Текст книги "Голубиная книга анархиста"

– Тридцать вторым воображением!

Тогда я схватил ее и отшвырнул: таково мое тридцать второе воображение. И она не смогла меня цапнуть. Мы спаслись.

Вася за чаем

Вася за чаем вспомнил этот сон и спросил Валю, что это она толковала про семьдесят второе? Валя честно расширила глаза и, прикладывая руки к груди, спрашивала:

– Я-а? Когда-а? Когда, Фасечка?..

Вася махнул рукой и начал собираться на работу.

В шеде было холодно, пахло сеном, кроличьей мочой.

– Эй, новые зеландцы-голодранцы! – воскликнула входя Валя.

– Шубы-то у них богатые, – возразил Вася. – Еще не спущены.

Валя принялась вытаскивать миски, Вася взялся за веник, совок.

Вскоре у шеда раздались голоса, дверь распахнулась, оба обернулись, приглядываясь. В дверях стоял Эдик.

– Ну что, трудовые резервы?! – воскликнул он, проходя внутрь. – Завтракают ушастые? – Он оглянулся. – Заходите, выбирайте!

В шед прошел маленький мужчина в синей куртке, шапке с меховым отворотом и козырьком. Его маленькие глазки беспокойно шарили вокруг. В нем было что-то определенно хомячье.

– Выбирайте, – повторил Эдик. – Любого новозеландца, рожденного в начале зимы. Все мясистые, упитанные…

Хомяк ткнул в сетку.

– Этого? Точно, декабрьский. Счас сделаем. – Эдик хотел сам достать кролика, но остановился и взглянул на Васю. – Давай-ка, малый, извлеки пациента декабриста для нашего постоянного клиента Николая Маркеловича.

Вася двинулся было к клетке, но вдруг остановился. Исподлобья он глядел на Эдика, на мужика в хорошей шапке.

– Ну! – прикрикнул Эдик.

Оглянувшись на клиента, он улыбнулся и объяснил, что это новенький работник. Вася посмотрел на Валю и решительно распахнул клетку, сунул внутрь руку, схватил кролика за уши и потянул. Тот отчаянно упирался. Вася тащил его за уши. Наконец кролик замахал всеми мохнатыми лапами в воздухе… и внезапно оказался на земле – и рванул в противоположную от двери сторону, к Вале. Та взвизгнула. Кролик проскочил у нее между ног и затаился в углу. Валя на него смотрела.

– Эй, деваха! Свинти-ка декабриста! – крикнул ей Эдик.

– Ай, не могу я, не умею, – ответила она.

– Ну, блин, молодежь!.. – в сердцах воскликнул Эдик и отодвинул в сторону Васю, потом Валю и нагнулся, чтобы схватить кролика, да тот вдруг подпрыгнул высоко, сверкая белками глаз, и кинулся мимо, к выходу. – Держите, вашу мать!..

Валя не двинулась, Вася вроде сделал шаг, но схватить и не попытался. Кролик приближался к выходу. И тогда Хомяк выкинул вперед ногу и прижал кролика к брусу косяка. Подбежавший Эдик перехватил кролика за заднюю лапу и поднял высоко, потом поймал вторую лапу, а другой рукой взялся за уши, быстро оглянулся, положил кролика на крышу одной клетки, над которой не было второго яруса и, кхакнув, резко дернул руками в разные стороны, так что послышался хруст рвущихся жил, костей, мышц и звонкий вскрик кролика.

И все было кончено. Вася и Валя ошеломленно глядели.

– Французский метод у вас безупречен, Эдуард, – проговорил Хомяк.

– Хоть университетов мы и не кончали, – откликнулся Эдик.

И они вышли, унося кролика. Валя посмотрела на Васю. Лицо ее было белее снега, глаза глубоко чернели. Губы растягивались в какой-то улыбке.

– Дерьмо… зараза, – выругался Вася, но голос его был смешно высок и пискляв.

Прочистив горло, он выругался еще раз, но сильно картавя:

– Дерльмо, зарлаза…

Валя ничего не говорила.

– Дай мне сигарету, – попросил Вася.

Но она ничего не отвечала.

– Я бы закурил, – снова сказал Вася. – Выкурил бы целый косяк. Слышь, Вальчонок?

– А? – словно бы очнулась она.

– Говорю, дай мне сигарету.

– Нету, там остались, – проговорила Валя.

Она так и стояла столбом, хлопая глазами. А Вася задвигался, снова взялся за веник, совок.

– Ну что, – рассудительно говорил он, – все правильно, зараза, это же не Кэрролл с его искривленными пространствами. Тут так. Да. В Англии тоже тушат крольчатину. Подают с зеленью, соусом…

Валя закашлялась, зажала рукой рот и выбежала вон. Вася удивленно провожал ее взглядом.

– Хых. Хы-хых-хихи… – начал он заходиться своим странным смехом. – Хыхых-хихи-ха…

Валю он нашел в вагончике. Еще издали увидел дымок над трубой вагончика. Внутри было непривычно в этот час тепло. Валя сняла пальто-куртку. Тряпкой она драила стол.

– Ты перепутала, Вальчонок, – сказал Вася. – Убирать надо шед.

Она посмотрела на него и ничего не ответила.

– Ладно, уже скоро обед, – пробормотал Вася.

Но после обеда Валя отказалась идти с Васей в шеды. Вася убеждал ее, уговаривал, ругался, грозил – все бесполезно. Она отмалчивалась, смотрела в сторону и занималась уборкой: мела веником грязный пол, перемещала с места на место всякие вещи…

Наконец он сдался, согласился вторую половину дня отработать и за себя и за нее и ушел.

В пятницу Надежда Васильевна сказала, что завтра банный день и они могут прийти мыться. И на следующий день они пошли в баню, хорошую, бревенчатую, стоявшую на отшибе у реки. Первой мылась Валя, а Вася сидел на колоде, смотрел на оголившиеся берега, словно истекающие черной кровью. Два дня сильно светило мартовское солнце. А зима, как все последние зимы, была малоснежной и не морозной. Лед на реке набухал, темнел. В воздухе пахло весной. Валя долго не выходила, Вася начал уже беспокоиться, не угорела ли она там… Хотя сам же ее предупредил, что одежду пора выстирать, запах уже нестерпимый. Наверное, она и стирала. И наконец вышла в длиннополой своей куртке и в кроссовках, с голыми ногами, держа куль мокрой одежды. Мокрые волосы были заплетены какой-то замысловатой короной, лицо ярко розовело, карие большие глаза блестели. Вася Фуджи глядел на нее озадаченно.

Валя кивнула на дверь, и он пошел мыться. Ей-то он наказал все выстирать, а самому то же делать не хотелось. Да и смены, как говорится, белья нет. Но все же взялся и он за стирку. И, все закончив, хорошенько выкрутил штаны и надел их. Рубашку и свитер надевать не стал, а пальто надел на голое тело, как и Валя. И потопал к вагончику.

В вагончике было прохладно, Валя ходила в куртке.

– С легким паром! – приветствовала она.

Вася взглянул на нее растерянно.

– Ну, так в деревне говорят всегда, – объяснила она.

– А, как в кино, – ответил Вася. – В этом дурацком… постоянно перед Новым годом крутят… Так и называется, зараза…

Вскоре он почувствовал, что в вагончике все-таки холодно, и посетовал, что Валя не удосужилась затопить печку. Да и вещи надо сушить. Он вышел за дровами.

Железная печка быстро нагревала вагончик. Минут через двадцать стало уже жарко. Валя расстегнула пальто.

– А на что повесим-то одежу? – спросила деловито она.

Вася принялся искать веревку, но обнаружил только моток проволоки и натянул ее через весь вагончик. Валя повесила свою одежду, а потом и Васину.

Вася сходил за очередной порцией дров и, вернувшись, чуть не выронил поленья. Валя ходила в трусиках и лифчике. Он стоял и смотрел на нее. Она зыркнула в его сторону.

– Вася? Чего?

Он кашлянул.

– Вот… дерьмо-то… – пробормотал он, сгружая поленья, и снова посмотрел на розовую Валю.

– Чего, чего? – говорила она. – Жарко-то, душно, аж парит, как летом перед грозой.

Вася сел на свою койку в пальто.

– У тебя же штаны мокрые, Васечка, – сказала она, подходя и трогая штанину. – Вон лужи натекли. Сымай. Сушить надо.

– Ладно! Высохнет, – ответил Вася, но встал, пощупал матрас, потом провел рукой внутри пальто.

Пришлось штаны снять и повесить.

– А в лапсердаке не жарко? Не жарко-то? А? А? – говорила Валя заботливо.

– Нет, – ответил Вася, утирая бусины пота на одной щеке, потом на другой.

Быстро темнело, Валя зажгла спичку, склонилась над лампой. Вася отворачивался. И снова смотрел на ее спину, бедра. Корону она развязала, и мокрые концы волос прилипли к спине.

Гребешок лампы затрепетал под закопченным стеклом. Валя наполнила чайник водой, поставила его на печку.

– После бани положена рюмочка-другая, – проговорила она, – а мы попьем чайку. У нас в деревне пили с липовым цветом.

– Водку? – спросил Вася.

– Чай. А водку и не пили совсем.

– Да ну? – спросил Вася.

Она кивнула.

– Ага. Только самогон да бражку, ежли невтерпеж было.

– Хых-хахы-хи-хи, – засмеялся Вася. – А я уж было подумал, там у вас ислам все приняли, что ли.

Валя посмотрела на него и перекрестилась.

– Или… там и была Святая Русь. Так бывает, ищешь, ищешь, а оно рядом, – добавил он.

– Ты ищешь? Васечка? А? А?

– Я? Да это Никкор чего-то замудрил насчет Святой Руси, мол, в поиски ударился. И меня хотел впрячь. Какая еще… хыхыхых-хи-хи-хи… Я же атеист, Вальчонок. Ни во что не верю. А ищу свободу.

Чайник задребезжал крышкой. Валя насыпала заварки.

– Про Святую Русь – это сказки поповские, – говорил Вася, наливая чая в кружку. – Не было никогда. Русь – это вечные пытки да казни. Вот в это поверишь. Меня, зараза, пытали. Я это сам знаю. Теперь гоняют, как зайца, хых, кролика этого новозеландского. Вот дерьмо-то полное.

Валя протянула руку и погладила его по волосам.

– У тебя снова волосы мокнут, – сказала она. – Сыми лапсердак свой.

По лицу Васи и вправду катился пот.

– Что ты, как казах в пустыни, – добавила Валя.

И Вася засмеялся – дробно, мелко, заливисто, заразительно. Так что и Валя не выдержала и стала смеяться – сочно, хорошо, молодо.

– Откуда ты знаешь? – спрашивал он сквозь смех.

– Так Мартыновна говорила.

– А, эта Заратустра… то есть… хых-хи-хи-ха-хиххи…

И тут Валя сквозь заливистый смех позвала:

– Иди ко мне, иди, иди, Васечка.

Вася сразу перестал смеяться.

– Иди, иди, – звала Валя, ставя кружку на стол, вытирая ладонью губы. – Ну иди, чего? Чего ты?.. Или я к тебе…

И она как-то плавно встала. Да, все ее движения обрели пластичность, выразительность.

– Нет! – крикнул Вася фальцетом.

И Валя остановилась.

– Ой, Фуджик, ты чего?

– Ничего, – буркнул он, – и не называй меня так. Все. Спать.

И он скинул лапсердак и завалился в кровать. Валя еще посидела, допивая чай. Потом задула трепещущий гребешок огня и со вздохом улеглась.

Два безукоризненно одетых господина беседовали:

– Им непременно нужно чудо.

– Чудо? Откуда же взяться чуду?

– Они хотят чуда хотя бы на волосок.

– Хм, где мы его возьмем?

– Вынь да положь.

Мне надоело их слушать, и я вышел из помещения, спустился по лестнице и оказался на дне колодца, образованного высотными домами, – взял и полетел вверх. И от моего полета окна почему-то распахивались и выпадали, разбивались вдребезги внизу. А я летел, яростно летел вверх в звоне стекол.

Валя вначале спала без снов, а потом увидела елку, вросшую в угол дома, с единственной веткой, на которой коричневели тяжелые литые шишки… Тут же неподалеку возились друг с дружкой птенец какой-то лесной птички и черный вороненок. А в небе просто серебрилась одинокая звезда и над крышами каких-то гаражей проступал месяц. И все.

В воскресенье они могли отдыхать, а кроликов накормил-напоил бы один Эдик за хорошую оплату. Но Вася вызвался все делать и в воскресенье. А Валя отказалась, ссылаясь на заповедь о выходном дне: «Помни день субботний, чтобы проводить его свято». На возражения Васи, что день-то не субботний, а воскресный вообще-то, она отвечала, что у евреев была суббота, а у православных – воскресенье, а так просто говорится по привычке. Вася не удержался и высказал сомнения насчет выходного у туалетной мафии с Мюсляем во главе. Ну а Валя отвечала, что теперь она не у Мюсляя. И Вася пошел один. Деньги, ему необходимы были деньги, чтобы уйти дальше.

Когда он вернулся в вагончик на обед, там был Эдик.

– Ну вот, сделаю вам проводку, хватит с керосинкой сидеть. Загорится лампочка Ильича, – говорил Эдик, вертя в толстых пальцах моток синей изоленты.

Вася посмотрел на растрепанную Валю.

Эдик с неудовольствием глядел на Васю, почесывал рыжеватые бакенбарды.

– А что, уже обед? – Он посмотрел на часы. – И верно. Ладно, я потом приду.

Как он вышел, Вася повернулся к Вале.

– Ну? – напряженно спросил он.

Валя повела на него крупными глазами.

– Что же ты его не прогнала? – спросил Вася. – Священный же выходной?.. Или он не на все делишки распространяется, проклятье?

И Валя кивнула.

– Да. Сказано было, ибо не человек для субботы, но суббота для него.

– Хых! Хыхых-хи-хи-хи, – засмеялся Вася.

– Когда свалилась в яму овечка, разрешено было ее вытащить, хоть была и суббота.

– Так ты овечка, упавшая? Падшая?

– Я-а? – спросила Валя, прикладывая руки к груди.

– За волосы он тебя тащил?

Валя начала причесывать волосы.

После обеда повстречавшемуся Эдику с легкой складной металлической лестницей на плече Вася сказал, что Валя очень просила не приходить по случаю субботнего священного дня. Эдик озадаченно глядел на Васю.

– Что за чушь? – проговорил он. – Священного?..

Вася кивнул.

– Да, ради субботы.

– Погоди, – пробормотал Эдик, поглаживая округлый, тяжелый, плохо выбритый подбородок, – она что, еврейка?

Вася пожал плечами.

– Но сегодня воскресенье? – спросил с некоторым сомнением Эдик.

– Она крещеная, – сказал Вася.

– Ну и я, например, – сказал Эдик и достал золотой крестик на цепочке.

– А чего же работаешь в священный день отдыха? – спросил Вася.

Эдик вытаращил маленькие синие глазки на Васю, потом усмехнулся.

– Чего ты мне, парень, тут баки забиваешь, ну?

– Ничего не забиваю, – ответил Вася. – Помни день субботний, чтобы проводить его свято.

– Так… субботний же, – сказал Эдик.

– Суббота еврейская стала воскресеньем христианским.

– Как это?

– Да так. Как и вся библия. Как и сам господь бог. Был еврейским, стал христианским.

– Да?..

– Ну. И Христос был еврейским парнем, а стал православным. Ну и католическим, конечно. Еще и протестантским.

– Как это?.. – опешил Эдик.

– А что такого? Это же общеизвестный факт.

– Христос еврей? – спросил Эдик, прищуриваясь.

Вася в свою очередь вытаращился на Эдика и хохотнул.

– Хых-ха! Ха-ха… А кто же? Ариец?

– Чего мелешь… – пробормотал Эдик с угрозой, сдвигая брови.

– Ничего. Гитлер его и не любил, посылал в Тибет экспедиции за свастикой, зараза. Он же родился в Израиле.

– Кто?

– Иисус Христос. Звали его на самом деле Иешуа Га-Ноцри.

– Кого?

– Да Иисуса Христа. Это известно. Вы тут на ферме, конечно… Хых!.. Но вон телек есть. И в школе, наверное, где-то учились.

– Я, парень, автотранспортный колледж закончил, – сказал Эдик. – Имени Е. Г. Трубицына.

– И что, вам там не рассказывали… хотя бы про Булгакова? Да про него и в школе рассказывают.

– Да я целый сериал с женкой и тещей смотрел «Мастер и Маргарита»! – воскликнул Эдик.

– Там же и про Иешуа было.

Эдик почесал подбородок и длинно сплюнул.

– Там же звезд – куча. А еще второстепенных разных. Хрена ли упомнишь всех. Кто его играл?

– Иешуа?

– Ну.

– Не помню… Какая разница?

– Но, постой-ка. Ты говоришь, что этот… Йе… шу-а и есть Иисус? Так, что ли?

– Да.

– Тогда это же Безруков! Серега! Вот.

Довольно глядя на Васю, Эдик вынимал сигареты, закуривал. Предложил и Васе, но тот отрицательно мотнул головой.

– Безруков его и играл, – продолжал Эдик. – Но мне особенно Панкратов-Черный понравился. Классно играет… Опа! Просыпается с бодуна, а тут столик, водочка, икорка… и этот… Басилашвили собственной персоной. Дьявол. И баба, значит, Маргарита, лихо на швабре упражнялась, как в баре стриптизерши с трубой. Как она потом стекла колотила. Круть! Иногда и сам думаешь, такого бы лекарства пузыречек раздобыть да с авоськой булыганов отправиться в полет к администрации в гости. Перебить им все зеркала-окна-компьютеры.

Вася вопросительно смотрел на Эдика. Тот кивнул.

– Да, парень. Это только на первый взгляд тут все тишь да гладь да божья благодать. Боря из кожи вон лезет, крутится… Баба его Светлана… видел?

Вася кивнул.

– Ну вот, – продолжал Эдик, затягиваясь, – еле тут держится, боится. Я вот, например, один. Ну, не считая мамки. Моя сбежала в город. И Светланка Борина намыливается.

– А чего тут бояться? – спросил Вася.

Эдик усмехнулся.

– Знаешь, что такое Управление сельского хозяйства? Это кодла такая мордатых с авторитетами, прущими из пиджаков с такой силой, что те аж трещат!

– Авторитеты? – не понял Вася. – Бандиты?

Эдик расплылся в улыбке, сдвинул синюю бейсболку на затылок.

– Это еще не бандиты, дружок, но, может, хуже бандитов: бездонные! – И он похлопал себя по животу, а потом протянул руку и ударил легонько по животу Васю, дохнув приятно алкоголем. – Ну, у тебя совсем авторитет отсутствует! Так вот эти ребятки с авторитетами запросто пустят по миру. Все на банкетах да ежемесячном отстегивании мяса держится. А так натравят проверяющих свору, санэпидемстанцию, полицию, судебных приставов. Вон, знакомого фермера просто пожгли, и все. А у другого цирк устроили. Он получил кредит по программе «Развитие животноводства». Чтобы гасить кредиты, надо сначала выйти на прибыль, не все же так просто и быстро, как ловля блох в яйцах. А чиновники стали требовать быстрого возвращения. Ну и напустили приставов, те коров за бесценок загнали, дойное стадо стоимостью в одиннадцать миллионов они враз разбазарили за миллион семьсот тысяч. А? Врубаешься? Тут же и продавали возле фермы. А потом гулянку закатили. Да уехали, пьяные и веселые. Так-то. И самое интересное, виновных хрен могут найти. Ну, фермер этот не выдержал, всю семью положил и себе черепушку снес из «Сайги» двенадцатого калибра… А ты говоришь, суббота да этот Йе-шу-а. У фермеров нет ни пятниц, ни суббот. Надо бабки делать, как учит президент. А то завтра пойдешь с голой жопой.

– Да? – спросил Вася. – Я слышал только, как он учил мочить в сорлтире.

– Нет, про бабки тоже учил, один бывший депутат и журналист из Питера, он в документальном фильме рассказывал. Тогда президент еще в свите Собчака работал. Ну и однажды воскликнул: мол, бабки, бабки надо делать!.. Это Юрьевич по компьютеру видел. Все правильно. Бабки еще никому не мешали. Да и в сортире всякую шваль гасить надо. Вон их сколько: америкосы, хохлы-бандеры, на востоке китаезы.

– Хых-хых-хи-х-хихи, – зашелся Вася.

– Ты чего, э? – спросил Эдик, отступая немного и смеривая его взглядом.

– А Управление сельского хозяйства? – напомнил сквозь смех Вася.

– Этих… на этих я бы поля вспахивал, – отозвался Эдик, выстреливая окурок в грязь. – Вот запряг бы – и пошел, и пошел вручную, с плугом, потом с бороной. У нас что тут хреново, агрохолдинг наезжает, зарится на земли. А в Управлении зять директора этого агрох… х…!

Вася продолжал заливаться.

– Да чего ты заходишься? – спросил Эдик.

– Ох… зараза… дерьмо… проклятье… Сейчас. – Вася переводил дыхание. – Только вот… что… Вот. А разве это Управление сельского хозяйства не часть системы?

– Ну. Допустим. – Эдик хмуро смотрел на Васю. – И чего?

– А кто же за всю систему отвечает? Кто ее выстроил и напустил полицейских? Не президент?

– Вон чего, – откликнулся Эдик. – Ты, случаем, не из этих ли, макаревичей там разных, жидобандеровцев, а? А то прикидываетесь… дурачками религиозными, суббота, то се, Йе-шу-а, там.

– Да прлосто сам ход мышления интересен.

– Чего ход?

– Ну логика.

Какая логика?

– Какая логика? – спрашивал Эдик, набычиваясь и багровея.

– Да ты сам же про фермеров, один сгорел, другой расстрелял, и вас донимают! – воскликнул в отчаянье Вася. – Вот дерьмо-то! Зараза!

– Э, псих, ты чего оскорбляешь? Мочевины, что ли, принял? Маде ин Новая Зеландия?

– Я не оскорбляю, – поспешно ответил Вася. – Прлосто у меня прлисказка такая… прлоклятье…

– Присказка, – ответил, мрачно двигая челюстью Эдик. – Ты фильтруй базар, ушлепок. Кто ты такой здесь есть? Гастарбайтер, бродяжка. У тебя даже документов не потребовали. Работай молча, понял?

– Да я и работаю, – ответил Вася. – Вот, иду.

– Ну и иди себе потихонечку. Давай-давай. Знаешь, как поется в песенке: «Ковыляй потихонечку… тра-та-та… А меня по-забу-у-дь. Отрастут твои ноженьки тра-та-та как-нибу-у-дь».

Вася пошел к шеду, продолжая пребывать в сильном изумлении. Когда он вернулся в вагончик, никаких проводов натянуто не было. Он заглянул внутрь. Валя сидела, уставившись в окошко и закутавшись в одеяло, как скво племени апачей. Печку ей, видимо, надоело топить.

– Хм, так и просидела? – спросил Вася.

Она повернула голову, посмотрела на него и ничего не ответила.

– Ясненько, – сказал Вася. – Созерцание мух – лучшее занятие в священный день. Похоже, и электрик проникся пониманием и так и не вкрутил лампочку Ильича. Был он вообще здесь?

Валя отрицательно покачала головой.

– Хых-хы, – просмеялся Вася. – Из-за идеологических разногласий электричество отменяется.

Валя вздохнула.

– Ну, и с лампой Аладдина поживем. Да и не долго уже осталось. Лед вот-вот вскроется. Не знаю, правда, где лодку взять. Придется просить Бориса съездить в город какой-нибудь. В какой мы вообще области находимся?

Валя молчала.

– Ну, тебе-то точно все равно, у тебя на уме Основная Теория. Или что у тебя на уме? Слышишь ты?

– Звонок, – сказала Валя.

– Звонок?.. Кто звонил?

– Мюсляй.

– А я уж подумал, Семьдесят Второй! – воскликнул Вася.

Валя тут же перекрестилась.

– И что же он изволил сказать? – спросил Вася.

– Ну-у-у… – протянула Валя и задумалась.

– Ох, Вальчонок, ты, как живодер, тащишь кота за… за хвост.

– Он приказал, приказал мне вернуться.

– Хых!.. А, да, там же в ставке и генерал. Ну а ты же дезертир, Вальчонок. Да, самый настоящий дезертир. Дерьмо, зараза. Ты его послала?

Валя отрицательно покачала головой.

– Зря, проклятье. А что же ты ему сказала? – вдруг заволновался Вася, наклоняясь к Вале.

Она повела на него большими темными глазами, сморщила нос.

– Что? – не отступал Вася. – Ты ему сказала… сказала, где ты? С кем ты?

Валя опустила глаза.

– Дерьмо! Проклятье! – воскликнул Вася. – Ты сказала? Все сказала? Да?

Валя кивнула. Вася задохнулся. Схватил кружку, налил из чайника старого чая, залпом выпил. Мгновенье он молчал. И с грохотом опустил кружку на стол. Снова поднял и – ударил по столу. И еще раз стукнул. Валя каждый раз вздрагивала и испуганно глядела на Васю. Таким она его не видела. Вася сорвал шапку с головы. Глаза его блуждали, волосы были всклокочены, как будто и его вытаскивали из ямы.

– Ты же дура-а! Пустая бабья башка! Зачем, дерьмо, зараза, проклятье, надо было все рассказывать?! И про меня?!

– Ну Васечка… Васечка, Фуджик…

– Не называй меня Фуджиком! – заорал он и схватился за одеяло на ее плечах.

Валя сжалась, по ее щекам текли слезы.

– Фуджи – это вулкан! – кричал Вася. – И ты сейчас в этом сама убедишься, нищебродка!

– Васечка, не надо, – гнусаво просила Валя.

– Как ты могла выдать меня с потрохами? – бушевал Вася, бегая возле Вали и дергая за одеяло.

– Но… но, Ф… Фасечка, – лепетала Валя, – Фасечка, я не знала, я же не знала.

– Что ты не знала? – орал он в ярости, скаля зубы и нацеливая острый свой нос ей прямо в лицо, словно собираясь всадить его, как клюв. Но бросая ее и снова бегая взад-вперед.

– Н-ничего, н-ничего, Ф… Фасечка-а-а…

Вася резко остановился.

– Как ничего?.. Совсем ничего?

Она закивала, роняя крупные горючие слезы.

– Н-ничего. Софсем. Фася.

Вася задумался, потирая нос.

– Но ты сказала… сказала… это… что мы на ферме?

– Да, – ответила она, кивая и всхлипывая.

Вася молча ходил взад-вперед. Остановился.

– Давай сюда мобильник, – потребовал он.

Валя испуганно глядела на него.

– Мобильник.

– Фасечка…

– Я сказал… Или мобильник, или выметайся. Хотя – нет, можешь оставаться с новозеландцами. А я ухожу.

И он начал тут же собираться. Хотя все уже было собрано: рулон бумаги в рюкзаке. Оставалось взять спички, лампу, может одеяло, нож. Топор. Кастрюлю или чайник.

– Ммм… ы-ы-ы, – хныкала Валя.

– Потому что твой Мюсляй, зараза и дерьмо, ошивается около попов, – ожесточенно говорил Вася. – А мне дело и шьет попяра, понимаешь? Отец Никита. Хых-хы-хи-хихи… Какой он мне отец? Я вообще не знаю отца. Мамаша Гиппопотамиха нагуляла с кем-то… Специально, чтобы было кому под старость ложку супа поднести. Ну, пускай теперь сама себе подносит. Они все заодно. И если какая-то зацепка есть, а она есть – перехват моего звонка сюда, в город, Никкору, он свадьбу приехал снимать, и я ему позвонил, чтобы стрельнуть немного деньжат… Так вот и ниточка. Или сам Никкор проболтается в Москве ребятам. Что, мол, видел Васю-анархиста. Это я и есть. И поп Никита со следаком помчатся сюда. Сначала в город, разнюхают, что мы с тобой под собором встретились, а там этот Мюсляй, зараза. Он и заложит окончательно. На ферме, мол.

Вася схватил рюкзак. Валя тоже встала и в накинутом одеяле пошла к выходу.

– Куда? – спросил Вася.

– Я здесь не остануся, Фасечка. Не, не. Я с тобой. На мобиблу. – И с этими словами она протянула ему мобильник.

Вася еще медлил.

– Возьми, пожалуйста, ну, ну, пожалуйста, – говорила Валя. – Она твоя, бери, бери, на. Ты же хотел фоткать сны. Вот и фоткай, а я не умею совсем. Твоя мобибла, – повторяла она, произнося это слово на свой лад.

Она сунула мобильник ему в карман. И взяла со стола лампу. Они вышли из вагончика.

– Погаси лампу-то, – сказал Вася. – Заметят.

– Фу! Фу!

Валя дула в стекло, усердно раздувая щеки. Наконец огонек угас. Они стояли возле вагончика. В чистом небе уже проглядывали звезды.

– Куда пойдем, Фасечка? – бодро спросила Валя.

Вася озирался. Задирал голову.

– Вон Большая Медведица. Вон Малая. В ее хвосте Полярная звезда. Там север.

– Туда?

– Нет. Нам надо наоборот – на юг. – Он повернулся и указал в мглистые поля. – Туда… Проклятье. Мы даже не запаслись провизией. Хлеба нет. Только заварка. Соль. Спички… Надо было хотя бы поужинать на дорогу… Ты ему сказала, в какой мы области?

Валя энергично покрутила головой.

– Нет! Нет, Фасечка!

– А, ну да, у тебя же Основная Теория… А по какой дороге мы уехали?

– Нет! Нет!

– Хм, хм… Ладно. Давай пока поужинаем. Заправимся и пойдем. Это разумно.

И они вернулись в вагончик. А после ужина и вовсе решили никуда пока не уходить. Кругом снег и грязь, хлеба нет, лодки нет, да и речка еще не вскрылась. Снова в вагончике щелкали дрова в железной печке, а потом тихо горела лампа.

В полете пересек Днепр, – да, это был Днепр, – и оказался на цветущем берегу. Деревья стояли в пурпурных цветах, по ветвям прыгали птицы. А Днепр еще сковывал лед, только на самой середине студено чернела вода. Я уже не летел, а шагал. Повстречал крестьян. О чем-то их расспрашивал. И наконец, вышел к зданию в полях. Мне необходимо было предпринять штурм. Почему я не делал этого, как прежде – взлетев? Не знаю. А здесь я поднимался по лестницам на чердак. И это мне удалось. Крыша этого здания была куполом. Я проник на купол. Но над ним каменел еще один купол. И там находилась охрана. В руках у меня появилось какое-то оружие. Им я и смог уничтожить нескольких охранников. Так я прорвался на второй купол. Потом – на третий, последний, и вот оттуда можно было уже взлететь. На третьем куполе тоже находились какие-то люди. Некоторые из них ложились в стеклянные гробы, говоря, что это родильные камеры. Одному человеку сообщили, что пришло разрешение. «Решение получено!» И он тут же принялся стаскивать с себя одежду и с улыбкой бросился с купола в туман. Да, туман стоял стеной. Ничего нельзя было увидеть. А как хотелось. И тогда я вспомнил про что-то… Да, у меня есть лампа. Нет, это была не лампа, а мобильник. И тогда я навел крошечное окошечко на туман и сфоткал все, надеясь, что после рассмотрю получше…

Валя видела …пещерное жилище, уютное, комфортабельное, перед ним – небольшой пруд, даже не пруд, а разлитая чистая вода. По этой воде к пещере подъезжал белый автомобиль, навстречу выходили старые еврей с еврейкой, некрасивые, горбоносые. Автомобиль развернулся и уехал. А я слышала девичий голос. Какая-то девица комментировала: «Вот здесь мы живем, тихо, укромно…» Наверное, моя подружка. Как ее звать? Ах, Рита. Из соседней деревни, дочка училки.

Старики входят в жилище, сквозь резные двери видны их лбы, глаза. У-у, евреи таинственные, евреи жутковатые, они видели Семьдесят Второго.

Донг-дзонг! Клинк-клинк! Телефон. Мобибла. Где-то в пещере. Что же делать? Что делать? Побежала по воде, разбрызгивая…

Дзонг-дзонг! Клинк-клинк!..

Это страшно и чудесно.

Дзонг-дзонг! Клинк-клинк!

Как звонок Семьдесят Второго.

А может, звонок Мартыновны?

Улетевшей с голубями…

И я подумала, что жаль, нет мобиблы, а то бы я сфоткала голубя, вот этого…

Утром Вася отнесся ко всему спокойнее. Действительно, никто не знал, куда именно они поехали. Никкору он рассказал, что хочет по рекам уйти на Украину, во время разлива там границу не отыскать между Беларусью и Украиной. Граница по середине реки вроде бы. А в разлив – где та середина? Даже если Никкор его заложит, никто не догадается, где он временно осел с побирушкой с Соборной горы. Не будут же они прочесывать все перелески и кусты до границы с Беларусью?

– Ладно, Вальчонок, мы еще поработаем на ферме, – говорил он за чаем. – Вот и потеплеет, и лодку купим.

Валя согласно улыбалась. Бродяжка, она как собачка, которую приласкал случайный прохожий – и та уже не хочет от него отставать. Хоть Вася вчера и разбуянился, но и пальцем ее не тронул. Тогда как Мюсляй уже прибил бы. Даже брат в деревне ее бил, хоть и был младше. Младший, да злой, со свинцовыми кулачками.

– А по мобиле будем узнавать время, – сказал Вася. – Звонить опасно, да и некому. Я не помню номеров своих корешей. Одного только Никкора и смог вспомнить, и с чьей-то мобилы позвонил. – Вася нахмурил светлые рыжеватые брови, достал мобильник и начал просматривать контакты. – Хых, это кто «Мры»?

– Мюсляй, – отозвалась Валя, прихлебывая чай.

Вася не удержался и стал мелко заливисто смеяться.

– А чего тогда Мры? – спросил он.

Валя пожала плечами.

– А кто такой «Лбю»?

Валя в отчаянье посмотрела на него.

– Ну не надо, Фасечка…

– Извини, ты права. А то я уже сам, как следак поганый, хых, хы-хы… – И он ударил себя по уху, да так, что сморщился, затряс головой. – Вот дерьмо, проклятье!.. Звенит!.. – Он ковырял пальцем в ухе. – Все, я только впишу Никкора. Так, ладно… Вот, «Никкор». Хоть я не фанат этой фирмы. Моя любимая фирма – «Фуджи». У них самые крутые фотики и вообще… все на уровне. Моя камера «Фуджи» дома… Ну, то есть у следака с тем попом. Ее изъяли вместе с компом, зараза. И диски, флешки. Что они думали там найти? Фотки экстремистов-анархистов с отрезанными головами? Поваренную книгу? Ну, не ту фигню, которую перевели в девяностые годы, там уже ни черта не оставалось от оригинальной версии Уильяма Пауэллома, а воссозданную и вообще заново написанную «Полную русскую поваренную книгу анархиста» выпуска двухтысячного года. Третьего года… Да, проклятье, ее они там и нашли. А еще и Эдварда Эбби, экоанархиста. Хоть он и не запрещен. Но ведь как раз он сказал, что патриот должен всегда быть готов защищать свою страну от своего правительства!.. Хых! И научил всех только с бензопилой и гаечным ключом бороться против бульдозеров, прущих на лес. Крутой мэн! А к нему прицепом Толстой, Бенджамин Такер, Бакунин, Кропоткин…