Текст книги "Либгерик"

10

Кристина появляется только вечером. Удивленно смотрит на Шустова.

– Ты что, так никуда и не выходил? – спрашивает, раздеваясь в прихожей.

– Расхотелось что-то, – отвечает Шустов.

Он все в том же белом махровом халате, так и не снимал его.

Кристина оживленно говорит, что зря, на улице великолепная погода, сухо и солнечно, вчерашний снег только на задворках остался. Шустов спрашивает, впору ли ей новые сапоги? Кристина отвечает, что сапоги хороши, но давят на косточки, это вечная проблема, надо делать операцию.

– Ты помнишь Голикова? Поэта? – спрашивает Шустов.

– Алкоголика с такой пегой бородищей? Островитянина?

– Ну да, он жил на Крестовском острове и так себя и называл, хотя многие у нас живут на островах. Но поэт есть поэт, хоть и никем не признанный… Так вот, он ведь просверлил дрелью кости, шишаки эти.

Кристина вскидывает брови.

– Как?

– Ну не сам, конечно. Хирург ему делал. Но обычной дрелью, сверлом… С анестезией, естественно. А что толку. Стало еще хуже, еле ходил, ступни, как лапти, волочились, заплетались…

– А почему в прошедшем времени?.. Он жив?

– Жив курилка, но уже съехал с острова, сдал квартиру и уехал в Индию.

– В Индию?

– Ну да, в Гоа. Живет там в хижине.

– Чем же он там занимается?

– Ну, чем… Пишет стихи, наверное.

– И ему хватает? Сколько квартиранты платят?

– Копейки, семнадцать или вообще пятнадцать тысяч.

– Как же он там живет?

Шустов пожимает плечами.

– Наверное, попрошайничает. У индийцев, вообще, несколько этапов в жизни: рождение-ученичество, семейная одиссея, а потом бродяжничество. Об этом мне еще Петров писал.

– Он же русский?

– Петров?

– Да нет, Островитянин.

– А, Леня Голиков… Ну да. Но какой же русский не мечтает об Индии.

– В газетах то и дело сообщения о насильниках в Индии, насилуют туристок, своих школьниц. Сдурели. Коров оберегают, почитают священными, а баб ломают, как соломенные чучела.

– Это от солнца. Много солнца.

Кристина умывается, просит поставить чай.

– Или что-то сварить? – спрашивает она домовито. – Я-то пообедала.

– С Юнгом?

– Там были коллеги из Англии, Швеции, Германии.

– Ну и что, как оно, интересная конференция-то? «Био Корея»…

Биотехнология… У них это, наверное, на космическом уровне.

– Да, корейский тигр и здесь рвется вперед. И для этого все и устраивают: чтобы перехватывать передовые идеи, изучать чужой опыт.

– Неужто и мы им интересны?

– А зачем меня пригласили?

– Ну, для разнообразия. И в качестве ответного жеста. Этот Юнг ведь был в Питере в позапрошлом, что ли, году.

– Дорогуша, один из отцов самой биотехнологии жил у нас в Питере, звали его Константин Сигизмундович Кирхгоф.

– Чем он отличился?

– Что ж, если тебе так интересно… Открыл в начале девятнадцатого еще века каталитическую реакцию получения глюкозы – это когда нагревается крахмал с разбавленной серной кислотой.

– Адская смесь.

– Это открытие запустило исследование каталитических процессов. Кирхгоф изучал влияние концентрации кислот и температуры на скорость гидролиза крахмала. Что очень важно. И ему удалось установить оптимальный режим этой реакции. Так он, наш питерец, и заложил основы одного из первых промышленных каталитических процессов – получения патоки и глюкозы из крахмала.

– От всех этих терминов у меня с детства происходит… осахаривание, – замечает Шустов, постукивая себя пальцем по виску.

– Да, химия явно не твоя стихия.

– За исключением изобретения гениального Менделеева, уж скажу честно.

Кристина закатывает глаза, крутит головой.

– Вообще, спирт изобрели арабы, – говорит она.

– Но довел до совершенства сие изобретение Дмитрий Иванович.

Кристина смотрит на часы, на Шустова.

– Ты так и не будешь бриться?

– Нет, зачем? Надо быть в тренде. И почему на ночь глядя…

– Сегодня у нас в программе вечернее посещение дворца… мм… как-то на «ч». Чхон… Чон… Надо уточнить. Гид мне звонила.

– Да уже темень, что там увидишь, – ворчит Шустов, снимая закипевший электрический чайник и заваривая чай.

– Нет, говорят, это очаровательно, там всюду подсветка. Будут народная музыка, гуляния по парку, танцы.

– Да я вовсе не хочу танцевать! – восклицает Шустов.

– Танцевать будут профессионалы, – отвечает Кристина. – А мы только смотреть.

Они пьют чай за стеклянным столиком, Кристина рассказывает о том, кто и как выступал на конференции, высмеивает австралийку, явившуюся в платье с таким декольте, что вся конференция глаза выкатила.

Она смотрит на Шустова, прихлебывает чай.

– Но как ты высидел целый день в номере? Это же какой-то утонченный мазохизм.

– Да нет… Наоборот. Оказывается, иногда надо куда-нибудь улететь на край света, чтобы лучше все увидеть и почувствовать.

– Что именно?

– Все, что было, есть и будет.

– А, копание в былом… Былое и копание. Что толку. Ничего не поправить, только… систему можно вывести из строя.

– Слушай, а ты ведь помнишь того эвенка, ну, внука великой, как говорили, шаманки? Мишку Мальчакитова?

Кристина щурит светлые глаза, глядя поверх стола, поверх Шустова.

– Дорогуша, склероз у меня, как и у тебя, еще только в начальной стадии. Разумеется, помню. А что?

Шустов пожимает плечами.

– Да ничего. Просто… он мне вдруг так ясно увиделся…

– Ну, учитывая опустошение в холодильнике…

– Да брось ты, это же какая-то девичья водица. До менделеевки – как до Луны. Как ты думаешь, жив он или нет? Ведь так ничего и не выяснилось.

– Что ж, учитывая его навыки… И то, что он внук шаманки.

– Да! На самом-то деле он правнук, а не внук.

– Мм?

– Шаманки. Бабка Катэ уже не шаманила, советской была. Правнук.

– Вполне мог выкрутиться, улизнуть в иные края.

– Какие иные? Что ты имеешь в виду? Подался в Монголию или в Китай? Или даже сюда добрался, в Корею?

– Нет, конечно. Уж в Южную Корею он точно не мог попасть в те времена. Если только на олимпиаду… В каком году она была?

– Какая? Московская?

– Нет, Сеульская.

– Хм, помню Петров кого-то четко цитировал: спорт, религия и политика – вот три страсти необразованных людей.

– Лучше бы он сам погрузился в религию, что ли.

– И что тогда?

Кристина повела рукой в воздухе.

– Тогда бы и не случилось ничего.

– Ну, это еще бабушка надвое сказала. Да он, кстати, проявлял большой интерес к буддизму.

– Значит, противоречил себе.

– Жизнь вообще противоречивая штука, тесная, шаг влево, шаг вправо – и ты попал.

– Наверное, буддистам и нравится сравнивать жизнь с зоной, этапом. Ведь это же закон этапирования: шаг влево, шаг вправо – смерть?

– Страна у нас немаленькая. Я это заметил за десять часов полета со скоростью почти тысячу километров в час. Есть где отыскать укромный уголок. Вот Мишка и мог где-то укрыться. Да и сейчас живет.

– Да и бог с ним. Давай собираться.

– А я ведь когда-то хотел о нем книжку накропать… Такую – вихрящуюся. Все-таки внук шаманки.

– Дерсу Узала, дубль два?

Слышны позывные Тадж Махала. Кристина берет трубку, разговаривает с кем-то. Оборачивается к Шустову и объясняет, что звонила гид, Света, у нее, похоже, грипп, свалилась с температурой, но тем не менее запланированная экскурсия состоится, приедет ее мама Лида.

– Да пусть бы все отдыхали, – замечает Шустов.

– Это подарок Юонга.

– Ну ты же в Питере ему ничего не дарила?

Кристина молча собирается. Шустов следит за ней.

– Или что-то подарила? – спрашивает Шустов.

Кристина вздыхает.

– Ой, ну хватит уже, а?

– Нет, мне просто любопытно, чего он такой упредительный и все такое? Пиетет к русским женщинам?

– Пиетет перед русской наукой. Давние связи с нашим институтом.

– А ты же сама говорила, что не было никаких контактов с Южной Кореей? И русская наука вся вылилась в автомат Калашникова.

– Не надо передергивать и утрировать.

– Нет, но сколько нобелевских лауреатов нынешних… то есть сколько там наших за последнее время?

– Горбачеву дали, – со смехом говорит Кристина.

– Что он открыл?

– Железный занавес.

– А, ну да. Но ученым давали? Еврею этому давали, но он отказался…

– Математику Перельману не присуждали Нобелевку. Ему другую давали премию. Премии: целых три европейские. Он от всех отказывался.

– Зачем ему миллион, если у него в голове вселенная цифр.

– Ну, нашел бы применение.

– А по сути, он вступил на стезю индусскую. Третья стадия – нищенство.

– У него старенькая мама. Лучше бы ее лечил. И помог бы коллегам.

– Любят у нас распределять чужие миллионы.

– Так своих-то нет.

– Не прибедняйся.

– Когда-нибудь твою лавочку прикроют.

– Хм, мы, как неуловимые мстители. Сегодня распродажа на Обводном канале с рекламой, музыкой, завтра – на Шпалерной. Финская символика, неизменная песенка «И уносят меня, и уносят меня В звенящую снежную даль Три белых коня, эх, три белых коня Декабрь, январь и февраль», – гнусаво напевает Шустов.

– Эту фирму «Три белых коня» знают все правоохранительные органы.

– А стреножить не могут.

– Пока у тебя есть покровитель.

– Твой двоюродный брат.

– Влад не вечен. Пока не поздно, лучше все свернуть и заняться чем-то другим. Сколько можно людей дурить?

– Ерунда, – отмахивается Шустов, лежа на постели. – Наши китайские друзья шьют дубленки и шубки не хуже всяких там прочих шведов. И стоимость дешевле.

– Зачем же клепать известные бренды? Взяли бы свой логотип белоснежной тройки и клеили.

– На раскрутку уйдут годы и горы денег. А Финляндия, она ведь близко. Раньше и вообще была частью Российской империи. По сути, мы финны.

Кристина не выдерживает и громко смеется. Потом взглядывает на часы.

– О! Да она уже подъехала и ждет нас. А ты? Собирайся сейчас же!

– Может, я не пойду? – спрашивает с неудовольствием Шустов.

– Еще чего.

– Ну заболела же эта девчонка. А я, что, не имею права?

– Чем же ты болен?

Шустов морщится, глядит по сторонам.

– Тем, чем и прежде.

– Что такое?

– Да снова обострение.

– Желудок?

– Нет, ниже.

– Ах… аденома. Это от водки.

– Я думаю, от вчерашнего обеда в той забегаловке. Слишком острый соус… и черт-те что там было намешано.

– Таблеток этих со зверобоем нет?

– Да уже давно ничего не было…

– Ладно, купим по дороге, заедем в аптеку. Переводчица у нас есть.

Шустов набычивается:

– Если ты ей ляпнешь, я никуда не поеду.

– Ну хорошо, сами объяснимся. Жестами. Давай одевайся, Обломов. Ну же!

11

У гостиницы их ждет гид в белом автомобиле, она машет из окна. Кристина и Шустов направляются к ней. Кристина обула свои старые сапоги без каблуков, полагая, что в темноте на них никто не обратит внимания.

– Садитесь, я вас жду, – говорит женщина совершенно без акцента.

Кристина хочет сесть на заднее сиденье, но Шустов, открыв переднюю дверцу, подталкивает ее, заставляя сесть рядом с водительшей, а сам забирается на заднее.

– Простите, заставили вас ждать, – извиняется Кристина.

– Абсолютно ничего страшного, – отвечает женщина и представляется: – Лида.

Шустов с Кристиной называют свои имена. Шустов ловит отражение Лиды в зеркальце. Лицо кажется светлым, видимо, из-за темных бровей вразлет. Кореянка, но с лицом продолговатым, с тонким носом. Черные волосы убраны сзади в короткий хвост.

В воздухе вдруг ощущается какой-то давний знакомый аромат… Сладковато-терпкие, пряные духи.

Кристина расспрашивает Лиду о здоровье дочери, выражает сочувствие, советует лечиться тем-то и тем-то. Шустов усмехается и говорит, что корейские лекари сами кого угодно на ноги в два счета поставят. У них же всякие настойки, эликсиры, женьшень, красный чай – словом, восточная медицина. Лида улыбается, взглядывая в зеркало на Шустова, и отвечает, что, прожив много лет здесь, предпочитает обычную медицину народной.

– Правда? – удивляется ученый-биолог Кристина.

– Да, это эффективнее в современном мире, – отвечает Лида, выруливая на дорогу, по которой несутся авто с горящими фарами.

Сеул сияет огнями, переливается разными цветами.

– Древний лекарь хорош был в древнем мире, – продолжает Лида. – Исцеление травами требовало тишины, времени, сосредоточения.

– Неожиданно… Но логично, – признается Кристина. – Кстати, пожалуйста, когда будет аптека, притормозите, нам нужно одно современное лекарство.

– Хорошо, – отвечает Лида.

У нее чуть глуховатый голос, но, чувствуется, раньше был сильным и звонким.

– Вы прекрасно говорите по-русски, – не удерживается от комплимента Кристина.

– Благодарю.

Кристина и Шустов ждут, что она расскажет, как и где ей удалось так выучить русский. Но Лида молчит. По ее лицу проходят сполохи от рекламных щитов, фар, фонарей. И как-то никто больше ничего не хочет говорить. Все едут молча, глядя по сторонам и вперед.

– Вы успели немного освоиться, адаптироваться? – наконец нарушает неловкое молчание Лида. – Временной сбой, – преодолели эту пропасть? Какая разница с вашим городом? Простите, откуда вы?

Кристина вздергивает бровь и степенно отвечает, что они из Санкт-Петербурга, прибыли на конференцию, посвященную проблемам биотехнологии.

– Вы ученые? – спрашивает Лида.

Кристина снова вздергивает бровь и отвечает:

– Я биолог.

– Простите, не успела хорошенько Светку обо всем расспросить, – извиняется Лида.

– А вы? – в свою очередь задает вопрос Кристина.

Лида молчит. Наконец отвечает, что она воспитательница, то есть нянька своих внуков.

– Вы бабушка? – удивляется Кристина.

Шустов на заднем сиденье не может сдержать восхищенный смех.

– Да, у меня двое внуков, – говорит Лида с усталой улыбкой.

– Потрясающе, – произносит Кристина. – Я думала, Света студентка.

– Да, у нее девчачий голосок, – откликается Лида.

– Да вы сама как студентка! – выпаливает Шустов.

– Вечная студентка, как тот Петя.

И все в автомобиле начинают весело смеяться.

– И это все вопреки сообщениям о неблагоприятной экологической ситуации в Сеуле, – замечает Кристина. – Вместе с Нью-Йорком и китайским Гуаньчжоу Сеул в лидерах по выбросу углекислого газа.

– А Питер? – спрашивает Шустов.

– Где-то на семидесятой строчке рейтинга.

– Ого, оказывается, мы обитаем в оазисе. А Москва?

– Пятнадцатое место.

– Ну, зато столица. А правильнее делать столицей самый чистый город. И как только загрязнение достигает какого-то критического уровня, лишать этого статуса, – чеканит Шустов.

– О, отголоски былого. Это проповеди Петрова? – интересуется Кристина и, обернувшись к Лиде, объясняет, что жил-был когда-то в Сибири геолог Петров, собиравшийся свершить экологическую революцию в отдельно взятом заповеднике.

– Да, когда нет ветра и появляется туман, в Сеуле трудно дышать, – признается Лида.

Она кивает в окно и говорит, что сейчас они проезжают мимо национального достояния номер один, врат Намдэмун; это южные врата, самые красивые в Сеуле; построены в одна тысяча триста девяносто восьмом году; они пострадали во время Корейской войны.

– В смысле, какой войны? – уточняет Шустов.

Лида отвечает, что во время войны Юга и Севера. Потом их отреставрировали. А несколько лет назад они загорелись. Деревянная часть сгорела напрочь, хотя пожарные и старались погасить огонь безумца, одного старика, обидевшегося на маленькую компенсацию от застройщика за использование его земли. Этот дедушка во время экскурсии, а доступ всем был открыт днем, разлил на втором этаже растворитель, щелкнул зажигалкой…

– Хм!.. Мне это что-то напоминает, – говорит Шустов. – Какой-то фильм…

– И что, этого Герострата взяли? – интересуется Кристина.

Лида отвечает, что да, арестовали. Оказалось, он уже не первый раз поджигает культурное наследие страны, двумя годами ранее запалил дворец, что числится в реестре мирового наследия. Тогда пожар погасили, но часть здания была уничтожена. Старик получил условный срок. Власти не обращали внимания на его жалобы. Чиновники всюду одинаковы. Что ж, власти потратили двадцать с лишним миллионов долларов, чтобы восстановить сокровище номер один. Решили – и сделали.

– А что стало со стариком? – спрашивает Кристина.

– Ну, его допрашивали. Выяснилось, что он не сразу решил поджечь Намдэмун, долго обдумывал, ходил вокруг да около. Сперва даже намеревался поджечь метро или автобус, но ему стало жалко невинных людей. Состоялся суд, и старика посадили на десять лет.

– А не снял ли ваш Ким Ки Дук про него фильм? – спрашивает Шустов.

Лида качает отрицательно головой.

– Нет.

Шустов хлопает себя ладонью по лбу.

– Да нет, не кино. Была такая книга. Роман Мисимы «Золотой храм». Там один бунтарь тоже щелкает в конце зажигалкой, чтобы прикурить и пустить петуха, уничтожить национальное сокровище. Не читали?

– Вообще здесь не очень-то жалуют островитян, – замечает Лида.

– У меня товарищ островитянин. Поэт Лёня Голиков.

Лида ловит отражение Шустова и спрашивает:

– Он живет в Японии?

– Нет, жил на Крестовском острове в Питере. Сейчас в Гоа.

– Японцы оккупировали вашу страну, – сочувственно произносит Кристина.

– Но было это давно, – замечает Шустов. – Питерцы по моим наблюдениям вполне дружелюбны к фрицам. А Ленинград пережил блокаду. Знаете, что говорил Будда?

– Что? – спрашивает Лида.

– Он оскорбил меня, ударил, одержал верх надо мной, обокрал, – у тех, кто перекатывает эти камни в разуме, стук не прекращается и все заглушает.

– Вы буддист? – спрашивает Лида.

– Нет. Просто это была одна из любимых баек того геолога Петрова, сибиряка. Баек, ну то бишь присказок.

– Так это Будда или Петров? – уточняет Кристина.

– Будда Петров.

– Здесь есть буддистские храмы, – говорит Лида. – Даже можно сейчас свернуть и оказаться в Чогеса, это храм буддизма традиции Сон. То есть дзен. Там пятисотлетняя сосна. Белая сосна. И еще японская софора, ей тоже пятьсот. – Лида смотрит на часы. – Но мы уже не успеем. Потом можно будет…

Шустов смеется:

– Все-таки и здесь знак островитян солнечных.

– Кого вы так называете? – не понимает Лида.

– Жителей Страны восходящего солнца.

Лида молчит, потом говорит:

– Знаете, я была бы к ним почти равнодушна. Ведь я… – Она медлит и продолжает: – …я из России. Вернее, из Советского Союза. Но есть одно обстоятельство…

Автомобиль резко тормозит.

– Чуть не врезались! – восклицает возмущенно Лида. – Кэджащик!

Автомобиль, подрезавший Лиду и ее спутников, уже пропадает в потоке других машин.

– Кэджащик! – снова повторяет Лида.

– Обломщик, – вторит ей Шустов.

Автомобиль трогается и едет дальше.

– Сукин сын, – уже спокойнее говорит Лида.

Автомобиль набирает скорость.

– Вы отлично водите, – хвалит Кристина. – Но… тише едешь, как говорится у нас, дальше будешь.

Голос Кристины напряжен.

– Мы опаздываем, – объясняет Лида.

Они проезжают мимо одного памятника, освещенного прожекторами, потом мимо второго. Лида торопливо говорит, что они едут по проспекту Седжон-дэро, и памятник сидящего ванна – правителя – это памятник самому любимому королю Кореи – Седжону. Он обуздал японских пиратов, досаждавших торговым кораблям Чосона, то есть Кореи. Мирно присоединил земли чжурчженей, ну, как русские цари – земли тунгусов, Байкал. Расселял там корейских чиновников, крестьян, привлекал чжурчженей выгодной торговлей, они продавали лошадей и меха. Крестьяне при нем стали жить лучше. И он учредил придворную академию Чипхёнджон, что значит «Зал достойных», и ученые этой академии разработали слоговой алфавит хангыль, который и стал основой современной корейской письменности. Ведь до этого корейцы пользовались китайскими иероглифами. Седжон хорошо рисовал сам, а главное, при нем работали великие художники Ан Гён, Кан Хи Ан…

А другой памятник – адмиралу Ли Сун Сину, флотоводцу, громившему японские корабли в сражениях и не проигравшему ни одной битвы.

То есть сначала по улице был памятник флотоводцу, стоящий такой воин. А потом – Седжону, ванн восседает на троне, приподняв руку.

Перед дворцом они сворачивают. Лида объясняет, что это дворец Кёнбоккун, но им сейчас надо в другой, а именно – во дворец Чхандоккун.

Лида извиняется за некоторую сумятицу. Но завтра она проведет экскурсию более чинно… или как это сказать? Тут она сбивается, растерянно оглядывается на Кристину.

– Все очень здорово, – ободряет ее Кристина.

12

Наконец они приезжают к очередному дворцу. Лида сбивчиво говорит, что это дворец Чхандоккун, выстроенный в начале пятнадцатого века и включенный в наследие ЮНЕСКО как образчик ландшафтного искусства. Им предстоит экскурсия в Запретный сад – Хувон. Они выходят из автомобиля, хлопают дверцы. Лида на ходу надевает красную куртку, вешает на плечо ремень сумочки. Она оказывается высокой, стройной. Все вместе они направляются к воротам под широкой черепичной крышей. Лида приостанавливается и при свете фонарей копается в сумочке, достает билеты. На них взирает охранник в форме, рядом женщина тоже в форменной одежде и кепи с длинным козырьком. Лида здоровается, ей отвечают. Кристина и Шустов тоже слегка наклоняют головы. Лида протягивает билеты. Женщина смотрит и что-то быстро говорит с вежливой улыбкой. Лида берет билеты и рассматривает их. Шустов и Кристина рассматривают ее. Она, пожалуй, не похожа на кореянку. Может, узбечка или башкирка. И прядь волос у нее совершенно белая, как лебединое крыло. Сразу они не заметили. Лида взглядывает на них.

– Какая жалость! – восклицает она.

– Что-то не так? – спрашивает Кристина.

– О, я все перепутала, – отвечает Лида. – Билеты на послезавтра. Пение, танцы, прогулка по Запретному саду. А сегодня… сегодня… – Она достает мобильник, набирает номер и после некоторого ожидания начинает быстро говорить по-корейски.

Кристина и Шустов озираются. Мимо них проходит группа из нескольких человек, европейские туристы. Слышна немецкая речь. Их пропускают.

Лида заканчивает разговор и обращается к ним:

– Еще раз прошу прощения, господа. У нас сегодня запланирована совсем другая экскурсия – на небоскреб Шестьдесят три.

– Лида, – стараясь придать голосу проникновенность, произносит Кристина, – нам абсолютно все равно, что и когда смотреть. Ваш город замечателен повсюду.

Лида улыбается:

– Тогда поехали за реку?

Шустов и Кристина кивают, и они отправляются к небоскребу Шестьдесят три. По дороге Кристина заводит разговор о внуках гида, мол, может, лучше бабушке сейчас присматривать за ними, когда мама больна? Лида отвечает, что там есть кому приглядеть за ними, беспокоиться не стоит. Кристина интересуется, кто у нее внуки, мальчики или девочки? Лида отвечает, что оба мальчика, Сережа и Миша.

– Правда? Так муж вашей дочери не кореец?

– Кореец. А эти имена – вторые. У корейцев, как и у эвенков, так было принято когда-то. Мы решили традицию поддержать. По-корейски их зовут Сунан и Монкут.

– Да? – переспрашивает Шустов. – А мы знали одного эвенка только по первому имени и никогда не догадывались…

– Почему же одного? – тут же возражает Кристина. – Ты забыл Кешу, его жену Зою и эту начальницу аэропорта…

– Она была только наполовину.

Лида вдруг останавливает автомобиль у обочины.

– Вы ведь хотели что-то купить? – спрашивает она.

– Мы? – удивляется Кристина.

– Да, лекарство какое-то.

– Ах, точно, – вспоминает Кристина.

– Вот аптека.

Лида тоже хочет пойти с ними, но Кристина просит ее не беспокоиться, название лекарства написано у них на бумажке.

– По-корейски? – спрашивает Лида.

– Да! Да! Да! – горячо подтверждает Шустов.

– Нет, но вдруг вас не поймут, – продолжает настаивать Лида.

– Поймут, поймут! – возражает Шустов.

– Нет, действительно, не стоит беспокоиться… – бормочет Кристина.

Лида внимательно смотрит на них и вдруг соглашается.

Шустов с Кристиной заходят в маленькую аптеку, тесно заставленную стеклянными полочками с лекарствами, ящичками. На столике компьютер. За стойкой женщина лет сорока. Поправляя очки, она возводит на посетителей крупные черные глаза.

– Hello! – здоровается Кристина.

Шустов ей вторит и вдруг говорит Кристине, что он ничего объяснять не будет, а выйдет. И выходит. Кристина остается одна. Шустов лезет в карман, потом в другой, отыскивая пачку сигарет, но спохватывается, что давно уже не курит. Мимо идут корейцы. Шустов вдыхает холодный воздух, смотрит вверх. Над домами с горящими окнами почти полная луна. Он старается стать так, чтобы остаться незаметным для Лиды. Женщина его не видит. Она сидит и смотрит вперед. Возможно, тоже на луну. Что-то в ней странное… Шустов поправляет вязаную шапку с большим помпоном.

А вот и Кристина в сапогах без каблуков, с задранными вверх мысами.

– Уф! – только и произносит она.

– Купила?

– Естественно.

– Как тебе это удалось?

– Дорогуша, женщина всегда сможет объяснить другой женщине все, что угодно. Это не то, что вы – находите общий язык только за рюмкой.

– Давай, – бубнит Шустов, распаковывает пачку, глотает таблетку.

Они садятся в автомобиль. Кажется, аромат – давний и странно знакомый – стал сильнее. Шустов нечаянно слишком шумно тянет носом.

– Вы простыли? – участливо спрашивает Лида.

– Нет, – отвечает Шустов, смешавшись, и нечаянно признается, что ему кажется поразительным аромат.

Лида ловит его отражение в зеркале и молчит. Кристина оборачивается к мужу.

– Что такого поразительного, уж объяснись до конца.

– Не знаю, – отговаривается Шустов.

– И все же?

– Ну, это напоминает дух тайги. Нотка, как говорится у вас, багульника, нотка коры, хвои. Кхм, кха. – Он откашливается.

– Это вам нравится? – спрашивает Лида.

– Еще бы! – с энтузиазмом восклицает Шустов.

– Спасибо.

Кристина хочет что-то сказать, но передумывает, смотрит в окно.

Лида спрашивает, купили ли они необходимое лекарство. Кристина не отвечает. Приходится Шустову сказать, что все в полном порядке, купили. Автомобиль в потоке других автомобилей. Дорога кажется черной рекой, по которой плывут сияющие льдины, глыбы белого и черного снега, подсвеченные изнутри. Лида рассказывает, что высотное здание стоит на острове Ёыйдо на реке Ханган. Там кинотеатр с экраном в тридцать или даже больше метров, более ста магазинов, рестораны, океанариум с рыбками, но не только, там и крокодилы, пингвины, даже выдры. Так что небоскреб – как некая модель Вселенной.

– А птицы и звери? – тут же спрашивает Кристина.

– Мы вместо зверей, – замечает Шустов.

– Не смешно, – парирует Кристина.

– Это же скорее Вавилонская башня, а не Ноев ковчег, – заявляет Шустов.

– А, забыла, – спохватывается Лида. – Еще там есть музей восковых фигур. И… и даже картинная галерея.

– Остальной Сеул можно и не смотреть, – замечает Шустов.

Автомобиль въезжает на мост.

– Ого, а река-то широкая! – комментирует Шустов вид из окна. – Вероятно, с километр будет.

– Наверное, грязная. Такой город на ней стоит, – замечает меланхолично Кристина.

– Да, – соглашается Лида, – но тем не менее выводит иногда на чистую воду правительство.

– То есть?

– Здесь ведь расположены военные базы, – говорит Лида. – В стране и в Сеуле. И один вояка слил какую-то гадость химическую… В канализацию. Какой-то газ, что ли. Формалин? – спрашивает Лида, оборачиваясь к Кристине. – Тьфу, это же не газ!

– Формалин – водный раствор формальдегида, стабилизированный метанолом, – быстро поясняет Кристина. – Наверное, он слил формальдегид.

– Ну токсичную вещь, – говорит Лида.

– Разумеется.

– И все это попало в реку. Журналисты, как водится, зашумели, экологи. Хотели тащить того вояку в суд, да не тут-то было. Американские военные просто не выдали его правосудию, и все. Плевать они хотели. Но суд все же состоялся, его признали виновным заочно. А ему что? Как с гуся вода. Так ведь говорится? – с неуверенностью произносит последнюю реплику Лида.

– Еще говорится и так, – произносит с чувством Шустов: – Пусти козла в огород! Ха-ха, – он смеется, но тут же обрывает смех. – Извините, конечно.

– Да ерунда, – отмахивается Лида. – Ведь это правда. Что ж обижаться. Но вообще, если уж об этом рассуждать… То есть вот об американцах. Если бы не они, здесь, конечно, царили бы идеи чучхе, и все граждане отличались бы аскетичным обликом.

– Зато у Путина был бы целый корейский друг, а не половина, – брякает Шустов.

– Американцы много помогали стране, они выбили японцев… солнечных островитян, как вы сказали.

– Могу взять свои слова обратно, – легко отступает Шустов.

– Зачем же, – возражает Лида. – Японцы трудолюбивый народ, цепкий, они многого достигли. И там у них в самом деле ближе солнце. Но… – Лида умолкает.

– Но вы их ненавидите, – подхватывает Шустов.

Лида кивает.

– Лично я? Не люблю за одну вещь. Точнее за три…

Мост остается позади.

– А вот и остров, – говорит Лида. – И вон, видите, небоскреб с горящими окнами? Это и есть Юксам Билдинг.

– Внушительный… За что же вы не любите японцев? – напоминает Шустов.

– Сейчас мы подъедем, – отвечает Лида. – Побываем в океанариуме, в музее, на смотровой площадке… Потом, наверное, посидим в кафе?

– С этого можно и начать, – говорит Шустов.

– Нет, океанариум-то может закрыться. А кафе долго работают. И можно будет поговорить, если вам интересно, на эту тему.

– Очень интересно, – с жаром соглашается Шустов.

Кристина вздергивает бровь и холодно смотрит вполоборота на своего спутника. Но он не замечает, ибо глядит на отражение бледного лица с разлетом черных бровей в зеркале.