Текст книги "Золото Колчака"

После переговоров с неутомимым Сузуки на свет появился новый «проект» – по извлечению из хранилищ Гонконг-Шанхайского банка в Гонконге колчаковских денег и слитков золота. В письме на имя Сузуки от 1 ноября 1930 года за подписью временного председателя Совета уполномоченных организаций автономной Сибири Моравского говорилось: Совет «согласен поручить Вам взыскание для Совета уполномоченных с Гонконг-Шанхайского банка в Гонконге остаток от депонированных в этот банк сумм правительством адмирала А. В. Колчака в сумме двенадцать миллионов (12 000 000) с лишним, а также золота в слитках, сданного на хранение в означенный банк». Любопытно, что Моравский позабыл указать, в какой валюте хранятся колчаковские двенадцать миллионов.

Полагаем, что для Моравского это не имело значения, ибо главным для него было получение денег от Сузуки «здесь и сейчас», а не мифических миллионов в будущем. Об этом ясно говорилось в письме: «Непременным условием для проведения указанного дела Вами Совет Уполномоченных ставит предоставление с Вашей стороны в распоряжение В. И. Моравского обусловленной с Вами суммы. После изыскания Вами указанной выше суммы Вы имеете прибыть в Шанхай для подписания договора и передачи В. И. Моравскому обусловленных денег».

Как нам уже известно, никаких колчаковских денег в Гонконг-Шанхайском банке, являвшемся некогда покупателем «колчаковского золота», и «кладовой», куда доставлялось золото в залог под предоставленные займы, не осталось. Последние слитки золота из российского золотого запаса, находившиеся в хранилищах этого банка и числившиеся за российским финансовым агентом Угетом, были проданы еще весной 1921 года. Откуда же брались сведения, которыми оперировал Моравский? Основным источником служила, очевидно, книга А. И. Погребецкого «Денежное обращение и денежные знаки Дальнего Востока за период войны и революции (1914–1924)» (Харбин, 1924). Оттиск той части книги, в которой содержатся сведения о средствах колчаковского правительства, находившихся за рубежом, имеется среди бумаг Моравского. Однако Погребецкий, управлявший финансами иркутского Политического центра, который организовал восстание против Колчака, а затем управляющий ведомством финансов Временного правительства Дальнего Востока – Приморской областной земской управы, о движении колчаковских денег после их перевода на личные счета финансовых агентов информации, разумеется, не имел.

А что же Сузуки? Неужели он был столь наивен, чтобы верить Моравскому на слово? Видимо, японский адвокат, зная о том, что средства колчаковского правительства в свое время находились в японских банках и отделениях британских банков на Дальнем Востоке, и будучи вдохновлен исходом дела Подтягина, создававшим прецедент, был готов рискнуть некоторой суммой, ибо в случае успеха полученная прибыль с лихвой окупала все затраты.

ДАЛЬНИЙ ВОСТОК: ДЕЛО ГЕНЕРАЛА ПЕТРОВА

По такой же схеме был составлен два года спустя договор Сузуки (именовавшегося на сей раз в русском тексте Судзуки) с Всероссийским крестьянским союзом в лице его представителя К. И. Славянского на ведение дел по получению 20 ящиков с русской золотой монетой и двух ящиков с золотыми слитками на общую сумму 1 250 000 зол. руб. Эти ценности были сданы генералом П. П. Петровым 22 ноября 1920 года начальнику японской военной миссии полковнику Р. Исомэ. За спиной Славянского вновь маячил Моравский, упоминавшийся в тексте договора, как и главный истец – генерал Петров. Условия для Сузуки были фантастическими: «В случае благоприятного исхода переговоров г. Судзуки с японскими властями о выдаче денег, золото или взамен его деньги получаются г. Судзуки совместно с г. Славянским и делятся пополам, а именно 50% получает японская сторона в лице г. Судзуки и 50% русская сторона в лице г. Славянского». Плата за получение предполагаемых более чем 600 тыс. зол. руб. (рубль, напомню, был равен иене) была смехотворной: Сузуки брал на себя расходы по ведению дела и обязывался выдавать Славянскому безотчетно по 1 тыс. иен в месяц. Договор действовал в течение шести месяцев.

Идти на такие условия – шесть тысяч в обмен на шестьсот тысяч – можно было, на наш взгляд, только в том случае, если заказчики изначально были уверены в полной бесперспективности дела. Неясно, какое отношение к этому предприятию имел Всероссийский крестьянский союз, одна из дальневосточных эмигрантских организаций, ведь золото в момент передачи принадлежало семеновской Дальневосточной армии, начальником службы тыла которой был в ноябре 1920 года генерал Павел Петров.

Историю «петровского золота» поднял в начале 1990‐х годов сын генерала Сергей Петрофф, калифорнийский предприниматель, на пенсии занявшийся историей Гражданской войны. Тогдашний корреспондент «Известий» в Токио Сергей Агафонов сумел разыскать в японских архивах заключение Высшего суда по иску Петрова к японскому государству. Процесс начался в 1934 году, адвокатами генерала выступали Хикосиро Ханэда и Тосидзо Яманэ. Видимо, Сузуки к тому времени вышел из игры. Оказалось, что генерал судился не за двадцать два, а за один ящик с золотой монетой, причем сам факт приемки золота, так же как подлинность расписки (точнее, ее заверенного перевода на японский), выданной Петрову полковником Рокуро Исомэ (Изомэ), сомнению не подвергались. Однако, согласно показаниями свидетелей, 22 ящика золота были возвращены атаману Семенову уже в декабре 1920 года, то есть через месяц после их передачи под охрану японцев. Центральным вопросом на процессе была правомерность претензий частного лица на общественное имущество. Аналогичная проблема, напомним, обсуждалась и в период тяжбы генерала Подтягина и атамана Семенова. Дело слушалось в трех инстанциях японского суда. В конечном счете в январе 1941 года Высший суд в иске генералу Петрову отказал.

Полагаем, что генерал Петров изначально не рассчитывал на возможность получения ящика с золотой монетой или компенсации за него. В пользу этого говорит то, что, во-первых, иск он решил подать почему-то лишь четырнадцать лет спустя после передачи золота, во-вторых, никогда и нигде не упоминал об этом немаловажном событии в своих публикациях (и даже сын узнал обо всей этой истории из бумаг, обнаруженных при чистке подвала своего дома). Исходила ли инициатива от самого генерала Петрова или на него вышли предприимчивые адвокаты, можно лишь гадать. Одно можно сказать с уверенностью: денег на ведение процесса в Японии генералу Петрову, кое-как перебивавшемуся в эмиграции в Китае, взять было неоткуда. Легко предположить, что и в «деле Петрова» не истец нанимал адвокатов, а адвокаты «нанимали» истца. Поэтому, видимо, генерал предпочитал не афишировать свою борьбу с японским государством за никогда не принадлежавшее ему золото.

Правда, в деле генерала Петрова есть неувязка: если он судился всего за один ящик золота, игра как будто не стоила свеч – в случае успеха номинальная выручка составила бы 60 тыс. зол. руб. (по условному паритету 60 тыс. иен), что вряд ли покрыло бы расходы на многолетнее ведение процесса. Не будем, однако, забывать, что к 1934 году, когда начался процесс, цена золота в Лондоне по сравнению с докризисной выросла на 65% (к 1940 году – вдвое) и на столько же снизился курс иены по отношению к девальвированному фунту стерлингов (к 1940 году – на 70%, а на самом деле более чем вдвое). Таким образом, даже один ящик из золотых кладовых российского Госбанка был вполне привлекательным призом.

Повторим, что все вышеизложенное является лишь нашим предположением. Однако, учитывая характер ряда дел по вопросу о возвращении денег и/или золота, принадлежавших антибольшевистским группировкам и сохранившимся на счетах в японских банках – на самом деле или по утверждениям лиц, никаких прав на эти ценности не имевших, – это предположение представляется нам более чем вероятным. Иск генерала Петрова точно вписывается в череду аналогичных дел.

ДАЛЬНИЙ ВОСТОК: СУДЬБА «ПОДТЯГИНСКИХ» ДЕНЕГ

Единственным реальным результатом дальневосточных тяжб, если не считать доходов, полученных японскими посредниками, и некоторой суммы, доставшейся атаману Семенову, стало поступление в кассу Русского общевоинского союза (РОВС) около 1 млн. иен – суммы, эквивалентной приблизительно 7 млн. фр. Однако пустить в дело эти деньги тогдашний руководитель РОВС генерал А. П. Кутепов не успел. 26 января 1930 года он был похищен в Париже советскими агентами и умер от сердечного приступа то ли еще во Франции, то ли на борту советского судна по пути в Новороссийск.

Мировой экономический кризис 1929–1933 годов больно ударил по финансовому положению РОВС. «Подтягинские миллионы» якобы были вложены в акции корпорации шведского спичечного короля Ивара Крегера. Генерал Е. К. Миллер, сменивший Кутепова на посту председателя РОВС, купил акции, как пишет Б. В. Прянишников, по совету своего брата К. К. Миллера. Однако Крегер разорился и 12 марта 1932 года покончил с собой в Париже. Выстрел Крегера прозвучал погребальным салютом для ровсовских капиталов. Пропало 7 млн фр.; после такой потери организация была обречена влачить жалкое существование. Прянишников, член РОВС и Национально-трудового союза нового поколения, исследователь борьбы советских спецслужб против эмиграции, утверждал, что к разорению РОВС приложили руку советские агенты, в частности некий Владимир Петрович Багговут-Коломийцев, агент ГПУ с 1922 года и один из ближайших сотрудников Крегера. Зная о его тяжелом финансовом положении, он «каким-то таинственным образом», через третьих лиц, посоветовал разместить капиталы РОВСа в бумагах крегеровского предприятия.

Полагаем, что это всего лишь еще одна конспирологическая теория. Генерал Е. К. Миллер, сменивший Кутепова на посту председателя РОВС, давно занимался проблемами финансового обеспечения эмигрантских военных организаций, при этом работал и с ценными бумагами. Он хорошо понимал переменчивость биржевой конъюнктуры. Трудно предположить, что такой осторожный человек, как Карл Миллер, мог посоветовать генералу «сложить все яйца в одну корзину». Если же на братьев нашло затмение и они в самом деле вложили все ровсовские средства в бумаги Крегера, сетовать скорее приходилось на рыночную стихию и злую судьбу, нежели на интриги ГПУ.

История с пропажей денег в результате краха крегеровских предприятий, скорее всего, драматизирована. Автор книги о русской армии в изгнании П. Робинсон, не обнаружив в архиве РОВС никаких следов, свидетельствующих об инвестициях в корпорацию Крегера, предположил, что причина финансовой катастрофы РОВС гораздо прозаичнее. «Подтягинские» деньги были переведены в доллары и хранились для пущей сохранности в американских банках. Однако вследствие Великой депрессии конца 1920‐х – начала 1930‐х годов курс доллара сильно понизился. К 1935 году падение доллара относительно франка составило около 40%. В начале 1935 года Миллер был вынужден объявить о серьезных сокращениях бюджета РОВС. Версия Робинсона выглядит вполне реалистично. Заметим, однако, что, хотя нам также не удалось обнаружить в архиве РОВС документов, подтверждающих «крегеровскую историю», это не является доказательством того, что ее не было. Вполне возможно, что финансовые бумаги были уничтожены или же Е. К. Миллер хранил их где-то отдельно. Возможно также, что в крегеровские бумаги была вложена часть средств РОВС – однако, повторяем, столь авантюрные инвестиции со стороны осторожных Миллеров трудно себе представить и объяснить.

Итак, российские средства, хранившиеся в Японии и представлявшие собой остатки от продаж золота и колчаковских золотых займов, в 1920‐х годах были переведены в Европу; «подтягинские» деньги кончились к середине 1930‐х. Иная судьба постигла средства, хранившиеся на счетах Карла Миллера.

ЕВРОПА: 1924–1946. «ВОСКРЕШЕНИЕ» ФИНАНСОВОГО СОВЕТА

В 1924 году неизбежное свершилось – Франция признала Советский Союз. В. А. Маклакова в посольском особняке на улице Гренель сменил советский полпред Л. Б. Красин. Бывший посол возглавил Офис по делам русских беженцев при французском МИДе и одновременно – по должности – стал председателем Эмигрантского комитета, в который вошли на паритетных началах представители эмигрантских организаций левой и правой частей спектра. То есть, по остроумному замечанию П. Н. Милюкова, Маклаков стал «парижским губернатором». Такая же метаморфоза произошла почти со всеми российскими дипломатами в странах, в которых осело значительное число русских беженцев. Кто-то должен был представлять их интересы, и это было признано как Лигой Наций, так и национальными правительствами. Деятельность бывших послов, посланников, поверенных в делах и консулов носила теперь по большей части не политический, а гуманитарный характер.

Однако Совет послов не был упразднен. Бывшие дипломаты обменивались информацией, составляли аналитические записки – словом, старались подготовиться к возможным переменам в России, хотя надежды на них становились с каждым годом все иллюзорнее. Еще одной заботой Совета послов был контроль над расходованием остатков казенных средств, за счет которых содержался в числе прочего и сам Совет.

После ликвидации Финансового совета функции управления казенными деньгами и их распределения перешли к Финансовой комиссии в составе финансовых агентов, председателя М. В. Бернацкого и контролера Н. В. Савича.

От участия в распределении средств отныне отстранялись общественные организации. Это объяснялось, во-первых, тем, что деньги теперь предоставлялись на конкретные нужды, а во-вторых тем, что средства выделялись из неприкосновенных запасов, которые послы и агенты ранее намеревались сохранить для будущего правительства постбольшевистской России. О существовании этих запасов знали очень немногие, и выносить проблему их «разбронирования» на всеобщее обсуждение дипломаты не хотели.

18 мая 1925 года система распоряжения казенными средствами вновь была пересмотрена: деньги поступали на хранение финансовым агентам под их личную ответственность, а для решения наиболее важных вопросов устанавливался специальный состав Совещания, действовавшего от имени Совета послов и его заменявшего. Оно состояло из Гирса, Маклакова, Бахметева и приглашенных в него Савича, Бернацкого и К. К. Миллера.

С 1925 года роль ведущих «спонсоров» дипломатических и гуманитарных организаций перешла к Новицкому и Миллеру. Главным финансистом дипломатического корпуса постепенно стал прижимистый Миллер, в распоряжении которого некогда находилась, в сравнении с его «американскими» и «европейскими» коллегами, наименьшая сумма.

Обосновавшись в Париже, Миллер стал работать в тесном контакте с другими финансовыми агентами и Совещанием послов, хотя по-прежнему сохранял независимость и считал себя персонально ответственным за находившиеся у него на хранении государственные средства, выделяя их на строго оговоренные цели. Миллер занялся в Париже страховым делом, получая в качестве хранителя казенных сумм довольно скромное содержание. В целях экономии он сократил свое жалованье с 1 сентября 1925 года до 35 ф. ст. в месяц.

Наряду с бизнесом Миллер занимался… историческими изысканиями. Подобно многим русским историкам и публицистам, искавшим аналогии потрясших Россию (да и Европу) событий в истории Великой французской революции, он обратился к временам Екатерины II. А именно – к истории французской эмиграции в России в ее царствование. Ее «зеркальным отражением», как казалось многим современникам, была русская эмиграция во Франции в 1920‐х годах. Результатом трудов Миллера, в том числе разысканий во французских архивах, стала 400-страничная книга «Французская эмиграция и Россия в царствование Екатерины II» (Париж: [«Родник»], 1931). Помимо прочего, в книге рассказывалось о судьбах известных французских политиков и аристократов, оказавшихся в эмиграции в России; рассматривалось отношение к эмигрантам русских властей и общества, в том числе постепенное ослабление сочувствия к ним; влияние эмигрантов на русскую жизнь и т. д. Монография написана довольно живо, в ней приведен обширный фактический материал.

Миллер продолжил работать над эмигрантской темой и подготовил следующую монографию – «Французская эмиграция в России в царствование императора Павла I» объемом в 300 страниц, которая осталась в рукописи. Ее публикации, очевидно, помешала война, а затем смерть автора. И лишь почти тридцать лет спустя после кончины Миллера была напечатана одна из глав.

Вернемся, однако, к схеме финансирования российских эмигрантских организаций. Еще во времена Финансового совета, как можно судить по сохранившимся документам, она выглядела следующим образом. Финансовые агенты (преимущественно Миллер) перечисляли деньги в специальные фонды: в так называемый особый 120-тысячный стерлинговый фонд (начало которому положила сумма, переведенная Миллером еще в 1921 году); беженский, дипломатический стерлинговый, дипломатический франковый фонды; фонд пособий семьям героев Гражданской войны (терминология в противоположных лагерях была одинаковой – только герои разные). 120-тысячный фонд был, видимо, резервным; на самом деле 120 тысяч в фонде числилось только в момент его возникновения. Согласно актам ревизии Финансового отдела на 1 января 1924 года, в особом стерлинговом фонде оставалось 4715 ф. ст. и 274 150 фр., на 1 января 1926-го – 4 тыс. ф. ст., год спустя – 2500 ф. ст.

Предоставляемые финансовыми агентами деньги приблизительно поровну тратились на содержание дипломатических учреждений и поддержку гуманитарных организаций. За 1924 год Миллер передал Совету послов 115 300 долл. (здесь и далее опущены центы) и 8,5 тыс. ф. ст. Из них 62 210 долл. пошло на поддержку гуманитарных организаций и помощь беженцам, остальное было зачислено в дипломатические стерлинговый и франковый фонды.

Расходы на содержание дипломатического аппарата быстро сокращались, как сокращался и сам аппарат – отчасти из‐за отсутствия денег, отчасти за ненадобностью. Так, сокращенная смета расходов по дипломатическим и консульским учреждениям с 1 января 1923 года составляла 4255 ф. ст. (здесь и далее опущены шиллинги и пенсы) в месяц, а представительства несуществующего правительства в той или иной форме наличествовали в 25 европейских странах. В 1928 году расходы сократились до 5450 ф. ст. в год.

На содержание Совета послов в январе 1923 года расходовалось 229 ф. ст. в месяц, а в 1932 году – 44,83 ф. ст. Постепенно сокращалось и содержание бывших служащих дипломатического ведомства, продолжавших исправно составлять обзоры политического положения в странах пребывания, анализировать сведения, полученные тем или иным образом из СССР, но главное – отстаивать интересы русских изгнанников.

Что касается фонда пособий семьям героев Гражданской войны, то в него было зачислено первоначально 12 тыс. долл. На 1 января 1926 года в фонде числилось 6519 долл.; в течение года было выдано 1248 долл., начислено процентов на 173 долл.; остаток составил 5445 долл. Дальнейшие операции по этому фонду в обнаруженных нами документах не отражены.

Поскольку казенные суммы хранились на личных счетах финансовых агентов, а все люди смертны, они сочли необходимым назначить себе преемников, выбранных из числа лиц, ранее служивших по финансовому ведомству и причастных к заведованию казенными деньгами. Заместителем Новицкого стал Б. В. Гаугер, Угета – Д. П. Перцов, Миллера – А. А. Никольский. Они обязались держать в случае смерти кого-либо из агентов казенные суммы в совместном распоряжении с кем-либо из оставшихся в живых финансовых агентов; в случае если не останется в живых ни одного финансового агента – в совместном распоряжении с их заместителями. Эта мера, как увидим в дальнейшем, оказалась весьма разумной.

Финансовые агенты стремились приумножить казенный капитал, вкладывая средства в высокодоходные бумаги; это позволяло тратить на эмигрантские нужды заработанные на валютных операциях средства, по возможности не затрагивая значительно сократившийся «основной капитал». Серьезные потери нанес финансистам мировой экономический кризис 1929–1933 годов. Особенно сказались падение курса фунта стерлингов (а именно в этой, наиболее надежной, валюте хранились основные суммы) и потери при продаже некоторых ценных бумаг. К тому же перестал выплачивать дивиденды «Истрабанк», в акции которого была вложена значительная часть остававшихся казенных сумм.

В этих обстоятельствах 14 ноября 1931 года Новицкий и Миллер обратились с совместным письмом к Гирсу, указав на необходимость сократить расходы. Теперь приходилось держать средства на текущих счетах, не приносящих почти никакого дохода, или помещать их в низкопроцентные бумаги, ориентируясь в условиях экономической нестабильности скорее на степень их надежности, нежели доходности.

Нам неизвестны подробности расходования государственных средств в период 1933–1940 годов. В одном из писем Маклаков, вступивший в должность председателя Совета послов после смерти Гирса в 1932 году, упоминал, что финансовыми агентами в 1940 году был подготовлен «подробный отчет о движении сумм за время от 1920 года до 1939 года». Маклакову было передано введение к отчету на 32 страницах. Отчет предполагалось опубликовать. К сожалению, этого документа в бумагах Маклакова ни в архиве Гуверовского института, ни в Русском архиве в Лидсе нами не обнаружено, хотя практически вся остальная переписка по финансовым вопросам сохранилась. Начавшаяся Вторая мировая война, оккупация нацистами Франции, казалось бы, должны были привести российских финансистов к полному краху. Однако благодаря предусмотрительности финансовых агентов этого не произошло.

В годы войны лица, ответственные за расходование казенных денег, начали буквально вымирать. Осенью 1941 года Бернацкий, перенесший затяжной грипп, вследствие недостаточного питания очень ослабел; в одежде он весил 41 килограмм. Проблема усугублялась тем, что в сентябре 1941 года продовольственные посылки были запрещены, и председатель парижского Земгора Н. С. Долгополов, находившийся, по-видимому, в «свободной» зоне, которую контролировало правительство Виши, потерял возможность подкармливать «русских парижан». По его словам, «в очень тяжелом положении оказался и Никанор Васильевич [Савич]» – из‐за тяжелой болезни жены.

Бахметеву удалось перевести деньги во Францию, возможно, через Толстовский фонд. Во всяком случае, графиня А. Л. Толстая писала ему 4 марта 1942 года, что Долгополову послана радиограмма, уполномочивавшая его выдать из ранее переведенных сумм по 30 долл. Савичу и Бернацкому. В Париже 1942 года это были довольно большие деньги. После оккупации нацистами «свободной зоны» на юге Франции возможности оказывать русским эмигрантам помощь из‐за границы уже не было.

В 1942 году умер Савич, в 1943‐м скончались Бернацкий и К. К. Миллер. Единственным членом Совещания послов оставался в Париже 75-летний Маклаков. Он решил кооптировать в состав Совещания трех новых членов взамен выбывших. Нам известны имена двоих – это барон Б. Э. Нольде, принимавший некогда участие в обсуждении вопроса о способе хранения государственных средств, и Г. Л. Нобель, возглавлявший Совет директоров того банка в Лондоне, в котором была «спрятана» значительная часть остававшихся средств. Пикантность ситуации, правда, заключалась в том, что Нобель был шведским подданным. Впрочем, это не смутило ни его, ни Маклакова. Каких-либо данных о приглашении третьего лица в состав Совета послов в «розовой папке», содержащей переписку по этому деликатному вопросу, не имеется.

Своим новым коллегам Маклаков сообщал, что после смерти Миллера все «счетоводство», которое велось покойным совместно с его заместителем Никольским, а также другие документы находятся у дочери Миллера Е. К. Бражниковой, которая получила от отца инструкции передать их Никольскому. Часть документов, «относящихся к прежнему времени», осталась в «нескольких сундуках» на прежней квартире Миллера. Увы, никаких следов этих «сундуков», как и упоминаний об их судьбе, нам обнаружить не удалось.

Средства, находившиеся на счетах Миллера накануне немецкой оккупации Франции, остались в целости и сохранности, ибо, как выяснилось, осторожный финансист хранил их в Англии («Истрабанк») и США («Кемикал-банк»).

Проблема, однако, заключалась в том, что Никольский жил в провинции – сначала в Ренне, затем в Пуатье, а после освобождения Франции исчез, возможно, опасаясь репрессий за службу на предприятии, которое работало на германскую оборону. Между тем в США казенные деньги хранились на совместном счету Миллера и Никольского.

Поскольку со смертью Миллера прекратились ассигнования на возглавлявшийся Маклаковым Офис по делам русских беженцев, возобновивший свою работу после освобождения Парижа, а где находился Никольский, было неизвестно, Новицкий решил по соглашению с дочерью Миллера передать в распоряжение бывшего посла 144 тыс. фр. (72 тыс. за свой счет и 72 тыс. авансом за счет сумм Никольского) из расчета 6 тыс. фр. в месяц до 1 июня 1947 года. Эти деньги выделялись в дополнение к суммам, получаемым Офисом от французского правительства. Новицкий надеялся, что за двухлетний срок Никольский объявится и «сможет освободить суммы, полученные им по наследству от К. К. Миллера и временно блокированные из‐за формальностей введения наследства и запрещения перевода валюты из одной страны в другую». Кроме того, Новицкий передал Маклакову еще 20 тыс. фр. «на покрытие разных нужд русской эмиграции» по его усмотрению.

Никольский нашелся гораздо раньше. 26 ноября 1945 года Маклаков уведомил Нобеля, что «после возвращения в Париж А. А. Никольского, он, согласно обязательства своего от 17‐го февраля 1928 г., вручил В. И. Новицкому письма в Американский и Английский Банки, которыми просит Банки перевести его общий с покойным К. К. Миллером счет на такой же общий счет с В. И. Новицким. Точного состояния этих счетов Никольский не указал».

25 июня 1946 года в Париже состоялось заседание воссозданного Маклаковым Финансового совета. В завизированной им выписке из протокола приводятся точные данные о миллеровском наследстве:

Совет выслушал доклад А. А. Никольского о принятии им в управление сумм покойного К. К. Миллера. По последнему отчету, проверенному Н. В. Савичем, на 1 января 1940 г. состояло текущих счетов и процентных бумаг:

в долларах – 123 524,20

фунтов стерлингов – 17 202.8.6.

швейц. франках – 1165,80

франц. франках – 139 830,55

иенах – 3243,07

Из отчета, составленного дочерью К. К. Миллера, – Е. К. Бражниковой, видно, что за время с 1 января 1940 г. по 1 июня 1946 г. израсходовано свыше 2‐х миллионов французских франков на содержание Центрального Офиса русских эмигрантов и других учреждений и на благотворительные траты.

В январе 1940 года соотношение доллара к франку было равно 43,8 фр. за 1 долл. В 1941–1944 годах франк не котировался. Средний обменный курс в 1945 году составлял 49,72 фр. за 1 долл.; в 1946‐м франк резко упал – до 119,3 за долл. Очевидно, что за первые пять месяцев 1946 года была израсходована меньшая часть упомянутых в протоколе 2 млн фр., и, если принять средний обменный курс за 50 фр. за 1 долл., получается, что в твердой валюте за указанный период было израсходовано около 40 тыс. долл.

Как мы знаем, некая сумма освободилась в связи с продажей лондонского «русского» банка. Деньги, вырученные за «казенную долю» акций оказались весьма кстати.

Новицкий доложил Финансовому совету о состоянии своих счетов в связи с продажей принадлежавших казне акций «Истрабанка». К сожалению, точные цифры в протоколе заседания от 25 июня 1946 года не названы. Однако мы можем приблизительно определить порядок сумм, оказавшихся в распоряжении «воскрешенного» Маклаковым Финансового совета. «Европейская» доля, вложенная первоначально в акции и векселя банка, составляла 60 тыс. ф. ст. В 1924 году были израсходованы на нужды русских беженцев 20 тыс. ф. ст. В результате мирового кризиса 1929–1933 годов банк потерял 20% капитализации; после Второй мировой войны, в связи с тем, что банк понес существенные потери в Центральной и Восточной Европе, стоимость акций должна была упасть еще минимум на четверть. Таким образом, стоимость европейской «казенной доли» при самых благоприятных условиях могла составлять около 25 тыс. ф. ст. При этом мы исходим из предположения, что финансовые агенты после 1924 года не выводили денег из банка. По крайней мере, никаких документов на этот счет нами не обнаружено.

Разумеется, наши вычисления весьма условны, и сумма, вырученная за акции, скорее всего, была в разы меньше. Наверняка акции были проданы с дисконтом, учитывая далеко не блестящее положение банка. Как бы то ни было, по расчетам Новицкого, «вырученной от продажи суммы, при наибольшей экономии в расходовании», должно было хватить «примерно на 5 лет».

В распоряжение Маклакова, как мы уже знаем, поступила «американская доля». Следуя той же логике, что и при расчете стоимости акций, числившихся за «европейцами», получаем около 66 тыс. ф. ст. На самом деле сумма, безусловно, была существенно меньше: банк в момент продажи не выглядел привлекательным активом и, как показывает его последующая история, в самом деле не был таковым. Через несколько лет новые владельцы банка были вынуждены его ликвидировать.

Переведем «миллеровское» наследство (за вычетом 2 млн. фр.), как и средства, вырученные от продажи акций «Истрабанка», к «общему знаменателю», то есть в доллары по курсу 1946 года (иена в 1946 году не котировалась, поэтому берем ее курс 1947 года). Итоговая сумма, по самым оптимистическим расчетам, составила бы около 520 тыс. долл. Однако, учитывая указанные выше обстоятельства, мы можем более-менее уверенно говорить лишь о миллеровских суммах, составлявших около 153 тыс. долл. Что же касается суммы, вырученной от продажи акций, которая теоретически могла составить около 367 тыс. долл., то, как уже отмечалось выше, она, вероятно, была в разы меньше. Таким образом, общая сумма, которой мог располагать Финансовый совет, вряд ли превышала 300 тыс. долл., но и это для послевоенной Франции было неплохо.