Текст книги "Голубиная книга анархиста"

– Да кролик это, вот дерьмо-то, – раздраженно-встревоженно сказал Вася. – Порода такая. Новозеландская.

– И с именем? – спросила Петровна, вытягивая жилистую шею.

– Ну кличка такая, вот она дала, – объяснил Вася.

– Бернард, – подтвердила опечаленная Валя.

В глазах ее стояли слезы.

– Чудная кличка, – сказала Петровна. – И что ж ты по нему так убивашься?

Валя смахнула слезы.

– Он был… у-у-умный, д-д-добрый… глазастый… ласковый…

– Хм, хм, – хмыкала Петровна и значительно смотрела на Татьяну Архиповну. – Точно ли кролик?

– Да! – воскликнул Вася с излишней горячностью.

Она и на него посмотрела с подозрительностью.

– Хватит тебе уже! – прикрикнул Вася на Валю.

Но та продолжала всхлипывать.

– Ну, кролик – это не бяда, – сказала Петровна. – Хуже, ежели человек пропал, а вы скрываете.

– Ничего мы не скрываем! – ответил Вася.

– Кролик – это ладно, – сказала Петровна, – а вот человек – другое, даже ежели нег… тьфу! – африканской национальности, как тот Абамка. На реке и утонуть, конешна, недолго. Или поревновать… заспорить… Всяко бывает.

– Да, да, – подтверждала Валя, всхлипывая и тем только усиливая фантазии жилистой сухой Петровны.

– Люди разные, – продолжала Петровна. – Один реагировывает так, а иной… Да! – воскликнула она, воспламененно взглядывая на Татьяну Архиповну. – Зыка-Языка-то наконец брать хотели!

Татьяна Архиповна оставила свое рукоделие и поверх очков посмотрела на Петровну. Та во все глаза глядела на Татьяну Архиповну и уже сидела подбоченясь, дожидаясь ахов-охов, вопросов. Татьяна Архиповна молчала, только смотрела.

– Ну? – словно бы дернула ее за язык Петровна, как удочку заправский рыбак.

– Правда? – наконец спросила та.

– А как же! Как этот дождь правда или твоя неходьба! – торжествующе воскликнула Петровна. – На него же давно написал Медун. Тот у Медуна овечек на шашлыки крал, одну, потом другую, в лес уводил и там жрал с самогонкой и дружками-то, что повадились к нему, охотнички какие-то, с городу. Шкуры потом находили, костришше. А наш-то Бобер ни фу-фу. Токо вон с тобой срам развел, а Языка взять – рука коротка да дрожит. Против овец молодец, а с молодцом сам овцом. Хоть и Бобер. Ха! – Петровна прикрыла рот, искрометно глядя на всех. – Ну, Медун до области добрался. Оттуда, видать, надавили, и ночью сёдня группа хватов этих, мальцов дебелых у панцирях да шлёмах с автоматами и накрыли его.

Петровна замолчала, выдерживая паузу, наслаждаясь своим информационным господством, как какой-нибудь телеведущий в патетических местах.

И Татьяна Архиповна так и сказала:

– Ой, Петровна, ты как Малахов! Или этот… «Приз в студию!»

Петровну это сравнение ничуть не смутило, наоборот, она еще выше задрала свой нос туфелькой.

– Какой ужо тут приз, – сказала она, – ежели Язык-Зык той, если он собственной персоной взял да и был таков! Ушел!

Тут уже Татьяна Архиповна всплеснула руками.

– Как?!

– Ушел! – победоносно повторила Петровна, словно от опасности избавился ее любимый родственник.

– Нет, но как же… – бормотала Татьяна Архиповна.

– А так же. Ушел, как есть ушел со своим раздвоенным жалом. Ох, видать, то не спроста, Акимиха и говорила, ой, не спроста то, такой-то язычок у молодца, а то, что он гаворил, дескать, хотели наказать дружки или хто там в турьме той, али несчатливая случайность прямо, – ложь, ложь самая и есть. А это у него от рождения и при содействии самых темных сил. Акимиха, она профессорша, по моныстырям все ездиет, с ранья уже молитвы читает, постится, хучь еле ноги волочит, шатает ея, а она нет. Книги у ней от деда ишшо, а он был самый что ни на есть раскольник, старовер.

– Раскольник же, – сказала Татьяна Архиповна.

– Ну. А может, оне-то и веру хранили, а не эти в золоте. А те – в золе!

– Хорошее сравнение, – не утерпев, одобрил Вася.

Петровна посмотрела на него.

– Нет, но подожди, как же это все могло получиться? – спросила Татьяна Архиповна.

Петровна развела руками.

– Н-да! Вот тебе и на! Вот тебе и хваты-перехваты. А к тебе они не входили?

– Ко мне? Зачем? Нет.

– Ну как. Заодно. Зачистить, как грится, ха! – Петровна прикрыла рот рукой. – Можа, ты опять за свое резиновое ремесло. Так же эта статья называется? Против резиновых хат?.. И вишь, незнакомцы у тебя и есть.

– Туристы, – сказала Татьяна Архиповна с беспокойством. – Василий и Валентина.

– Ну, хто знает, можа и турысты, а можа и опять эти… беженцы. Поди докажи, а? Ты вот никак досказать им не можешь. Что дважды два – прими и помоги кому бедовому. А Бобер хорош, ну хорош гусь, гусь, а не Бобер. Да? Скоко терся около тебе, вынюхивал, мурзилка. Что да как. И – раз. Здрасьте-пожалста. Статейку шьет. Тому Зыку не шил, небось. А безногой бабе – нате.

– Но в голове не укладывается, – сказала Татьяна Архиповна. – Как можно было упустить его?

– Просрали добры-то молодцы, хваты-перехваты, уж не обессудьте за мое такое высказывание, – сказала Петровна.

Татьяна Архиповна покачала головой.

– А теперь – и где он, той Зык-Язык? – Петровна развела руками. – Ишши ветра в полях да перелесках. Можа, в свою Белоруссию и подался. Или где тут окопался. Смотри, Тань, не ровен час явится. Запирайся. – Она посмотрела на Валю с Васей. – И вы на лодочке-то поосторожней, выходит дело. А то… – Она откашлялась. – Значит, как дождь перестанет, и снова в путь-дорогу? И куды? Далёко?

Вася, изнемогая, смотрел на докучливую бабу.

– На самый восток, – сказала Валя, позабывшая о свежей своей печали под натиском новых сведений. – В Японию.

Вася метнул на нее испепеляющий синий взгляд. Посмотрели с удивлением и Татьяна Архиповна с Петровной.

– То есть… – пробормотала Татьяна Архиповна.

– Да шутит она, – сказал Вася резко.

– Хуу-гу! – воскликнула Валя.

– А куды же?

– К Елисею, – ответила Валя.

Вася посмотрел на нее.

– Это же к которому? К родственнику? – не унималась Петровна.

– Хуу-гу!

– И где же такой проживает?

– Место то так и называется, – ответила беззаботно Валя. – Елисейские поля.

– Вона… Не слыхала про такое, – откликнулась Петровна. – Чай, ужо в Белоруссии самой? Нет ли?

– Да, на границе, деревня так называется, – нашелся Вася.

– Ну да… Тогда хорошо. Токо раненько вы в путь подались, – сказала Петровна. – И воды какие, и непогодь, грязь. То ли дело лето: цветики и птички. Ох, ну ладно. – Она поднялась. – А то заговорилась. Пойду. Гости-то турысты ай тебе не помогут?

– Поможем, поможем, – тут же ответил Вася.

– Ну и ладно. Отплата ваша такая будет, – согласилась Петровна. – Там, водички натаскайте, дровишек в сени и ближе к печке. Помои на задний двор. Ты, Тань, как, сделала уже? Большое-то дело?

Татьяна Архиповна отвернулась. Петровна поманила Валю и, как та приблизилась, сказала, что судно стоит там-то, а в него лучше сразу влить микстуры зеленой такой, ну, зелье для растворения отходов, выходящих из человеческого тела и отшибания зловредных запахов прямо ароматом хвои. Валя понятливо кивала.

– Ты же не терпи, не крепись, Тань, – предупредила Петровна. – Вон мужичонку за водой на колодец, а сама и сходи. Или хочешь, я подожду?

Татьяна Архиповна покачала отрицательно головой, глядя в пол.

– Не сейчас.

– Ну, не разводите тут большой театр с конями на крыше, – предупредила Петровна. – Все мы люди, все мы человеки, так созданные. Хучь и оторопь порой возьмет. Ведь сказано, мол, по образу и по подобию? Тут и позадумаешься. Ну? Что же это? Так-то и есть? И тама? – И Петровна задрала голову к потолку, натягивая жилы на шее еще сильнее.

– Не все понятно, – проговорила Татьяна Архиповна.

– Так!

Петровна встала и пошла из комнаты.

– Подожди там немного, – попросила Татьяна Архиповна и поехала за нею следом.

Дверь в комнату прикрылась, но не плотно. Доносились приглушенные голоса. Вася разобрал, что хозяйка о чем-то просила Петровну, убеждала ее, а та отвечала, кажется, про них-то и отвечала, что турысты «того», особливо деваха… Татьяна Архиповна возражала и снова о чем-то просила. Наконец хлопнула дверь. Татьяна Архиповна вернулась в комнату.

– Ну вот, – проговорила она и вспомнила. – Ах, дверь-то забыла.

– Что? Давайте я, тетенька! – вызвалась Валя.

– Да, лучше все-таки запереться, – сказала Татьяна Архиповна.

– От этого Зыка-Языка? – уточнила Валя.

– Да… и от него тоже, – рассеянно ответила Татьяна Архиповна.

Валя сходила и закрыла на засов дверь. Вася попросил хозяйку не церемониться и сказать, когда надо пойти за водой и дровами. Та отвечала, что за дровами можно будет пойти чуть позже, а за водой так и не надо, есть еще вода и в бачке, и в бидоне.

– Нет, пусть натаскает, – возразила Валя.

– Лучше не надо, – откликнулась Татьяна Архиповна. – Дождь не перестает.

– А он дождевик наденет, тетенька.

– Ах, да ладно, отдыхайте.

– Нет, вода – это святое, – не отставала Валя.

– Ну хорошо, – сдалась хозяйка. – Потом… как стемнеет.

Вася пытливо посмотрел на нее. Кажется, он начинал догадываться, о чем так просила эта женщина соседку. Но тут уже его атаковали старые демоны погони. Он старался теперь уяснить, что же думает о них эта женщина с такими непривычно красивыми в деревне руками? Злился на Валю, лезшую со своими репликами. А вдруг здесь уже побывали Борис Юрьевич с Эдиком на джипе? Расспрашивали, не появлялись ли беглецы-разорители? Может, они уже и заявили, и теперь Обло-Лаяй их ищет с удесятеренным энтузиазмом. Обло-Лаяй напало на след Васи Фуджи.

Но… нет, тогда бы Петровна проговорилась. Да и сама Татьяна Архиповна, наверное, поинтересовалась бы: не те ли вы беглецы?

Вася выждал удобный момент и спросил насчет Бобра: что это за персонаж такой?

Татьяна Архиповна нахмурилась.

– Наш участковый Бобров.

– Здесь живет? – холодея, спросил Вася, уже готовый сорваться и уйти в дождь – в дождь так в дождь, хоть в метель и шторм, лишь бы подальше от участкового.

Его история тоже началась с посещения участкового. А за ним явились бесноватый поп Никита да следователь Мирзоев с ореховыми глазами.

Татьяна Архиповна не отвечала, снова возясь с нитками, иголкой. Валя спросила, что такое она вышивает сейчас. Татьяна Архиповна сказала, что Николу-угодника. А мечтает – новую Одигитрию.

– Какую такую новую? А? а? – удивилась Валя.

– Такую. Ее же после реставрации в собор привезли, – говорила Татьяна Архиповна. – Два года чистили слои там всякие, что вот за четыре столетия налипли, ну копоть там, свечек, краску других мастеров, так? И я слышала, что Ее теперь и не узнать. Ту-то, прежнюю, я видела еще молодой, когда ездила в город. А сейчас уже приехать да пойти не могу. Даже если и довезет кто на машине, а дальше-то мучения? Там же на крыльцо и не въедешь.

– Пандуса нет, – машинально заключил Вася, напряженно думая о своем.

– Да.

– Я Матушку видала, – тихо и робко сказала Валя.

Лицо Татьяны Архиповны озарилось.

– Правда?

Та кивнула.

– И что же? Так и есть? Другая уже? Говорят… больно суровая?

– Не-а, та же, – ответила Валя.

– Но… как же? Писали даже, что не то выражение… лик изменился до неузнаваемости. Как будто она сердится за что-то.

– Она как была красивая, такой и осталася, – сказала Валя.

– Хм, странное дело…

– Вы, тетенька, красивой ее и вышивайте, – посоветовала Валя.

Вася с тоской смотрел в окно. На улице все шел дождь.

– Когда же кончится, – бормотал он.

– А хотите – телевизор включите. Он, правда, барахлит, чего-то там менять надо.

– Да? – заинтересовался Вася.

– Только сперва… – Татьяна Архиповна замялась.

– Чиво, тетенька? – спросила Валя.

– Ну… может, дровишек со двора в сени принести, – ответила Татьяна Архиповна, жалобно взглядывая на Валю.

Та тут же сообразила и кивнула Васе: мол, иди.

А Вася не понял сразу, сбитый с толку мыслями об участковом, да вот еще о починке телевизора.

– Пойдем вместе, – сказал он.

– Ой, Фасечка! – воскликнула Валя. – Иди один.

– Ты снова филонишь?

– Мне здесь надо быть, – сказала Валя.

– Зачем? – спросил Вася.

– Ой, Фасечка! – воскликнула Валя. – Ну для помощи.

Вася мгновенье сосредоточенно смотрел на нее, повернулся и вышел. Надев плащ, он отправился за дровами и, наверное, час таскал их в сени. Появилась Валя с ведром, шмыгнула на задний двор.

– Вот и просралася тетенька, – весело сказала Валя, возвращаясь с порожним ведром.

Она оглянулась, шагнула к углу дома и поставила ведро под струйку дождевой воды.

– А хорошо здесь, Фасечка, – сказала она.

– Нам надо дальше, – ответил Вася, всходя на крыльцо с охапкой дров.

– А я бы так и осталася.

– Судно подносить-относить?

– Так, Фасечка, тетенька сердечная очень, как наша Мартыновна. А в себе мы не судно-то таскаем? Только и делов, что выбросить. Что у меня, что хоть у тебя, а что и у епископа.

– Хых-хы, что и у патриарха с президентом, – подхватил Вася. – Прямо равенство и братство. Тут и возникает вопрос, как же это ваш конструктор не включил на полную катушку воображение-то?

– Какой конструктор? – не поняла Валя.

– Ну, сами же говорите: мол, человек создан по образу и подобию, так? – говорил Вася, сгружая дрова в потемках сеней и принимаясь их класть в поленницу. – Что, с судном он тоже, конструктор-то создатель? А мы теперь мучайся. Сколько проблем у женщины из-за этого. А если взять по всей стране? Сколько всяких там богаделен, приютов, больниц, где торчат калеки, инвалиды, дауны, ходят под себя, на них няньки орут, санитары трясут за шкирку. Я валялся со сломанной ногой. Черт, ну и морока, зараза, легче подохнуть сразу.

– Ой, Фасечка, что ты говоришь-то, что говоришь?

– Что думаю, то и говорю. И так оно и есть. Тело человека – уже наказание. И если у творения есть тело, то, значит, и у творца? Какое оно? Что это вообще такое? А если нет, то значит, человек создан не по образу и подобию, а вылез из обезьяны. Мне все равно. Хоть из кита… Ты руки не забудь помыть, – предупредил Вася.

Когда включили телевизор

Когда включили телевизор, выяснилось, что по экрану идут полосы и проступает сыпь, словно люди там заболели скарлатиной. Вася спросил, нет ли отвертки. Татьяна Архиповна ответила, что там, в ящичке в серванте у Вити отвертки, изолента и кой-какой инструмент. Вася все достал и, включив настольную лампу, потому что свет люстры был тусклый, приступил к починке.

Татьяна Архиповна сказала Вале, что уже пора и ужин собирать. Вместе они отправились в кухню.

На ужин была гречневая каша с маслом и солеными огурцами, чай, баранки. Трапезы Татьяны Архиповны были скудными.

После ужина Вася еще немного повозился с телевизором, вышел на улицу, спросив, где лесенка, чтобы достать антенну, поправил антенну – и картинка стала ясной, звук отчетливым.

– Батюшки! – обрадовалась Татьяна Архиповна, всплескивая руками.

Вася держался гоголем, посматривал свысока на Валю, а та глядела на него с восхищением. Сели смотреть фильм. Это был испанский фильм про девочку, подсыпавшую отцу, потом бабке, потом тетке яд. На самом деле яд оказался просто содой. Но отец умер прямо в постели с любовницей. Остальные остались живы. Да, бабке она так и не подсыпала «яда», спросила: мол, не хочется ли ей помереть? Ведь имеется и средство хорошее – яд. Бабка уже не говорила, не ходила, сидела в кресле-каталке и только смотрела, кивала, улыбалась. На вопрос деточки она ответила отрицательным покачиванием головы.

– Вот проныра-то, ху-гу! – поделилась впечатлениями Валя.

– Забавная девочка, – сказала Татьяна Архиповна печально.

А Вася вспомнил один эпизод своего детства. Одноклассник Генка Трофимов принес с дачи целый веник мяты для матери, кто-то посоветовал ей пить. А потом, через месяц примерно, поинтересовался, не болит ли живот у матери? Почему он должен болеть? Ну от мяты. А что мята? Да то! Его младший брат признался, что спустил на веник несколько раз…

Да, тот малый был оторва. Родичи были вынуждены сдать его в спецшколу. Он и там норовил всех и все проткнуть своим гарпунчиком, даже и мальчишек, наскакивал и на училок. Сперма в нем бушевала. И позже он сел по-настоящему за изнасилование водителя троллейбуса, женщины, спешившей по пустой улочке ранним утром к своему троллейбусному парку. После отсидки он держался месяца четыре, потом затащил школьницу в отживающем свой век дачном поселочке в пустующий домик, в погребец, и держал ее там три дня, поднимаясь на свет, как говорится, божий подкрепиться, отлить. Уходя, сверху наваливал старых матрасов, и никакие крики были не слышны. Спьяну проговорился родному брату, что, мол, у него медовый месяц с запретной запертой телочкой. Почуяв неладное, Генка проследил за ним – и накрыл. А увидев, в каком состоянии девчонка, безжалостно сдал брата. Да уже и бесполезно было бы все скрывать. Тот кинулся в бега, да был сразу перехвачен… Ясно, что никакая тюрьма не могла унять этот пожар природы, эту яростную весну в одиночной камере, как пел Летов.

И Вася снова начал медитировать на фразе «по образу и подобию». Ему вспомнилась одна картина Сальвадора Дали: мужик в виде корабля – с парусами и форштевнем, удерживаемым с великим трудом канатами…

– Когда-то, – вдруг тихо произнесла Татьяна Архиповна, – когда-то и мне вот так хотелось… Выпить – не соды, конечно.

– Тетенька… – протянула Валя. – Грех-то…

Татьяна Архиповна вздохнула.

– И я уже все приготовила, – продолжала она, решив все рассказать. – Намешала всех таблеток, что были под рукой, все капли, все-все-все, растолкла толкушкой, целый стакан получился, развела потом водой и… выдула это пойло.

Валя перекрестилась.

Татьяна Архиповна молчала, грудь ее тяжело вздымалась и опускалась.

– И чиво? Тетенька?

– Там и снотворное было. Я и заснула. И приснился мне сон такой… Купалась будто я в бассейне таком, знаете, круглом, но полным-полно там было не воды, а жижи такой зеленоватой, и в ней крутились змеи, много змей, они вились, сталкивались, свивались, сверкали глазами, и среди всех выделялась кобра такая, знаете, толстющая, длинная и с капюшоном этим своим, вот она и вздымалась и ныряла, царица какая-то змей, нападала на других, и на меня посверкивала изумрудным глазом, видно, готовилась и ко мне приступить…

– И чиво, тетенька?

– Вот никому я этого не рассказывала, вы – первые. Почему-то вам это можно рассказать, не знаю… И тут явился какой-то, ну служитель, что ли, или кто. Я уж решила, что мой спаситель. А он, действительно, выдернул какую-то там затычку, и вся жижа полезла сквозь решетки, все, со змеями этими. Только слизь на стенках осталась. Служитель приказал мне все вымыть. Дал швабру, ведра. И я привела все в порядок. Тогда он велел мне подняться. Я поднялась. Мы пошли, и вдруг он меня столкнул – но не в бассейн, а куда-то на другую сторону. И тут замельтешило все, какие-то картинки, рожи, всякие предметы, понеслось все и начало так медленно-медленно останавливаться и как будто загустевать. И вот все замерло. Это было такое, знаете, место… Долина, что ли, какая-то. И она вся-вся была заставлена белыми или, скорее, сероватыми, да, каменными кубами, – немного на мел, что ли, похоже… Не знаю. И все там было без движения. Ни-ни! Ничего совсем. Просто вот стоят эти самые кубы, и все. Стоят и стоят. – В глазах Татьяны Архиповны отразился ужас, как будто она прямо сейчас эту долину и видела.

– Брр, – произнесла завороженно Валя.

Наступило молчание.

– И… чиво… тетенька… – решилась проговорить Валя.

Татьяна Архиповна посмотрела на нее.

– И тут какая-то волна подняла меня и вынесла. Слышу – Витек ходит, зовет. Внезапно приехал, хотя и не должен был в этот день. А другу загорелось на рыбалку, ну и он взял уже отгул, и прикатили. Витек меня тормошит, ты что, мол, под снотворным? Тебе плохо? Ну, меня и давай мутить. Прошу воды. Стала пить. Тут и вычистило меня всю, наизнанку, как говорится, вывернуло. – Татьяна Архиповна перевела дыхание. – Так я и поняла, что дикую боль чуть не причинила Витьку-то. Я его глаза видела… родные… Как же я их такой смертынькой пригвозжу?! И все, зареклась даже и думать. А мне нет-нет те кубы и примерещатся. Они-то ведь… живые были.

– Ужас! Тетенька! – крикнула Валя так, что Вася поморщился.

Татьяна Архиповна кивнула.

– Так и есть, голубушка, ужас… И грех. И ведь с той поры я и живу, как будто и мертвая. Мертвая, но живая. По церковному если разбираться, мертвая. А вроде ведь живая? Потеряла я душу? Никого не спрашивала об этом, даже батюшку Иллариона, что однажды на похороны приезжал, ну и ко мне его кто-то подтолкнул, чтоб он мое рукоделие оценил. Даже его не смогла. А вот вас спрашиваю… – говорила Татьяна Архиповна с растерянной тихой улыбкой.

Вася отвел глаза и насупился. И показался себе каким-то червяком. У него не было ни одного слова для Татьяны Архиповны. Отцы-анархисты про то не рассуждали особо, ну, за исключением Льва Толстого. Ни Годвин, ни Прудон, ни Такер, ни Штирнер. Кропоткин да Бакунин все это ниспровергали. А рассуждения Толстого об этом Вася и пропускал, не понимая, то ли он атеист, раз против воскресения-вознесения и всяких там чудес, то ли все-таки крещеный попугай, раз про бога говорит утвердительно вроде бы, как и остальные попугаи. Как-то в нем это уживалось: неприятие Обло-Лаяй и Христос. Хотя сам же он и говорил, что Христос Обло-Лайе и служит. Ну, то есть попы.

Он покосился на Валю. А она-то? Есть ли у этой придурковатой девицы что сказать?

Сказать ей, видимо, тоже было нечего, а вот спеть – да. И она тихонько запела:

– Пошел старец молиться в лес, / Нашел старец молящую, / На камени стоящую-у-у./ Власы у нея-а – дубова кора, / Лицо у нея-а, аки котловино дно-о-о. / И тут старец убоялся ея-а-а. / «А и кто если, жена стра-а-а-шная: / Или скотия ты, или лютый зве-э-эрь, / Или мнение мне, иль престра-а-а-шная смер-э-эрть?» / Она же ему возглаголовала…

Тут ударил ветер в окна, хлестнул дождем, с новой силой дождь забарабанил. Валя прервалась, пугливо глядя на занавешенные окна. Вася молчал. Татьяна Архиповна тоже. И Валя продолжила:

– Иди, старец, не убойся меня, – / Я не скотия и не лютый зве-э-эрь, / Я не мнение тебе, не престрашная сме-э-эрть, / Я богатого купца Киприянов до-о-очь… очь… кх, кх, – кашлянула Валя и снова продолжала чисто и удивительно мелодично. – Я тридцать лет во пустыне живу, / Я тридцать лет на камени стою-у-у-у – / Замоляю грехи великие-э-э, / Замоляю грехи великоблудные-э-э…

Валя снова прервалась, как будто вспоминая слова или вдруг о чем-то думая своем. Запела опять:

– А и тут жена просветилася, / Видом ангельским старцу откры-ы-ы-лася, / И велела она вспоминать ее, / Величати Марией Ягипетско-о-й. / И дала она письмена ему, / Что писала она на камени-и-и: / Житие свое ноготочками…

Пение прервал плач. Это плакала Татьяна Архиповна. Потекли крупные слезы и по щекам Вали. В порыве жалости и нежности она шагнула к Татьяне Архиповне и обняла ее.

Вася не знал, куда деваться. Сидел, понурившись, рассматривал мозоли на ладонях от весел. Потом обратился к фотографиям на стене. Осторожно встал, приблизился. С фотографий на него взирали разные люди. Старик в кепке и белой рубашке, с которой контрастировала загорелая шея. Старуха в платке. Она же с платком на плечах и вместе с другой старухой. А затем – с девчушкой. Что-то во взгляде этой девчушки было знакомое. И тот же взгляд был уже у девушки, сфотографированной с букетом цветов и парнем с оттопыренными ушами и черным витым чубом, в костюме. Да это хозяйка и есть, узнал Вася. Вот она уже с ребенком на руках вместо цветов.

Когда Валя с хозяйкой успокоились, Вася спросил про дом, мол, родительский, наверное?

– Да, конечно, – тихо ответила расслабленным голосом, очищенным слезами, Татьяна Архиповна.

– То есть тут и ваши отец с матерью жили и работали? На земле этой? – уточнил Вася.

– А как же, – ответила Татьяна Архиповна. – Папа был трактористом, мама дояркой. И дед с бабушкой в колхозе работали, он – конюхом, потом, когда лошадей не стало, пастухом, а бабушка Паша – учительницей в начальных классах.

– Правда? – удивился Вася.

– Да. Дедушка ее привез из белорусского Кричева. Она была, так сказать, барышня уездная. – Лицо Татьяны Архиповны тронула улыбка. – А дед, как цыган, ухарь, все с лошадями. На ярмарку за лошадью он туда и покатил, а вернулся – с женой. Ну, на самом деле все, конечно, не сразу сделалось. Это сейчас быстро. А тогда – разведчиков в соседнее село отправляли, те вынюхивали, потом сватов засылали. Свадьбу сразу не играли. Время удобное выбирали, обычно осенью, после всех деревенских дел.

– Мм, понятно, – пробормотал Вася. – Я и смотрю… что-то такое…

– А Фасечка тоже учитель! – выпалила Валя.

– Вот как? – спросила Татьяна Архиповна.

Вася поморщился, косясь сурово на Валю.

– Учитель без учеников, – ответил он. – Не смог в школе работать. Мне прибить этих дебилов хотелось, так и хватануть указкой по лбу. А я же непротивленец. Вот и бросил, ушел, как говорится, от греха подальше.

– Это как же непротивленец?

Вася пожалел уже, что сболтнул лишнего.

– Ну, против насилия.

– А… – Татьяна Архиповна ясно смотрела на него. – То есть… как этот… баптист?

Вася не выдержал и засмеялся.

– Но это им нельзя совсем брать в руки там автоматы и эти… штык-ножики, – проговорила Татьяна Архиповна.

– Да я вовсе неверующий, Татьяна Архиповна, – сказал Вася, отсмеявшись. – Просто мне тошно, когда все едят друг друга, и все.

– То есть?.. – спросила Татьяна Архиповна, широко раскрывая глаза.

– Ну, был такой философ Ницше. Он говорил, что человек – то, что надо превзойти. Ну, мол, надо стать выше, сверхчеловеком. А я говорю, что надо еще стать человеком. Ибо мы все скотие, как спела Валя. Скотие, а не человеки. И скотие такое, особенное – людоедское. Если на земле хоть где-то в диких горах Афгана или Сомали идет стрельба или в США кого-то усаживают на электрический стул, а у нас не оказывают в тюрьме медпомощь преступнику или вон дебилы сбивают «Боинг» с пассажирами, – если это происходит, то здесь, в планетарном масштабе, процветает цивилизация людоедов. Скотская цивилизация, а не человеческая. И все эти президенты, королевы, министры, папы римские и патриархи с раввинами и муфтиями – суть скотие.

– А ты? – вдруг спросила Валя.

– Я – тоже, – сказал Вася.

– Но ты же никого не убиваешь, – проговорила Татьяна Архиповна.

Вася вздохнул.

– Но я принадлежу к этой цивилизации скотов, узконосых нервных и мстительных обезьян. У меня на все взгляд, как будто из космоса, – воодушевляясь, заговорил Вася. – И я вижу, что вся планета поражена вирусом. Имя ему – насилие. Это планета насильников.

Валя во все глаза глядела на Васю, глаза ее блестели, на щеках появился румянец.

– Ее, естественно, не покинуть, эту планету, – продолжал Вася. – Остается противостоять скотиям. Только это как-то оправдывает пребывание здесь. Я не хочу быть скотие. Противостоять скотие – значит, противостоять и самому себе, да. Ведь в каждом из нас много этого дерьма. Вот я всегда и говорю: дерьмо, зараза… Хых, хы-хы-хы…

– Наверное, и хорошо, что вы не смогли работать в школе, – заключила Татьяна Архиповна, переходя на «вы».

– Да?

– Да. Вас уже посадили бы.

Вася снова принялся смеяться.

– Но и вообще, нельзя же так, – сказала Татьяна Архиповна. – Детям нужна, как говорится, надежда. А здесь все беспросветное какое-то, знаете, у вас. Ведь есть и хорошие, добрые люди. Какие же они людоеды и узконосые обезьяны? Были на нашей земле и святые, например. Вот Меркурий, потом Авраамий. Или Герасим Болдинский. Уж не говорю про Серафима Саровского или Сергия Радонежского. Ведь не повернется у вас язык и про них то же самое сказать?

Вася напряженно смотрел и слушал. Валя вскинулась:

– Фасечка! Не говори! Нет, нет! Не надо! Фасечка!..

– Сказать можно, что хочешь, – пробормотал Вася. – Но вообще-то вот что. Есть те, кто преодолел в себе скотие. Но жить-то остается на планете скотие. Вот в чем штука. И если попадет в руки инопланетян и те спросят: откуда ты? То должен честно им ответить: с планеты Скотие. Или: Обло-Лаяй. Хых-хы-хы-хи-ха-хы-ха… – Вася зашелся в смехе.

Татьяна Архиповна смотрела на него с недоумением и некоторой опаской.

– Я не все понимаю… – проговорила она. – Но послушайте, уже ведь очень поздно. Ах, я балда. – Татьяна Архиповна тряхнула соломенными волосами. – Это мне привычно полночи не спать, а вам-то каково? Полезайте на печь, погрейтесь на будущую дорогу. Валечка, там в шкафу простыни.

Валя замахала на хозяйку руками.

– Чиво вы, а? Тетенька?! Мы же так, как калики перехожие, примостимся и ага. Да, Фасечка?

– Да.

– Так и поди, полезай, – сказала ему Валя. – А мы тут еще с тетенькой… – Она выразительно закрыла и открыла глаза.

Вася на этот раз понял и пошел, но не на печь, а на двор – воздуху глотнуть и помочиться. Дождь все сыпался. Где-то лаяла собака. Тьма стояла непроглядная. В сенях он столкнулся с Валей, та выносила судно с мочой.

На печке было тепло, потом стало и жарко. Вася косился на Валю. А та постепенно раздевалась, пока не осталась в одних трусиках и лифчике. Вася не раздевался, потел, принюхивался. Долго ворочался. А Валя уже спала. Вася разглядел у нее татуировку под левой грудью: синюю бабочку.

Рисовала карандашом горы. Рисовала-рисовала и взяла да и поднесла лист к окну, посмотрела на свет – а вместо гор-то, смотрю, лицо проступает, лицо, лицо, а потом такая фигура вся. Где карандаш?! Хвать – и быстро обвожу проявившееся. Потом нахожу пластилин и вылепляю эту же фигуру. Показываю кому-то. А люди говорят: ну какая же это Богородица? Кукла. А я не могу им представить рисунка, потому что налепила пластилин прямо на лист тот.

Но это был сон не Вали, а залетевший сюда сон Татьяны Архиповны. И еще даже не залетевший. Татьяна Архиповна заснет позже всех. Но в пространстве снов возможно опережение, это ведь доказано. А Вале снилось другое. Ей снился Лев.