да все знают. На вечерней заре в одних трусах ходит, прямо как темнеть начнет. Далеко-о-о так от дома идет и всё к лесу жмется. Глядит иногда сурово да всё в сторону. А если прямо глянет, так дух сразу и заходится. И еще вот что: тени у него нет. Совсем.

– Не может быть!

– Точно. Соседка его, баба Анюта, видала. А уж ее слову не возразишь.

– А колдовство-то в чем заключается?

– Да как это в чем? На воду шепчет, сглаз снимает, по картам видит, волком оборачивается и еще селезнем…

– Сама видела, как волком оборачивался?

– Ну, сама не видала. Баба Анюта говорила, а уж она-то знает…

Дальше шел подробный рассказ о чудесах Садко Ивановича, да еще и с примерами. В перерывах между примерами Клава глупо улыбалась, вздыхала, прикрывала глаза и даже облизывала губы. Василиса с интересом слушала ее истории, но с отвращением смотрела на Клаву. Она не могла поверить, что это никчемное создание способно на любовь.

– И тебе, Василиса, нужно к нему, – твердо сказала Клава.

– Мне?

– Да, для этого я всё тебе и рассказываю. Только он тебе поможет. Я так чувствую, сон мне был. Да и дело хорошее сделаю. Зачтется мне.

– Ты думаешь? – Такого поворота Василиса не ожидала, хотя, чего скрывать, догадывалась.

– Только ты, это, полынь в косу заплети.

Поселок одной стороной граничил с дачами, а другой – с лесом.

Клава провожала Василису крадучись – шла рядом с телегой, постоянно озиралась, наклонялась и приседала.

– Вон он! – вздрогнула Клава, лицо ее покраснело, и она бросилась в ближайшие кусты.

Василиса увидела кругловатого мужчину, возрастом ближе к пожилому, с лицом шарлатана. Он ходил около лесных кустов и собирал траву. Рвал ее охапками, придирчиво рассматривал и отобранную клал в мешок для картошки. Вид у него был недовольный.

Не раздумывая, Василиса погнала осла к нему. Ветер трепал ее волосы, и она чувствовала себя смелой и дерзкой.

Садко не удивился запряженному ослу и продолжал рвать траву.

– Здравствуйте! Вы Садко?

– Можно без отчества.

– А мне вас посоветовали, – сказала Василиса, особо не зная, с чего начать разговор.

– Значит, скрыться решила на ворованном осле? – не отрывая взгляд от травы, спросил Садко.

– А вы откуда знаете?

Садко как будто ждал вопрос, поэтому сразу вытащил из мешка мятую газету и дал Василисе.

«Пропал осел!

Приметы: грива на обе стороны, подкованы две передние ноги, на лбу белая лысина.

Не сбегал даже во время водопоя.

Подозреваю кражу.

Кто знает, где таковой, прошу сообщить».

– Ну раз вы всё знаете… Что мне еще оставалось? Алёна заставляла от ребенка избавиться. А у меня тоска и… томление в груди, – Василиса покраснела.

– И как же она избавиться предлагала? Ребенок ведь не простой, и простые методы тут не работают.

– Гребень вернуть заставляла, волосами своими окуриваться, вещи в сундуке ногой переворачивать…

– Всё понятно. А еще кто знает?

– Только Алёна и Клава – она меня сюда привела. Но после кражи осла…

– Осла я себе заберу, от него избавиться нужно. Может, в лес к волкам выпущу, а может, на колбасу пойдет – не решил еще. Осел мой. Я его из палки березовой сделал и Алёне отдал.

– Так вы ее знаете?

– Я тут многих знаю. Но обсуждать это не буду. Идем, а то любопытных полно.

Он шел, слегка сутулясь, и ни разу за всю дорогу не заговорил с Василисой.

«Невзрачный какой-то, но… что-то в нём есть», – подумала она.

Василиса сидела у треснувшего, засиженного мухами зеркала, пока Садко переливал мутную воду из одной банки в другую. После нескольких переливов он дал банку Василисе.

– Воду эту отнесешь к бане и выплеснешь на порог. Потом у приоткрытой двери встанешь и ждать будешь. Баня заброшенная, в лесу стоит. План нарисую и фонарь дам, чтоб не заблудилась, и остальное объясню. Идти нужно ночью.

– А обязательно ночью?

– Если нужна помощь, то обязательно. А если нет, я не держу. – Садко высыпал траву из мешка и теперь перебирал ее на столе.

– Нужна, просто я… испугалась немного.

Садко ничего не ответил, а через минуту в дверь постучали.

– Иди в комнату и дверь прикрой, – приказал колдун Василисе.

Пришла женщина. Василиса поняла это по голосу, потому что сидела за прикрытой дверью.

– Здравствуйте, Садко Иванович! Это вам, свеженькое. – На пол опустилось, судя по звуку, что-то тяжелое.

– Спасибо, Галя. Что у тебя? Опять сапоги резиновые с забора украли?

– Коза моя по кличке Шапка пропала. Ушла утром и не вернулась, – в голосе женщины появились тревожные нотки.

– Особые приметы есть?

– Дойная она, и на хребте еще шерсть…

– Этого достаточно, – перебил Садко.

– Может, в лес ушла?

– Ты сядь и предположения не делай – это теперь моя забота.

– Молчу, Садко Иванович, молчу.

В следующие минут десять слышались возня, шелест травы, стук по столу и еще какие-то неясные звуки.

– Всё понятно. Ты в козу свою душу вкладывала и даже пыталась с ней дружить. Было такое?

– Да, она мне как ребенок была, – всхлипнула Галя.

– Вот она и убежала, не пережила насилия над собой.

– Какое насилие? – растерялась Галя. – Я ей морковь давала и яблоко кубиком резала, а еще в сарае она одна жила, чтобы привольнее.

– Ты, Галина, совсем меня не слышишь? Эта твоя Шапка не может быть твоим ребенком, поскольку она – коза. И ей это противно, у нее своя мать имеется, с рогами. Она давно хотела убежать, но жалела тебя, потому что козье молоко для твоего хилого организма полезно.

– Да, я на ее молоке только и держусь.

– А она понять не могла: с одной стороны, она твоя дочь, с другой – дойная коза. Тут, как я вижу, корысть и ничего больше. Запуталась ты, Галина, а животное страдало.

– Что же мне делать? – заплакала Галя.

– Ладно, верну козу. Как придет, хвост ей ниткой измерь, тогда никуда не денется. А домой пойдешь, следи за тем, чтобы месяц всегда справа был, а если слева окажется – рукой левый глаз прикрывай.

Следующие пять минут Галя благодарила Садко – повторяла много раз одинаковые слова в разных вариантах.

– И про ногу вы тогда точно сказали, – вспомнила она у дверей, – от соседки болезнь-то пришла.

– Правильно, не будешь из соседской тряпки заплатки себе на штаны лепить. Вот и прилепила хворь.

– Так она часто тряпки мне отдает, одна ведь, а мне сгодятся… – она осеклась и прикрыла рот рукой.

– Я вижу, что сгодились.

– Ой, что-то я не то говорю. Спасибо, Садко Иванович, пойду я.

– Иди уже, – раздраженно ответил Садко.

Когда дверь захлопнулась, Василиса услышала новый голос.

– Здравствуйте, Садко Иванович, – тихо произнес мужчина.

– Вот, возьмите, пожалуйста. – Послышался шелест бумаги, скорее всего, купюр.

– А-а, это ты, Петр Леопольдович? Зачем пришел?

– Ну как же это – зачем? Колени ломит…

– Помню про колени… – раздраженно прервал Садко. – Ну ты ведь помощь мою отверг и к профессору в город поехал. И еще ссылался на свое техническое образование и о пережитках прошлого что-то говорил.

– Простите великодушно, Садко Иванович, что вас недоверием обидел. – Послышалось робкое топтание ног.

– Я не обиделся, энергетику свою по пустякам растрачивать не намерен. Теперь ты для меня подозрительный человек и ничего больше.

Наступила тишина, затем сопение, а потом опять шелест купюр.

– Ну, прошу вас…

– Хорошо. Помогу. Только теперь не могу ручаться за результат. Да и берусь помочь, чтобы поскорее от тебя избавиться.

Топтание ног повторилось.

– Найдешь веник, и непременно чтобы трехгодовалый был! Изрубишь его помельче и в печном горшке заваришь. Кипятком крутым. Отвар в течение трех дней принимай, должно отпустить.

После долгих благодарностей дверь наконец-то закрылась.

Василиса осторожно высунула голову из комнаты. Садко сидел на диване и отдыхал.

– Можно выйти?

– Выходи.

Василиса вышла и села на стул.

– Давай сразу договоримся, чтобы вопросов потом не было, – строго сказал он и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Про тебя мне накануне Клава рассказала. Еще до того, как ты к ней попала. Влюблена она в меня, вот и угождает. – Он слегка улыбнулся. – Она когда-то в кафе «Амур» работала, куда я обедать заходил.

Василиса такого откровения не ожидала и промолчала.

– Решила она всех нуждающихся, с таинственными случаями, ко мне посылать. Чтобы хоть как-то поближе быть. Но, как ты понимаешь, за просто так я не помогаю.

– Конечно, – засуетилась Василиса и полезла было за пазуху.

– Не надо, – остановил ее Садко. – Твой случай особенный, и за пять минут его не решишь. Поэтому вместо денег будешь убирать в доме и готовить. Тебе ведь жить тут придется.

– Конечно! – Василиса даже обрадовалась. – Я когда-то поваром работала.

– Вот и хорошо. Продукты сам покупать буду, чтобы по деревне не светилась лишний раз. Но это не всё. Будешь дела мои записывать, что-то вроде летописи. Знаешь, давно хотел такого человека иметь, – он опять улыбнулся.

– Летопись? – Василиса была удивлена, она слышала сейчас это слово второй раз после школы и всегда думала, что оно относится к древности.

– Летопись. А что тут странного? С сегодняшнего дня и начнешь. Число будешь ставить и события описывать, только слова иногда древнерусские нужно вставлять. Для красоты текста.

– Хорошо, – Василиса не очень понимала, что хочет от нее Садко, но решила со всем соглашаться.

– Мое имя войдет в историю. Должно войти, и без летописи не обойтись. Надеюсь, ты понимаешь? – он вопросительно посмотрел на Василису и продолжил: – Я сам диктовать буду, если собьешься.

После этих слов Садко повеселел и даже подмигнул Василисе.

– Ну, теперь о себе рассказывай.

– А что именно рассказывать?

– Хорошо, буду сам спрашивать. Как так получилось, что Змей тебя выбрал?

– Не знаю. – У Василисы от напряжения скрутило живот.

– Обычно Змей выбирает женщин, которые допустили себя до полного распутства.

Василиса была готова провалиться сквозь землю, но нужно было отвечать.

– Я не допускала. Я только гребень нашла, в который Змей превратился. Так Алёна сказала.

– Вижу, что ты запираешься, правду говорить не хочешь. А распутство налицо, тут даже отпираться нечего.

– Но я даже замужем не была!

– Это вообще не аргумент. Ты могла во сне распутничать, или в мыслях, или, может, в школе…

– В школе были симпатии, но больше ничего.

– Совсем ничего?

– Ну, целовалась один раз с соседом по парте, – она опустила глаза.

– Я так и думал! Распутство налицо!

В любом другом случае Василиса бы возмутилась, причем в грубой форме, но сейчас она понимала, что не может. Кроме Садко помочь ей было некому. Да и не будет он терпеть ее возмущение. Выгонит, да и всё.

И Василиса молчала, пока он рассуждал о ее нравственном падении туда, куда порядочные люди не падают.

– А ты Змея-то любишь? – Садко прищурился.

– Очень, – опустила глаза Василиса. – Даже в груди томление.

– С падшими женщинами всегда так, – еще раз напомнил Садко. – Тогда тебе в поле нужно, растение искать с листьями в виде сердца. От любовного томления в самый раз.

Василиса тут же собралась, несмотря на тучи и порывы ветра.

– Да, забыл спросить! – крикнул вслед Садко. – Ты через веник часом не перепрыгивала накануне?

– Нет, – удивилась Василиса.

– Хорошо. А то рожать сложно будет.

Василиса ходила долго, промокла, испачкалась и порвала подол. Растение с листьями в виде сердца она так и не нашла.

Вести летопись оказалось легко. Вначале шли слова восхваления – всегда одинаковые, потом перечислялись подвиги и чудеса, совершенные Садко.

Каждый день к нему приходили люди. Он заговаривал от красного петуха, злого взгляда, чужого следа и хитрой соседки.

О себе же Василиса узнала много нового. Помимо того что она была распутной женщиной, она, оказывается, провоцировала не только Змея, но и еще демонов разврата и порока. Однако о них Садко решил в подробностях не рассказывать, опасаясь за психику Василисы.

А самое главное – Садко видел Змея! Он случайно на него наткнулся в лесу. Тот лежал на поляне, был толщиной с ведро и смотрел на колдуна подлыми глазами.

Наконец наступило время похода к заброшенной бане. Садко нарисовал карту на двойном тетрадном листе, где отметил баню красной точкой. Написал слова, которые у бани произносить нужно. Там Василиса должна была узнать о своем замужестве со Змеем.

Перед этим она тоже не бездействовала, а ходила на перекресток. Очерчивала круг сухой веткой и, стоя в нём, прислушивалась, не раздастся ли звон колокольчика, – в этом случае ее ждало бы замужество. Но ничего не услышала.

– Это хорошо, что ничего не слышишь, – утешал Садко. – Если бы плач померещился – к смерти.

Василиса бледнела, зачем-то оглядывалась, потом вспоминала про ребенка и успокаивалась.

Еще каждый вечер она клала гребень под подушку и говорила: «Суженый, ряженый, причеши мне голову». Но голову тоже никто не причесывал. Сколько ни заглядывала Василиса под подушку и ни ползала вдоль кровати, а вычесанных волос не находила.

У бани ее ждало новое испытание. Нужно было стоять, заголив зад, у раскрытой двери и ждать руку. Если мохнатая рука погладит по заду – это к свадьбе с богатым и любящим мужем. Голая рука – с бедным. Колючая, как елка, – с пьяницей. А может и не погладить, а лопатой треснуть или кипятком обварить.

Баня стояла в лесной глуши, и идти до нее было далеко. В середине дня Садко показал Василисе дорогу. Однако до самой бани не пошел.

– Если пойду, место силу потеряет.

И Василиса пошла одна.

Уже давно стемнело, и лес превратился в черную стену. Дойдя до него, Василиса почувствовала ужас. В голову лезли кошмары про «черную-черную комнату», про лешего и всякую нечисть. Ей казалось, что сейчас ее схватит рука и потащит в болото. Много всего ей мерещилось, страх брал за горло и показывал мерзкие видения. Хотелось бросить фонарь, разорвать план и бежать, бежать прямо через кусты, не жалея летнего нарядного сарафана.

Да, именно сарафан надела Василиса. Это была особенная, можно сказать, культовая вещь – так ей сказал Садко.

Стараясь ни о чем не думать, не смотреть и не прислушиваться, Василиса пошла по тропинке. Выхода у нее не было. Фонарь решила не включать, боялась привлечь животных и сущностей. Довольствовалась тусклым светом месяца. В другой руке, свободной от фонаря, была банка с водой, от которой пахло болотом.

Долго ли, коротко ли, дошла она до бани. Это был старый сарай с дверью и маленьким окном без стекла. Дверь была приоткрыта.

Ужас накатил с новой силой, оставляя на теле липкую пленку. В ошалелом состоянии Василиса понимала только одно: ей нужно пройти через это. Обязательно нужно.

Выплеснув воду на порог, она повернулась к двери задом и задрала сарафан. Будь она в платье или юбке, ничего бы не получилось. Наступило время читать слова заклинания, для этого пришлось включить фонарь. Но перед тем фонарь три раза выпадал из рук вместе с заклинанием. Заклинание же было такое:

«Шани[1]1
  Согласно толковому словарю В. И. Даля, шановать – любить, почитать, угождать (примеч. ред.).


[Закрыть] меня, мани меня по голому заду лохматой ручищей».

Тут она услышала внутри бани шаги, кашель и грохот. Василиса хрипло вскрикнула и тут же, зацепившись за что-то ногой, повалилась вперед. Затем торопливо встала, но чуть не упала снова.

Заскрипела дверь. Василиса, не оглядываясь, подобрала сарафан и со скоростью молодой девушки бросилась в лесные заросли.

На следующее утро Садко встретил Василису холодно. Объяснения принял за жалкое своеволие и привычную распущенность. Ходил по комнате напряженный и злой.

– А может, я завтра пойду? – заискивала Василиса.

– Нет! Следующий раз только через сто лет, один год и еще три дня наступит. Боюсь, не дождешься, тем более на склоне лет.

Василиса уже привыкла к замашкам Садко и поэтому не обиделась.

– Неблагодарная ты, – он слегка подобрел. – Я для тебя всё делаю, хоть ты для меня и пустое место. Свои дела забросил почти. А ты даже у бани постоять не смогла!

Василиса слушала, опустив голову, и не понимала, что именно делает для нее Садко. На первый взгляд и даже на второй этого было не видно. Наоборот, это она всё делала по дому. И еще каждый вечер грела семь ведер воды, чтобы наполнить бочку, – в ней любил посидеть Садко. Василиса застилала бочку белой простыней, которую приходилось постоянно стирать и еще крахмалить. Поздно же вечером, когда Василиса падала от усталости, ее ждала летопись.

А Садко даже в магазин не ходил за продуктами, их приносила к порогу Клава, когда наступала темнота.

– Я к бане тебя отправил не на жениха гадать, как глупые бабы в старину делали, а Змея приманивать. Чтобы он понял, что ты беременная. Для этого и сарафан заговорил.

– И что же теперь будет?

Садко вздохнул и посмотрел на Василису как на обреченную.

– Ты ночью по нужде выходила?

– В-выходила, – застыдилась Василиса.

– И, наверное, слышала, как сорока стрекотала?

– Не помню. Мало ли птиц стрекочет… Может, и сорока была.

– Я так и думал. – Садко сел на диван. Теперь он смотрел на Василису как на обреченную и на пустое место одновременно.

Василиса почувствовала тошноту и ватность в ногах.

– Когда стрекочет сорока, нельзя таким знаком пренебрегать и на порог выходить. Потому что это – ведьма!

– Ох… – Василиса повалилась на диван. – И что… что это значит?

– А то, что она украла твоего ребенка прямо из утробы! – последние слова раздавались уже издалека.

Мягкий туман окутал Василису. Что это было – сон или обморок, – она не знала, потому что не могла уже думать. И сквозь это состояние она услышала, как хлопает комнатная дверь.