Текст книги "Диктатура пролетариата"

IV. Богословие

Экономическая революция провалилась. Ее развитие с самого начала шло в ложном направлении. Но неудачи не остановили большевиков. Теперь они нацелились на воспитание правильного пролетариата с правильным мировоззрением, которое пока еще не утвердилось. Почву для формирования нового общества, по мысли большевиков, следует подготавливать, воздействуя на умы населения. Для этого до воцарения диктатуры пролетариата нужно верно распорядиться ресурсами времени и власти, чтобы воспитать и в членах партии, и во всем народе систему взглядов, «коммунистическую по духу и истине». После неудавшегося экономического эксперимента правительство обратилось к широкомасштабному общественно-педагогическому проекту. В других странах пропаганда, ведущаяся социалистами и коммунистами на заседаниях, в партийной печати, на курсах, семинарах, сосуществует с агитационной деятельностью других идеологических направлений, обладая с ней равными правами. Российские коммунисты наделили социалистическую пропаганду статусом государственной идеологии, возведя на ее фундаменте все обязательное образование с принудительной сдачей экзаменов по этой дисциплине не только в партийных школах, но и во всех образовательных учреждениях. Она занимает главенствующее положение во всех программах, и курсы по идеологии носят официальное название «политграмота», что расшифровывается как «краткий курс первоначальных политических знаний». В университетских кругах предмет в шутку называют «большевистским богословием».

На самом деле, это больше, чем просто шутка: название характеризует истинное положение дел, и оно созвучно нашей трактовке статуса большевиков и коммунистической партии в России. Коммунистическое вероучение должно почитаться как отдельная религия, и всякий имеющий право на образование должен наставляться именно в свете этой доктрины. Партийные школы стали официальными религиозными школами разного уровня, в которых религиозные наставники: аспиранты, кандидаты и доктора наук, миссионеры – все доверенные партийные лица получают углубленное богословское образование. Даже заслуженные педагоги, преподававшие еще при старом режиме, должны прослушать специально организованный для них курс и пройти обряд коммунистической конфирмации. Государство поддерживает массовое издание учебников и справочников, написанных для различных образовательных целей и уровней и призванных удовлетворить запросы любой аудитории: это и краткий карманный «катехизис» на тридцать страниц для бойцов красной армии и флота, и стостраничные учебники более крупного формата для средней ступени образования, и толстые ученые тома для студентов и преподавателей. Помимо этого, выпускаются популяризаторские издания всех сортов, которые могут служить ценным источником для коммунистического просвещения и самообразования. То, что мы имеем дело именно с государственной религией, подчеркивается фактом запрета и преследования любых форм пропаганды иных взглядов и мировоззренческих учений, не только религии в обычном понимании этого слова. Также запрещены любые печатные органы, кроме коммунистических. Как мы увидим в дальнейшем, органы цензуры и полиции следят за всей издательской деятельностью с бдительностью всевидящего – но не отличающегося остротой ума – Аргуса.

Хотя порой трудно понять, во что верит отдельный русский коммунист, несложно выяснить, какой веры от него и всего народа в целом хочет добиться официальная Россия; какое евангелие должна исповедовать страна, на каком мировоззрении она должна строить свои убеждения, какие знания и догмы должны лежать в основе ее идеологии.

«Евангелие», призванное озарять своим светом верующего и указывать ему путь, строится, как известно, на экономической и исторической философии Карла Маркса. Но вопрос заключается в том, насколько пророчества Маркса, изначально имевшие вид лишь абстрактных и расплывчатых построений, теперь, в преломлении реальной жизни и полученного опыта, обрели более ясные очертания и возможно ли, отталкиваясь от критики существующего порядка, представить конкретную картину того, что должна принести в мир диктатура пролетариата?

Давайте рассмотрим общеобразовательный учебник по политграмоте (автор А. Воробьев, издан коммунистической партией в Харькове, 1923). Из его нескольких сотен страниц солидная часть отведена заключительной части, озаглавленной «Коммунистическое общество». Вот где изложено то самое большевистское евангелие. Прочитаем текст как можно ближе к оригиналу.

«Капиталистический порядок в полной мере продемонстрировал ту анархию в сфере производства, которая породила промышленные кризисы, показав нам всю несправедливость системы частной собственности, в результате которой: общество разделилось на классы; класс собственников вытеснил класс пролетариев, что привело к возникновению безнадежных внутренних противоречий капитализма и, как следствие, к ужасным массовым убийствам.

Коммунистический строй полностью противоположен капиталистическому.

Каким образом мы можем, еще не видев коммунистического общества, представить себе, что такое коммунизм? Это возможно, потому что капитализм, следуя экономическим законам, прошел определенный путь трансформаций, и так как нам известно направление этого пути, мы можем в общих чертах представить, к чему он должен привести.

Сначала он приведет к тому, что все инструменты производства (так стоит в оригинале) перейдут в руки всего общества и частная собственность будет упразднена. Вследствие этого естественным образом исчезнет неравенство, классовое деление и само государство как чисто классовая система.

В сфере методов производства мы до сих пор могли наблюдать непрерывное развитие, несмотря на многие препятствия. При коллективизации методы производства достигнут необычайного уровня, что найдет выражение в плодотворном распоряжении неиссякаемыми природными ресурсами. А сами машины будут работать без участия человека.

Высокий технический уровень потребует высокосознательного отношения к производству, и это приведет, с одной стороны, к упразднению границ между организационным и исполнительным трудом, с другой стороны, к исчезновению границ между отдельными отраслями производства, так что рабочий не будет привязан к одному месту, а сможет свободно переходить от одной производственной сферы к другой. Кроме того, не будет анархии производства и распределения товаров. Уже последняя стадия капитализма имела своей целью формирование таких центров, которые бы осуществляли контроль как за производством, так и за распределением. При коллективизации происходит централизация производства и распределения. И когда производительность труда увеличится, на деле осуществится принцип «от каждого по способностям, каждому по потребностям.

Соперничество с природой и постижение ее тайн будет интересовать грядущее поколение так глубоко, что при его высоких навыках борьба с природой станет импульсом, движущим коммунистическое общество на пути безграничного совершенствования».

Не знаю, как другие отреагируют на содержание этих строк, но мне описанные в них картины кажутся лишь бледными бесплотными тенями, не более конкретными, чем воздушные замки большевизма, о которых уже было упомянуто в этой работе.

* * *

Теперь обратимся к мировоззрению и жизненной философии. В дальнейших главах мы вернемся к сути тех научных и практических знаний, которые лежат в основе мировоззрения. Они заслуживают более тщательного рассмотрения. Содержание дисциплин, входящих в коммунистическое «богословие» (речь идет о более-менее продвинутом этапе обучения) можно условно разделить на три основных блока, которые невольно хочется сравнить с тремя главными ветвями знакомого нам всем со школы курса по основам религии. Первый блок посвящен космогонии и рассказывает об эволюционном учении и месте человека во Вселенной согласно этому учению – здесь можно вспомнить первую часть курса по библейской истории. Второй блок содержит сведения по социологии и экономике для исторического подхода к анализу и объяснению социалистических (коммунистических) экономических и общественных понятий – здесь можно увидеть связь с богословскими толкованиями. Третий тематический блок излагает историю социализма до настоящего момента, которая охватывает Интернационалы, русскую революцию, большевистский переворот, диктатуру пролетариата и конституцию советского государства – можно провести несколько натянутую, но логичную параллель с заключительным разделом библейской истории и курсом по истории церкви.

Многие составляющие коммунистической просветительской программы могли бы вписаться в любую другую общеобразовательную систему. Они принесли бы пользу при правильном подходе к преподаванию. Но при той насильственной, не допускающей критики, скудно аргументированной и однобокой форме фанатической пропаганды, которую система приобрела при диктатуре пролетариата, над учебными курсами смеются как иностранцы, так и сами русские.

Базовые курсы, дающие минимум необходимых знаний, сводятся к заучиванию пустых лозунгов, бесцельной зубрежке пустых и, во всяком случае для постороннего, абсурдных догм. Наглядным примером является уже упоминавшийся краткий справочник для бойцов красной армии и флота, написанный, подобно катехизису, в вопросно-ответной форме. Нам всем хорошо известно, в какой священный трепет повергает коммуниста одно имя Маркса. В справочнике под номером 62 значится: «Карл Маркс – величайший наставник и предводитель рабочего класса». Процитируем статью дословно:

«Все коммунисты страны признают своим учителем и основоположником социалистической борьбы рабочего класса великого ученого Карла Маркса.

Карл Маркс родился в 1818, умер в 1883.

В написанном Карлом Марксом воззвании к трудящимся всего мира, «Коммунистическом манифесте», он впервые в 1848 году высказал лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» и заявил, что «освобождение пролетариата должно быть делом рук самого пролетариата».

Вот этим до неприличия сжатым определением, предназначенным для зазубривания, и исчерпывается информация о Марксе. О божественном ореоле вокруг имени Маркса свидетельствует выделение особым шрифтом некоторых фрагментов текста. Честно говоря, мы привыкли считать его заслуги более великими, чем о них отзывается справочник!

Примером категорических суждений этого учебника о мировой истории является следующее утверждение (72):

«Духовенство и церковь всегда были основой господства класса собственников и инструментом подавления народных масс». Пожалуй, это заявление вполне в духе этого учебника, в список литературы которого, помимо источников «для углубления и закрепления достигнутых знаний по основам политики», включен, например, роман Джека Лондона «Железная пята».

Не нужно лишний раз говорить, что для более высоких ступеней обучения разработаны программы и лекционные курсы совсем другого уровня. Есть искушение представить и их в виде подборки тезисов как дополнение к вариациям на одну и ту же, на самом деле очень примитивную тему коммунистической пропаганды, но такой необходимости нет, ведь и на родине такого добра хватает.

* * *

Характерной особенностью, тесно связанной с агрессивной пропагандой и активным общественным воспитанием, особенностью, которую необходимо учитывать для понимания атмосферы современной России, является то, что я бы назвал диалектикой. Невозможно подвести это явление под единую формулу. Оно имеет различные функции: разъяснение, защита, нападение; различные формы: дидактика, агитация или апология. Это явление представляет важное звено в ежедневной духовной борьбе, образуя подобие живого моста между научным марксизмом, т. е. догмами коммунистического вероучения, и событиями реальной жизни, пытаясь представить последние в правильной интерпретации. Легче всего прочувствовать и уловить диалектику в судебной сфере, но и в других областях жизни мы находим яркие ее проявления. Лучше всего проиллюстрировать этот феномен примерами из личного опыта. Возьмем, например, мой визит в Институт красной профессуры в Москве, во время которого я завел знакомство с несколькими преподавателями. Я всегда с крайней приязнью буду вспоминать милейшего молодого профессора философии, прекрасно образованного, на редкость эрудированного – и до мозга костей преданного коммунистической идее. Но также я всегда буду помнить особый тон нашей беседы. Профессор с интересом расспрашивал о Норвегии, положении дел и настроениях в стране до и после войны. Я постарался дать как можно более подробный ответ, и каждое новое сведение молодой человек сопровождал моральным выводом, адресованным восхищенным коллегам и частично мне: «эта ситуация ярко отражает господство экономических интересов»; «здесь можно без сомнения говорить о влиянии меркантилизма»; «вот несомненное свидетельство гегемонии денежных отношений»… Рассказывая о философских течениях, я выразил мнение, что в вряд ли можно говорить о господстве чистого материализма в Норвегии, а наоборот, среди молодежи наблюдается склонность к идеализму и духовным исканиям. На это незамедлительно последовал снисходительный ответ, что «именно такие настроения и свидетельствуют о распаде буржуазного общества»…

Особенно активный мой протест непроизвольно вызвало «материалистическое» толкование симпатий норвежцев к другим европейским странам, будь то Англия, Германия или Франция. Мне пришлось задать собеседнику прямой вопрос, каким образом он бы привязал мои личные симпатии к Франции к соображениям чистого расчета. При этом я не преминул извиниться за буржуазную отсталость большинства норвежцев, для которых еще имели значение такие понятия, как свобода и чувство собственного достоинства, и которые, не ища для себя ни малейшей выгоды, могли строить свои предпочтения на чисто духовной основе. Ответ был расплывчатым, но было ясно, что молодой профессор почувствовал глубокое сострадание к невежественному иностранцу, не осененному светом марксизма.

Приведенный мною эпизод является типичным для современной российской действительности, где коммунизм, как идефикс, захватил души и умы, и эта одержимость ищет выход, внешнее выражение. Беседы с такими людьми, как мой пламенный юный друг из Института красной профессуры, невольно наталкивают на религиозные параллели. Ревностного коммуниста можно сравнить с миссионером: пребывая в духовной экзальтации, он принимает любое бытовое событие за свидетельство истинности и святости его божества и использует этот знак свыше для наставления, просвещения и обращения неверных и для укрепления и воодушевления братьев по вере.

Диалектика проявляется также в форме кричащих циничных лозунгов, направленных против нежелательной критики. Постороннему остается лишь недоумевать и негодовать, выслушивая лживые заявления о «классовой справедливости» – да, так это называется, – хотя, как известно, закон и суд являются пешками в руках правительства. Sic volo, stat pro ratione voluntas.[61]61
  Так я хочу, пусть доводом будет моя воля (лат.).


[Закрыть]

Итак, для поддержания диалектики не нужно ни провокаций, ни свободного мыслеизъявления – диалектической является самая суть советской действительности. Частично «лозунговая диалектика» объясняется отсутствием независимой прессы. Но устную традицию диалектики можно также объяснить одержимостью теорией и догмами коммунизма: солдаты идеологического фронта постоянно держат наготове оружие пламенной аргументации, чтобы мгновенно отразить любую явную или, чаще, тайную атаку врага…

Совершенно ясно, что эта диалектика, эти неустанные, донимающие всех и вся идейные нападки коммунистов, произвели свой эффект даже за пределами большевистской секты. Если в более независимых и цельных натурах боевые маневры коммунистов только разжигают дух протеста, то в умах менее сильных и стойких они могут посеять сомнение, подавив доводы рассудка и волю к сопротивлению. К этому следует добавить фактор духовной изоляции: народ не имеет полной картины положения дел в Европе, лишь искаженные партийной цензурой факты, на которых ему и приходится строить свои суждения о происходящем за рубежом. Мы, например, можем сколько угодно в разговоре указывать на ужасающие преступления большевистской системы судопроизводства, совершаемые под эгидой классовой борьбы. Не стоит при этом удивляться бесстрастным, как будто затверженным ответным репликам не только коммунистов, но и людей старшего поколения, от которых можно было бы ожидать более резкий ответ, чем: «А где лучше? Разве не то же происходит в Ирландии, где недавно англичане приговорили шестьдесят пять ирландцев к расстрелу?» Или: «Такое было и будет твориться во всем мире, пока существует классовый суд…» Мало наглядных фактов – требуются тщательнейшим образом выстроенные аргументы, чтобы вывести обсуждение на более высокий уровень и заставить собеседника признать несостоятельность коммунистической диалектики и разницу, например, между событиями в Ирландии, какими бы пугающими они ни были, и массовыми человеческими жертвами, положенными большевиками на алтарь классовой борьбы.

Для создания полной картины не следует ограничиваться только большевизмом. Критика и скепсис, взращенные еще на почве старого правительства, и жестокость охватившей всю Европу кровавой войны не могли не перевернуть взгляды на справедливость и закон даже интеллигентнейшего россиянина, сделав его особенно восприимчивым к таким «диалектическим» выражениям. Также нельзя забывать, что социалистические догмы еще до войны и революции были распространены в образованных русских кругах, возможно, даже шире, чем в какой-либо другой стране. Все это подготовило основу для дальнейших событий. Ясно то, что эпидемия диалектики с ее трафаретными лозунгами (эпизоды из моего личного опыта являются наглядными тому примерами), вышла далеко за пределы коммунистических кругов. Эта диалектика, выступая наряду с образовательной системой как ценный миссионерский инструмент коммунистов, является характерной чертой облика России при диктатуре пролетариата.

V. Закон и произвол

Как мы помним, одной из черт прошлой России являлось то, что писаные законы и правила слишком часто отступали перед личным произволом. Дело не только в полицейских административных предписаниях, служивших основой для разгула своеволия, вредящего общественному развитию, не только в том, что власти в крупных регионах страны находились в чрезмерной зависимости от воззрений, нравов и прихотей какого-нибудь сатрапа-чиновника, и поэтому были вынуждены балансировать, словно маятник, между крайне различными политическими системами. В юридической сфере российского государства личный произвол отдельного должностного лица мог также проявиться самым возмутительным для западноевропейских устоев образом. Наряду с упрямым формализмом и поклонением букве закона часто один и тот же чиновник, в зависимости от обстоятельств, мог демонстрировать уступчивый конформизм. Если на пути вставал закон, то необходимо было подключить влиятельные связи, и тогда дело подлаживали под закон или наоборот, или же находили окольные пути. Русская народная поговорка «дан закон, чтобы его обходить» показывает, насколько ясно сам народ сознавал эту черту своего общества, чьи законы изначально выражали не постановления выбранных народом органов, а волеизъявление отдельного лица или группы власть предержащих.

В том, что эта особенность являлась неприглядной стороной российской жизни, у европейца не может быть и тени сомнения. Разумеется, законы и юридические постановления – явления очень тонкие, и любое сознательное общество оставляет за властью оправданное право отклониться от них в тех случаях, где формализм был бы неприемлем. Но в России во многих сферах жизни исключения имеют чересчур хамелеонский вид. Неуважение к закону быстро вылилось в недостаточное чувство долга. Хорошим связям нашли дурное применение: наименее нравственных стражей порядка можно было разным образом купить. Даже если не принимать во внимание суровые злоупотребления, родственные и дружеские связи вкупе с непочитанием ценности закона вели к фаворитизму и нечестности с одной стороны и, как следствие, несправедливости и ожесточению с другой.

Тем не менее никто из наблюдавших за русской жизнью в течение последних десятилетий перед революцией не имел сомнений в том, что ситуация быстро улучшалась, приближаясь к уровню средней цивилизованной страны. В крупных сферах административной власти и жизни общества произвол был побежден. Буржуазная Россия в скорейшем времени должна была достигнуть вышеупомянутого уровня, осознав, что благо страны и отдельного ее жителя неразделимы.

Как же обстоят дела в современной России?

Никогда за свою печальную историю, даже в самые темные времена средневекового абсолютизма, русский народ еще не был так беззащитен перед беззаконием, так зависим от личных желаний, прихотей и произвола любого чиновника, облеченного хоть самой малой властью. Большевики не просто вернулись к полицейскому государству, чьи «административные постановления» дадут фору царскому режиму и чья эффективность возросла благодаря работе коммунистических шпионов и осведомителей, но и сам народ теперь категорически зависит от личного одобрения и рекомендаций членов коммунистической секты в ряде важнейших каждодневных вопросов, таких, как поступление в образовательные учреждения.

Плохо отлаженная работа административного механизма, спровоцированная еще более серьезным, чем раньше, отсутствием образования, знаний и опыта у занимающих руководящие посты сотрудников, а также крайне слабая связь между центральным управлением и местными конторами, делают власть местных бюрократов и большевистских сатрапов безграничной. Внимание сразу привлекает тот факт, что законные постановления и принципы управления, принятые в областных центрах, вовсе не обязательно действуют по всему государству. Все зависит от того, в практике ли местных властей следовать законам и предписаниям. Но в общей смуте, в хаосе безоглядного составления все новых проектов, в отчаянном стремлении к экспериментированию, множащем неразбериху реформистских идей, в центральных районах решение повседневных вопросов, как больших так и малых, все меньше зависит от законов и правил, которые, возможно, еще не кодифицированы и даже не подготовлены, и больше опирается на личный произвол – иногда маленькой партийной ячейки, иногда и самого влиятельного партийного олигарха.

Этот близкий к диктатуре режим, столь мало отвечающий нашим общественным понятиям, и, конечно, со временем явящий свою невозможность, в данных условиях не кажется абсолютным злом. Знающий техническую сторону дела или просто деятельный и волевой человек может, оказавшись на правильном месте, использовать свое независимое положение для общего блага, чтобы время от времени быстро и качественно наводить порядок среди этой косной распущенности, пока она не прекратится. Мы также видим проявления добрых черт в отношениях между людьми. Не принимая во внимание некоторых отдельных лиц, русские коммунисты, как и большинство населения, обладают здоровой, естественной человечностью, и поэтому могут отступить от теории, столкнувшись не с абстрактным классом, а с конкретным человеком. Они, как и, наверное, большинство русских, являются тем самым противоположностью известной героине Достоевского госпоже Хохлаковой[62]62
  Ф. Достоевский. Братья Карамазовы.


[Закрыть], которая страдает от истеричной любви к человечеству, но эта любовь сильна только на расстоянии – к отдельно взятым людям Хохлакова испытывает отвращение. В повседневной жизни многие коммунисты отступают от своего немилосердного учения, фантазерских доктрин и жестокой классовой ненависти, когда на кону благополучие отдельного человека. Среди коммунистов есть и такие, кто особенно любим и почитаем окружающими за доброту и благородство по отношению к инакомыслящим. Это выражается в заявлении народа, что, мол, «он / она коммунист, но человек хороший», или чаще, что «нет, он / она не коммунист». Большинство главных большевиков, таких как Ленин и Луначарский, принадлежат к тем интеллектуальным кругам, которые составили новый высший класс; личное знакомство и расположение власть предержащих спасло многих интеллигентов, чьи опасные «буржуазные инстинкты» подверглись бы при другом стечении обстоятельств гонениям и истреблению. Я встретил многих старых знакомых, живущих среди всеобщей нищеты в очень достойных условиях только потому, что один из «великих» удостоил их своей милости.

Где нет места добрым побуждениям, там могут подействовать боязнь осуждения других государств или чисто практические соображения, смягчив жестокое следование доктрине личным вмешательством. Если партийные вожди нуждаются в таланте и опыте определенного эмигрировавшего специалиста, его могут пригласить на родину, дав ему личную гарантию безопасности, и, несмотря на всю его «контрреволюционную» деятельность, предложить самый ответственный пост, разумеется, не предавая дело огласке. Среди находящихся под особой протекцией властей упоминается некий министр из бывшего оппозиционного правительства, теперь понадобившийся большевикам как грамотный экономист – говорят, ему были даны гарантии неприкосновенности всеми членами правительства и самим ГПУ. Нередко происходит и так: один правительственный отдел приговаривает обвиняемого к высшей мере, к смерти, но пока тот ждет казни – а в таких ситуациях дело доводят до крайней точки, как с Достоевским, уже стоявшим на эшафоте (возможно, это нужно для полного психологического подчинения жертвы, неясно лишь, с какой целью), – приговоренному в один прекрасный день сообщает уже другой правительственный отдел, что такое-то влиятельное лицо им интересуется, такому-то департаменту требуется его опыт, и поэтому его дело исчезает из судебных анналов. Я лично знаю прошедших через это людей. Другим не так везет: их расстреливают, или же ради спасения жизни им приходится согласиться на службу в качестве полицейских осведомителей.

Но личное расположение – это лишь одна сторона режима. Другая именуется своеволием в самом дурном смысле слова. Разница между этими двумя понятиями у правящей секты пугающе мала. Нередко один и тот же человек непостижимым образом совмещает в себе эти две противоположности, особенно часто это проявляется у руководителей высшего звена, несущих наибольшую ответственность. Можно увидеть в этом отражение нрава Ивана Грозного и Петра Великого.

В России я встретил одного выходца из Скандинавии, который мог бы поведать миру много невероятного и странного о происходящем в охваченной революцией и диктатурой стране. Он жил в России все это время, движимый, скорее всего, жаждой приключений, занимался разными профессиями. Он сидел в тюрьме, его водили на расстрел, но всегда находились спасители и доброжелатели среди властей. Должно быть, он выполнял для них особые поручения, в частности, для одного олигарха с известным всему миру именем. Тот, в знак особого расположения предоставил скандинаву в полное владение прекрасный загородный особняк в районе, где все остальные дома национализированы – или муниципализированы – и отданы под детские дачи и санатории. Но именно этот человек, облагодетельствованный советской властью, дал мне особенно остро осознать «цинизм», по его выражению, проступающий в поступках олигархов – таких как Зиновьев, Бухарин и другие. «Представьте, будто у Вас друг сидит в тюрьме, и Вы, зная о надвигающейся опасности, пытаетесь спасти его, лично замолвив за него слово. И ведь может случиться так, что тот, с которым Вы разговариваете, тут же выпустит Вашего друга – и так же легко он может, наоборот, приказать немедленно его расстрелять».

Эта же черта подтвердилась в моем личном опыте соприкосновения с господствующей олигархией.

При виде этого у простого человека невольно вырывается вопрос: и где же проходит черта между психической нормальностью и безумием?

* * *

С одной стороны, мы видим декреты, регулирования, законы, принятые без опоры на зрелый опыт, должную аргументацию и жизненные реалии, а потому часто непоследовательные, меняющиеся в зависимости от прихоти законников. С другой стороны, в сфере практического применения законов местами наблюдается доктринерский бюрократический формализм, местами – чистый произвол, причем оба далеки от здравого смысла. Все это складывается в анархическую картину. Приведу небольшой пример из повседневности. Представители закона, по-видимому, мудрые, издали декрет о том, что, в качестве исключения из общего правила, нельзя выселять профессоров из их жилья, кроме крайних случаев, когда властям требуется именно это помещение. Но как раз в день опубликования декрета власти одного провинциального городка, где работает мой друг-профессор, постановили, что он должен передать свой дом государству, включая роскошную библиотеку, на которую он потратил все свои сбережения. Мой коллега никогда не хотел связываться с политикой, отказался стать членом муниципального правления, как при «белых», так и при «красных», которые поочередно захватывали власть в тех местах. Он всегда жил и продолжает жить только наукой. Поэтому произошедшее не может быть политическим наказанием, скорее, наоборот, актом мести, как считает сам друг.

Выселению предшествовал десятидневный арест с особо жёсткими допросами на грани пытки, иногда всю ночь напролет, как это часто бывает при диктатуре пролетариата. Целью было найти доказательства вины по политической статье. Все-таки пришлось признать его невиновным по всем пунктам – но кто-то, должно быть, затаил на профессора злобу и отдал приказ на изъятие дома, как рассказывает мой друг. Только что утвержденный декрет не помог именно этому профессору. Затем мой отчаявшийся друг попытался хотя бы вернуть доступ в библиотеку для работы. Он пошел к одному из руководителей, и тот с пониманием отнесся к просьбе заслуженного ученого, члена Академии Наук: пообещал ему новое приличное жилье, а также то, что библиотеку перевезут по частям в течение семи дней, пока будут улаживаться дела с переездом. Однако красочные обещания остались висеть в воздухе – вмешался личный произвол другого руководителя. Дом, полученный профессором, оказался в буквальном смысле не пригодным для жилья, а библиотечные книги погрузили в багажник и за пару часов перетаскали и вывалили грудой в университетский вестибюль, где они беспомощно лежали в грязи месяцами. При этом принадлежавшую другу мебель – стулья, даже письменный стол – не вернули, попридержав вещи для «еврейского детского приюта», который непременно нужно было учредить именно в доме профессора… В этих условиях, лишившись дома, в убожестве и нищете, отрезанный от привычных рабочих инструментов, мой друг все равно смог заниматься исследованиями, найти утешение в науке, написать прекрасный ученый труд. Обычные слова похвалы здесь будут неуместны.