Текст книги "Мир Стругацких. Полдень и Полночь (сборник)"

– Выделяет летучие вещества, галлюциногены…

– Вот дьявол! – Огненноволосый с опаской покосился на красный ковер.

– А вот почва возле болот и в самом деле съедобная, – продолжал Грэг. – Собственно, на ее основе великий Пашковский и создал свои знаменитые плантации…

– Тихо! – Дымок замер на полушаге, предостерегающе поднял руку.

Оба приятеля мгновенно умолкли. Сорвали карабины с плеч, принялись озираться, поводя воронеными стволами. Лес тут же надвинулся. Обступил со всех сторон. Он словно старался привлечь к себе внимание трех человек, свалившихся в него с неба. Лес корчился, приседал, переливался радужными пятнами, кривлялся, словно паяц. Смотреть на него было сущим мучением, взгляду не за что зацепиться, хотелось отвернуться или хотя бы закрыть глаза. Но глаза в лесу закрывать нельзя, и потому приходилось глядеть в оба. И Степан с Грэгом глядели. Глядели и недоумевали. В лесу все было странным. Человеку неопытному совершенно невозможно понять, к чему следует присматриваться, а заодно и прислушиваться? Приятели недоумевали, но полагались на опытность своего товарища. И потому они вздохнули с облегчением, когда Александр Дымок произнес:

– Кажется, пронесло…

– А что там было? – немедля осведомился Степан.

– Где «там»?

– Ну-у… там… куда надо было глядеть в оба?

– Вот что, Степан, – сказал Дымок деловито: – Ступайте вон к тому прогалу… – Он указал на едва заметный просвет в подвижной стене леса. – А вы, Грэг, следуйте за ним. Дистанция десять шагов.

– Хорошо! – отозвался Степан.

Он перехватил поудобнее карабин и двинулся в указанном направлении. Его могучую фигуру еще не скрыли заросли, когда блондинистый Грэг зашагал следом. Дымок проводил их взглядом. На его узком, бледном лице не дрогнул ни единый мускул, когда раздался отчаянный крик, оборванный смачным хрустом. Рявкнул «оленебой» кулинара-дегустатора. Громовым эхом прокатился по замершему лесу рык молодого тахорга, притаившегося в зарослях арлекинки, чьи подвижные, красные с зеленью листоветви так удачно скрывали чудовище, закованное в изумрудную с рубиновыми просверками броню.

Александр Дымок не тронулся с места. Он ждал. Второго выстрела не последовало. Детеныш самого страшного на Пандоре зверя одолел и другого охотника, столь самонадеянно углубившегося в джунгли за пределами заказника. Дымок закинул карабин на плечо и продолжил путь. Больше он в спутниках не нуждался. Тахорг теперь будет надолго занят перевариванием добычи, а прочие пандорианские хищники опытному человеку не страшны. Да и цель, ради которой Дымок прилетел на Пандору, была уже близка.

Спектролитовый купол, накрывающий биостанцию, легко было заметить издалека. Огромный радужный пузырь возвышался над низкорослыми по меркам Пандоры болотными зарослями. Александр Дымок ловко уклонился от встречи с роем полуметровых ос, проскользнул под ядовитыми лианами и очутился у запирающей мембраны шлюза. Ткнул в рубчатую клавишу звонка. Хозяин биостанции откликнулся сразу.

– Чем могу служить? – спросил он молодым, чуть с хрипотцой голосом.

– Здравствуйте! – отозвался гость. – Меня зовут Александр Дымок. я недавно прилетел с Земли. Мне необходимо с вами поговорить, мистер Гибсон.

– Входите, – отозвался Гибсон. – Заранее прошу меня извинить, но вам придется сначала пройти в дезинфекционную.

– Ничего-ничего, я понимаю…

Вымытый до скрипа, благоухающий антисептиками, Александр Дымок вступил на территорию биостанции. Это была ничем не примечательная «бусинка», как называли такие биостанции, ожерельем опоясывающие зону контакта человечества с двуединой гуманоидной цивилизацией Пандоры. Дежурили на «бусинках», как правило, широкопрофильные специалисты, сочетающие экзобиологию с контактерской деятельностью. Джон Гибсон исключением не был.

Он встретил нежданного гостя на веранде стандартного экспедиционного домика, откуда открывался изумительный вид на Горячие болота. Высокий, сухопарый старик, с индейским профилем загорелого лица, с седыми длинными волосами, собранными на затылке в пучок. От постороннего глаза не укрылось бы некоторое внешнее сходство девяностолетнего старика-экзобиолога и его визави, которому на вид было не более сорока, но, кроме безупречно замаскированной камеры видеорегистрации, свидетелей состоявшейся между ними беседы не оказалось. Да и беседа эта началась далеко не сразу. Старик придерживался простого правила, сначала накормить гостя, а потом уж расспрашивать.

– Так какими судьбами вас ко мне занесло, Алекс? – приступил к разговору Джон Гибсон, разливая по глиняным кружкам эль. – Простите мое стариковское любопытство, но из лесу без всякого предупреждения приходят только аборигены.

– Аборигенов мембрана не пропустит, – без улыбки отозвался Дымок.

– Верно, – сказал Гибсон. – Вы, кстати, на чем добирались? Вездеход? Вертушка? Глайдер?

– Глайдер, но он угодил в клоаку.

Экзобиолог сокрушенно покачал сединами: ай-яй-яй…

– Пришлось километров тридцать проделать пешком, – добавил гость.

– Вы на редкость мужественный человек. Пешком, три десятка километров по лесу, один… Вы ведь были один, Алекс?

– Как перст.

– Вы не только на редкость выносливы, но и – везучи, – неискренне восхитился Гибсон. – У тропы затаился молодой тахорг. Эти твари, знаете ли, невероятно терпеливы и могут сидеть в засаде месяцами, покуда не попадется кто-нибудь… Удивительно, как вам удалось его миновать? Или вы его пристрелили?

– Нет, что вы, мистер Гибсон, я проскользнул мимо. Ведь я же бывший прогрессор, кроме того, – зоопсихолог.

Старик воздел костистые лапы.

– Всё-всё, – проговорил он. – Сдаюсь! Еще раз прошу извинить мою… любознательность, но фронтир есть фронтир. Здесь всякое бывает, приходится быть настороже, иногда поступаясь некоторыми вещами… Так вы сказали, у вас ко мне дело?

– Да, – откликнулся Дымок. – я хотел вам показать вот что…

Он отставил кружку и закатал рукав охотничьей куртки на правой руке. Продемонстрировал хозяину «бусинки» свою отметину.

– Любопытное родимое пятно, – прокомментировал Гибсон. – Похоже на какой-то японский иероглиф…

– Сандзю, – уточнил его собеседник, – означает число тридцать.

– Точно… но я не понимаю…

– У вас тоже есть родимое пятно на сгибе правого локтя, верно?

Старик судорожно глотнул.

– В форме полумесяца, – продолжал Дымок. – Не правда ли?

№ 02 «Косая звезда»

Полороги вышли к водопою на рассвете.

Рина насчитала двадцать шесть особей. Пятнадцать разновозрастных самок. Молодые бычки и телочки числом около семи. Три теленка от полутора до трех месяцев от роду. И матерый вожак. Вожак не спешил припасть к живительной прохладе. Горделиво воздев венценосную голову, он принялся озирать окрестности. Его силуэт отчетливо рисовался на бледно-розовом фоне зари. Рина не могла удержаться. Она выхватила из полевой сумки блокнот и стило, несколькими штрихами набросала великолепную посадку головы, сложное переплетение роговых отростков, напоминающее корневую систему, примерилась бегло зарисовать стадо, сгрудившееся у стылого зеркала реки. Рина настолько увлеклась, что не сразу заметила мужчину в егерской форме устаревшего образца, который вышел из лесу и направился к реке.

Он шел словно слепой, спотыкаясь о камни, нелепо взмахивая руками. Шел прямо на стадо, видимо, совершенно не понимая, чем ему это грозит. У Рины пересохло в горле, она выронила стило и блокнот. Ей хотелось крикнуть, предупредить безумца, чтобы уносил ноги, пока не поздно, но уже заблеяли пугливые самки, тонко заверещал молодняк. Вожак нервно переступил массивными ногами, шумно выдохнул, опустил губастую морду к влажной от росы прибрежной гальке. Яснее сигнала не придумаешь, но незнакомец ничего не замечал. Он поравнялся со стадом, которое в нарастающей панике начало отступать к воде.

Взревев орга́нами рогов, вожак бросился на человека. За мгновение до этого Рина успела зарядить карабин анестезирующей иглой и теперь мчалась со всех ног, огибая стадо, чтобы вклиниться между взбешенным самцом-полорогом и нелепым незнакомцем. Животное и мужчину разделяло не более пяти метров, когда Рина, припав на одно колено, выстрелила. Анестетик она выбрала наугад и не могла знать, через сколько минут он обездвижет вожака, поэтому тут же вскочила, схватила мужчину за руку и поволокла прочь. Рина очень надеялась, что снотворное подействует прежде, чем матерый самец настигнет их. Только у самой опушки она разрешила себе оглянуться.

Вожак темной горой возвышался на светло-серой речной гальке, а остальное стадо скапливалось возле него, оглашая утренний воздух недоуменным ревом. Опасность миновала, Рина отпустила руку незнакомца и в гневе повернулась к нему.

– Кто вы такой?! – накинулась она на него. – Как вас сюда занесло?

Незнакомец улыбнулся. У него было бледное лицо с выступающими скулами, немного раскосые темные глаза, резко очерченный подбородок, прямой с едва заметной горбинкой нос.

– Меня зовут Томас, – сказал он. – Томас Нильсон. Простите, я, кажется, совершил глупость.

«Знакомое имя, – подумала Рина. – Где-то я его слышала…»

– Никто не смеет тревожить полорогов на водопое, – сказала она тоном ниже. – Даже сварги.

– Сварги? – переспросил Нильсон. – Это, кажется, местные хищники… Нечто среднее между кошачьими и псовыми…

– Да, – откликнулась Рина. – И вам сильно повезло, что вы с ними не повстречались… Кстати, вы мне так и не ответили: кто вы и как здесь оказались? Вы турист? Отстали от группы? Кто ваш егерь?

– Слишком много вопросов, уважаемая спасительница, – сказал Нильсон. – Кстати, вы так и не представились.

– Ирина Мохова, старший егерь-охотовед.

– Ого! – весело удивился Нильсон. – На вид вам не больше двадцати пяти, и уже старший егерь-охотовед. А младшие егеря у вас, наверное, совсем младенцы…

– Итак, я жду ответа на свои вопросы, – не приняла Рина его тона.

– Я не турист, Рина, – ответил Нильсон. – я в некотором роде ваш коллега…

– Простите, но я знаю всех егерей заповедника, а вас вижу впервые.

– Это очень странная история, Рина… я обязательно вам расскажу, но, если можно, не здесь. Очень есть хочется… Да и от кофе я бы не отказался.

Рина покраснела.

– Ох, простите, – пробормотала она. – Пойдемте… У меня неподалеку вертолет… До «точки» километра три, мы мигом туда доберемся.

– Вы имеете в виду пункт «Е-17»? – поинтересовался Нильсон. – «Теплый ручей»?

– Точно, – откликнулась Рина. – Вы и в самом деле знаете…

– В ста тридцати километрах к северо-западу расположена «Синяя скала», – продолжил демонстрировать осведомленность «коллега». – А в ста пятидесяти к юго-востоку – «Гулкий бор».

– Убедили, – сказала старший егерь-охотовед. – Но и разожгли мое любопытство. Теперь-то уж вам наверняка придется мне все рассказать.

Когда серо-голубой «Стерх», курлыкая движками, воспарил над жесткой щетиной леса, Рина решила сделать лишний крюк, чтобы еще раз взглянуть на стадо полорогов. При таком количестве молодняка им нельзя было надолго оставаться без своего покровителя и вождя. Сваргам ничего не стоило нарушить «водяное перемирие», если они почувствуют, что можно безнаказанно поживиться за чужой счет. «Стерх» появился над рекой, когда стадо уже покидало берег. Впереди гордо вышагивал побежденный, но не сломленный вожак. У Рины отлегло от сердца, и она добавила оборотов.

Вертолет начальницы мягко опустился на плоскую вершину холма, приспособленную под взлетно-посадочную площадку. Никто не вышел навстречу. В разгар рабочего дня на «точке», кроме дежурного диспетчера, не оставалось ни единой души. Работы у егерей-охотоведов было по горло. Марыся Ясенская занималась подсчетом поголовья икроносных мисигов в верховьях реки Великой. Артур Тер-Акопян присматривал за киберами, занятыми заготовкой зимних кормов для полороговой фермы. А Коля Сапрыкин с утра повел очередную группу туристов к Меловой балке.

Год назад в карстовых пещерах Меловой балки местные следопыты-любители обнаружили самую настоящую наскальную живопись. Это открытие на некоторое время стало мировой сенсацией. Ведь до сих пор общепризнанным считалось мнение, что на Горгоне нет и никогда не было разумных существ, не считая землян-колонистов. Несколько месяцев длилось нашествие астроархеологов и представителей Большого Комкона, но раскопки и просвечивание окрестных недр интравизором ничего не дали: ни косточки, ни рубила, ни наконечника. Да и изображение отбивающегося от стаи сваргов полорога, выполненное со свойственным первобытным художникам безыскусным изяществом, оставалось пока единственным. Исследования вскоре перенесли в другие края, и «Теплый ручей» вновь превратился в самый заурядный егерский пункт, коих в умеренном поясе Горгоны десятки.

Нильсон выпрыгнул из вертолета первым и успел галантно подать даме руку. Рина смутилась. Не привыкла она к такому обращению. Егеря на ее «точке», за исключением Марыси, были сущими мальчишками, и оказывали дамам внимание раз в году, да и то – в праздник. Рука у новоявленного галанта оказалась на удивление нежной, с шелковистыми подушечками. Похоже, она не знала элементарного физического труда, и уж тем более не имела дела с карабином.

«Кто еще здесь младенец…» – неприязненно подумала Рина, вынимая свою твердую мозолистую ладошку из неприятно мягких пальцев найденыша.

В неловком молчании они спустились с холма, пересекли обширный двор, поднялись по скрипучим ступенькам в столовую. Горгона считалась планетой с умеренно-агрессивной биосферой, и в отличие от Пандоры или Яйлы здесь не использовали спектролитовых куполов, энергетических барьеров и автоматических распылителей снотворного. Егерский пункт номер семнадцать окружал деревянный частокол, а некоторые строения внутри напоминали блокгауз, памятный каждому, кто в детстве зачитывался «Островом сокровищ». На фоне этой суровой архитектурной экзотики здание столовой выглядело легкомысленно-сказочным: крылечко с балясинами, крытая тесом крыша, веселенькие изразцы декоративной печи.

Рина показала гостю, где расположена умывальня, а сама принялась хлопотать. Она достала из холодильника фирменное блюдо – заливное из телятины, поколдовала с установкой субмолекулярного синтеза, сооружая крабовый салат и украинский борщ. Вспомнила, что найденыш говорил о кофе, и решила уточнить: какое он предпочитает? Дверь умывальни была распахнута настежь, Нильсона внутри не было. Не оказалось его и в обеденном зале. Недоумевая, Рина выглянула во двор. Увиденное поразило ее сильнее, чем все странности нежданного гостя, вместе взятые.

Томас Нильсон вприпрыжку мчался к взлетно-посадочному холму. На вершине он воровато оглянулся – ни дать ни взять – нашкодивший кот, и нырнул в кабину вертолета.

– А как же кофе? – пробормотала Рина.

«Стерх» поднимался к ослепительно-синему небу Горгоны, но старший егерь-охотовед не смотрела ему вслед. Она не могла отвести глаз от большого портрета, с незапамятных времен висевшего в простенке у входа в красный уголок. Бледное лицо с выступающими скулами, немного раскосые темные глаза, резко очерченный подбородок, прямой, с едва заметной горбинкой нос… и надпись на потускневшей от времени бронзовой табличке: «Томас Нильсон. Главный смотритель заповедника. Погиб при невыясненных обстоятельствах 21 июля 2165 года».

№ 03 «Фита»

Они договорились о встрече в полдень, у памятника Людвигу Порте, первому человеку, погибшему на Ружене.

Гранитный звездолетчик смотрел вдаль, поверх многогранной призмы космовокзала, туда, где неустанно вращались исполинские эллипсоиды антенн дальней Нуль-связи. Памятник был выполнен Крисом Роджером по эскизам Иоганна Сурда. Великий художник терпеть не мог патетики, поэтому поза легендарного звездолетчика и зоолога была совершенно непринужденной, как будто Порта шел по неотложному делу и его вдруг окликнули.

Старейший планетолог Ружены пан Ежи Янчевецкий любил этот памятник. Нередко приходил к нему вечерами, посидеть на скамейке с книжкой или – наблюдая за малышней, резвящейся в сквере у фонтана. Ежи не переставал удивляться, насколько Ружена, некогда погубившая десятки исследователей, стала ручной. А ведь он еще помнил первозданность ее сухих джунглей, полных опасных тварей, бескрайние степи, поросшие голубоватой, словно седой, травой. Нет, и джунгли, и степи никуда не делись, но теперь их во все стороны пересекали самодвижущиеся дороги, давно вышедшие из употребления на Земле, но по-прежнему популярные на планетах Периферии. Да и местные твари продолжают здравствовать, но необузданный нрав их укрощен победоносным шествием человеческой цивилизации. Вон карапузы гоняются за радужными красавцами-рэмбами как ни в чем не бывало. И дела нет пострелятам, что некогда эти диковинные насекомые поражали воображение их, пострелят, прадедушек и прабабушек.

Ежи вспомнил, как его собственный правнук возится с жутковатым крапчатым дзо, как будто это обыкновенный кот. А ведь когда-то Симон Крейцер страшно гордился своей добычей. Чудак он был, этот Крейцер, любил давать инопланетным зверям звучные, но малопонятные названия: крапчатый дзо, мальтийская шпага, большой цзи-линь, малый цзи-линь…

– Пан Янчевецкий?

Ежи вздрогнул – неужто задремал?! Какой позор! – немного суетливо поднялся навстречу молодому, длинноволосому парню, позвонившему сегодня утром по личному номеру планетолога.

– Здравствуйте! Чем могу служить?

Длинноволосый, похожий на североамериканского индейца парень крепко пожал костлявую длань без малого столетнего старика.

– У меня к вам чрезвычайно важный разговор, пан Янчевецкий, – сказал Индеец, – но мне не хотелось бы вести его здесь.

– А где бы вам хотелось его вести? – сварливо осведомился Ежи.

– Где-нибудь, где не так многолюдно.

– Послушайте… м-м…

– Александр. Александр Дымок.

– Послушайте, пан Дымок, мне эта таинственность не по вкусу. Говорите прямо, что вам нужно?

– Мне – тоже. – Индеец невесело улыбнулся. – Но речь идет о тайне личности…

– Какой еще тайне? Чьей личности?

– Вашей, пан Янчевецкий, – ответил Дымок. – Например, я могу ответить на вопрос, который наверняка мучил вас: почему вы, талантливый художник-эмоциолист, вынуждены были поступить на планетологический факультет Краковского университета?

Планетолог фыркнул.

– Потому что я был посредственным художником, – сказал он. – Сам великий Иоганн назвал мои работы, выставленные на студенческом вернисаже, «графической эссеистикой на животрепещущие темы». В его устах это прозвучало страшнее, чем если бы он назвал их бездарной мазней. Так что не говорите мне про тайну личности, молодой человек. Нет личности, нет тайны.

– Простите, пан Янчевецкий, – сказал Дымок, – но ведь вам известно об отзыве Сурда с чужих слов, не так ли?

– А вы думаете, я помчался к мэтру переспрашивать?!

– Нет, вы не помчались… – продолжал Индеец. – Вы полгода страдали от абсолютной бесперспективности существования, покуда добрые люди из КОМКОНа не посоветовали вам заняться планетологией…

– КОМКОН? При чем здесь КОМКОН?

– Пойдемте в парк, пан Янчевецкий, – решительно сказал Дымок. – Вы же видите, разговор и впрямь серьезный.

Старый планетолог с тоскливым вздохом окинул взглядом сквер у памятника. Он чувствовал себя как человек, который принужден обстоятельствами принимать участие в неком постыдном действе.

«Надо все-таки выслушать его, коли уж он так просит», – придумал пан Янчевецкий для себя оправдание.

– Идемте, – буркнул он и направился по выстланной желтыми и красными пластиковыми плитками тропинке к черной реке самодвижущейся дороги. Его молодой собеседник усмехнулся и легкой стремительной тенью двинулся следом.

На окраине городка они перешли на низкоскоростную полосу, будто лесной ручей петляющую между деревьями парка. Зеленые стволы мягко фосфоресцировали, приставучие рэмбы норовили вцепиться в длинные волосы Индейца, он неуловимым движением смахивал их. Сердито стрекоча крыльями, гигантские насекомые уносились прочь.

– Итак, я слушаю вас! – прервал затянувшееся молчание Ежи.

– Вас ненавязчиво направили учиться на планетолога по одной простой причине… – начал Дымок.

– Ну! – не слишком вежливо поторопил его старик.

– Ваша будущая профессия обязательно должна была быть связана с Космосом, и только с Космосом.

– Что за глупости! – проворчал пан Янчевецкий. – Кому это могло понадобиться?

– КОМКОНу, кому же еще, – ответствовал Индеец. – Но не Комиссии по Контактам, а ее дочерней организации, Комиссии по Контролю. Существовала некогда в нашем благоустроенном мире такая структура, призванная контролировать потенциально опасные области научного поиска и предотвращать нежелательные последствия некоторых излишне дерзких научных экспериментов.

– Ну и правильно, ну и замечательно! Целиком и полностью поддерживаю! – горячо воскликнул старик. – Только я не понимаю…

– Какое это отношение имеет к вам? – закончил за него Дымок. – Самое непосредственное… Да, вы не занимались запрещенными видами научной деятельности, но вы сами, как это ни странно, результат потенциально опасного эксперимента. Причем – эксперимента, поставленного не людьми…

Старый планетолог отшатнулся от своего собеседника, как от невменяемого безумца. Александр Дымок усмехнулся и закатал правый рукав некогда модного, но давно уже безнадежно устаревшего радужного плаща.

– Видите это родимое пятно? – спросил он, демонстрируя старику свой «иероглиф». – Ручаюсь, у вас на правом сгибе оно тоже имеется, только другой формы. Напоминает Фиту, букву старорусского алфавита…

Пан Янчевецкий молча ждал продолжения.

– Эта отметина появилась у вас, когда вам исполнилось десять лет. я обзавелся родинкой примерно в том же возрасте. И мы с вами, уважаемый пан Янчевецкий, в этом не уникальны. Кроме нас с вами, такими отметинами обладают еще одиннадцать человек.

– Занятное совпадение, – проговорил планетолог. – Однако тринадцать причудливой формы родинок на сгибе правого локтя еще не повод подозревать их обладателей во внеземном происхождении. Вы не находите, молодой человек?

– Не повод, – согласился его собеседник, – но есть и другие, как вы говорите, занятные совпадения. Все тринадцать обладателей этих причудливых родинок родились в один и тот же день, а именно шестого октября две тысячи сто тридцать восьмого года…

Ежи приподнял седую бровь, осведомился:

– И вы – тоже, молодой человек? В таком случае вы на диво хорошо сохранились. На вид вам не дашь и сорока… Как вам это удалось, поделитесь опытом…

Дымок вежливо переждал этот взрыв старческого сарказма, потом сказал:

– Охотно поделюсь, пан Янчевецкий. Собственно, для этого я сюда и прилетел. Но прежде я хотел бы продолжить.

Старик благожелательно кивнул, ему уже стало любопытно. Они сошли с движущейся тропинки, уселись на губчатое сиденье парковой скамейки в узорчатой тени папоротникового дерева.

– Итак, – вновь заговорил Индеец приглушенным бархатным баритоном эстрадного чтеца, – двадцать первого декабря две тысячи сто тридцать седьмого года отряд Следопытов под командой Бориса Фокина высадился на каменистое плато безымянной планетки в системе ЕН 9173, имея задачей обследовать обнаруженные здесь еще в прошлом веке развалины каких-то сооружений, приписываемых Странникам…

№ 04 «Свастика»

Ярко-голубое небо. Желтое ласковое солнце. Кварцевый песок. Аквамарин пологих волн. Белые паруса зданий. Экзотическая пестрота парков. Седовласые вершины далеких гор. Стройные загорелые тела на пляже. Легкомысленные наряды. Дети, играющие в прятки наоборот среди кустов-хамелеонов. Веселая музыка на террасах многочисленных кафе. Разноцветные паруса на морском просторе. Парящие будто птеродактили дельтапланы. Одним словом – курорт. Здесь не хотелось думать о делах. Все проблемы большого мира растворялись в этой желто-зелено-голубой неге. Кувыркаться в теплых волнах, танцевать под легкую музыку с красивыми женщинами, философствовать на вечерней зорьке с бокалом чего-нибудь освежающего в руке – что может быть лучше?

Томас Нильсон расположился в шезлонге, под полосатым тентом, легкая ткань которого трепетала на морском ветру. Киберофициант без спросу принес запотевший бокал с трубочкой и ломтиком лимона, нанизанным на краешек.

– Что это? – спросил Нильсон капризным голосом курортного завсегдатая.

– Джеймо, – ответствовал кибер и укатил.

Нильсон присосался к трубочке, лениво озирая пляж.

Он знал, что она здесь. Справочная санатория «Лазурная лагуна» охотно выдала информацию о настоящем местонахождении врача-бальнеолога Марии Гинзбург. И теперь осталось лишь определить, какое именно из сотен стройных и загорелых женских тел принадлежит сему почтенному медицинскому сотруднику? Знание того, что возраст почтенного сотрудника перевалил за девяносто, мало чем могло помочь Нильсону. За последние полвека геронтология шагнула столь далеко вперед, что судить о возрасте человека по внешнему облику стало совершенно невозможно. Тем более – о возрасте женщины. Однако у Нильсона были основания полагать, что он узнает Марию среди прочих моложавых красавиц.

И ему повезло. Влекомая слабой гравитацией местной крохотной луны, волна вынесла на берег высокую женщину. Она появилась из морской пены вполне буднично, оставляя в плотном песке неглубокие следы, на ходу отжимая густые черные волосы. Нильсон нажал на подлокотнике шезлонга несколько кнопок сервис-меню, и мгновение спустя рядом с ним материализовался свободный шезлонг, а киберофициант замер неподалеку с еще одним бокалом охлажденного джеймо.

Когда Мария поравнялась с ним, Нильсон приглашающе помахал рукой. Врач-бальнеолог присмотрелась к незнакомцу, немного помешкала и опустилась рядом.

– Джеймо – напиток сезона! Рекомендую, – сказал Нильсон, подавая знак официанту.

Мария с благодарным кивком приняла бокал и откликнулась:

– Это напиток и прошлого сезона, и позапрошлого… Наши кулинарные гении редко балуют разнообразием.

– Постойте, – произнес Нильсон. – я попытаюсь угадать… Вы не отдыхающая, верно? Вы – постоянный сотрудник Курорта.

– Угадали, – согласилась Мария. – я медик, специализируюсь на санаторно-курортном лечении.

– И много у вас… э-э… больных? Или это врачебная тайна?

– Увы. – Мария вздохнула. – Не много. И это никакая не тайна. На Курорт не прилетают лечиться, на Курорт прилетают развлекаться. Поседеешь, пока соберешь статистику по особым бальнеологическим свойствам здешнего климата.

– Ну-у, вам до седины еще далеко, – галантно ввернул Нильсон.

Мария усмехнулась.

– Благодарю за комплимент, – сказала она. – На самом деле мне далеко за восемьдесят. По меркам какого-нибудь двадцатого века я дряхлая старуха.

Нильсон с откровенным любопытством окинул взглядом скульптурные формы собеседницы.

– Вы на себя клевещете, – проговорил он строго. – Вам не дашь больше пятидесяти.

– Могу я узнать, кому обязана удовольствием выслушивать столь изысканные комплименты? – осведомилась Мария.

Нильсон немедленно вскочил, дурашливо поклонился и представился:

– Томас Нильсон, бывший смотритель заповедника на Горгоне. В настоящее время – странствующий бонвиван, жаждущий общения.

Мария засмеялась.

– Искатель легкой поживы, – резюмировала она. – Молодой альфонс, соблазняющий скучающих пожилых леди на отдыхе.

Нильсон рухнул на колени, в комическом ужасе простирая руки.

– Умоляю! – взвыл он. – Не выдавайте! Моя жизнь в ваших руках!

– Обещаю не выдавать, – смилостивилась Мария, – но при одном условии. Вы тотчас же подниметесь с колен и пригласите скучающую леди на ужин.

Тусклая ноздреватая половинка луны висела над морем, до самого берега протянувшись маслянистой дорожкой. Тихо шуршали волны. Беззвучно чертили в редкозвездном небе ястребы-рыбари, зорко высматривая жирных аргусов – многоглазых рыб, оставляющих в черной воде ярко-голубой мерцающий след. Молочно-белые друзы санаторных корпусов почти сливались с ночной темнотой. Отдыхающие в большинстве своем спали. Лишь на пляже то и дело попадались, ищущие романтического уединения парочки. Томасу и Марии долго пришлось искать свободное местечко.

– Боже мой, – простонала Мария, в изнеможении опускаясь на песок, вытягивая усталые ноги. – Сто лет не танцевала… Я, кажется, впадаю в детство… Что ты со мной сделал, Том?

– То ли еще будет, – пробормотал он.

– Что ты сказал?

– Я говорю, что сам от себя не ожидал, – откликнулся Нильсон.

– И это говорит юнец, сбивший с панталыку почтенную женщину…

– Я не младше тебя, Мэри…

– О, следующая порция комплиментов… Продолжайте, молодой человек!

Нильсон смотрел на нее сверху вниз.

– Это не шутка и не комплимент, Мэри, – сказал он. – Мы и в самом деле с тобой ровесники. Родились в один и тот же день две тысячи сто тридцать восьмого года…

– Близнецы, разлученные в детстве, – не принимая его тона, отозвалась Мария. – я где-то читала об этом… Ты полвека провел в анабиозе?

– Нет. я был мертв шестьдесят три года.

Мария воззрилась на него, запрокинув голову.

– Это уже совсем не смешно, Том, – сказала она. – Конечно, в наш просвещенный век подобными историями никого не напугаешь, но как-то, знаешь ли, неуютно делается…

Нильсон отвернулся от нее, стал смотреть на лунную дорожку.

– Я тебя не пугаю, – проговорил он глухо. – До двадцати семи лет я жил, как обыкновенный землянин. Правда, я не знал своих родителей. Мне сказали, что они погибли до моего рождения…

– И мои… – эхом отозвалась Мария.

– Я работал на Горгоне главным смотрителем тамошнего заповедника, когда прилетели эти двое, – продолжал Нильсон, опускаясь рядом с ней. – Они представились сотрудниками КОМКОНа. Это были чертовски приятные и дьявольски обходительные люди. Они поведали мне тайну моего рождения. Оказывается, если я и был посмертным ребенком, то мои настоящие родители умерли сорок пять тысяч лет назад. Оплодотворенную же яйцеклетку, из которой впоследствии появился ваш покорный слуга, некая сверхцивилизованная раса поместила в специальный саркофаг-инкубатор, который и был благополучно обнаружен в две тысячи сто тридцать седьмом экспедицией Бориса Фокина на безымянной планете в системе ЕН 9173.

Мария придвинулась к нему, прижалась щекой к его плечу, пробормотала:

– Фантастика… А что было дальше?

– Дальше? Дальше произошло самопроизвольное деление яйцеклеток, и мы родились.

– Мы?!

– Я, семь моих братьев и пять сестер…

– С ума сойти…

– Но дьявольски обходительные люди из КОМКОНа ничего не сказали мне о братьях и сестрах. О них я узнал уже позже, когда… Когда воскрес.

– Ты опять!

– Не перебивай… Раскрыв тайну моей, казалось бы, заурядной личности, комконовцы призвали меня помочь им. Помощь заключалась в ежедневном самонаблюдении, в самообследовании же индикатором эмоций и в написании отчетов, которые я был обязан еженедельно переправлять в КОМКОН. Предлагалось также глубокое ментоскопирование, от которого я решительно отказался. И вот начался эксперимент. я выдержал ровно сто двадцать семь дней, постепенно сходя с ума от неутомимо терзающей меня мысли, что я чужак, представляющий неведомую опасность для всего, что знаю и люблю. А на сто двадцать восьмой день я взял карабин, ушел подальше в лес и… И больше из него не вернулся. Точнее – вернулся, но шестьдесят три года спустя.