Текст книги "В тоске по идеалу. Избранные пародии"

Ковидное сравнение

(Анатолий Ким)

Мы увидели —

Когда умирают итальянцы

поют с балконов арии

Когда умирают испанцы

Лежат молча на полу вдоль стен

Китайцы умирают организованно

оглядываясь на председателя Си

Русская бабушка предчувствуя ковид

пошла и купила бутылочку

(«В дни пандемии»)

 
Как часто, кривя ухмылочку,
Приняв бесшабашный вид,
Народ наш берет бутылочку
Чтоб победить Ковид,
А после в стационаре
Испанцем лежит на полу,
Мычит итальянские арии
И славит товарища Пу.
 

И скучно, и тошно

(Юлиана Ульянова)

И скучно, и грустно, и некому руку подать —

то наци, то фрики, то готы.

Любить, но кого же? От прошлого нет и следа.

И всякое чувство ничтожно.

И радости больше гораздо приносит еда,

хоть есть уже тошно.

Смешно, а посмотришь с холодным вниманьем вокруг,

так это не шутка.

 
И ленно, и сложно, и муторно стих сочинять.
То Лермонтов выйдет, то Пушкин.
И страшно, и грустно и некого в том обвинять,
что труд сей не стоит полушки.
 
 
Придумать свое же? Но выдумки нет и следа,
приличие всяко ничтожно.
Берется чужое, мешается словно еда,
читать это тошно.
 
 
Так слив воровство донимает наш нос
расстройством желудка…
Смешно, а посмотришь на этот словесный поток —
И видишь – не шутка.
 

Меж севером и югом

(Павел Синельников)

Говоришь: «В этом городе жизнь – постоянный стресс,

И единственное лекарство – уехать вдруг».

И уже ты въезжаешь в сияющий Херсонес,

А меня добивает пасмурный Петербург.

Ну и пусть там дешевле фрукты, и без пальто

Там всю осень гуляют, купаются в октябре, —

Все равно он не твой, этот ласковый Севасто…

Все равно тебе ближе болотистый Сестроре…

 
В Петербурге родном еле ноги к весне волокла.
Мне не нравится север, как нравится это тебе.
Мне гораздо милей эта солнечная Балакла…
И песец бы балдел, посещая весной Коктебе…
 
 
Я как манны небесной поездки до Крыма ждала.
Не ложись на пути, если будешь мешать – загрызу.
Не скует никого запорошенная Кандала…,
Если ждет вдали нежный прибой у поселка Гурзу…
 
 
Избавляйся быстрее от этих карельских химер
И пойми, если сможешь, мой добрый саам, отчего
Мне гораздо приятней сияющий Хер…
Чем твой апатичный и болотистый Мончего…
 

Шатунья

(Наталья Макеева)

Мой гроб птенцов качает в небесах,

Но пуля мне отлита до рожденья.

И в вязкой металлической тиши

Она от гильзы ждет освобожденья.

Покуда спит, – я буду шатуном

В людском лесу ходить за вами следом,

Заглядывать в окошки и глаза,

Переставляя шахматы и стулья.

Искать того, кто состоит в родстве

Со мной и пулей.

 
Мой мозг слова рифмует в голове,
Но дуля им готова до рожденья
от критиков. Из пальцев на руке
готово все к ее сооруженью.
 
 
Скрипят суставы в вязкой тишине,
промаслена механика проклятья.
В кармане дуля мне припасена.
Пусть полежит, не торопитесь, братья!
 
 
В людском лесу унылым шатуном
я поброжу, в глаза взирая хмуро.
И повстречав медведя своего,
стрельну в него в упор стрелой Амура.
 
 
Признав родство в трущобах городских,
мы юркнем спать в уютную берлогу…
Мозг перестанет рифмовать слова.
Тут дуля не нужна! И слава богу!
 

Ночная вахта

(Александр Еременко)

Человек работает во сне,

cловно домна, цех или колун.

Это ничего, что на спине

он лежит и, вроде бы, уснул.

Мозг его долбает сам себя.

Мозг его работает, как скот.

 
Человек забылся тяжким сном,
он лежит, забвенья пригубя,
А внутри все ходит ходуном —
мозг его долбает сам себя.
 
 
Мозг его работает, как скот.
У скота – тяжелая работа
и всю ночь часами напролет
человек как домна варит что-то.
 
 
А под утро покинет кровать,
словно бак содержимым накачен,
и помчится свой труд отливать.
Но не в бронзу, а как-то иначе…
 

Угорело о горелом

(Александр Еременко)

Сгорая, спирт похож на пионерку,

которая волнуется, когда

перед костром, сгорая со стыда,

завязывает галстук на примерку.

Сгорая, спирт напоминает воду.

Сгорая, речь напоминает спирт.

Как вбитый гвоздь, ее создатель спит,

заподлицо вколоченный в свободу.

 
Сгорая, стыд дымит пенсионеркой,
которая волнуется слегка,
читая шифр платежки ЖКХ,
и строит мир словесной этажеркой.
 
 
Сгорая, стыд слезоточит водою.
Сгорая стыд, не выдает сто ватт,
перед зрачком прогресса староват,
коза не кинет фазу козодою.
 
 
Сгорая, стыд чадит пустыми щами.
Сгорая, речь напоминает стыд.
Как вбитый гвоздь, ее создатель спит,
из головы не вынутый клещами.
 

Боковская осень

(Виктор Боков)

Сходились мы с тобой

Со всех дорог!

С калужской

С тульской

И с воронежской.

Враги вставали

Вдоль и поперек,

Везде мешали нам неровности.

(сборник «Боковская осень»)

 
Не с обрезом под полой,
Не с пистолетом,
Не с дубиной
И не с топором, —
По большим
Дорогам
Бабьим летом
Шел писатель, всем грозя пером.
 
 
Враги вставали вдоль
И поперек.
Везде мерещились
Засады и неровности…
А встречный люд
Бросался наутек
Звонить «03»
Об этой страшной новости.
 

 
Пером сверкая, грозен
И горяч,
Писатель скрылся
Средь дубов
И сосен…
Вздохнул устало
Поселковый врач:
«Опять настала «боковская осень»!
 

Народные промыслы

(Виктор Боков)

Тяжела ты доля женская,

Тяжелы твои холмы.

Мнут тебя, как глину гжельскую,

И катают, как пимы…

 
В пылу ремесленного жара
Седой поэт в конце зимы
Поймал девицу у амбара
И начал мять ее холмы.
 
 
Она узнала долю женскую
И, словно кролика удав,
Он мял ее, как глину гжельскую,
Губу, как пимы, раскатав…
 
 
Деревня – это не столица!
Здесь за разврат не шлют в тюрьму.
Его поймал отец девицы
И расписал. Под Хохлому.
 

Сила слов

(Глеб Горбовский)

Слова – как дождь. Слова – как сверла.

Слова – невнятная труха.

Твои слова – берут за горло,

мои – берут за потроха.

 
Я стихотворец-трудоголик,
простым поэтам не чета.
Пронять читателя до колик —
моя заветная мечта.
 
 
Но как ни боюсь – мечта далеко.
Нет слов для нужного стиха.
Идет, как дождь, сплошным потоком
одна невнятная труха…
 
 
А вот слова голодной жёнки
Берут за горло: «Деньги где?!
Твои мечты уже в печёнке!
И в селезёнке! И… везде!»
 

Пасторалище

(Ирина Маркова)

Православно по улицам носится

Звон заутренний русской души.

Время утренне мимо проносится

И полуденно тает в тиши.

В келие за образами

Солнце скребётся, как мышь.

 
Право, славно мое обиталище
И библейно прекрасен уют.
Вот коровки и агнцы на пастбище
Свои мощи со звоном несут.
 
 
Время утренне мимо проносится,
Благочинно гогочет гусак.
Подзаборно свинина поросится,
Благовещенно хрюкает хряк.
 
 
Красно солнце, как мышь в холодильнике,
Одиночно в оконце висит.
Кукарекно горланят будильники
И комарно звенит паразит.
 
 
Выхожу огородно доветренно,
Стихотворно брожу в черемше…
Как елейно и ветхозаветренно,
И святошно у всех на душе!
 

Копыто любви

(Татьяна Щербина)

Надежда умирает не последней

Любовь и в коме дергает крылом,

Копытом, или вот еще намедни

Пошевелила сломанным стеблем.

 
Любовь к поэзии, как лассо,
Однажды захлестнула Вас.
Так появилась в первый раз
Щербина на спине Пегаса.
 
 
И жизнь коня сломалась с треском,
Пошла не жизнь, а бедствий цепь:
Татьяна увлеклась гротеском
И прискакала не в ту степь.
 
 
И в той степи в трудах пиита, —
Читатели, готовьте бром! —
Любовь обзавелась копытом,
Затем рогами и хвостом.
 
 
Пегас на все готов был, кроме
Таких сюжетов… Между тем,
Любовь, мыча, загнулась в коме,
Коня перепугав совсем.
 
 
Пегас заржал, ругая бредни,
Но удила сдавили рот…
Конь понял, что умрет последним,
Надежду пропустив вперед.
 
 
Побои – к бегству веский повод.
Не став забитым холуем,
Ее он сбросил, вырвал повод
И скрылся, помахав… стеблем.
 

Вдодохновение

(Марина Селезнева)

«Додо», посвящение

Евдокии Сушковой-Растопчиной

Мы с тобой в столетье разминулись,

Но суть твоя во мне жива.

В моих стихах ко мне вернулись

Твои забытые слова.

Ты юной девою порхала

Когда-то на чужих балах.

Поэтов-гениев пленяла

Не только рифмою в стихах…

 
Средь ночи ото сна очнулась.
Я вся горю, мне не уснуть.
Творю стихи. Во мне проснулась
Далекой поэтессы суть.
 
 
Сижу, к столу придвинув кресло.
Пишу забытые слова.
Во мне Растопчина воскресла,
Сушкова юная жива!
 
 
Вдодохновенно сочиняю.
Стол – поэтический верстак.
Поэтов всех подряд пленяю
И так… И этак… И вот так…
 
 
В стихосложеньях ночь тянулась…
Когда ж я вслух стихи прочла,
Додо в гробу перевернулась
И суть свою отобрала.
 

Грустная история

(Владимир Костров)

По ночам не спится —

Можно спиться.

Падает гемоглобин в крови.

Жмет давленье.

Ноет поясница.

Хочется свободы и любви.

 
Мы грешим – здоровья
Не жалеем.
Срок приходит – платим по счетам…
Жил поэт, прикованный
К постелям
Милых женщин и прекрасных дам.
 
 
И творил с отдачей
И любовью,
Достигая творческих глубин.
Но успех всегда
Дается с кровью —
И в крови упал гемоглобин.
 
 
А затем беда
Случилась снова
И его другой недуг настиг:
В самый важный
Для поэта миг
На часах пробило пол-шестого…
 
 
Срок пришел.
Здоровье подкачало.
Вспоминая прошлые грехи,
Остается влезть
Под одеяло
И… строчить унылые стихи.
 

Музыложество

(Владимир Костров)

И рифмы наши отсырели,

И музы наши, – ерунда,

Они панельные свирели,

За деньги свищущие: да!

И вдруг окупятся сторицей

Сии сизифовы труды.

 
Переживая и тоскуя,
Все отсырело, денег нет,
Под вечер вышел на Тверскую
Чуть озабоченный поэт.
 
 
По лужам мимо Моссовета
Он брел, выискивая цель.
Нужда забросила поэта
На поиск музы. На панель.
 
 
У Белорусского вокзала
Он встретил музу и ожил.
А чтобы та не отказала —
Свои услуги предложил:
 
 
Я расплачусь стихами, жрица!
Вы недоступны и горды,
Но Вам окупятся сторицей
Сии сизифовы труды…
 
 
Но привокзальная «весталка»
Определила без труда:
«Мне вас, мужчина, очень жалко,
А ваши рифмы – ерунда!»
 

Культуру в массы!

(Лариса Васильева, актриса)

И вот уже возник герой

на задней стенке туалета,

благоухающей, сырой,

но для меня не важно это.

 
Актер – художник по натуре,
он всюду оставляет след.
Вот так и я служу культуре,
когда заносит в туалет.
 
 
Себя на живопись настроив,
заняв отдельный кабинет,
черчу на стенах лик героев
и современников портрет.
 
 
Ди Каприо, Жан Клод Ван Дамм,
Боярский и Ален Делон…
Герои одиноких дам
украсят местный пантеон.
 
 
Я наношу на стены фрески
для тех, кто мрачен и угрюм.
Мои картины-юморески
Вас отвлекут от тяжких дум!
 
 
Невинным жертвам диареи
я посвящаю вернисаж, —
моих художеств галереи
помогут пережить пассаж.
 
 
Смешат людей мои творенья!
И я не то еще могу,
когда в приливе вдохновенья
в уборные писать бегу.
 

Светоч

(Григорий Осипов)

Земля и небо, твердь и окоём,

И я меж ними Божий почтальон.

И чистый свет небесного огня

К моим друзьям течет через меня.

 
Я шел в грозу безлюдным пустырем,
Земля да небо, твердь и окоём.
Вдруг, вспышка! Свет небесного огня!
И молния ударила в меня…
Что было дальше – слов не передать:
В меня вошла такая благодать!
Явился ангел, громко молвил он:
«Ты не поэт, ты – божий почтальон».
И испарился, в небо вознесясь…
Очнулся я от радости светясь.
С тех пор хожу и излучаю свет,
Несу друзьям божественный привет.
А те в ответ, переходя на бег,
Бросают в спину: «Божий человек…».
 

Крик души

(Марина Бородицкая)

Мой дом на Пушкинской сломали,

Пустырь забором обнесли,

В пятиугольной нашей зале

Звезду небесную зажгли.

Вдохну вечером воздух влажный,

Приму столичный праздный вид,

А в горле ком пятиэтажный

Оштукатуренный стоит.

 
Мой дом на Пушкинской сломали.
Какой позор, какой скандал!
Больны ли те, сошли с ума ли,
Кто под бульдозер дом отдал?!
 
 
Плачь, оскверненная столица!
Твой мэр – безбожный ротозей,
Ведь в доме мог расположиться
Мемориальный мой музей!
 
 
Как тут спокойной оставаться?! —
Обида душит, в горле ком,
Мне все труднее выражаться
Литературным языком.
 
 
Вдыхаю глубже воздух влажный,
И, хоть сограждане корят, —
Пускаю в ход пятиэтажный
И штукатурю всех подряд.
 

На сносях

(Сергей Каргашин)

Душа беременна тобой,

Без обрученья – со скандалом.

Я просто взял – и в час ночной

С фантазий сдернул покрывало.

 
Спасаться поздно, хоть реви.
На сердце грусть, в горячке тело.
Душа летала от любви
И долеталась – залетела.
 
 
Моей души невинный флирт
Закончился нежданной страстью.
Сижу один, глотаю спирт,
Страдаю новою напастью.
 
 
Без обрученья в душу лезть! —
Любовь, ты зла и неучтива!
Нет от тебя контрацептива,
А жертв твоих не перечесть.
 
 
Стезя влюбленного поэта —
Плодить стихи… Нелегкий труд!
Вот-вот появятся сонеты,
За ними оды отойдут…
 
 
Рифмую в муках. В горле – ком.
От декаданса дохнут мухи.
Над недоделанным стихом
Витают музы-повитухи.
 
 
Родить хоть что-нибудь пора,
Но в голове сплошная проза
И лезет бред из-под пера
Как осложненье токсикоза.
 

«Добро в метро»

(Людмила Ханыкова)

Поэт несет в себе своей эпохи бремя:

Как, стоя на одной ноге в метро,

Не в силах двинутся, нести добро,

Молчать и говорить в одно и то же время?

 
В эпоху перемен дела поэтов плохи:
Народ забыл стихи и не читает книг,
В метро полно жулья, а полчища ханыг
Являются, увы, приметою эпохи.
 
 
Но в мире есть добро, хоть времена жестоки!
Одна из поэтесс, как водится – в тоске,
Протиснулась в вагон, держа стихи в руке,
И принялась читать рифмованные строки.
 
 
О бремени, о том, как тяжек путь земной…
И пробудила доброе стихами! —
Народ вздохнул и молча подал даме,
Как попрошайке, бедной и больной.
 

Самоизвержение

(Аркадий Сарлык)

Я не писал стихотворений,

Я их боялся, как огня,

Но похоть самовыраженья

Вдруг навалились на меня.

 
Однажды, после пробужденья
Увидел юный мальчуган,
Как похоть самовыраженья
Встает ребром на первый план.
 
 
Он не писал стихотворений,
В искусстве девственность храня,
Но тяга самовыражений
Мешала спать, день ото дня.
 
 
И музы терпеливо ждали.
Его прижав к своей груди,
Они приветливо шептали:
«Войди в поэзию! Войди!»
 
 
И вот мгновение настало!
В поэты выбился юнец,
Когда схватился за писало*
И разрядился, наконец!
 

* писало – острая палочка для берестяного письма

Весенняя аномалия

(Олег Столяров)

Природа к весне приготовилась ночью —

Сосульки заправски падали с крыш…

Капли карниз лупили, почуяв,

Что март равнодушен, жестокосерд,

Как будто Ван Клиберн или Мацуев

Бурно играли Первый концерт.

(автор – исследователь аномальных явлений)

 
Звук фортепиано почудился ночью,
Что-то знакомо долбило в окно.
Вышел во двор и увидел, – все точно:
Дождь, как Мацуев, стучит на фоно.
 
 
Бряцало звонко, почти хулигански
Капли долбили карнизов дюраль,
Словно Ван Клиберн или Луганский
Где-то в кустах набрели на рояль.
 
 
Ноты аллегро сыпались градом,
Будто на крышу Кисин проник.
Снизу на это задумчивым взглядом
Фон Карояном смотрел снеговик…
 
 
Длилось бы вечно симфонии время,
Но бессердечно прервалась она —
С крыши сосулька упала на темя
И наступила в ушах тишина.
 

В океане любви

(Иван Кононов)

Я, подростком окаянным,

Попадать стараясь в такт,

Все пытаюсь с океаном

Пережить интимный акт.

Вскрик. Пятно на одеяле.

Я проснулся и… исчез.

(Сборник «Конец века»)

 
«Век заканчиваю» хлестко,
В эротической борьбе
Озабоченным подростком
Я приснился сам себе.
 
 
Захотелось, ну хоть как-то,
Пережить интимный акт, —
Не идут стихи без акта,
Половой царит антракт.
 
 
Очевидно, кто-то сглазил,
Я расстроился до слёз,
Окунулся в мир фантазий
И понес, понес, понес.
 
 
Был мужчина безобидный,
Стал – отпетый донжуан.
Возбудить хотел фригидный
Ледовитый океан.
 
 
Окунал в Индийский кудри
И корячился как йог.
В океанской Камасутре
Я такое сделать смог!
 
 
Дальше – больше. Аморально
Я в Арал стихи орал.
Словом, возбуждал орально
Полувысохший Арал.
 
 
Лира пела на просторе,
Приближался апогей.
В голубом Эгейском море
Я резвился, словно гей.
 
 
Как же славно сочинялось
И уже, без дураков,
Грешным делом мне казалось,
Что я – вылитый Барков!
 
 
Но внезапно все пропало.
Я проснулся, ощутив
Под намокшим одеялом
Неожиданный прилив.
 

Счастье поэта

(Андрей Назаров)

Ай да дева Марина —

Отблеск летнего дня…

Красотой одарила,

Обварила меня.

Как укол героина,

Как укол кистеня,

Прелесть девы Марины

Оглушала меня…

 
Ай да дева Марина!
Что я чувствую с ней —
Посильнее морфина,
Героина сильней!
 
 
Мне не нужен наркотик.
В путах, полунагой
Я мурлычу, как котик,
У нее под ногой.
 
 
Ее ножка в ботфорте,
А в руке – длинный кнут,
Приласкает по морде —
Нет приятней минут!
 
 
А Марина в ударе
И шалит от души:
То немного обварит,
То слегка оглушит…
 
 
Разорви хоть на части!
Путь поэта тернист.
Я нашел свое счастье,
Я теперь – мазохист!
 

Географомания

(Виктор Боков)

Я сам словарь!

Во мне Россия слов —

Речных, морских, проселочных,

озерных,

Они ко мне от плуга, от станков,

От воинов и даже беспризорных!

 
Я набирал запас
Словарный всюду:
В цеху, в казарме, в поле,
словно жнец.
Набравшись, я решил – Россией буду!
Иль Украиной, на худой конец.
 
 
И весь запас,
Что был внутри меня,
Облек в стихи и двинул
по Парнасам…
А там сказали: «Полная… Чечня!»
И грубо обозвали Гондурасом.
 

Несовпадение

(Елена Исаева)

Зима размякнет к февралю,

Как уходящая натура.

И я признаюсь, что люблю.

А он ответит: «Ну и дура».

 
Мозги размякнут к февралю,
Их увлечет литература.
Моя несчастная натура
В стихах опишет что люблю.
 
 
Сто грамм для храбрости приму,
Войду к любимому понуро
И прочитаю их ему…
А он ответит: «Ну и дура».
 

Явка с повинной

(Роман Сорокин)

Куда ни взглянешь – на твоих глазах

Сезонная творится обнажёнка.

Лес оголился, и рояль в кустах

Уже не спрячешь куцей одежонкой.

И странное предчувствие чего-то,

Того, что я не в силах побороть.

Не каркайте, вороны-балаболки!

 
Куда ни кинешь – лучше не смотреть,
Ведь за себя становится неловко.
Что было скрадено, оттаяло на треть.
Еще две трети – будет уголовка.
 
 
Добро чужое радовало глаз
И по-хозяйски было шито-скрыто.
Рояль, стиралка, чей-то унитаз
И мятое соседское корыто…
 
 
Улики всюду, кругом голова,
Прохода нет от тягостных видений.
Воруем всё – предметы и слова,
И фабулу, и суть произведений.
 
 
Не от хорошей жизни этот крик.
Нас не понять ханжам и фарисеям, —
Обогащая свой родной язык,
Мы сами ни на грош не богатеем!
 
 
Однако совесть помешала жить,
Как колкий ёж под тушей бегемота,
И странное предчувствие чего-то
Заставило детали изложить.
 
 
Признание де факто в воровстве
Оформилось признанием де юре, —
Сорока притащила на хвосте,
Что мой шедевр прочли в прокуратуре…
 

Дверь любви

(Василий Голубев)

Отгорел восход желанья

И любви закрылась дверь.

Лишь одни воспоминанья

Утешенье мне теперь.

 
Вспоминаю с дрожью, братцы,
Как желанием горя,
Я хотел к одной пробраться
Темной ночью сентября.
 
 
С хризантемами в руке
Подошел я, горд и важен.
Если сердце на замке —
Я знаток замочных скважен!
 
 
Постучался для начала…
А потом еще разок…
Дверь бесчувственно молчала,
Приоткрыв слегка глазок.
 
 
И тогда я, по привычке
Вспоминая чью-то мать,
Показал свою «отмычку»,
Чтобы дверь любви взломать,
 
 
Не забыть, что дальше было:
Дверь, откинула затвор,
По-мужски обматерила
И ударила в… упор!
 
 
Все что можно, в наказанье,
Отдавила эта «дверь».
И одни воспоминанья
Остаются мне теперь.
 

Жертва угара

(Юрий Дулин)

Засажен в призрачную клетку,

Пером прикованный к столу.

Живет в словесном он дыму

И дышит гарью тленья нервов.

Твори поэт, коли затеял

Со словом тщетную игру,

Авось прозреешь ты в дыму

И оторвешь лаврушки ветку.

 
К поэту в призрачную клетку,
Где он дымил, стихи коптя,
Ворвались критики в слезах
И хором запросили передышку.
 
 
Мечтая о лавровых ветках,
Поэт творил угарный опус.
И, показав несчастным… дулю,
Послал их всех довольно крепко.
 
 
Запахло гарью тленья нервов,
Скандалом, дракой… На беду
Поэт был слаб и тут ему
Досталось. В общем-то, за дело.
 
 
И вот финал. Поэт скончался,
Пером прикованный к столу…
Виновных привлекли к суду,
Но, разобравшись, оправдали.
 

Накрытие

(Сергей Шабалов)

Глаза ее, два черных одеяла,

Его накрыли ночью с головой.

 
Она звала, мол, муж вернется поздно,
И он, конечно, разум потерял —
От глаз ее, двух черных одеял,
Как свет померк… Казалось – все серьёзно.
 
 
Но муж вернулся раньше, вот зараза,
И объявился в спальне сам не свой.
Его глаза, два чудных медных таза,
Всю их любовь накрыли с головой.
 

Сквозь пургу и сугробы

(Ольга Лишина)

Зима всегда кончается и ладно,

что все внутри обветрено от слов.

Замотанная в сто слоев и слов,

заснувшая до времени душа,

сугробы слов, пурга несет вперед.

 
Зима всегда кончается неладно,
еще душа сопит под толщей слов,
а верхний слой уже корежат пятна
проталин, проплавляющих покров.
 
 
Весна идет, мой организм усталый
кошачий март прогреет от снегов
и стих сырой, искрясь водою талой,
наружу протечёт потоком слов.
 

Муки версифекации (антипародия)

(Владимир Буев)

Голос мой проседает под грузом страха.

Нам, таким певцам, не стоять на сцене

(М. Гундарин)

Коль боишься, скорее влезай на сцену.

Не посмеет смелого гнать охрана,

Ибо противоядия феномену

И смотрения в рот опоздают в планах.

(В. Буев, пародист-версификатор*)

 
Коль боишься писать – иди в пародисты
И не будешь дрожать под грузом мыслишки,
Что тебя обсмеют и отложат цисты
беспардонных пародий в стихотворные кИшки.
 
 
Не пройти частокол из наставленных буев,
Не приняв глистогонное от паразитов.
В мире много частушки рифмующих… типов,
Смело лезущих в рот боязливых пиитов.
 

* Версификация – сочинение малохудожественных стихотворных произведений (Современный толковый словарь русского языка Ефремовой)

Пробуждение

(Георгий Зайцев)

Не разбуди во мне зверька,

Не осуждай, не огрызайся —

И будет радость на века,

И будет жить Георгий Зайцев.

 
В любом из нас живет зверек,
В одном – хорёк, в другом – тетеря…
Однажды, посетив ларёк,
Я постучал в родные двери.
 
 
Раздались злые голоса:
«Опять нажрался неприлично!»
И тёща, старая лиса,
В мой адрес ухмыльнулась хищно.
 
 
Меня насторожил упрек,
И от предчувствия разноса
Во мне проснулся мой зверёк
И посмотрел на тёщу косо…
 
 
Но тут жена взревела: Так!
Домой не носит ни полушки,
А огрызается, дурак!..
И я прижал от страха ушки.
 
 
Когда же тесть с лицом сыча
Полез учить меня, повесу,
Я встал и… задал стрекача
И убежал, петляя, к лесу.