Текст книги "Голубиная книга анархиста"

Возле одной могилки была покосившаяся скамеечка, и Вася опустился на нее. Доска заскрипела, но выдержала. Вася пребывал в тоске. Вон чем обернулась его борьба за свободу в этой стране. Полным дерьмом.

Лампа начала пыхать. Огонек умирал. Вася наблюдал за этим угасанием. Наконец огонек совсем замер. Все. Вася еще сидел, сгорбившись. Сейчас он пытался убедить себя, что, как говорится, баба с воза, коню легче… Кто ему эта Валька? Зачем? Откуда она взялась на его голову? Ведь он исповедовал веру одиночного плавания в океане. Ему никто не был нужен. Одному легче достичь берега свободы. Поэтому он предпочитал не якшаться с единомышленниками. Точнее, не действовать с ними сообща. По этой причине он не был на Болотной, когда сорвавшееся с цепи Обло-Лаяй кинулось крушить так называемую демократию и весь этот либерализм. Митингами здесь ничего не добьешься. Митинги – это прошлый век. В двадцать первом веке надо захватывать интернет и умы. Ведь это и есть ноосфера. Тихо и медленно, с кротовьим упорством рыть ход в паутине умов – к свободе. Создавать ноосферу свободомыслия. Такова стратегия Васи Фуджи. А от любого насилия его тошнит. Но это не спасло самого Васю. Обло-Лаяй схватило его за шкирку.

– Да какое мне сейчас дело до всего этого, – проговорил Вася, пытаясь потянуться.

И скамеечка не выдержала и рухнула под его тяжестью. Чертыхаясь, Вася встал. Надо было куда-то шагать. Куда? Да все равно. И он пошел, понурясь, с погасшей лампой в руке. Сейчас ему нужна была не абстрактная какая-то там свобода, а Валя, дурочка с Соборной горы. Вася хотел ее найти. Совсем не потому, что с нею было бы проще выбираться из этой страны. Напротив, труднее. Но… Вася уже не мог ее оставить. Да! Эту дурочку с прозрачно-карими доверчивыми глазами.

Неожиданно он вышел на дорогу. Она шла от кладбища. Постояв, Вася двинулся по ней уже как сомнамбула, зомби. Но нет, на самом деле он определил, что дорога идет в нужном, как ему мерещилось, направлении. По дороге проще идти, чем по травам и кустам. Прошлогодние травы хоть и полегли, но цеплялись, спутывали ноги. Внезапно Вася понял, что уже светает. Да, увидев – увидев дом и реку внизу. Река! Это была она. Значит, не все потеряно. Река приведет к тому лесу, где осталась лодка. Только надо было определить теперь, в какую сторону по реке идти. Вася стоял и смотрел на реку, дом. Но что за дом? Хутор какой-то?

Внезапно Васе пришла мысль, что и Валя могла выйти сюда, к этому единственному в ночи жилью. Это было как-то просто, не в духе тридцать второго воображения, – но, может, как раз, в духе семьдесят второго – в духе высшей, как говорится, простоты.

Удивительно, но Вася, понимавший, что светиться в его положении опасно, взял и пошел к дому. Точнее – потащился. Ноги он еле передвигал. Полупальто на нем обвисло, мокрое от дождя. Вязаная большая шапка сползала на глаза. Башмаки были мокрые, грязные. Лампа ударялась о ногу. После сидения на кладбище его била мелкая дрожь. Вася озяб изрядно. Из-под плетня вдруг выкатилась с лаем белая ушастая собачка. Вася посмотрел на нее и продолжил свой путь. Он открыл калитку, взошел на мокрое крыльцо. Постоял еще в нерешительности. Но дождь припустил сильнее, и Вася вытянул руку и постучал. «Тук-тук-тук!» Собачка прыгала на ступени, тут же с визгом соскакивала, лаяла. Вася снова постучал. Стоял, ждал. Никто не открывал. Вася опустился на корточки, привалившись спиной к двери. По крайней мере, здесь, под навесом, можно было переждать дождь. Только мешала вертлявая и голосистая собачка. Откуда-то ей отвечали и другие собаки. Наверное, здесь не хутор, а целая деревня.

Но у Васи просто уже не было сил куда-то идти. Никаких сил не осталось. Ноль сил, ноль мыслей, ноль, ноль, ноль всего. Ничего. Пусто. И он впал в забытье на этом крыльце.

Разогнался на велосипеде… а педалей нет, а вот обрыв… эй! аа! Огромная долина… Но, пролетев, плавно приземлился. Посреди долины какой-то объект… Какое-то живописное сооружение… Не поддающееся определению. Вот. А дальше – дальше цветущие белым деревья. И огромные разноцветные букеты, величиной с эти деревья, ого. Ветер! Несколько букетов валятся. Появляются женщины, маленькие, как мотыльки. Поднимают кое-как букеты, упираются, толкают руками. Летит дятел в чисто-белом оперении. Из его клюва вырывается парок дыхания. Да, холодновато. Чистый дятел с кровавой шапочкой летает туда-сюда. Потом стучит. «Тук-тук-тук!»

– Тук-тук-тук!

Вася распахивает глаза. Кто-то толкает его в спину. Собачка, пристроившаяся тут же, возле Васи, взвизгивает и, вспомнив о своих обязанностях, принимается лаять, но как-то неубедительно. Вася встает, отступает на шаг. Дверь – дверь со скрипом открывается шире, шире. И в сером свете тусклого дождливого утра видно заспанное, но какое-то чисто-прекрасное лицо с прозрачно-карими глазами, выпуклыми губами. Вася молча глядит – и не удивляется.

Губы размыкаются.

– Фа-а-сечка…

Вальчонок льнет к Васе Фуджи

Вальчонок льнет к Васе Фуджи, теплая со сна, поразительно живая, какая-то ясная и премудрая. Ее упругие нежные губы касаются холодной щеки Васи, подбородка, уже пробитого короткой невидимой щетиной.

– Ой… Укололася.

Валя тихо хихикает. От ее щек, волос пахнет печным дымом, деревенским уютом. Вася млеет еще пару секунд и наконец приходит вполне в себя и отталкивает дурочку.

– Ты здесь?!

– Аха, Фасечка, – отвечает с улыбкой она.

– Проклятье! Я тебя всю ночь ищу.

– Ой, Фасечка… Я чичас, – просительно говорит Валя и быстро сбегает по крыльцу и спешит к дощатому туалету в огороде.

Вася успевает заметить на ней какой-то цветной халат, синюю телогрейку, остроносые черные калоши.

Через некоторое время она возвращается. Щеки ее сияют.

– Ну чиво ты? Заходи в хату, Фасечка.

– Погоди. Что это за дом? Чей?

– Ай, ну тети Татьяны.

– Какой еще…

– Такой, Фасечка. Пошли, пошли, ты же совсем захолонутый.

И она подталкивает Васю вперед. Тот и вошел в сени, а потом в дом.

Вася хозяйки не увидел и залез на печку, еще теплую со вчерашней протопки, раздевшись до трусов по Валиной воле, она с него и буквально сдирала сырую одежду. Кинула потом ватное одеяло. И Вася свернулся кренделем, сотрясаясь еще долго так, что чудилось и кости бряцают. А Валя его одежду развешивала у печки. Он бормотал, что не понимает, как это она тут всем распоряжается, что, мол, скажут хозяева, где они вообще? Валя отвечала, что уже все рассказала о нем тете Татьяне и та переживала, что Вася где-то в лесу в непогоду. А сейчас она сама спит, потому что у нее бессонница, по ночам она шьет, а потом полдня спит. Произошел такой сбой в организме, и все, ничего не попишешь. Васе это было на руку. Да, да, дд-да-ддддд… И он еще трясся на печке, пытался что-то выведывать у Вали… Но уже язык не поворачивался. Уже нет. Уже да…

Лицо известное, но при этом ласковое. Как ее зовут? Это же… это же… ну, мать очень знаменитого полководца-летчика… нет, космонавта. Юрия Алексеевича. Мать Гагарина. Она ничего не говорит. Морщинки у глаз. Смотрит. И вдруг поднимает руку. Поднимает. Тянется к моему лицу. Да, к моему, а к чьему же еще? Кто тут есть? К моему. И вот ее пальцы касаются моих губ. Они на моих губах. Проникают к зубам. – И она надавливает на зубы. Так!.. Мой страх сменяется… сменяется неясной какой-то… ага… радостью. Над головой престарелой женщины проступают звезды и силуэт человека. Колонны вокзальные, что ли. Зал ожидания. Голоса…

Щелк, щелк.

Сколько уже раз пытался это сделать, да. Пытался? Сделать? Да? Ну, это… вот проникнуть. Куда? Туда, на верхние этажи.

Да?

Попытки заканчиваются ничем: пустотой. Однажды вон уперся в небеса – глиняный купол, правда, там вырисовывался люк, ведущий дальше, но я так и не сумел им воспользоваться почему-то… вот дерьмо-то… зараза…

Ну, так давай! В этот раз получится.

Щелк. Иду по дороге, обгоняю путника – и взлетаю. Путник неожиданно тоже. Ого! Это случается редко, обычно все только смотрят. Резко сворачиваю и падаю, паря, в долину. Какие-то римские руины, пустые арки. Тот прохожий где-то затерялся.

Щелк. Помещение в современном многоэтажном доме. Что-то вроде собрания, повестка неясна. Все выходят из подъезда, обговаривая подробности предстоящего полета. Но я не удержался. Лечу один вверх мимо окон. За мной кто-то тоже поднимается. Смотрю, кто это. Мой бывший одноклассник и друг детства Тюлин. Давненько не виделись. Привет! Задерживаемся у последнего окна, под самой крышей небоскреба, разглядывая комнатку, захламленную и убогую, и спящего на диване грязного, измученного, небритого парня. У него лицо наркомана. Открываем окно. Парень глядит, протирая глаза. А мы, усевшись на подоконнике, принимаемся увещевать его. Он слушает, уже понурившись.

– Можно же обходиться без этого?

– Чем тебе вообще не по нраву действительность?

– Да, посмотри на нас. Нам и безо всякой этой дряни интересно.

С этими словами мы просто соскальзываем с подоконника вниз. Удаляемся под взглядом того парня, подбежавшего к окну.

Но сразу рядом с небоскребом начинается полоса проводов. И все же мы как-то умудряемся пробираться дальше, выше, пока не попадаем в здание, расположенное где-то очень высоко. Это как бы обширная башня, пустая внутри. Много людей. Какие-то распорядители их сортируют.

С чего это и мы решили войти в толпу?

Распорядитель резко говорит, что вряд ли нам повезет. Впрочем, попробуйте.

И мы медленно возносимся внутри башни в веренице мужчин, женщин, детей.

Наверху очередная служительница, пожилая женщина. Я излагаю ей мое «дело». Суть его такова: в тоталитарной стране, в Ираке, живет молодая женщина, которая не может встретиться с возлюбленным. Служительница интересуется, не я ли возлюбленный? Отвечаю утвердительно. «Хорошо», – говорит она. Я готовлюсь… Меня зовут в светлое помещение. Справа ванны с людьми, некоторые из них явно мертвы, а некоторые живы. Веселенькое местечко. Какой-то небесный морг! Полуморг-полуморильня.

– Налево! – скомандовали мне.

Оглядываюсь. За стеклянной перегородкой невысокий лобастый седовласый распорядитель. Он смотрит на меня и говорит, что, верно, мне не все захочется рассказать о себе. Мгновенно с великой охотой соглашаюсь.

– Но тем не менее ты готов?

– Да.

Распорядитель приближается ко мне со шприцем. Ну, вот шприц. Что это? Лечебница? А?! Рывок…

В лицо Васи ткнулось что-то, наоборот, мягкое. Открыв глаза, он видит пушистую мордочку. Насколько дневная действительность бывает добрее снов. В первое мгновение ему почудилось, что это беглец, Бернард собственной персоной. Но нет. Мордочка слишком маленькая. Котенок.

Внизу раздавались голоса. Пахло вкусно картошкой и жареным салом с луком. Вася протирал глаза. Где он? В Ираке? Или в каком-то чужом деревенском детстве? У него деревни не было. Мамаша загоняла его на все лето в лагерь, да и все. Вася пощекотал котенка и пошевелил ногами. О, ноги болели. Да, ведь всю ночь он шатался в шумерских потемках…

– Фасечка, – подала голос Валя, отдергивая цветную занавеску. – Ты проснулся? А я и слышу – шуршит чё-то… Счас.

Она подала ему сухую одежду. Вася медленно натягивал на себя штаны, постанывая от боли в ногах. Потом надел рубашку, слез с печки и сразу увидел женщину на коляске. У нее были короткие, скрывающие уши соломенные волосы, светлые глаза. Одета она была в малиновую рубашку и синий джемпер и укрыта зелено-голубым пледом. Близоруко щурясь на Васю, она пробормотала:

– Где-то мои очки… Сейчас.

Она, видимо, хотела съездить на своей коляске в комнату, но Валя ее опередила, проворно вышла и вернулась с очками на голубом шнурке. Женщина поблагодарила ее и нацепила очки на длинный нос с хрупкой горбинкой. Глаза ее сразу увеличились и стали зеленоватыми.

– Я как в том фильме, – проговорила с улыбкой женщина и продолжила, делая голос страшным: – Подыми-и-те мне ве-э-ки.

Контраст с персонажем, которого имела в виду она, был разительный, и Вася сразу отозвался своим фирменным смехом: «Хых-хи-хы-хи-хыыы-хи!». Засмеялась и Валя.

– А что, – говорила женщина хрипловато-мягко, – ночью сидишь, шьешь… всяко-разное в голову лезет.

– Ой, как вы тут одна, ху-угу! – воскликнула Валя. – И не закрываетесь!

– Ай, – ответила женщина, махнув рукой. – Так наездишься на своей тачанке, что уже и нет сил. Да и кто тут ходит, все свои. Хотя в соседнюю деревню и прибился один… Зык. Вроде как он сидевший. А кто-то кличет его так: Язык. Не поймешь. Но тут дело-то какое: у него язык раздвоенный…

Валя выкрикнула свое: «Ху-угу!» – и перекрестилась несколько раз. Вася задержал взгляд на ней. Была она снова в синем халате, покрытом ромашками. Лицо умыто. Волосы причесаны и убраны в хвост. Как будто и не Вальчонок.

– Ага, говорят, в тюрьме его за что-то так наказали свои же. Или проиграл он им в карты. Или сказал лишнего. Может, и хотели вовсе-то отрезать. Да рука сорвалась. Ну, тут всякое говорят. Так он раз пришел и ко мне.

– Матушка-Заступница, – пробормотала Валя.

Женщина ласково смотрела на нее.

– Какая ты молодая, а уже вся в вере, – сказала она. – Наверное, родители тебя в православную гимназию водили?

Валя опустила глаза, пробубнила что-то невнятное.

– Да, она прямо на Соборной горе обучалась всем этим премудростям, – сказал Вася.

– Пра-а-вда? – спросила женщина, всплескивая мягкими белыми руками.

Валя враждебно посмотрела на Васю. Такого колючего взгляда у нее он еще не видал.

– Нет, тетя, это он так, – сказала она. – Просто… коло собора жила.

– Ох, как там красиво! – воскликнула женщина. – Крепость, сады, дома, Днепр… Я такое хочу вышить бисером. И подарить епархии.

– Хых, мало у них подарков всяких, – тут же отозвался Вася. – От часов до лимузинов.

Женщина удивленно посмотрела на Васю.

– Ох-хо, – произнесла она. – Что же это я, дура старая, заговариваю вас. Давайте кушать! Умывайтесь… Как вас зовут?

– Вася, – ответил Вася.

– Ну вот, Василий, там рукомойник в углу.

И когда Вася умылся и утерся веселым полотенцем с петухами, она помахала ему рукой и сказала, что ее зовут Татьяной Архиповной.

– Давайте и вы подкатывайте к столу, – пригласила она, подъезжая к столу перед окном.

На столе дымилась сковорода с картошкой, пышел жаром чайник, лежали в тарелке желтоватые соленые огурцы с укропом, серел порезанный хлеб и круглились баранки.

– Чем рады, – говорила Татьяна Архиповна, – уж не обессудьте, страннички.

Вася уселся на шаткую табуретку. Села сбоку и Валя. Прибежали две кошки, замяукали.

– Да сейчас, – сказала Татьяна Архиповна, собираясь отъехать на коляске.

Но Валя и здесь ее упредила. Так что Вася снова подивился: вон, оказывается, какой расторопной может быть. Она положила кошкам у печки в два выщербленных блюдца той же картошки. И кошки с жадной молчаливостью принялись уплетать ее. Только Валя вернулась к столу, как с печки шмякнулся котенок в рыжих полосках.

– Ну вот и Гусенок! – воскликнула Татьяна Архиповна. – А ему надо налить молочка… там… в холодильнике… – Женщина смешалась, снова делая попытку отъехать.

Да Валя была тут как тут, открыла холодильник, вынула банку с молоком, налила котенку в железную миску.

– Эксплуатирую тебя, – пробормотала Татьяна Архиповна, – по полной…

Вальчонок радостно засмеялась. Наконец приступили и люди к трапезе. Но прежде Татьяна Архиповна скороговоркой прочитала «Отче наш». Вася слушал и хмурился. А Валя тихо вторила.

…Картошка была – объедение. Вася даже язык слегка прикусил. И вспомнил о том, что говорила Татьяна Архиповна.

– Ах да. Ну так он раз ко мне залез, утащил сало из холодильника, восемь яиц, электросамовар, пуховый платок, что удумали мне подарить Гришко, хоть я и отбивалась… какие с них еще подарки? Если сами беженцы, что успели, то взяли, сбегая от снарядов. Но они в обиду уже вдарились… И забрал.

– И унес? – спросила Валя, как будто не знала привычки таких людей.

Татьяна Архиповна кивнула. Вася сжал кулаки, хотя и был непротивленцем. Нет, подумалось ему, тут бы я воспротивился хорошенько так – да по башке поленом.

– Но больше не приходил. А к другим – постоянно у одного, у Лукьянихи, у Тарасовых, у Давыдова Семенчика что-нибудь да стырит. Вот же какой белорус. Он из Белоруссии заявился. И живет у одной вдовы. Террорист. Все от него в убытке.

– Так это, чего никто не заявит же? – поинтересовалась Валя, наливая Васе чай в чашку с цветиком. – Прям бес какой-то же.

– Ну заявляли, – ответила Татьяна Архиповна. – Серафим его привлек к хозработам. Глава нашей местной администрации Семен Андреевич Серафимов. Поработал Зык-Язык немного и за свое: водка-драки-воровство. Его боятся. Пустит петуха. Или ножиком пырнет. Ему-то что. Посидит годиков семь. У нас ведь как? Украл булку – сиди пять лет, убил человека – столько же. Что булка, что человек… А то и в бега подастся.

– И полиция? – спрашивала Валя, макая баранку в чай.

– А что полиция?.. Участковый Бобер ходит к нему, ведет беседы. Профилактикой называется. Ну. У него тоже дом деревянный… Но, Василий, как же ты мой дом отыскал-то? – обратилась она к Васе.

Вася пожал плечами.

– Да… шел-шел…

– Куда ты шел, Фасечка? – спросила Валя.

– Куда-куда… Так вот и шел.

– Он же тебя искал, – объяснила Татьяна Архиповна, звеня ложечкой в чашке.

Валя застыла с поднесенной ко рту баранкой и посмотрела на Васю.

– Правда, Фасечка?

Вася засопел.

– Нет, правда, Фасечка?

– Ох, ну смешная, – сказала Татьяна Архиповна, – девка. Вы же вдвоем по речке плывете? Как же ему не беспокоиться и не искать?

– А где этот… Бернард, съели уже? – грубо откликнулся на приставания Вали Вася.

И Валя всхлипнула, уронила баранку, закрыла лицо ладонями.

– Бе-э-э… – видимо хотела она повторить имя кролика, но только так вот и блеяла. – Бе-э-э…

– Ой, какие вы чудные туристы все-таки, – сказала Татьяна Архиповна, лучисто улыбаясь, протягивая руку и гладя Валю по плечу. – Ну-ну, кто же с кроликом в поход отправляется, ей-богу, а? Он же враз одичает, забалует, волюшку почуяв. Это же зверек, хоть и ручной. Мой Витек лисенка поймал раз в капкан. Лапку ему зажало, но как-то так вместе с веткой, и не перебило, а травмировало. Он его домой приволок. Начал отхаживать, лангетки смастерил из дощечек. И косточка срослась. Лисенок пожил, да, повзрослев и набравшись силенок, однажды подкопался в сарайчике, где сидел, и был таков. После того случая Витек перестал капканы-то ставить. А я ведь давно ему говорила. У самой ноги перебиты болезнью.

– Ваш муж охотник? – осторожно спросил Вася.

– Сынок.

Валя вдруг перестала хныкать и, вытирая мокрые щеки, спросила:

– Так что ж он не припугнет этого Языка?

Женщина вздохнула.

– Ну, он больше ко мне сам не ходит. А Витек на севере. Уехал, закончил курсы сварщиков, обвыкся, поработал в одной фирме да и завербовался на Салехард. Недавно. Вахтовый метод. А так он за мной ухаживал. Теперь соседка Петровна приходит. Он ей обещал денег. А мне какое-то хитрющее японское кресло, которое чуть ли не летает! – Татьяна Архиповна тряхнула соломенными волосами и засмеялась. – И новый дом собирается строить. С подъемниками какими-то, ой, мамочки. Я уж ему ничего про Языка и говорить не стану, как приедет. Закипит кровь неразумная молодая…

Вася слушал после четырех чашек крепкого горячего чая осоловело. Лицо его было рдяно-бурое, конопатое. Глаза туманно синели.

А за окнами старого дома

А за окнами старого дома сыпался дождь. При мысли о полях, лесах да перелесках и разлившейся реке дрожь пробирала. Но ведь надо было уходить, искать тот лес, шалаш, лодку… Вася собирался позвать Валю, но – язык не поворачивался. Поблагодарив Татьяну Архиповну, он встал, прошел к печке, пощупал свое полупальто зимнее.

– Да как же оно так скоренько-то высохнет? – спросила Татьяна Архиповна.

– Ничего, потом просохнем… у костра, – сказал Вася.

Валя тревожно на него посмотрела.

Вася кашлянул солидно в кулак и наконец-то сказал:

– Собирайся, нам пора.

– Да вы что! – воскликнула Татьяна Архиповна. – Куда?

– На реку, – безжалостно ответил Вася и просмеялся.

– И самому-то смешно, – откликнулась Татьяна Архиповна. – Дождь-то так и сеется. Куда же идти? Никуда не надо идти. Места у меня много. Хлеб есть. Поживите.

Валя лучезарно улыбалась, но тут же пригасила улыбку, взглянув на Васю. Что он скажет. А ему уже смешно стало, что она, чужая и свободная женщина… или девушка, – свободный человек ждет его решения, как будто он над нею начальник. И Вася снова зашелся своим смехом. Скоро ему вторила Валя, а глядя на них, подключилась и Татьяна Архиповна. Котенок Гусенок, напившийся молока, перестал облизывать шерстку на груди и, задрав голову, таращил мутно-голубые глазенки на великанов-людей, издававших странные звуки.

Отсмеявшись, Валя начала убирать со стола, Татьяна Архиповна поехала в комнату, попросив Васю еще подкинуть дровишек в печь, а взять их можно в сенях, там кладочка… или уж лучше на дворе в поленнице, а то до кладочки она и сама доехать может, а вот на двор ей никак не попасть, точнее, скатиться-то по настильчику, сооруженному Витьком, еще она в силах, а вот назад взъехать – никак. И Вася пошел на двор, накинув белесый от солнца и дождей старый брезентовый плащ, висевший у двери. Там его встретила белая собачка с большими лохматыми ушами, гавкнув пару раз, она юркнула в дом, пока он не успел закрыть дверь. Вася шел по грязному двору под дождем. Оказывается, дождь был сильный, так и стучал по брезентовому капюшону. Дым из трубы оседал, стекал по шиферной почернелой крыше в лишайниках и повисал в саду среди голых яблонь и слив с корявыми ветвями. Плетень кое-как держался, готовый вот-вот рухнуть. Дождь со звоном долбил по перевернутому дырявому ржавому ведру, по цинковому грязному тазу, прислоненному к стене дома. Поленница была под навесом из досок, крытых толем. Впрочем, навес уже прохудился, и половина дров была мокрой. Вася набирал сухих поленьев, внезапно испытывая примерно то, что Кирилл Дхарма называл провалом в ничто. Правда, здесь все-таки было что-то: дом, река, деревня. Но на самом деле: где это? И в каком времени? И Вася ясно вспомнил, как однажды ему снилось место в Индии или на Цейлоне: дождь, дымы над хижинами, и он накладывал в ведра глину и подавал кому-то наверх, мимо проходили черноглазые смуглые женщины, глядели…

Примерно то же было и здесь.

В кухне крутилась белая та собачка, звали ее Снежана. Валя ее накормила. И теперь она ластилась к ней и не хотела никуда уходить. Татьяна Архиповна сказала, что это ее звоночек, сразу слышно, если кто идет. Но раз дом полон гостей, да и на улице такая погода, то пусть уж остается с обществом.

Татьяна Архиповна пригласила Валю с Васей в комнату, те вошли. Это было обычное бедное деревенское жилище. Шкаф черного дерева, сервант с посудой, телевизор на тумбочке, иконы. Диван, стулья, кровать за перегородкой, не доходящей до потолка, швейная машинка перед окном. Правда, все было нарядно, потому что всюду красовались вышивки и покрывала. Это-то было необычно. И занавески пестрели волшебными птицами. На стенах висели бисерные пейзажи, чьи-то портреты. Была здесь и самодельная полка с потрепанными книжками и фильмами в плоских пластмассовых коробках с картинками.

– Это тетя Таня сама все мастерит и вышивает, – объясняла Валя. – Хуу-гу, как же красиво. Да, Фасечка?

Вася кивал, осматриваясь.

– Вот, целая россыпь орденов, – сказала Валя, показывая на коробку, наполненную скрещенными георгиевскими ленточками с перламутровыми звездочками и веточками.

– Приколите себе, если хотите, – разрешила Татьяна Архиповна.

– Ни к чему, – буркнул Вася. – Я в Первую мировую еще только лежал за плинтусом.

Татьяна Архиповна улыбалась.

– Ну ведь и необязательно, чтобы уж быть участником… У меня администрация их много к празднику заказывала.

– Заплатили? – спросила Валя, уже прицепившая к халату «орден».

Татьяна Архиповна махнула рукой.

– Да так, чуть-чуть. Главное, что это кому-то нужно.

– Что это за птички? – спросил Вася, останавливаясь у расшитых занавесок.

– Это? Гамаюны, – ответила Татьяна Архиповна.

– Стратим-птица, – сказала Валя.

– Стратим?..

– Ну да, как поется в «Голубиной книге», – пробормотала Валя.

– Да? А что это такое? – удивленно глядя на Валю, спросила Татьяна Архиповна и поправила очки.

Руки у нее были красивые и ногти ухоженные.

– Да ты спой, – сказал Вася.

– Ай, – откликнулась Валя, стесняясь, но тут же немного пропела: – Стратим-птица всем птицам мати. / Почему она всем птицам мати? / Живет стратим-птица на океане-море. / По… – Тут она проглотила слово. – …все повелению / Стратим-птица вострепенется, / Океан-море восколыхнется; / Топит она корабли гостиные… – Валя откашлялась. – Со товарами драгоценными, – / Потому стратим-птица всем птицам мати.

Татьяна Архиповна качала головой, и серый свет переливался в стеклах очков, переплетаясь с отраженными разноцветными лоскутами картинок.

– Ну и ну, вот как?.. Это же… Это же – как? Как это? Не баллады, а…

– Былины какие-то, – подсказал Вася.

– Вот-вот. И ты их знаешь наизусть, Валюша?

– Ху-гу! – ухнула по своему обыкновению Валя. – Это песенки Мартыновны. Она-то их много знала, ага. И все наизусть. Назубок. Ну, зимой-то долго так сидели, вот она и напевала. А у меня память – как магнит, все притягивает, и – накрепко.

– Да-а-а? – спросила Татьяна Архиповна. – А где вы сидели-то?

Валя смешалась, взялась теребить «орден», просительно взглянула на Васю.

– В доме творчества, – сказал Вася. – Для особо одаренных старух. И девиц.

– А где же это? – не унималась Татьяна Архиповна.

– При епархии на горе, – гнул свое Вася.

– Такой есть?

– А что же, – сказал Вася, – не все же им тратиться на мерседесы.

– Ну, на наших дорогах и нужны хорошие машины, – возразила Татьяна Архиповна. – Как без них? В дальний приход и не проедешь. А там где-то совсем в турлах, как говорится, новопреставленный. Как доедешь?

– Вертолетами надо обеспечить это воинство, – откликнулся Вася. – Только мертвому все это зачем? Лететь надо к живым. Вот к вам.

– Ну ко мне-то к чему? Что я такое? Инвалид.

– Хых, хы-хы-хы… Но вы же не с луны свалились, наверное? Вы же гражданка этой страны великолепной, самой духовной и гуманной?

Татьяна Архиповна озадаченно глядела сквозь очки на Васю.

– И, наверное, до несчастья, что с вами приключилось, что-то делали? Работали?

Татьяна Архиповна кивнула и ответила, что да, а как же, бухгалтером в правлении колхоза, у нее и грамоты есть, вымпел, ценный подарок электросамовар. До сих пор работал, пока Зык-Язык его не спер.

– Вот, вот, – подхватил Вася. – Почему же к вам на вертолете не прилететь? Вон, патриарх, писали, летает на вертолете.

Валя перекрестилась. Глядя на нее, перекрестилась и Татьяна Архиповна.

– А вы только креститесь, как заведенные! – с досадой воскликнул Вася.

– Нет, но… у меня вон есть благодарственное письмо из епархии, – сказала Татьяна Архиповна, подъезжая к серванту, выдвигая ящик, копаясь в бумагах. – Вот. Это за «Животворящий крест», вышитый крестиком. Целое покрывало на стол для даров или чего еще.

– Да стол даров должен быть здесь, – ответил Вася.

– Где?

– Прямо в ваших хоромах, – сказал Вася.

Татьяна Архиповна испуганно заморгала.

– Вы как-то все шутите, – проговорила она, переходя на «вы».

– Ху-гу! – подтвердила Валя.

В это время стукнула дверь. С Васи вмиг слетело вдохновение, и он затравленно покосился на дверь. Кто-то топал в сенях. Снежана не лаяла, а, наоборот, виляла усиленно хвостом.

И в кухню кто-то вошел.

– Бог в помощь!.. Жива ты, Архиповна, ай не?

Татьяна Архиповна улыбалась.

– Жива, жива, Петровна.

– Я гляжу, дым-то идет… Но мало ль, чё бывает. Печь затопить силов хватило, а дальше… – Голос оборвался.

В комнату входила пожилая сухая высокая женщина с жилистой шеей и красноватым лицом, быстрыми серыми глазами.

– Во! – воскликнула она. – А у тебе гости?! Здра-а-сте вам.

Вася и Валя поздоровались. Женщина цепко рассматривала их.

– Кто же это такие будут? Не Гришко ль сотоваришши?

– Да нет, Петровна, нет, нет, что ты. Куда ж теперь… Это так, туристы, заблудились на реке, под дождь попали.

– Турысты? На реке? – Женщина улыбнулась, прикрыв жилистой рукой рот с прорехами в зубовном строе. – Эт все одно, что в трех соснах. Река – вниз да вверх, а не в четыре стороны.

– В разлив и все четыре бывают, – откликнулась Татьяна Архиповна.

– Ну, не в этом годе, – возразила женщина, поправляя зеленый платок, завязанный сзади узлом. – Снегов было маненько.

– А дожди всю осень шли, – напомнила Татьяна Архиповна. – Болота и напитывались, как губка. А сейчас отдают.

– В низинах лес затоплен, – подал голос Вася.

– А и где же ваша лодка? – спросила женщина.

– Да ты садись, Петровна, – предложила Татьяна Архиповна.

Та уселась на стул, отнекиваясь, впрочем, но уже заинтригованная, как всякий деревенский житель, новичками.

– Там, – ответил Вася, – в леску.

– Ну, как грится, сверху-то крыша есть? Там, палатка? – спрашивала Петровна, переводя быстрые глазки на Валю.

– Да все есть, – ответил Вася.

– Так… это… а к нам в гости?

– У них член экипажа пропал, вот искали и пришли, – объяснила Татьяна Архиповна, уже притягивая какую-то материю, вынимая из шкатулки нитки, иголки, чтобы по привычке заняться рукоделием.

– Во-о-на как, – откликнулась Петровна и быстро оглянулась. – А где ж? На печке?

– Да не нашли, – ответила Татьяна Архиповна.

– Ай-ай-ай! – воскликнула Петровна. – Да как же это? И где же это он? А вы сидите? А там дождь, холод! Розыск надо объявлять.

– Ничего не надо, прлоклятье, – тут же отозвался Вася. – Это просто зверек. Кролик.

Валя с возмущением взглянула на него и ответила:

– Как это просто? Новозеландец Бернард! Надо объявлять розыск.

Глаза ее сверкнули решимостью.

– Ишь, ишь ты, – проговорила Петровна жадно. – О как, о. Ну и ну ты. Иностранец?

– Да, – сказала Валя.

– Новозеландец? – переспросила Татьяна Архиповна озадаченно.

Она-то думала, что речь о кролике, а теперь уже засомневалась.

– Да! Такой темно-темно-рыженький, просто красненький, шоколадного такого прям цвета.

– Негритянской национальности? – спросила Петровна.

– Такой национальности нету в природе, – поучительно сказала Татьяна Архиповна.

– Ну?! – удивилась Петровна. – А эти, из Африки? Черненькие?

– Африканцы, – сказала Татьяна Архиповна.

– Сватья из Немыкарей грит, у них Лев Кузьмич, ну, что на карьере работал бригадиром, потом замом, а одно время и дирехтуром, то исть как бы, ну…

– Исполняющим обязанности? – подсказала Татьяна Архиповна.

– Ага! Им. Исполняюшшим. Так сватья грит, нанял сабе этого африканской национальности. И пол-лета тот у него робил. Под именем Абамка.

Татьяна Архиповна прыснула в ладонь.

– Так-то Абрахамка, а все – Абамка. Добрый, мол, работник, а главное – непьюшший. Ну, потом донесли, конешна. Оказалось, мигрант без паспорта. Или с просрочкой… А ваш?