Текст книги "Диктатура пролетариата"

И эта жизнь улиц, особенно московских, точно отражает вектор развития общественного быта при большевизме.

Радостно наблюдать, как к населению возвращаются бодрость и оптимизм – разумеется, на улицах много несчастных инвалидов и попрошаек, но, как и в старые дни, там весело играют дети. Насколько можно судить, населению удалось быстро преодолеть последствия войны и лишений благодаря простой живучести – и за счет принесения слабых и старых на алтарь естественного отбора. Дореволюционные блеск и роскошь испарились. Уровень жизни всех слоев населения нивелировался. «Аристократы», будь то знать или купечество, исчезли вместе с помпезными каретами, великолепными орловскими рысаками, солидными кучерами, шикарными авто. Теперь можно встретить лишь аристократов в лице Троцкого или другого вождя, пролетающего мимо на правительственной машине, чаще в сопровождении военного кортежа. Элегантность костюма и чисто внешняя опрятность, как правило, выдают иностранца. Даже представительницы прекрасного пола одеты в высшей степени скромно, если не бедно; редко-редко глаз цепляет наряд, преодолевший рамки нищеты.

Общее впечатление однообразия усиливается тем, что привычные яркие оттенки вышли из обихода. Знаменитая кумачовая рубаха прекратила существование; остатки пестрой крестьянской одежды полностью вытеснены из городской картины. Теперь редко увидишь просторное облачение белого духовенства, которое летом бывало самых радужных тонов, – очевидно, требуется мужество, чтобы носить его без крайней надобности. Исчезло и живое разнообразие униформ – военных, гражданских, служебных, студенческих, гимназических; разве что то тут, то там на глаза может попасться чиновничий картуз. Костюм западноевропейского образца с его убогим однообразием выдворил все остальное. Хоть как– то разбавляют общую картину красноармейцы, одетые в грубые серо-коричневые шинели, доходящие почти до пят, и странного вида суконный головной убор, напоминающий по форме стальной шлем средневековых княжеских дружинников[60]60
  Автор имеет в виду буденовку.


[Закрыть].

Но чем дольше наблюдаешь и слушаешь, тем ярче среди однообразия проступают дореволюционные городские типажи, сменившие лишь внешний облик. Как и прежде, по московским закоулкам раздается скрипучий голос старьевщика, волжского татарина, предлагающий купить подержанные вещи. Улицы старого царского города как никогда кишат нищетой – как профессиональными попрошайками, так и истинно нуждающимися, – причем ни тех, ни других нельзя упрекнуть за излишнюю навязчивость. Снова появились мороженщики с ведерками буржуазного лакомства на головах, сулящего усладу в жаркий летний день. Как и раньше, на улицах и в подворотнях разместились прилавки продавцов старой книги и других мелких торговцев. Повсюду снуют разносчики с коробами фруктов, зелени и разнообразнейшей выпечки – дети торгуют наряду со взрослыми – и никакие коммунистические органы защиты прав ребенка более не собираются что-то с этим делать. Что касается товаров, привычные продукты питания продаются, как раньше. Изысканные деликатесы можно купить в первоклассных государственных магазинах, где они содержатся в чистоте и порядке, в то время как повседневные продукты, такие как хлеб и мясо, открыто лежат на уличных прилавках все в такой же несусветной антисанитарии, как и прежде. По-видимому, новая власть благополучно оставила планы на ужесточение гигиенических стандартов, не справившись с требованиями серой повседневности. Народ так и продолжает ездить на извозчиках, и, как и в былые времена, в извозчики приходится идти чистеньким паренькам, которых в менее коммунистических странах направили бы прямиком на школьную скамью, а не на козлы. Автомобили, как только дорога позволяет, разгоняются с поистине русским размахом, подвергая себя самой реальной опасности, – и ни один коммунистический страж порядка особенно не возражает против такого лихачества, угрожающего жизни окружающих.

В повседневной жизни снова заметны старые добрые черты русской культуры (или бескультурья), набирающие силу после недавней бури. Старые формы культуры пустили свои пульсирующие токи по венам новой жизни, отметая в сторону все доктрины и реформы.

* * *

Несмотря на это, большевизм еще не прекратил свою активность, не перешел на оборонительную позицию. Русский коммунизм все еще агрессивен, он все еще борется за безраздельную власть над обществом. Просто теперь основные атаки проводятся по другим фронтам, они направлены на другие сферы жизни, чем раньше.

В следующих главах я постараюсь как можно полнее осветить именно эту вторую фазу большевистского общественного эксперимента: ее идеологическую базу, внешние проявления, а также ее субъективное и объективное восприятие как русскими, так и сторонним наблюдателем.

II. Метаморфоза. Политическая секта

Как же все-таки лучше охарактеризовать положение большевиков в российском обществе? Или, чтобы избежать несправедливо узкой постановки вопроса, какова идейная основа большевистского общественного эксперимента и чего достигли большевики, пытаясь претворить свою идею в жизнь?

Быть может, многие посчитают – после того ужаса, насилия и разрушения, свидетелем которых стал весь мир, – что российские большевики не заслуживают такой чести. Я считаю иначе. Совершенно невозможно сформировать какое бы то ни было ясное понимание событий в России без анализа идеологической основы большевизма.

Идеологическую базу большевизма, как каждому известно, нужно искать в социализме. Но этим она не ограничивается. Заранее прошу прощения за дилетантски топорные обобщения в выделении тех принципов социализма, которые, насколько я могу судить, являются основой деятельности большевиков с момента их появления в революционном движении и по сей день.

Социализм как идейное и общественное учение несет черты тех течений, которые определяли духовную жизнь девятнадцатого века в целом. У него был романтический этап, когда социализм все еще пытался связать свою доктрину с древним религиозным мироощущением. С середины века он нес отпечаток направлений, сменивших романтизм, – позитивизма и критического реализма. Связь между человеком и Богом была разорвана окончательно: человек сам, полагаясь на собственные духовные и моральные силы, должен был построить Царствие Божие на земле. Этот тезис сделал социализм самостоятельной религией. «Социализм, бесспорно, является одной из форм той «религии человечества», которая рождается сейчас» (Котляревский). Несмотря на внутренние разногласия, касающиеся способов перехода к социалистическому обществу и его устройства, разнообразные социалистические партии образуют единое мощное историческое движение. Главная культурная заслуга социализма состоит в том, что он первым из всех общественных течений девятнадцатого века осознанно заговорил о социальной несправедливости, укоренившейся в мировой цивилизации.

С отходом от романтического идеализма социализм равным образом отбросил веру в мирные реформы. Его девизом стало «учение об эволюции». Как и в любой форме жизни, явленной нам природой, для общественного развития также необходима борьба, борьба за существование, естественный отбор. «Классовая борьба» была возведена в статус основополагающего принципа истории: ее перестали считать созданной человеком абстракцией, а приняли как результат научных исследований, как священный закон природы. В новом мире нет места ни религиозному моралисту, ни мечтателю-философу – расчеты должны строиться на физической силе и мощи. Временно, до победного утверждения нового общественного устройства. Здесь снова всплывает элемент религии в социализме, а именно «вера»: когда новый общественный порядок будет достигнут, человек станет другим, лучшим.

Но пока победа не одержана, все силы должны быть сосредоточены на борьбе. Нельзя прекращать истребление старого порядка, нельзя останавливаться даже перед духовными ценностями.

Чем слабее связь человека с Богом, тем крепче нравственные связи между людьми. Ради блага «коллектива», будь то государство или общность людей, нужно жертвовать интересами отдельной личности. Новые принципы воспитания сделают жертвование собственными интересами моральной потребностью; но пока этого не произойдет, жертвы нужно требовать. Ради укрепления моральных связей между людьми социалистическое движение готово «временно» пожертвовать свободой личности, «временно» заглушить даже братские чувства, разжигая классовую борьбу и призывая к ней, – пока наконец, не будет достигнуто такое равенство между людьми, при котором их нравственные чувства не будут ущемляться.

Этого равенства, как считают социалисты, можно достичь земными путями – путем применения силы, и, если необходимо, применением жестокости и насилия. И снова здесь примешивается компонент «веры» – веры в человека как венец природы и Вселенной, веры в то, что он, как только будут удовлетворены требования социальной справедливости, переплавит вражду, месть, зависть, ненависть, физическое насилие в самое гуманное, самое великодушное отношение к ближнему. Здесь вера в человека, постулат о его способности изменять природу переплелись со странной, также почти религиозной, верой в форму: в человеке произойдет великая перемена, как только форма и устройство общества станут такими, что общество более не будет нести ответственности за физические страдания или духовное притеснение его членов.

Чтобы рассматривать российскую коммунистическую доктрину под правильным углом, помимо этих простых и легко выделяемых общих черт социалистических идей, несущих отпечаток позитивистского реалистического мировосприятия, следует акцентировать внимание на нескольких основных пунктах учения Карла Маркса. Ведь российский коммунизм, насколько я понимаю, в целом всегда стремился строить свою концепцию как можно ближе к ранним взглядам Маркса. С этим связан и старый, в наше время даже устаревший, принцип официального научного «мировоззрения» российского коммунизма, к которому мы обратимся в другом контексте. Следует вспомнить среди утверждений Маркса, что освобождение рабочего класса должно быть завоевано исключительно «руками самих рабочих» – двигателем революции должна стать волна рабочих масс, а революционная борьба должна протекать таким образом, что пролетариат сам захватит власть и установит «диктатуру пролетариата». Выдвинув эти требования, Маркс отделил свое учение от множества других социалистических доктрин своего времени.

* * *

Вне всяких сомнений, среди вождей большевиков, в то время, когда эта маленькая партия получила в России власть, было много, даже, пожалуй, большинство, преданных и пламенных приверженцев вышеописанных социалистических идеалов и марксистских догм. Исходя из этих принципов, мы можем понять, как убежденный большевик видел себя и свою миссию, которая вела его к претворению социалистической программы в жизнь. Я хочу выразить особую благодарность Вересаеву, который, находясь в тесном контакте с большевиками в силу родственных и идейных связей, предоставил мне ряд ценных разъяснений.

Как известно, не большевики начали русскую революцию: в соответствии со своей доктриной, они проложили себе путь, следуя за движением масс. Мы помним, как всплеск отчаяния и гнева, вызванный безволием старого правительства, уничтожил царский режим весной 1917 года, как революционное освобождение отозвалось волной ликования во всех свободномыслящих кругах России и Европы; но мы также помним, что ни один из предводителей «буржуазной» революции не обладал проницательностью, влиянием и силой воли, чтобы остановить все продолжающееся разложение общества, а также установить политический курс на объединение и возрождение страны. Погрязнувших в безвольной истерической болтовне, постоянно сменяющих друг друга «правителей» несло в хаотическом потоке, а куда – никто не знал. Даже этой весной я заметил, что русские в России, вне зависимости от точки зрения на происходящее, единодушно разочарованы и возмущены безынициативностью Керенского и Чернова, играющих в анархизм. Слухи об их возможном возвращении были восприняты злобными насмешками: народ заявил, что с ними покончено и им не поздоровится, если они только осмелятся показаться в стране.

На этом фоне попытки предводителей большевиков вмешаться в непрекращающееся брожение масс – сперва неудачные, но осенью 1917 года увенчавшиеся успехом, – начали восприниматься как более реалистичная и действенная альтернатива. В разъединенной стране наконец появилась группа людей с по-настоящему положительными призывами к действию и хотя бы частично ясными идеями о том, как устранить хаос и попытаться построить страну заново, в то же самое время эти люди обладали достаточной волей для достижения целей – во что бы то ни стало, без колебаний и угрызений совести.

Большевики вовсе не были группой заговорщиков, желавших захватить власть в личных целях. Их стремлением было перестроить общественную жизнь; при этом не разноклассовые политические силы, а именно сам пролетариат, движимый своим «инстинктом», должен подарить нам этот новый лучший мир. Переустройство общества сможет произойти при «диктатуре пролетариата».

Идейные вожди большевизма, захватившие власть с верой в свои общественные взгляды, видели себя скорее «повивальными бабками» при рождении пролетариата, которые должны всеми возможными способами и без оглядки на моральные принципы помочь ему и таким образом всему новому общественному порядку появиться на свет.

В связи с вышесказанным, Вересаев, очевидно, полагал, что роль большевиков в русской революции была гораздо менее активной, чем принято считать на западе. Они скорее «следовали течению», чем пролагали дорогу. «Возьмем, например, армию, – говорит он. – Не было отдано приказа уничтожать офицеров, но пролетариат воспринял эти и другие разрушительные импульсы как призывы к действию и стал следовать им. Но затем опыт показал, что без армии начинается разруха, и тогда лидеры стали постепенно брать контроль в свои руки и, надо отметить, сделали из тех же самых солдат так называемую новую армию». Нетрудно проследить похожее развитие событий во многих общественных сферах. Адвокат Пунтервольд после визита к Ленину дал точную характеристику политической ситуации, сказав, что большевики «взяли правый курс».

Основополагающим идеологическим принципом оставался все-таки образ большевиков как «повивальных баб» и зачинателей дела пролетариата. Эта иллюзия жила достаточно долго, и даже сейчас какая-нибудь наивная душа верит в эту идею, все еще реющую, как истрепанный выцветший флаг, над воздушным замком большевизма.

В «Программе Российской коммунистической партии (большевиков)», изданной в марте 1919 года, мы видим следующие помпезные строки, касающиеся например, судебной системы: «Отменив законы свергнутых правительств, Советская власть поручила выбираемым Советами судьям осуществлять волю пролетариата, применяя его декреты…»

Действительность уже давно перевернула все это с ног на голову. Широкие слои населения России действительно составляет пролетариат, но каждый, даже самый ревностный большевик-идеалист, знает, что они не являются тем пролетариатом, который бы обладал собственной волей и законами. И сейчас, и до революции они, за малым исключением, были политически аморфным элементом, едва ли задумывающимся об общественных процессах или способным их постигнуть. Эти люди – не что иное, как желатин для большевистской политической кухни, материал для упражнений в марксистских теориях и – марксистском обмане, проходящих под эгидой коммунистического государства. И судьи, «избранные Советами», как и вся советская система, руководствуются вовсе не волей и декретами пролетариата, а целями защитников неограниченной власти – большевистской верхушки и ее функционеров.

«Повивальные бабки» не ослабят хватку, несмотря на все негативные последствия. Бедная Русь-матушка может поколениями мучиться в родовых схватках, пока выходящий пролетариат не увидит свет. Тиранический институт пыток так и сохранит за собой название «диктатуры пролетариата», а за этой вывеской найдется пристанище для разнообразнейших элементов – теоретиков-доктринеров и безнравственных авантюристов, убежденных коммунистов с ясными и гуманными взглядами и хладнокровных педантов, жестоких властолюбцев и игроков от коммунизма, ищущих наживы; русских и иностранцев. Поэзия диктатуры обернулась прозой абсолютизма, к которому едва ли можно добавить эпитет «просвещенный», – с беспорядочной, неумелой, полуанархистской властью, которую на время, на фоне скудных социальных условий, может удержать циничная тирания.

То, что именуется «пролетариатом» (до тех пор, пока он служит для прикрытия большевистских теорий и экспериментов), превращается в «массы», как только появляется вероятность, что этот класс может подвергнуться влиянию чужих учений и принципов.

«Использование религиозных предрассудков масс с целью свержения рабоче-крестьянской власти или для возбуждения к сопротивлению ее законам и постановлениям…» наказуемо (Уголовный Кодекс, ст. 119).

* * *

Любой из наблюдавших «диктатуру пролетариата» в действии в скором времени убеждается, что ничто подобное невозможно в западных странах. Даже самый наивный коммунист должен осознать это.

Неизбежен вопрос: быть может, старый российский режим, к методам которого, по иронии судьбы, вынуждены прибегать даже большевики, – это единственная подходящая для России форма правления?

Многое в правительственной системе большевиков напоминает, можно сказать, фактически представляет собой царский режим самых темных времен, даже в его еще более отталкивающей и косной форме. Сюда относится и жесткое ограничение личностных прав и свобод, и власть чиновников принимать «административные» решения, то есть, без закона и суда, и полная зависимость людей от своеволия власть имущих. Отсюда вытекает коррумпированная и морально прогнившая полиция, а также раздутая до невероятных размеров невежественная бюрократическая система, причиняющая постоянное беспокойство главам правительства. Как и раньше, бюрократия кормит привилегированную группу населения. Следует добавить, что народное представительство, составляющее для проформы половину или три четверти системы, организовано, конечно, иначе, чем при старом режиме, но оплетено такой сетью декретов, постановлений, законных и незаконных привилегий, что является по факту еще бесполезнее Думы, так часто подвергавшейся насмешкам. Разве это только призрак царизма?

Несомненно, старые традиции сыграли свою роль в создании особой русской формы коммунизма, поскольку западноевропейские доктрины, написанные толпой теоретиков, в большинстве своем не имеющих никакого практического опыта, оказались несостоятельны в столкновении с русской жизнью. Это должно было бы так или иначе произойти в любой стране. Старые институты и общественные устои везде имеют более глубокие и живучие корни, чем может казаться наивно убежденному коммунисту. Трудно сказать, считать ли детской наивностью или безумным высокомерием ту мессианскую веру, с которой многие из них стремятся убедить мир в том, что после тысячелетних попыток человечества адаптировать социальное устройство к меняющимся запросам, коммунизм сможет одним махом все перевернуть, ознаменовав начало новой эры.

Тем не менее неверно будет описывать ту явленную всему миру разрушительную форму, которую приняла планируемая революция пролетариата, только голословным утверждением о возрождении или продолжении русского единовластия, теперь сосредоточенного в руках толпы жадных до власти олигархов. Если смотреть на ситуацию изнутри, в свете идейной основы, которой придерживаются убежденные коммунисты и которую мы поэтому не в праве игнорировать, картина меняется.

Социализм, как и коммунизм, – это не просто доктрина, но также вера – и в этом все должны отдавать себе отчет. А в ключевых моментах, которые я постарался определить ранее, – вера абсолютная, религиозная. Я бы сказал, что у убежденных коммунистов доктрина просто-напросто растворяется в этой вере. Русскому менталитету такое положение дел гораздо ближе: исконно русский человек, с его порой как бы искаженным чувством реальности, обладает исключительной особенностью возводить то, что удовлетворяет требованиям его рассудка и логики, в статус религиозной догмы, которую он с отчаянной решимостью стремится претворить в жизнь. Доводы рассудка, система мышления и «религиозная» вера таким образом, переплетаются и перетекают друг в друга.

Теперь же оказалось, что никогда и не было того пролетариата, который, согласно доктрине, большевики должны были освободить и за которым они могли бы последовать. Политически аморфные крестьянские массы, промышленно и экономически отсталые, не были в состоянии не то чтобы восстать, но даже пошевелиться в направлении, заданном горсткой специально отобранных «классово сознательных пролетариев». Мираж великой мировой революции растаял. Картины российской «жизни» становились все более далекими от рисуемых большевиками образов, и ситуацию не могли спасти даже стратегически отточенные планы и хитроумнейшие маневры, предпринятые великим учителем Лениным.

Хотя фундамент коммунистических принципов рассыпался и дальнейшее развитие так успешно начавшегося идеологического переворота казалось невозможным, вера убежденных коммунистов оставалась тверда, послужив основанием для новых попыток. И, снова почуяв власть, к группе пламенных большевиков примыкают авантюристы и карьеристы. Нет больше «повивальных бабок» пролетариата, полагавшихся на чистые естественные инстинкты, есть секта вождей, единолично заправляющих в столь кромешном аду, вид которого в любом пошатнет веру в добрую человеческую природу и здравый смысл, – секта, с фанатизмом стремящаяся обратить в свою веру, навязать свое мировоззрение, жаждущая искусственно создать великую революционную идеологию, которая, согласно принципам Маркса, должна витать в воздухе, но которой – почему-то – еще нигде не ощущается.

Это вовсе не риторические преувеличения, а картина действительности, встречающая нас в коммунистической России.

Ее вожди-олигархи – главные жрецы секты, со своими догмами и богословским аппаратом, со своими особенными «богословскими семинарами» и «академиями» (возьмем, например, «Институт красной профессуры»), собственными миссионерскими школами для осуществления как внутригосударственных, так и международных миссий (например, «Университет трудящихся Востока»), масштабнейшей пропагандой и мощной, до фанатизма вымуштрованной жреческой кастой («российская коммунистическая партия»). Эти жрецы – левиты Господа Маркса – пестрая толпа фанатиков и карьеристов, отвергающая все общепринятые нормы западноевропейской морали, шайка агитаторов, правительственных агентов, шпионов, осведомителей, провокаторов, облеченных неограниченной властью подавлять инакомыслящих, пресекать любые посягательства на диктатуру, а также наставлять «массы» – которые и есть тот иллюзорный «правящий пролетариат» – на истинный путь марксистского вероучения.

В этом хаосе жестокости и репрессий рука об руку действуют представители, казалось бы, полярно противоположных политических групп. Бывший бандит-черносотенец прекрасно прижился среди красных тиранов в качестве блюстителя законов – это люди одного сорта, противопоставляющие свободе мысли и силе мирного убеждения психологию насилия, – и это ключевое противопоставление обнаруживается также и в наших социальных течениях.

* * *

Попытки русского коммунизма вылепить нужный пролетариат, чувствующий и мыслящий согласно канонам марксизма, являют собой одну из тяжелейших страниц и без того наполненной варварской жестокостью истории большевизма.

Из марксистского мировоззрения явно следует, что изначальной целью русских коммунистов было экономическое переустройство общества. «Интерес» определяет «идею»: когда частная собственность, а следовательно, капитализм и общество потребления уйдут в небытие, тогда «классовые предрассудки», «классовые воззрения», «классовая наука» и прочие буржуазные классовые безумства в духовной сфере отпадут сами собой.

Но теперь попытки переустройства форм экономического взаимодействия в России потерпели ряд поражений в столкновении с более или менее значительными факторами серой действительности. За этим последовал отход к пресловутой «новой экономической политике» (НЭП в принятой большевиками аббревиатуре), которой больше подошло бы название «старая экономическая политика», поскольку она является результатом тщательно закамуфлированного компромисса – хотя компромисса половинчатого и нечестного – с капитализмом и частной собственностью, с тем, что большевики стремились изжить.

Поражение в экономической сфере тем не менее не отразилось на тяге к преобразованиям в области духовной. Скорее наоборот, теперь на эту сферу брошено вдвое больше сил и умов. Именно путем духовного воздействия нужно подготовить общество к переустройству, необходимо проповедовать и навязывать мировоззрение властвующей секты: все «работники умственного труда», все школьники и студенты должны впитать его и изучить его катехизис – единственно верный катехизис новой доктрины; нельзя останавливаться ни перед чем в борьбе с хоть как-то отличающимися мнениями.

Пережив гражданскую войну за материальные ценности, Россия вступает в чисто религиозную войну, в которой одна из сторон держит в руках всю мировую власть, а другая может противопоставить ей лишь орудия старого образца в виде духовной свободы и морали. О том, как эта схватка протекает в действительности, подробно расскажут следующие главы, посвященные высшим и средним школам, прессе и цензуре.