Текст книги "Пенсионный взнос на тридевятое царство"

3

Василий прилетел из командировки раньше срока, после ночного звонка матери. Алёна, заливаясь слезами, сказала, что Валя пропала три дня назад. После взаимных упреков Василий бросил трубку и начал собирать чемодан.

«Я ей не нянька! Сам за женой смотри! Бабе за тридцать, а она из угла в угол ходит. Ни детей, ни работы! Вот и доходилась! Избаловал ты ее!» – звучали в ушах слова матери.

Василий, Алёна и Валя жили вместе в одной квартире.

– Так проще, – отвечал он на вечное недовольство жены. – Мать пожилая, я в командировках постоянно. Да и зачем нам другая квартира? Здесь полно места. Если бы дети были…

Валя обижалась. Алёну она не любила, считала ведьмой и обвиняла в своей загубленной жизни.

– У меня вон волосы вылезать стали, – тыкала она пучком волос в глаза Василию. – Она расчески все заговорила!

– Глупости болтаешь. Авитаминоз сейчас. Попей витамины или к врачу сходи. Денег, что ли, не хватает?

– И детей из-за нее нет! А ты как чурбан, только на работе сидишь. Зря я замуж за тебя вышла.

– Ну и жила бы в своей глуши! Сказки о леших бы слушала. Сколько я денег на твои фобии извел?! Таких фобий-то у нормальных людей не бывает. То домового боится, то Змея Горыныча…

– Ах ты скотина! Только и делаешь что попрекаешь! Уйду от тебя…

На самом деле Василий жену любил и много работал для нее. Не хотел, чтобы Валя нуждалась в чем-то. Детей, правда, не было, но они не теряли надежду.

Однако жить с Валей было непросто. То ли из-за «примитивной» натуры Василия, то ли из-за экзальтированной натуры Вали, любящей народный фольклор – наследие ее малой родины.

Алёна, бывшая коммунистка и работница фабрики «Упорный труд», была женщина властная, но справедливая. Мягкость сына в отношении жены не одобряла.

– Каждый уважающий себя человек должен работать! Нет образования и высокой должности – иди в рабочие. Ничего тут зазорного нет. Раньше любой труд почитался, а сейчас одни менеджеры, – она с отвращением кривила губы. – Что это за слово-то такое? Срамота одна!

А что Валька-то по психологам всё ходит? Фобии у нее какие-то. Таких слов у советских людей не было. Только деньги зря изводишь.

От безделья всё это! Вроде в деревне росла, должна работящей быть. Хотя какое там, с бабкой жила, в грязи, только сказки и слушала… Ее бы за станок на двенадцать часов…

– Ну, мам… – начинал было Василий, потом махал рукой.

Мать он тоже любил.

– Куда она могла деться? – Василий сжимал виски. – В полицию звонила?

– Нет, я думала… – Алёна приложила полотенце к глазам.

– Почему?! Может, ее убили!

– Она и раньше пропадала, – Алёна отвела глаза, – только на второй день возвращалась.

– И ты молчала?! С твоими-то принципами?! Может, у нее другой мужчина…

– Нет у нее никого, – отмахнулась Алёна, – я другого боюсь. – Она понизила голос и зачем-то зашептала: – Думаю, в секту она попала. Деньги начала тратить, а на что, неизвестно. Покупок нет! И ко мне почти не цепляется. Только… как в тумане она…

– Не замечал, что как в тумане. Может, ты, мать, придумываешь?

– Говорю тебе, как в тумане ходит. Или ходила… – Алёна опять поднесла полотенце к глазам и зашмыгала носом.

– Мама, замолчи лучше! – не сдержался Василий, на ходу надевая пальто.

– Куда ты, сынок?

– В полицию.

Валя нашлась быстро. Она находилась в районной психиатрической больнице, куда ее отвезла скорая. Оттуда, в слезах и панике, позвонила Клава.

Когда Василий поднялся на нужный этаж, к нему кинулась кривобокая женщина жалкой наружности, с опухшими глазами.

– Я Клава. А вас уже врач ждет, – она оглядела Василия. – Вы красивый. Не знаю, что Василисе еще нужно было, – Клава хихикнула в ладонь.

– Какой Василисе?

– Ой, простите, я не знаю ее настоящего имени.

Врач оказался пожилым человеком, с внешностью гусара и лихими усами.

– Ну что же, проходите, – он встал из-за стола и протянул руку: – Меня зовут Яков Захарович.

– Что с ней? – севшим голосом спросил Василий.

– Да не волнуйтесь, спит она. Еще три дня, и всё нормально будет.

– А сейчас с ней что-то ненормально? – Василий выложил перед врачом несколько купюр.

– Весьма признателен, – не стал отказываться тот и скинул купюры в ящик стола.

Василий сел и тут же почувствовал усталость, он давно не спал.

– Ну-с, молодой человек, – Яков Захарович хлопнул ладонью по столу, – не мне вас учить, но позвольте всё же воспользоваться положением. Надо полагать, что вы ничего о своей жене не знаете. О ее увлечениях, желаниях…

– Каких желаниях?

– Ладно, не буду мучить. Знаю, что вы почти не бываете дома.

Василий опустил глаза.

– Ваша жена Валентина, или в ее фантазиях – Василиса, и к тому же пожилая особа, познакомилась с Садко Ивановичем на автобусной остановке… Кстати, мошеннику удалось скрыться, но, надеюсь, ненадолго.

И Яков Захарович, методично постукивая по столу и подкручивая левый ус, рассказал Василию такую историю.

Оказалось, что Валя действительно познакомилась с Садко на остановке. Он подошел к ней, вкрадчиво заглянул в глаза и назвал Василисой.

– Вы ошиблись, – огорчилась Валя, потому что Садко ей понравился (у него были «понимающие» глаза), и она подумала, что он сейчас извинится и отойдет.

Но Садко не отошел.

– Я не ошибся. В моих глазах вы именно – Василиса, и не нужно ничего объяснять… – он приложил палец к губам и придал взгляду таинственность. – Вот моя визитка.

Валя не успела опомниться, как осталась одна, а загадочный первый встречный удалялся в незнакомую даль чужих дворов.

Из визитки она узнала, что загадочный мужчина – Садко Иванович.

«Известный маг, психографолог и астролог, на основании науки и долголетней практики безошибочно определяет характер, наклонности, дарования и некоторые эпизоды из прошедшей и будущей жизни…» – список продолжался, в нем было много непонятных слов, скорее всего старинных, что не смутило Валю, а, наоборот, заинтересовало еще больше.

Так она попала к Садко Ивановичу.

Они собирались три раза в неделю в подвальном помещении старого дома. Группа из нескольких человек сидела кругом и обсуждала свои проблемы. Никто друг о друге ничего не знал – это было обязательным условием.

Валя, или Василиса, мечтала о свирепых страстях, мучилась несбыточными мечтами, боялась старости и потери красоты и очень хотела ребенка от мужчины, в которого влюбится без памяти, – всё это выяснилось на сеансах, о чем Валя в своей ежедневной жизни даже не подозревала. Еще у нее была фобия, нехарактерная для нашего времени, – она боялась Змея Горыныча.

Такие открытия, помимо материальных затрат, отдаляли ее от Василия и толкали на поиски нового избранника. Всё это проходило под курение благовоний, питьё «чудесного напитка» и завораживающую игру Садко Ивановича на гуслях.

Многие «исцелялись», потому что Василиса их больше никогда не видела. Лечение проходило тайно и для каждого было подобрано индивидуально. После очередного «исцеления» Садко Иванович переезжал в новое место, такое же мрачное и отдаленное.

Настала очередь Василисы…

– Валю нашли через несколько дней, в запертой комнате, – продолжал Яков Захарович, – без света и посторонних звуков. На эксперимент она пошла сама. Ей приносила еду и воду Клава. Она была такой же ученицей, но платить ей было нечем, поэтому она отрабатывала как могла.

Клава, или Зинаида Петровна, забеспокоилась, когда Садко Иванович неожиданно сбежал, а потом пришла полиция. Она открыла комнату и нашла Валю в «умопомешательстве»: та плакала, искала пропавшего ребенка и умоляла обычную расческу превратиться в… Змея Горыныча.

– Что же с ней случилось?! И про заговоренные расчески она что-то уже рассказывала…

– О-о-о! Это просто, – улыбнулся Яков Захарович. – Такая процедура называется сенсорной депривацией. Если простыми словами, то это информационный голод, на фоне которого мозг начинает рисовать собственный мир, часто странный и причудливый. А это чревато, особенно для натур впечатлительных, развитием неадекватного поведения и полным выпадом из реальности. Что с ней и случилось.

– Зачем же она согласилась на это?

– Как зачем? Чтобы заглянуть в глубины подсознания, обрести новые качества и наконец погрузиться в другую «настоящую» жизнь, которой никогда не жила… Эти практики, голубчик вы мой, пришли к нам из Древнего Тибета и Египта. Их и сейчас успешно используют, разумеется, не такие шарлатаны, как этот гуру Садко. Имя-то какое выбрал, – Яков Захарович с трудом сдержал улыбку. – Однако надо признать, что Садко этот – артист. Я уже слышал про него когда-то. Что не мошенничество – театральное представление.

Было видно, как Василий сжал кулаки и на его шее напряглась вена.

– Не нервничайте, молодой человек. Валентина ваша в безопасности. Что не скажешь о вашем семейном бюджете. Но это дело наживное, так ведь? – Он встал из-за стола и протянул Василию руку. – Приходите завтра. И, пожалуйста, не напоминайте ей ни о чем.

Садко Ивановича не поймали. Бывшая жена о нем ничего не знала и не хотела знать.

– Всю жизнь мне испортил! Кормила его, поила… Хоть бы он совсем пропал! – Вот и всё, что удалось услышать полиции через закрытую дверь.

Валя действительно пришла в себя на третий день.

Василий перестал ездить в командировки, а через несколько месяцев они усыновили ребенка.

Фобия у Вали прошла, а вместе с ней исчезла и потребность в причудливом мире.

Наваждение

Лукерья Каблукова была хилая, тщедушная и, откровенно сказать, некрасивая – одним словом, замухрышка. Разменяв пятый десяток, она перестала заглядывать в зеркало и испытала облегчение.

Работала Лукерья швеей в сумочном цехе – пришивала ручки к хозяйственным сумкам. И даже висела однажды на доске почета как лучшая сотрудница недели.

Жизнь ее, как застиранная наволочка, унылая и незатейливая, протекала однообразно. С работы шла прямо домой, заваривала использованный чайный пакетик и старалась этим довольствоваться. В противном случае варила яйцо, им же мыла голову раз в неделю. Сны видела только производственные, даже в выходные и праздники.

С коллегами праздно не болтала, в гости не ходила, к себе не приглашала. «Сожрут всё, а до следующей зарплаты еще дожить нужно. Да и натопчут», – размышляла она из-за скупости и враждебного настроя.

Окна Лукерья не открывала, боялась сквозняка. Они были утеплены обрезками от сумок и проклеены двойным бинтом. До самого лета ходила в утепленных «лыжных» брюках, а уши затыкала ватой. Ветра Лукерья боялась сильно. Причины были разные. Например, ветер мог вырвать сумку из рук, сорвать одежду и даже принести холеру.

Но особенный страх настигал у воды: ей чудилось, что ветер толкает ее в воду. Втайне ото всех Лукерья мечтала купить водолазный костюм со шлемом и всем остальным, поэтому приходилось экономить. Только в нем ей не будет страшен ветер.

Каждый отпуск проводила одинаково – в своем дворе на лавке. Рассматривала занавески посторонних людей и думала про них плохое. А еще искала причины недугов в магнитных бурях и зависти соседей.

Семьей и другими ценностями не обзавелась, не считая маленькой квартирки под самой крышей пятиэтажного дома.

«Ни к чему это, – рассуждала она, – дети вырастут да из квартиры выгонят. Муж гулять будет или пить, а перечить станешь – и вовсе из окна вытолкнет…» – на этом месте мысль ее прерывалась, и она сладко зевала.

«А что на моря не еду, – бежала мысль дальше, – так там разврат один и мракобесие. В отелях никого не жалеют – иголки в постель суют, чтобы к врачам ихним чаще ходили. Деньги воруют, в бассейн гадость бросают и в туалет прямо туда ходят. А в море лодками моторными прямо на туристов наезжают… – по телевизору показывали. На любом базаре секс даже старухам предлагают, а взамен дают тапки или одеколон», – этими разумными словами она успокаивала себя, а на самом деле… боялась цунами, которое «на морях случается». Цунами она никогда не видела, но это не мешало ей испытывать панический страх. Здесь мысль ее прерывалась, и она вставала с лавки.

И всё шло хорошо до конца этого дня, а вечером в дверь постучали.

Лукерья в это время пила кипяченую воду со старым пакетиком чая и сухарями. Сухари она тщательно размачивала и, поднося ко рту, съедала целиком, чтобы на стол не ронять.

Стук огорошил Лукерью. Рука с сухарем застыла на пути к чашке и боязливо дрогнула.

«Ошиблись, наверное», – подумала она, продолжая оставаться на месте. Потом любопытство победило, и Лукерья, прямо без тапок, заторопилась к дверному глазку.

Но… за дверью никого не было. Не было даже звонка (Лукерья сняла его за ненадобностью – «Чтобы хулиганы не пользовались»). Ни шагов, ни вообще любых звуков.

– Выйти? А вдруг по голове ударят? Или на крайний случай надругаются? Могут деньги забрать или к батарее привязать…

Перебрав все варианты, она обозвала того, кто за дверью, обидным словом и выглянула.

На пол упала открытка – приглашение в районную библиотеку на лекцию «Что утеряно – не воротишь…». Лукерья хмыкнула и хотела сразу же разорвать открытку, а обрывки подбросить соседям этажом ниже. Название показалось ей отвратительным, как и сама открытка. Дешевая бумага, противный фиолетовый цвет, шершавая поверхность. Она пощупала пальцами плотность и решила оставить: «Под горячее подставлю».

Но в день лекции Лукерья сидела в первом ряду на бордовом дерматиновом стуле. Пришла заранее, чтобы два места занять (для себя и теплых вещей), а то не успеешь, бабки с замусоленными волосами впереди насядут.

Когда все собрались и в воздухе повис запах валидола, старой помады и чего-то еще, в зал вошел неопрятный мужчина с маленькими, лежащими в жиру глазами и потерянной совестью, как показалось Лукерье.

Оглядев заполненные стулья, он обрадовался, подтянул брюки и уселся на единственный, заранее приготовленный мягкий стул.

– Ну что же, здравствуйте! Одни барышни! Я так и думал, так и предполагал! – Его малозаметные глаза прикрылись от удовольствия. – Не спрашивайте меня ни о чем. Сам знаю, что хотите спросить, но я решительно против, – он погрозил залу коротким пальцем. – Я Прокл Проклыч! Не правда ли, похоже на двойное проклятие? Ха-ха! А фамилия моя Мандрагоров. Ну не буду вас томить, милые барышни, и отвечу на все ваши вопросы. Лекция моя называется «Что утеряно – не воротишь…». Признаюсь, странное название, даже отвратительное. Когда смотрю на него, содрогаюсь.

Лукерья захотела уйти, до того ей сделалось гадко. Ей даже показалось, что от Прокла Проклыча распространился сладковатый запах. Но она не ушла.

– Однако, как вы могли заметить, в конце названия три точки. А это что значит? Продолжение! Вот об этом продолжении я и поговорю.

– А вы кто, простите, будете? – не выдержала широкая женщина с первого ряда, очень здоровая и бодрая на вид.

– Ах! – Прок Проклыч закатил глаза и сжал ладошки. – Миленькая моя, я непременно всё скажу.

От слова миленькая широкая женщина растаяла и перестала спрашивать.

– Ну хорошо, хорошо. Хотел приберечь напоследок… Я хранитель тайных знаний! Не пугайтесь. Ха-ха! Я изучаю травы, о которых забыли люди, но которые могут вернуть то, что не «воротишь», и даже то, чего никогда не было… – после этих слов он как бы невзначай провел глазами по Лукерье. – Жизнь ваша, милые барышни, продолжается без надежды. Вы не можете вернуть то, что потеряли. И многие уже и не вернут никогда. Живете вы в тягость себе и окружающим, а всё потому, что не знаете, чего хотите, и не умеете пользоваться жизнью. Вы отжившие и бесполезные, извините за грубость. В ваших глазах видна ненависть и безысходность… – В зале пробежал злой шепот. – Знаю, вы меня уже ненавидите. Ха-ха! Это и к лучшему. Кто сомневается, может немедленно уйти. Я даже требую, чтобы вы ушли! Тайное знание достанется только избранным. И ответы на вопросы тоже…

– Да он шарлатан, за слабоумных нас считает! – не выдержала широкая женщина, уже позабыв о слове «миленькая».

– Ну зачем же так грубо? Хотя, что скрывать, такие мыслишки имею. Но! Могу вам помочь…

В зале зашептали громче.

– Ишь морду нажрал, глаз не видать даже! Ишь бесполезные мы… – подхватила усатая женщина из второго ряда.

– Гнать его надо! – закричали еще несколько человек, двигая стульями.

Зал быстро опустел. Остались всего две женщины. Прокл Проклыч продолжал сидеть на стуле. Он улыбался, его руки с достоинством лежали на круглом животе.

Лукерья не ушла. Она очень любила скандалы. А теперь ей хотелось знать, что будет дальше. Да и совесть Прокла Проклыча уже не казалась ей настолько потерянной.

– Ну и хорошо! Я так и думал, так и предполагал! Поздравляю! Вы избранные!

Вместе с Лукерьей осталась полная женщина. Шерстяная юбка цвета апельсиновой дольки туго обтягивала свисающие бока, а растоптанные сапоги на стертых подошвах едва сходились вокруг ног в толстых рейтузах. От женщины пахло чем-то кислым. Она шумно дышала носом, чмокала губами и трогала очки с толстыми стеклами. Лукерья снова почувствовала отвращение, но подавила его.

Прокл Проклыч терять времени не стал. Он так и сказал:

– Не буду я даром время терять, – после чего вышел в дверь и снова вошел, но уже с предметами в руках – книгой, мешком и палкой, напоминающей кочергу.

– Милые барышни! Не буду особо церемониться и перейду к делу…

Предметы оказались, естественно, волшебными. В книге, старинной и таинственной, были картинки с травами и подписями под ними. В мешке – сами травы и сито (скорее, дуршлаг). А на кочерге Прокл Проклыч мог летать в жаркие летние ночи. Особенно если в лесу выли волки. Но эту тему он развивать не стал, оставив своих слушательниц в приятном испуге.

– Теперь я введу вас в транс! Смотрите прямо на сито! – И сито закачалось в его пухлых пальцах.

«Апельсиновая долька» сдалась первая. Глаза ее прикрылись, губы сладко зачмокали, а на носу повисла капля. Лукерья сдаваться не хотела, но в итоге всё же сдалась.

Сквозь туман забытья она слышала вопросы, обращенные к Дольке.

– Как зовут тебя, милое создание? И сколько тебе лет?

– Зиночка. Мне пять лет, – пропищала Долька.

– А зачем ты пришла сюда, Зиночка? И где твои родители?

– Родители дома сидят, я от них убежала. Пришла я за зонтиком. У вас, дядя, много зонтиков в магазине. Дайте мне один…

– А где же твой зонтик, Зиночка?

– Ветер унес, когда я в лодке с папой сидела, и еще теплую кофточку, и еще шапочку, и еще…

Тут Лукерья увидела водную гладь, услышала вой ветра и в испуге закрыла лицо руками. «Цунами, цунами», – еле слышно прошептала она.

– Три, два, один…

Лукерья открыла глаза. Долька с раскрасневшимся лицом протирала очки о край юбки.

– Всё ясно! Всё понятно, милые барышни. Я всё выяснил. Сейчас вы буквально на три минуты попали в свои предыдущие жизни.

– Ой! – испугалась Долька.

– Мне, знаете ли, гораздо проще отправить вас в прошлое и всё узнать самому, чем расспрашивать. Вас зовут Зина, – указал Прокл Проклыч на Дольку.

– Ой! – снова повторила она и глупо захихикала.

– Это сейчас, Зина, вы говорите «ой», даже, простите, двух слов связать не можете. А когда-то вы были приятным ребенком. Даже смелым! Вы не побоялись убежать одна в галантерейный магазин и с порога потребовать у продавца зонтик…

Долька неожиданно заплакала, вздрагивая боками.

– Что до вас, – повернулся он к Лукерье, – вы были рыбаком в южном море. Прекрасным юношей с ослепительным лицом и торсом… Да, печальная судьба… Вас поглотило цунами.

При слове цунами Лукерья задрожала.

– Но судьба была милостива. Цунами, наигравшись, выплюнуло вас, милочка. Забрав, впрочем, красоту… но уже в этой жизни, и подарив страх. Всё просто. Но не хочу уходить в дебри прошлых жизней – это слишком дорого стоит. Суть мне ясна! Вы обе боитесь ветра. Одна в мелком, даже ничтожном масштабе. Другая в глобальном, – он сжал ладошки. – Так вот, милые барышни! Я помогу вам! Однако… как бы это сказать, услуга требует некоторых затрат, как вы, надеюсь, понимаете.

Долька к тому времени перестала плакать, тем более на нее никто не обращал внимания. И проявила нахальство.

– Извините, – голос у нее был противный, как сухая ветка, – у меня нет денег… А раз вы их просите, значит, вы… шарлатан. Вот! И я справлюсь сама! Вот так.

Прокл Проклыч презрительно оглядел ее сапоги и апельсиновую юбку в зацепках.

– Не справитесь.

– Справлюсь! – Она попятилась к двери. – Я… ходила на курсы целительного прикосновения. Вот!

Но Прокл Проклыч уже отвернулся от нее, как от пустого звука.

– Хорошо, что эта моль ушла, – улыбнулся он Лукерье, и его теплая ладошка погладила ей руку.

Лукерья посмотрела на дверь, в которую скрылась Долька, потом в глаза Прокла Проклыча.

– Я заплачу́.

А время катилось под Новый год. Лукерья праздники не справляла, поэтому по старой привычке ей было плевать и на этот. Теперь же она, с подачи Прокла Проклыча, старалась думать иначе, удивляясь, как могла жить в таком душевном ничтожестве.

Когда за Долькой закрылась дверь, Прокл Проклыч приобнял Лукерью. Склонился к ее плечу, стал нашептывать-насвистывать.

– Милая Лукерья, нам нужно уйти из этого вертепа старости и порока. Аура моя слабеет, а материальная оболочка страдает.

И они поспешили прочь.

Пушистый снежок ложился на землю, скрывая под собой нечистоты. Серое небо и пухлая фигура Прокла Проклыча радовали глаз Лукерьи. Она не знала, куда они идут, но была готова ко всему.

Шли они, как оказалось, в кафе торгового центра. На последнем этаже сели у панорамного окна с видом на промышленные постройки и собачью площадку. Лукерья взяла кофе себе, а Проклу Проклычу сосиски в тесте и влажную салфетку.

Прокл Проклыч не стал кусать сосиску, а сунул ее в рот целиком, подталкивая пальцем. Лукерья терпеливо ждала, отпивая маленькие глотки. Каждый глоток она держала под языком, за щеками и только потом проглатывала. Кофе она пила редко, предпочитая использованный чайный пакет, и поэтому млела от удовольствия.

– Не буду я финтить с вами, Лукерья, – заявил наконец Прокл Проклыч, облизывая палец.

Лукерья сильно взбодрилась от кофе, и мысли ее были яркие, как грозовые молнии. Она пожалела, что с ней не собираются финтить, но только вначале. Потом ей это даже расхотелось из-за наружности Прокла Проклыча и его бессовестной натуры.

– Позвольте называть вас Луша. Это, знаете ли, мягче и красивее… Так вот, Луша, не буду я с вами финтить, а приступлю к делу. Не замечали ли вы, милочка, что ночи сейчас особенно темные стоят?

– Заметила, – Лукерья не понимала, к чему он клонит, – но так всегда в это время, зима ведь…

– Не спорьте, не спорьте! Время всегда разное. А не слышали вы особенных звуков? В печной трубе, например?

– В печной? Да у меня нет печки…

– Ах да! Я немного перепутал. Ха-ха! Ну тогда еще где-нибудь? Нехарактерных таких звуков.

– Слыхала! Точно! Как-то снег нехарактерно на крышу падал – стучал прям. Ветер за окном еще нехарактерно выл – норовил форточку выбить.

– Так-так! – Его заплывшие глаза довольно моргнули. – А не видели вы, Луша, что через окно смотрит кто-то?

– Ой! Что это вы такое говорите? – испугалась Лукерья.

– Милочка моя, вам придется сказать мне правду. Всю правду. Вы уже слишком далеко зашли, и назад пути нет. Не бойтесь, я рядом.

– Я даже не знаю, что и сказать. Я ведь на последнем этаже живу…

– Ну и какая же разница? В любое окно заглянуть можно. Поверьте мне. В любое.

– Да? Прямо уж и в любое?

– В любое!

Мысли продолжали носиться в голове Лукерьи. Она посмотрела на дно пустого стаканчика и оглянулась. Прокл Проклыч внимательно молчал.

– Даже не знаю… Со сна показалось, да и год уже прошел с тех пор.

– Так-так…

– Проснулась я тогда посередине ночи, темно было очень. Я даже тапки не сразу нашла. Шарила голыми ногами на ощупь, а потом и вовсе не в ту сторону занесло меня. Вместо двери к окну, пока лбом на стекло не налетела. И тут…

– Что?..

– Из окна на меня глянуло что-то. Из мрака кромешного. Я сперва на балкон напротив подумала, там под яркими лампами рассаду проращивают. Даже выругала их плохим словом…

– Так-так…

– Не балкон это был, а два круга ярких. Как будто глаза огромные…

– И что же вы, милочка, сделали?

– Шторы задернула. Подумала, что со сна не очухалась еще. Потом свет включила и выглянула опять. А там нет уж ничего. Я и забыла про это, а сейчас вспомнила. А вы думаете, не со сна это было?

– Ну что же вы, Луша, такое говорите? Со сна! Глупость и непростительная доверчивость. У меня не хватает просто сил такое слушать.

– А если не со сна, то что же тогда?

– Сила это нечистая на вас, милочка, глядела, наглядеться не могла.

– Как же так? Нечистая?!

– А чему вы удивляетесь? Сила нечистая, так же как и мы с вами, живет. Летать еще может да невидимой делаться, чтобы граждан не пугать. Я тоже, знаете ли, на кочерге летаю. Ну и что? – Развалившись на стуле, Прокл Проклыч наматывал салфетку на палец.

– Как вы просто говорите обо всем… Об этом! Я даже и не знаю…

– Вам и знать не надо, уж поверьте. Когда, говорите, глаза-то видели? Год назад?

– Да. Примерно.

– Всё сходится! Год назад – глаза, сейчас – нехарактерные звуки. Всё сходится! Под Новый год, значит, было. Хорошо.

– Кажись, так. Я, знаете, праздники не справляю…

– Вы, Луша не обижайтесь, но я сразу это понял.

– Правда?

– Когда вы в библиотечном зале сидели, у вас взгляд ненавистный был. Вы даже меня с брезгливостью оглядывали. А сами-то, извините, ни красотой, ни одеждой броской не отличаетесь.

– Это правда, – Лукерья почему-то с легкостью согласилась и в этот раз даже не подумала плохого.

– Под Новый год, значит. Это хорошо. Теперь, Луша, мне пора. Времени у нас два-три дня – точно пока не скажу, нужно с «Календарем магических действий» свериться.

– А мне что делать? Вдруг нечистая сила в окно опять заглянет?

– Идите домой, Луша. Окно занавесьте и не глядите в него. А завтра, как стемнеет, приходите на развилку дорог у старого моста. – Он кивнул Лукерье на прощание и пошел за новой сосиской.

На обратном пути Лукерья заметила Дольку. Та стояла у торгового центра, переминаясь на толстых ногах. Лицо ее, наполовину укутанное в шарф цвета картофельного мешка, лихорадочно румянилось, очки запотели.

Лукерья хотела скрыться, она почувствовала раздражение, но «Апельсиновая долька» проявила прыть. Утиной походкой она заторопилась в ее сторону.

– А я тут жду, – выдохнула она.

– Мне-то что, – не сдержалась Лукерья. Ей хотелось обругать Дольку и оскорбить.

Та опустила голову и шумно засопела.

– Ну как же это… Я тоже ветра боюсь. И соврала я насчет целительного прикосновения.

Лукерья, поразмыслив немного, решила использовать Дольку с материальной выгодой. Она нехотя улыбнулась, скособочив рот на одну сторону, и велела ей быть завтра, как стемнеет, у развилки дорог.

– Только спрячься за мост. Если Прокл Проклыч разрешит, я махну тебе рукой.

Прокл Проклыч разрешил. Он сразу догадался, что Долька вернулась. Ее юбка вместе с ногой торчала из-за бетонных опор моста. Лукерья хотела было оправдаться, но Прокл Проклыч не позволил.

– Не оправдывайтесь, милочка. Догадываюсь, что у вас не было выбора, и теперь нам придется терпеть эту мерзкую женщину.

Долька тем временем вылезла из укрытия и виновато зашмыгала носом.

– Здесь, милые барышни, перекресток дорог и мост. Про мост говорить не буду, он к делу не относится. А с перекрестком связано много легенд и историй. Каких? Знаете? – он посмотрел на Дольку.

– Есть на нем нельзя – беса проглотишь.

Прокл Проклыч смерил Дольку холодным взглядом и снисходительно кивнул.

– Зевать нельзя – в рот нечистый залетит, – приободрилась та. – Плевать еще нельзя – жизнь выплюнешь, и через его центр ходить тоже нельзя, может жизнь в худшую сторону пойти.

– Ишь разошлась, – Лукерья с отвращением оглядела Долькины бока. – У тебя уже пошла.

– Хорошо! Хорошо! Это я просто так спросил, – замахал пухлыми ладошками Прокл Проклыч, – перекресток тоже к делу не относится. Ну, начнем! Я сверился с «Календарем магических действий». Завтра, в самую глухую полночь в году, нечистая сила летает над озерами и реками и траву по берегам раскидывает. Обладатель же травы сможет плавать на лодке и ловить рыбу без невода… Но самое главное – у него будет власть над ветром! Он сможет его останавливать! Трава эта – нечуй-ветер!

Прямо за мостом был пруд, почти болото – жуткое место. Говорили, что оно проклято. За неимением рек и озер операцию решили проводить на нем. Прокл Проклыч обошел пруд, пощупал пальцами берег, осмотрел лед.

– Чудесное место! Однако, милые барышни, как честный человек, должен вам признаться. Траву эту может найти только человек, слепой от рождения.

Долька, выпучив глаза, смотрела на Прокла Проклыча. Казалось, что она отупела, до того бестолковым было ее лицо. Лукерья же понимала, что раз он привел их сюда, то есть и решение.

– Не буду вас томить, милые барышни. Ситуация не безнадежна! Глаза себе бинтом завяжете, и нечистая сила не догадается, я с ней на короткой ноге, – он подмигнул Лукерье. – Но это не всё! По берегу нужно ходить голыми ногами – траву нащупывать до покалывания в глазах. А уж как в глазах заколет, на землю бросайтесь и траву ртом хватайте. Если не утерпите и рукой схва́тите – трава силу навсегда потеряет.

Пруд же этот проклятый – всем известно, но тем лучше – вам никто не помешает.

– Как же мы траву-то увидим с завязанными глазами? – забеспокоилась Долька.

– Смешная вы, милочка. Как, по-вашему, слепой от рождения человек может траву разглядеть?

Долька засопела, жалобно улыбнулась и начала рассматривать снег под ногами.

Прокл Проклыч продолжал:

– К пруду тайными дорогами придете. Понятно?

– Здесь только одна дорога, и не тайная она вовсе, – не выдержала Лукерья.

– А нужна тайная, и для каждого своя. Иначе трава в руки не дастся.

– Как же трава… за одну ночь вырастет? – Долька снова покраснела.

– Ну что же это такое?! – Прокл Проклыч закатил глаза и раздраженно продолжил: – Трава только в эту самую темную ночь появляется. И не растет она вовсе, а нечистая сила ее раскидывает. Но это детали, милые мои, де-та-ли! И я не должен их с вами обсуждать…

На этом разговор был прекращен. Он даже отказался от важных дел, на которые должен был лететь на кочерге.

Встреча была назначена на завтрашнюю ночь, темную и ужасную. Деньги за оказанную услугу решено было положить в дупло.

Лукерья провела ночь плохо. Ей мерещилась нечистая сила в виде коллег из пошивочного цеха. Они носились на совках и вениках над ведрами с водой, разбрасывая сухие колючки. Еще ей хотелось пить, но, не зная куда идти, она натыкалась на стены и окно, из которого на нее смотрели глаза… Потом она видела море и себя в образе прекрасного юноши с обнаженным торсом…

На следующий день тайной тропой Лукерья направилась к пруду. Перед этим она недоумевала, где же ей взять тайную дорогу. Дорога к пруду была единственной. Можно было лезть вдоль кустов, росших по обочине, но суть не менялась. Наконец, когда за шторами каркнула ворона, а крышка мусорного бака противно заскрипела, Лукерья нашла выход.