Текст книги "В тоске по идеалу. Избранные пародии"

Тайфун «Ирина»

(Ирина Маркова)

И дождик пролился негаданно

В промокшем и тихом саду…

А накануне было пасмурно,

И капал дождик сгоряча,..

Весенний дождь неясно и невнятно

Пытается заполнить пустоту.

Слезою льётся синею

И дождик, и роса.

То плачет Богородица,

Предела нет слезам,.. и т.д., и т. п.

 
От черта иль от ладана
Над Русью в ранний час
Нежданно и негаданно
Ирина пронеслась.
 
 
Страна покрылась лужами,
Куда ни посмотри —
Залиты и запружены
Скиты, монастыри.
 
 
Промокшие в обители,
Монахи пьют портвейн.
Был храм Христа Спасителя —
Теперь опять бассейн…
 
 
Не просыхают клирики,
Предела нет слезам.
Дождь православной лирики
Стучит по образам.
 
 
Стенает Богородица,
Разбух ее оклад.
В притворе раки водятся,
На хорах – водопад.
 
 
В потоках ливня жаркого
Волнуется приход:
«Зачем раб божий Маркова
Безбожно воду льет?
 
 
Как тучка изливается,
Невнятно, попусту.
Водой в стихах пытается
Заполнить пустоту?
 
 
Повсюду люди маются,
Ей это ни по чем…
И руки сами тянуться
За разводным ключом».
 

Косяк

(Ирина Маркова)

Купола, как прежде, смотрят на восток.

 
На проекте церковного зодчего
Всем поставлено было на вид,
Среди всякого разного прочего,
Чтобы стены тянулись в зенит!
 
 
Но подрядчику было «берёзово»
И плевать, где квадрат, где овал.
Он таджиков на стройке использовал
И безбожно цемент воровал…
 
 
В результате стоит у околицы
Храм, как в Пизе, слегка кривобок:
Колоколенка к западу клониться,
Остальное косит на восток.
 

Последний парад

(Евгений Каминский)

От слов отрекаясь навзрыд,

просить себе долю иную?!

Ты в землю еще не зарыт

и можешь являться в пивную:

стихи распевать для жлобья:

наряда ментов, вертухая,

отравленных водкой бродяг,

сквозь дым сигаретный вчерашний,

красивый, как крейсер «Варяг»,

и, как Откровение, страшный!

 
Я гордо держусь на плаву,
не думаю склеивать ласты
и часто в пивную плыву
принять на корму для балласта.
 
 
Компания здесь неплоха —
косые от водки бродяги.
Я жахну в них силой стиха,
как пушка красавца «Варяга».
 
 
Начнут Откровеньям внимать
душевные местные кадры,
припомнят японскую мать,
окружат японской эскадрой.
 
 
И быстро устав от понтов,
повяжет меня местный зритель.
Примчится буксир из ментов,
доставит на рейд в вытрезвитель.
 
 
С наркологом в вечной войне
познав и победы, и беды,
я буду лежать, как на дне,
с зашитой под килем «торпедой».
 

Залеты во сне и наяву

(Вадим Месяц)

Медсестра приходила ко мне в постель.

Для меня она стала сестрой.

Высокой в палате была кровать,

Палата была как клеть.

Мария учила меня летать,

Но не смогла залететь.

(«Эпос»)

 
Эвтерпа* являлась ко мне в постель.
А Эрато** держала свечу.
Я обеих любил, озорной менестрель.
Казалось, от счастья взлечу.
 
 
Наркоз отходил от меня поутру,
Возвращая в больничную клеть.
И звал я палатную медсестру,
Мол, очень хочу взлететь.
 
 
Мария легко поднимала мой вес,
Руками творила пасы
И я погружался в приятный процесс
По тихой команде: «Давай!»
 
 
На утке резиновой, выпятив стать,
Месяц орлом парил.
Мария учила меня летать,
Я от радости «Эпос» отлил.
 

* Эвтерпа – муза любовной лирики, ** Эрато – муза эротики

Красивая замена

(Ола Борякин)

Стих не золото: работай ли, борись ли,

Подражай сове иль соловью.

Остроту ума и точность мысли

За красивость слога отдаю.

Девушке красивой не подаришь

Подорожник мудрого стиха.

 
Люди, не судите слишком строго.
Я не сыч, не ровня соловью.
Остроту ума за пёстрость слога
И цветастость фраз я отдаю.
 
 
Я теперь не думаю особо.
Для чего? Напрасен этот труд!
Не оценит милая зазноба
Золотистость философских руд.
 
 
Надо проще. Листик, да цветочек —
Все красиво, форма неплоха.
Барышню я завлеку в садочек
Лопухами своего стиха.
 
 
Пусть перелистает мой гербарий,
Испытает неподдельный шок
И, быть может, скажет: «Слушай, парень!
Ты прекрасен, милый лопушок!».
 

Шенгений

(Олег Столяров)

Какие сны нам в смертном сне приснятся,

Когда покров земного чувства снят?

Нам надо обойтись без деклараций,

К чему сегодня жалкий маскарад?

Шенген в Раю теперь не популярен —

Прекрасно обойдемся без него!

Мечтал об этом дерзостно Гагарин,

Мечтали Байрон, Пушкин и Гюго!

 
Каков вердикт выносят психиатры,
Когда покров с заумных виршей снять?
Отбросим декларации и мантры,
Их жалкими речами не пронять.
 
 
На свете счастья нет, но есть Шенген и воля
Беспечного рассудка моего
Писать стихи, невнятные до боли.
Пусть им завидуют и Байрон, и Гюго!
 
 
Наполним стих чудесным милым вздором,
Где смысла нет и не видать ни зги,
Чтоб у читателя с гагаринским задором
«Поехали» счастливые мозги.
 

Безнадёготь

(Борис Рыжий)

Я родился, умру и уже не воскресну.

Мрачно идет вдоль квартала народ.

Мрачно гудит за кварталом завод.

Мне везде было плохо и больно. Везде.

Скоро осень придет,

на Урале дожди ядовиты.

И дожди расцелуют дома как могильные плиты.

Скажи мне сразу после снегопада —

Мы живы или нас уже похоронили?

И т. д. и т. п.

(сборник «В кварталах дальних и печальных»)

 
Одинок, несчастен был я с колыбели,
пеленами стянут, втиснут словно в гроб.
Заунывной песней в ней меня отпели,
соской рот заткнули, лобызали в лоб,
 
 
будто я покойник. И с тех пор, музЫкой
навевая слезы, жил в душе ноктюрн,
а не гоп со смыком, под него и мыкал
юность. Средь заборов, гаражей и урн
 
 
я бродил нетрезвым, на затылке дыбом
топорщился волос и лоснился мой
полубокс под шапкой. Он как жиром рыбьим
ссалился под мехом долгою зимой,
 
 
покрывавшей город бело-рыжим слоем
вперемешку с сажей крематорных труб
ядовитых фабрик. Вековым запоем
пах его коптящий небо полутруп
 
 
навсегда застывший в горестной юдоли,
враз окостеневший в временнОй петле.
Там и я болтался, разделяя долю
всех отпетых граждан, постепенно тле-
 
 
тлеющих по склепам кладбищ N-этажных
на погостах спальных разлагавших плоть
свою и душу в развлеченьях страшных…
Русское мортидо* не перебороть.
 
 
Дважды отливались, трижды эти муки,
в деготь безнадеги перегнав талант.
Мне из состраданья дали «Антибукер»…
Лучше бы вкололи антидепрессант!
 

* – влечение к смерти

В объятиях Аида

(Екатерина Хиновкер)

«Эвридика»

Объятья – жгут.

И мучают, и жгут,

И как кисель под костью нёбной тают.

Никто за мной к Аиду не приходит.

(автор – врач-реаниматолог, ведущая и организатор подростковой поэтической студии «Чуть живые поэты»).

 
Печален Стикс в кисельных берегах,
Как Яуза похмельным серым утром.
Я в нем плыла, прикрыв туникой прах,
Мечтая о своем Орфее златокудром.
 
 
Но мой Орфей храпел в жгутах Морфея,
На берегу как пьяный русский Лель.
Вдруг, костью нёбной тающий кисель
Я ощутила, в толще вод трезвея…
 
 
С реанимацией все вышло хорошо,
Они успели, но глумились дико:
«Ты зря кисель хлебала, Эвридика, —
К Аиду не Орфей, а Эскулап пришел!»
 

Прозаический выход

(Михаил Попов)

Вот и вышел из меня поэт,

А куда уковылял – загадка,

Кучечку метафор и пучок

Негодящих рифм забыл калека.

Я ль винца ему не подливал,

Я ли не водил его к девицам,

Что я буду делать, черт возьми,

Если выйдет из меня прозаик.

(автор – председатель Совета по прозе Союза писателей России)

 
Вот и вышел из меня поэт.
Он ушел в народ и сделал ручкой —
Как последний творческий привет
На столе лежит метафор кучка.
 
 
Черт с поэтом! Чай, не Фет, не Грин.
Главное – другой остался житель:
Жив во мне ценитель крепких вин,
Бонвиван и дамский искуситель!
 
 
В сабантуях обрету успех,
Оттянусь, как кролик среди заек…
И опишет прозой новый грех
Во грехе родившийся прозаик.
 

Загадочная математика

(Валерий Скобло)

Из всех загадок осталась только одна:

Где, как, когда и от чего все же конкретно?

 
Не всем дается алгебра, скучна и холодна.
Поэтому в труде возникли неполадки:
Где, как, когда и от чего, – конкретно не одна,
А все четыре полные загадки.
 

Молитва

(Данила Крылов)

Кисть для рисованья. Номер девять.

Беличья, пушистая. Не суть.

Можно книгу старую подклеить

Или с ноутбука пыль смахнуть.

Кисточка, зачем же ты поэту?

И зачем поэт тебе, Господь?

 
Грудь для любованья. Номер девять.
Девичья, душистая. Не суть.
Может рОман с этой грудью склеить?
Свежим чувством с сердца пыль смахнуть?
 
 
Господи Исусе, Божья мама,
Помогите, дайте мне совет!
А в ответ примчалась телеграмма:
«Бесполезно. С кисточкой привет!»
 

Подбирая образ

(Данила Крылов)

Меняем друзей, тела,

Слова, словно бисер, мечем.

 
Меняю себе тела,
Линяю, как змей, красиво.
Хочу – превращусь в орла,
Во льва с кучерявой гривой.
 
 
Могу словно дикобраз
Колоться направо налево,
Волчком завывать и рас-
текаться, как мысль по древу.
 
 
Могу диким вепрем стать,
Промчаться своей тропою
И всюду слова метать,
Как бисер, перед собою.
 

Любовная череда

(Лидия Григорьева)

Я в саду люблю садовника,

В небе – сокола седого…

А в тебе люблю – любовника

Вечного и молодого!

(«Череда четверостиший»)

 
Я люблю на ферме фермера.
Во дворе – киргиза-дворника,
В клинике люблю Альцгеймера.
А в саду ценю садовника!
 
 
В чаще – егеря нетрезвого,
В баре – бармена седого,
На лугу – подпаска резвого
Или тракториста молодого!
 
 
На дороге – пешехода встречного,
В огороде бузину целебную…
Всяк ловлю читателя сердечного
На свою натуру ширпотребную.
 

Ноги судьбы

(Дмитрий Быков)

О чем я вспоминаю в сентябре, в предутреннем ознобе,

Одной ногой в своей ноге, другой ногой во гробе?

 
Я вышел в свет не с той ноги, подобен нежной сдобе.
Одной ногой в своей ноге, другой ногой в утробе.
 
 
По школе две мои ноги бродили как в чащобе,
На части я дробил мозги, дробя мозгами дроби.
 
 
Гуманитарный склад во мне построила учеба.
Своим умом горжусь в уме, а задним – не особо.
 
 
Я развивался вширь и вдаль смотрел не узколобо:
Я всех поэтов прочитал, не повторяться чтобы.
 
 
Любовь откладывал в судьбе, в лирическом ознобе,
Одним яйцом в своем яйце, другим яйцом в зазнобе.
 
 
Я о свободе пел везде, о ФСБ-шной злобе,
Одной ногой в своей стезе, другой – в тюремной робе.
 
 
Я всяким раскорякам рад, пусть жизнь проходит в стёбе.
И лучше сяду на шпагат, чем соберусь во гробе.
 

Страдалец

(Сергей Касьянов)

Сухие глаза – истощенный фонарь,

Тащу по морозному зною.

Смотри же, пришел, неопасен и пьян,

С охотою слаще неволи.

 
Стояла студёная летняя хмарь.
В объятьях морозного зноя
Потухший поэт – истощенный фонарь, —
Глаза волочил за собою.
 
 
Сухие глаза, где погасли огни
На лампочки были похожи
Всем видом тоску наводили они.
И ужас с морозом по коже.
 
 
Пугливым прохожим инфарктом грозя,
Он вышел к ларьку у аллеи.
Ему поднесли. И он налил глаза.
И стали глаза веселее.
 
 
Светясь изнутри, он потряс горожан
Лихими в стихах словесами.
И дальше пошел, неопасен и пьян,
С налитыми счастьем глазами.
 

Популярная демография

(Лев Ошанин)

Земля кругла, бела и зелена,

И до бровей людьми заселена.

 
Критерий населенности земли
Используется книжными людьми
Посредством всяких замудреных шкал,
А я для аллегорий подыскал
Эпитеты, что пользует толпа:
«По шею… По колено… До пупа…»
Теперь дойдет до тысячи тупиц,
что глобус стал и желт, и плосколиц!
Из-под бровей прекрасно вижу я:
Китайцев расплодилось… очень много.
 

Слушая запахи…

(Константин Шакарян)

Запах является раз.

Больше его не услышишь,

С той остротой, что сейчас,

Воздухом тем не задышишь.

Он ли в тебе насовсем,

Ты ль растворен в нем отныне?

 
Запах является вдруг.
Громко, а может – бесшумно.
Острая пища, испуг…
И продохнуть уже трудно.
 
 
Воздух романтики стух,
Как под хвостом метеора.
Падает творческий нюх
И не проветрится скоро.
 
 
Стиховарения труд
Всяко закончиться плохо,
Если ты пивом надут
Иль перекушал гороха!
 

Синяк поэтизма

(Галина Болтрамун)

В суставах индукций-дедукций – следы травматизма,

На сиротстве Сикстинской мадонны фамильный синяк,

Арабески гармонии чахнут у алгебры на экспертизе.

Так оно есть. А когда оно будет не так?

Явленья искусства шлифует опасно флюид непрояви,

И вздымается к звездному ужасу переполох.

(«Гибель культуры»)

 
Набор подлежащих болтается в прорубном мраке,
Брокгауз-Эфрон, зарифмованный до ассорти,
Всей многотомностью не освятит словесные браки.
Так оно есть. А оно надо сбросить, спустить?
 
 
Культуре грозит травматизм, когда в эпигонской забаве
с резьбою сорванной забьет ей болт маймун.
Над головой флюидствуют из полной непрояви
надуманные тексты конструкций болтрамун.
 

Последний приют

(Семен Пегов)

Что ни напишешь – один бесконечный гамлет,

Всё сложнее что-то украсить, чем всё украсть

Поэзия в жопе. Только начнёшь, и уже старик.

Разводишь руками, бубнишь про былой азарт

и остаётся – внутрь себя расти,

и гамлеты кровавые в глазах.

 
Что ни напишешь – один бесконечный гамлет,
Зрачки повернешь – внутри черноты пятна,
их нечем смыть, души непроглядна гамма.
Распалась связь безвременно, но внятно.
Не видно строя в княжестве солдатском,
Начнешь мириться – зло уже знакомо.
Подруга платьем познается лядским,
Быть иль не быть, – вопрос из комы.
 
 
Что ни полюбишь – всюду вероломство,
Царя ест червь на дне могильной ямы.
Гертруда пьет за Клавдия знакомство.
Весь мир – цитата старика Вильяма.
Лицом к нему – азарт не обрести.
Решимость вянет, как в горсти цветок,
И остается – внутрь себя расти,
Там для поэзии найдется уголок.
 
 
Безумье сильных требует надзора —
Держу подальше мысль от языка —
Поэзия – в жопе! Ты не смейся, Йорик.
Прощай, и помни – жопа глубока!
 

Случай в военкомате

(Дмитрий Артис)

Блажен погибающий в первом бою,

с собой даже мухи не взявший.

Я родину самозабвенно люблю,

как полную грудь комиссарши.

Солдат из меня по всему никакой – высокие берцы на замше,

зато, погибая, прикрою собой,

как родину, грудь комиссарши.

 
Блажен получивший повестку юнец,
на грани казарменной жизни…
Меня военком убеждал – наконец
отдаться любимой отчизне.
 
 
Рука комиссара вставляла запал,
гремели помпезные марши.
А взор мой, как коршун, внезапно упал
на полную грудь комиссарши.
 
 
И дух воспылал, и с отвагой гусар
решил проявить себя в деле…
Да жалко, что нас расцепил комиссар
и грохнул, как муху, на теле.
 

Блудный сын

(Иван Удальцов)

Привет, немытая Россия!

В твои безвольные широты,

Пашей все так же не любя,

Я возвращаюсь. Есть красоты,

Но правды – нет вовне тебя.

 
Прощай, немытая Россия,
Мои грехи, – я вновь с тобой!
Тут мой народ и голубые
Мундиры с выправкой штабной.
 
 
Вовне тебя резвятся шпроты,
Бредет хамон, а пармезан
Твои безвольные широты
Бежит, как фриц от партизан.
 
 
Красиво там, но я – обратно
Вступаю, как Сатурн в Овне*.
Я правды жаждал многократно
И вот она: я здесь, …внутри!
 

* – в астрологии трактуется как «волк-одиночка в поисках пути к счастью»

Вкусные стихи

(Юнна Мориц)

Ни свет, ни темень. Пять утра.

Тумана вешняя сгущенка.

И воздух нежен как печенка

Оленя, снятого с костра.

 
Ни щей, ни каши. Вой нутра.
Страдала без еды утроба.
А я стихи слагала, чтобы
Отвлечь утробу до утра.
 
 
Желток луны мозолил глаз
Как с одного яйца глазунья,
Как сыра круглость сулугунья,
Как блин распятый напоказ.
 
 
Туман с оттенком молока,
Черемух приторная сладость.
И даже воздух, как казалось,
Был с ароматом шашлыка…
 
 
Порозовели облака,
как аппетитный ломтик сала
в отделе светится мясном…
Тут я стихи не дописала
И убежала в гастроном.
 

Расправлинг

(Андрей Вознесенский)

Ты чувствуешь, как расправляется

лицо, уставшее от fucking?

Так утром снова распрямляются

дождём побитые фиалки.

 
Ты чувствуешь, как расправляется
от свежих рифм мой древний рейтинг?
Он, словно пенис, наливается
словами страсти: fucking, петтинг.
 
 
Дела идут, английский в лизинге,
Великий Русский сгинул в Мории
и новояз в британском пирсинге
ласкает слух аудитории.
 
 
А я плыву из греков в викинги,
с лицом, уставшим, как от fucking.
Жизнь наша – кастинг в стихобилдинге,
а впереди загробный паркинг.
 
 
Но все равно поет и вертится
внутри меня весенний лемминг
и как-то хочется и верится,
что я еще не старый «хренинг».
 

Запах красоты

(Никита Красовицкий)

В носках есть та же красота,

что и в изяществе красотки.

Я так сказал, как раз тогда,

когда снимал свои кроссовки.

Но всем носкам приходит срок,

и красота блондинок чахнет, —

ведь если порван, стар носок,

то там изяществом не пахнет.

 
В стихах есть та же красота,
что и в натёртом голенище.
Я это выдумал тогда,
когда снимал с ног сапожищи.
 
 
Вдохнув портянок аромат,
втянув амбрэ cапожной днищи,
я поэтичней стал в сто крат,
как будто внял духовной пище.
 
 
Жаль запахов недолог шок
и аромат портянок чахнет…
И сочиняется стишок,
где вновь изяществом не пахнет.
 

Последний выбор

(Вячеслав Казакевич)

Мне люди с умным видом

Всегда внушали страх.

Пусть я умру с Майн Ридом,

А не с Толстым в руках…

Чтоб обо мне сказали,

на камне написали:

С заряженной пищалью

уплыл он по реке

в неведомые дали

на кленовом на листке…

 
Мы все умрем, конечно,
и не попишешь тут…
Друзья над телом грешным
мои стихи прочтут,
 
 
Как я уплыл с печалью,
Майн Рида сжав в руке,
с заряженной пищалью
куда-то на листке…
 
 
И от стихов пунцовый
могильщик скажет: «Врет!
Зарыть его с Донцовой.
Майн Рид не подойдет!»
 

Истоки поэзии

(Людмила Сухова)

Мы в корень зрим, а видим небо

И отраженье наше в нем,

Лукаво шепчущее: «Недры

Ищи, дружок, в себе самом».

…но ощущаем только воду

В руке, протянутой своей.

 
В надежде сочинить шедевры,
Верша стихосложенья труд,
Поэты напрягают недра,
Натужно пыжатся и ждут,
Что, наконец, придет пора —
Из растревоженной утробы
Потоком хлынут на-гора
Стихотворенья высшей пробы,
Но вылетает на свободу
Фонтан пустого рифмача
И льет рифмованную воду,
А проще – капает…