Текст книги "Ночь Сварога. Княжич"

14 сентября 945 г.

Я спешил к оружейнику Жироту, когда меня вдруг окликнули:

– Княжич!

Обернулся на голос и остолбенел.

– Любава? Как ты здесь?

– Да вот, с батюшкой на погостище140140
  Погостище (погост) – место, где собирались для меновой торговли. Гость – купец, торговец.


[Закрыть] приехали. Он жито в ругу привез, да еще масла льняного надавил и хотел на топор выменять. Наш-то совсем износился. Здраве будь, княжич.

– И тебе здравия. Любава, как я рад видеть тебя, – теплая волна поднялась к груди. – Какой ты стала…

– Какой? – девушка лукаво на меня взглянула.

– Красивой, – я словно к земле прирос, не в силах оторвать взгляд от ее глаз.

– Скажешь тоже, – она вдруг зарделась. – Ты мне лучше скажи, как голова твоя? Не беспокоит? Матушка велела узнать. Переживает она сильно.

– Голова? Ах, да… хорошо со мной все. Как там Берисава?

– С ней тоже, слава Даждьбогу, все хорошо. Здорова она. Вспоминает тебя часто.

– А ты? Ты вспоминала меня?

– Времени не было. Закрутилась совсем, – ответила.

– А-а-а… – иголкой кольнуло сердце. – Сын кузнецов…

– Он мне уж который раз сватов засылает.

– Значит, – иголка затупилась, сломалась и вылетела вон. – Не отдал тебя за него Микула?

– Так я и сама бы не пошла. Нужен он мне больно.

– Кого же ты ждешь?

– А чего это я ждать кого-то должна? – она отвела глаза и принялась теребить пальцами подвеску на пояске. – Разве я кого-то провожала?

Что тут скажешь? Права она. Даже когда я из подворья Микулиного уезжал, она проститься не вышла…

– Ладно, – кивнул я. – Кланяйся своим.

Развернулся и пошел.

– Княжич, – остановила она меня.

– Что?

– Погоди.

– А чего годить-то?

– Как же? – растерялась она. – Что ж ты не расскажешь, как за море ходил? Как среди варягов жил? Может, приглянулся тебе там кто? Я ж не знаю ничего. Сижу в своей глуши, а от тебя ни слуху, ни духу.

– Про варягов дюже долго рассказывать, – сказал я.

– А я не тороплюсь, – пожала плечами. – Мы с батюшкой в Шатрищах у дядьки Лучана, мамкиного свояка, ночевать будем.

– Так ты не спешишь? – обрадовался я.

– Нет, – улыбнулась Любава.

И тут меня по плечу кто-то хлопнул.

– Княжич, ты к оружейнику? – Побор оказался.

– Да, болярин. А ты тоже туда?

– Стрелы нужны. Запас пополнить надобно. А это что за красна девица? – улыбнулся старик хитро.

– Это Любава, Микулина дочка, не признал что ли?

– Какой красавицей стала, – старик поклонился ей шутейно. – Утенком была, а стала белым лебедем.

– Да ладно тебе, болярин, – засмущалась Любава.

– Эх, – подмигнул болярин, – будь я помоложе, сватов бы заслал, – и засмеялся. – Ладно, пойду я. У Жирота увидимся. А ты, девка, отцу за меня кланяйся, – и ушел.

А мы все стояли посреди стогня, словно два дерева на высоком утесе. Стояли и смотрели друг на друга…

– Жди меня здесь, – спохватился я.

– Ой, – всплеснула руками Любава, – там же батюшка заждался. Он же пошел лодку пристроить, чтоб до утра посторожил кто, а я в город отпросилась. Бежать мне надо, Добрынюшка…

– Я скоро!.. – крикнул я и к оружейнику заспешил…

– Добрыня, ты сызнова со мной пойдешь? – Побор проверял каждую стрелу: ровная ли? Хорошо ли склеена? Не отвалится ли оперение? Остры ли наконечники?

Жирот нервничал. Знал, что привередлив болярин. Даже мелочи не пропустит…

– Нет, – ответил я, разглядывая новые щиты, ровными рядами расставленные вдоль стен оружейной башни. – Обойдутся без меня лучники. Я с Путятой буду. У нас дело особое.

– Жаль. Справный лучник из тебя получился. Болярин Дедята хотел тебя в свою лодью взять.

– Кланяйся болярину, – ответил я. – В другой раз сам к нему попрошусь.

– Вот и славно. Жирот, – повернулся он к оружейнику. – Вот эти, – указал он на большую снизку стрел, – я забираю. А эти, – вторая снизка была поменьше, – никуда не годятся. Сможешь до утра переделать?

– Постараюсь, болярин, – Жирот пожал плечами.

– Ты уж постарайся. Сам понимаешь, не на игрища отправляемся. Стрела, она лететь должна, куда ее лучник отправит, а не куда ей самой вздумается.

– Сказал же, поправлю.

– Пойду я, – старый лучник взял снизку. – Знаешь, Добрыня, а девка и вправду хороша. Не упусти ее, – подмигнул он мне и вышел из башни.

– И к чему придрался, ума не дам, – Жирот, по привычке, пожал плечами, разглядывая отложенные Побором стрелы. – Рассуди, Добрыня, чего болярину не понравилось?

– Ну, ему с кургана виднее, – ответил я.

– Людо, – позвал он стрельника. – Вот это нужно к утру исправить. Справитесь?

– Так есть, – кивнул стрельник, забрал снизку и ушел в мастерскую.

– Жалко его, – вслед ему сказал Жирот. – Холопство его по зиме кончается. Я его уговаривал, чтоб остался. Не хочет. Говорит, что к своим мазовщанам вернется. Где такого стрельника взять? Эх… ведь как они с дочкой с моей жили… душа в душу… да, забрал ее Даждьбоже… а Людо как чужой стал… эх… – махнул рукой оружейник. – А ты, княжич, просто так пришел, или дело у тебя?

– Дело, Жирот.

– Ну, рассказывай.

– Отец велел для меня кольчугу подобрать. Такую, чтоб под одежей не видно было.

– Ну, что ж, пойдем посмотрим, что у меня тут есть…

– Погоди. Что это у тебя? – ткнул я пальцем в кинжал, что висел на его поясе.

Редкой работы был тот кинжал. Не нашей. И не варяжской. Видно, издалека пришел он, чтобы повиснуть у оружейника на толстом пузе. Когтем изогнутые ножны усыпаны камешками самоцветными. А в рукоять вправлен большой яхонт.

– Это? – гордо сказал оружейник. – Это из Булгара я привез, когда ты в свейской земле у варягов был. Отменной работы кинжал. Вот смотри.

Он вынул из ножен клинок. Тот поразил меня.

Синие прожилки бежали по серому лезвию. Закручивались, свивались в причудливый узор. Завораживал клинок непонятной строгостью и поражал.

Я несколько мгновений, словно очарованный, рассматривал лезвие.

– Видишь узор? – спросил Жирот. – Как такое чудо сделать смогли? Не понимаю. Второй год над секретом бьюсь.

– Жирот, подари, – не стерпел я.

Он смерил меня взглядом. Вставил клинок в ножны. А потом махнул рукой. Отстегнул кинжал и протянул мне.

– Держи. Оружейник я, не воин. Тебе нужнее будет.

С трепетом я взял кинжал. Рукоять удобно легла в руку.

– Ладно, – сказал оружейник. – Налюбуешься еще. Пошли кольчугу тебе подбирать. Ивиц, – крикнул он, – где та кольчужка, что ты анадысь доделал?

– Тут она, батя, – услышал я из мастерской.

Я выскочил из оружейни, метнулся через стогнь. Головой туда-сюда кручу, Любаву высматриваю. Нет ее.

– Не дождалась.

А сам себя корить начал. Мол, на кинжал позарился, а Любаву забыл.

Только вот он, кинжал. На поясе. А Любаву найдем. Она про отца говорила…

Выбежал из ворот. К пристани поспешил…

А у воды толкотня. Погостье. С окрестных посадов и деревенек наехало огнищан. Кто чего натащил. Мен идет.

Присмотрелся я, а мен-то только для виду. Разговоры об одном – как Ингваря порешить? Шумят огнищане. Спорят. Всяк свой способ предлагает.

Особенно двое разошлись. Чуть не в драку друг на друга лезут.

Один маленький. Подол его рубахи по земле волочится. Сам всклоченный, будто волосы с бородой ему век не чесали. Ладони большие, крепкие. К сошникам привычные. Огнищанин, по всему видать.

Другой худой. Длинный, что твоя слега. В переднике, глиной измазанном. Волосы ремешком подвязаны, чтоб при деле не застили. Пальцы на руках тонкие. Длинные. К тонкой работе приучены. Горшечник. Здесь и круг его гончарный стоит. На круге корчажка недоделанная. Рядом горшки на земле расставлены. Да вот незадача – позабыл про них. Не до мена ему, не до торжища. С места вскочил, руками размахивает.

– Я, – кричит, – уж и горшок для волчары приготовил! Здоровущий! Посадим в него Ингваря, провезем по всей земле Древлянской. Пусть каждый в тот горшок плюет да сморкается. До тех пор возить станем, пока каган не захлебнется.

– Это легко ему будет! – маленький ему возражает. – Я другое дело предлагаю. На чепь надо Ингваря посадить. И Асмуду-воеводу тоже. Только так, чтоб они друг до дружки не доставали. Кагана откармливать, точно порося на убой. А Асмуду голодом морить. И так месяца четыре. А как каган отожрется, Асмуду с цепи спустить. Пусть он Ингваря живьем сожрет. Он до крови дюже охочий, вот и напьется до сыти…

– Натерпелись люди от ласки киевской, – подумалось мне.

– Так ведь с горшком-то обидней! – кричит горшечник.

– Зато чепь надежней! – не уступает ему огнищанин.

Стоят, припираются. А погост вокруг шумит.

– Так что ж я, зря столько глины извел?

– Так ведь глина – тьфу, – огнищанин корчагу схватил. – Тукни ее, она и рассыплется.

– Моя глина? – возмутился горшечник.

– Твоя, – кивнул коротышка. – Смотри, – и корчагу об землю хлоп.

И верно, рассыпался труд горшечника на мелкие черепки.

– Ты чего делаешь, гнида?! – взвыл горшечник.

Подлетел к огнищанину и хлоп его по лбу. Тот кубарем полетел. Но лоб ничего, выдержал.

– Так ты драться? – вскочил он на ноги и горшечника всклоченной головой в живот боднул.

Вот и до свары дошли. Схватились длинный с коротким. Яростный у них бой вышел, да не долгий. Растащили.

– Ой, держите меня семеро! – маленький вырывается. – Я сейчас этого жердяя на лоскуты пущу!

– А ну-ка хватит вам ерепениться! – голос зычный всех перекричал. – Ишь распетушились.

Смотрю, а это Микула сквозь народ пробирается.

– Не запрягли еще, а уже погоняете! Ты, что ли, Ингваря в полон взял? – навис он над коротышкой. – Или ты? – повернулся он к горшечнику. – Чего вы шкуру медведя неубитого делите?

– Так Ингварь разве ж медведь? Волчара он пообкусанный, – попытался вырваться огнищанин.

Понял, что не сможет. Сник вдруг. На землю сел и заплакал навзрыд.

А Микула его, словно маленького, по нечесаной голове погладил.

– Тише, Рутын, – говорит. – Успокойся. Вот поймаем Ингваря, тогда и решим, как за детей твоих и внуков расквитаться. А ты чего? – строго взглянул он на горшечника. – Или не знаешь, что у Рутына в Малине Ингварь с Асмудой всю семью живьем пожгли?

– Так я чего? – горшечник вздохнул тяжело. – У меня у самого сын здесь голову положил. Он же в Младшей дружине у княгини был. Асмуд его первым со Святища скинул. Будет тебе, Рутын, – подошел он к огнищанину, подсел рядом. – Ласки прошу. Прощения.

– И ты меня прости, – рукавом вытер слезы огнищанин.

– Вот и ладно, – сказал Микула. – И ты здесь, княжич? – увидел он меня.

– Здраве будь, Микула, – я ему в пояс поклонился.

– Вырос ты, я смотрю. Возмужал. Рад с тобой повидаться.

– И я рад. А Любава-то где?

– Так она ж в Коростень пошла. Думала тебя встретить. Разминулись вы, что ли?

– Разминулись видать, – ответил я. – Побегу я, Микула, – и обратно к городу рванул.

У ворот Гутор стоит.

– Здраве буде, стражник. Я смотрю, ты бессменный?

– А ты чего, княжич, туда сюда носишься?

– Да вот, девку ищу.

– Что, тебе в городе девок мало? – рассмеялся Гутор.

– То девка особая. Ты ее случаем не видал?

– Какая из себя?

– В сарафане алом. Лента в косе голубая, а кокошник у нее бисером расшит. Хорса лик на нем.

– Это чья ж такая будет?

– Нездешняя она. Микулы-огнищанина дочка. Ты Микулу-то знаешь?

– Как же не знать, – стражник привычным жестом копье на плече поправил. – Микула огнищанин крепкий. Всегда с почтением ко мне. И жена у него хорошая. Берисава-ведьма. Ты про их дочку спрашиваешь?

– Да. Любавой ее зовут.

– Видел я твою девку. В сарафане, да в кокошнике. На Святище она пошла. К дубу.

– Что ж ты сразу не сказал? – разозлился я.

– Так ведь интересно было узнать, что за пригожая такая. Я ее сразу приметил. Что, зазноба твоя?

– Невеста, – ответил я и к дубу священному поспешил.

На Святище не было никого. Я совсем растерялся. Подошел к дубу. Лбом к коре прижался.

– Даждьбоже пресветлый! Да куда ж она подевалась?

– Княжич, – услышал, и сердце враз, словно заячий хвост, затрепетало.

Гляжу, а Любава из-за дуба выходит.

Не сдержался я. Подскочил к ней. Обнял крепко. Прижал к груди. Точно боюсь, что она опять от меня скроется. Понял вдруг, что она маленькая. Худенькая, точно былиночка. Прильнула к груди моей. Доверилась. Такое в моей душе буйство началось. И… не знаю даже, как мои губы ее нашли.

А она на поцелуй мой ответила…

И я от счастья чуть в Навь не ушел…

Чую, как сердечко ее трепещет. А мое и вовсе сейчас из груди выпрыгнет…

И целую ее…

Целую…

В губы…

В глаза…

В щеки…

И не верю, что такое может на яву быть…

А потом она будто испугалась чего-то. Отстранилась. Вырываться из объятий моих стала.

– Ты чего, княжич, – шепчет, – сдурел что ли?

– Да, – я ей в ответ говорю, – как есть сдурел. Не хочу отпускать тебя от себя. Так бы век целый с тобой стоял…

И снова поцеловал. Только понимаю, что она совсем не та, что мгновение назад была. Напряглась. Заледенела. Будто и не она вот только что ко мне льнула.

Отпустил ее сразу.

– Ты прости меня, Любавушка, – сказал. – Только нет мне жизни без тебя. Ни за Океян-Морем, ни в родной стороне. Ни на небе, ни на земле. Ни в Нави темной, ни в Яви светлой…

– Добрынюшка, – тихонько проговорила она, – вот и вырос ты, – а потом одним махом высказала: – Ты прости меня, глупую, только подождать нам надобно. Подождать. Не пришло еще наше время. Раны на душе моей не совсем затянулись. Сколько лет прошло, а они все еще кровью сячатся. Пойми. И прости…

– Что ты, Любавушка, я ж не дурень. Все понимаю…

– Вот и славно… – она в глаза мне взглянула.

А в глазах ее бездонных боль и тоска смертная.

– А теперь иди, – точно ножом мне по сердцу полоснула. – Мне здесь одной побыть надобно. С Покровителем поговорить. Да с собой в согласие прийти. Иди… – и отвернулась.

Ой, как трудно мне было ее просьбу исполнить, как тяжело было оставить ее. Но что тут поделаешь? Пусто на душе стало. Как в леднике – холодно.

Поплелся я со Святища. А сам по дороге оглядывался. Может, остановит? Может, позовет?

Не остановила.

И не позвала.

А я на половине пути встал. Повернулся и крикнул то ли ей, то ли себе:

– Хоть век ждать буду!

16 сентября 945 г.

Визжат поросятами несмазанные колеса. Шатает воз на дорожных ухабах. Растрясло меня. Кажется еще немного, и кишки наружу полезут.

А вол, что воз тащит, знай, идет себе помаленечку. Ползет обоз по лесной дороге навстречу неведомому. И неизвестно, когда до места доберется.

Шесть повозок в обозе.

Две с рухлядью мягкой. С куньими, да беличьими шкурками. С бобрами карими. С волчьим мехом. Из старых запасов велел отец рухлядь доставать. Всю подклеть вытряхнули. Сверху шкурки новые, а внизу паршой побитые.

Два воза с житом. По дворам собирали. От каждого дыма по горсточке. Не пожалели огнищане на благое дело. Кто и по три горсти сыпанул.

Еще повозка с медом. Это ятвиги постарались. Мед прошлым летом Велимудр прислал. Хороший мед. Жалко его. Да, может, еще обратно в Коростень вернется.

И последний воз с брагою. Восемь бочек. Одна к одной. На воз этот вся надежа наша…

Мы ждали встречи, но все равно они появились внезапно. Обоз наткнулся на поваленное поперек дороги дерево и остановился. И тут же из бора высыпало с десяток вооруженных до зубов варягов.

Окружили нас со всех сторон. Десять воинов против шести возничих. Меня они в счет не приняли. Подумаешь, какой-то мальчишка расселся на верхушке горы из звериных шкур.

– Здраве буде, люди добрые! – замахал искалеченной рукой Куденя с первой повозки. – Вы, чьи будете?

– Заткнись! – прикрикнул на него здоровенный варяг.

Он сграбастал бывшего лучника за шиворот. Стащил его на землю. Приставил к горлу кинжал. Сказал презрительно:

– Слушай, калека. Отвечай коротко, и останешься жить. Что вы за люди? Куда путь держите? Кто у вас главный?

– Мы люди князя Древлянского. Идем навстречу Ингварю. Главный у нас вон тот мальчонка, – кивнул Куденя на меня. – Он сын княжеский. Отпустите нас, разбойнички, – плаксиво запричитал он. – Мы люди подневольные. С нас небольшой спрос.

Вот тут настала моя очередь. Я встал на своей меховой горе. Горделиво задрал подбородок и заорал, что было мочи:

– Эй, холоп! Ну-ка отпусти его немедля! И все от обоза назад! Я – княжич Древлянский! Ругу везу от земли, отцу подвластной, господину нашему Игорю Рюриковичу! Если не хотите, чтоб вас по всей Руси выискивали, да боем лютым били, отпустите холопа моего и охраняйте, пока до Игорева становища не доберемся!

– И этот, я смотрю, поговорить любит, – скривился варяг. – Эй, Айвор, пощекочи-ка ножичком выблядка141141
  Выблядок – незаконно рожденный.


[Закрыть] княжеского.

Варяг, стоящий ближе всех ко мне, заржал, показав свету черные пеньки гнилых зубов. Подскочил к повозке, схватил меня за ногу и попытался стянуть на землю.

Я отбрыкивался, но хватка была крепкой. Поскользнулся и, под всеобщий смех, свалился на шкуры. Забарахтался в них. Чуть не захлебнулся от страха и обиды. Заорал пуще прежнего:

– А ну… отпусти, скотина… отпусти, кому говорю!

Но варяг продолжал стягивать меня с воза. И тогда я ему выдал по-свейски:

– Как ты смеешь, сын вонючей потаскухи, касаться высокородного ярла своей грязной рукой? Отпусти меня, чтоб тебе не вернуться в родной фиорд!

Айвор перестал смеяться. Отпустил мою ногу и уставился на меня, раскрыв рот от удивления.

– Что вытаращился? Или китовой мочи напился?

– Что ты там возишься, Айвор? – крикнул старший в этой ватаге.

– Егри, а щенок-то по нашему говорит! – казалось, что Айвор сейчас лопнет от изумления.

– Кого ты щенком назвал? – продолжал я на него наседать. – Чтоб твой драккар попутного ветра не знал! А ну-ка стань, как полагается перед ярлом стоять!

Я старался кричать, как можно громче, чтобы не только Айвор, но и остальные варяги меня слышали. Чуть горло не надорвал, но своего добился.

Егри оставил Куденю в покое и подошел ко мне.

– Прости, благородный ярл, – сказал он и склонил голову. – Не думал я встретить в этом Богами забытом месте достойного человека, говорящего на приятном уху языке.

– Только Один может знать все, – ответил я ему. – Назови себя.

– Я, Егри, сын Евлиска, десятник ярла Асмуда.

– А я – Добрын, сын Мала, конунга Древлянского. Приветствую тебя, Егри, сын Евлиска. Отведи меня и обоз этот к своему ярлу. И, если сделаешь это быстро, получишь от меня в награду вот этот кинжал, – я наполовину вытащил из ножен кинжал, который выпросил у Жирота.

Вспыхнули огнем глаза варяга. Сразу стало ясно, что понимает он, какую драгоценность я ему предлагаю.

– Чрезмерная плата за столь малую услугу, ярл, – уважительно склонил он голову. – Не возьму я с тебя столь ценный подарок. В целости и сохранности доставим мы и тебя, и обоз к ярлу нашему. Эй! – крикнул он своим воинам. – Убирайте дерево, да поскорее. Мы в становище возвращаемся.

И снова меня затрясло…

Добирались недолго. Дорога сделала крутой поворот, и обоз выкатил на широкую поляну.

Три десятка запыленных палаток варяжской дружины стояли по кругу. А в центре высился большой шатер Киевского владетеля. Рядом с входом был привязан красивый белый конь. Больше коней поблизости не было. Знал я, что не любят варяги конный строй. Им пешими воевать сподручнее. Этот, значит, каганов.

– Три по десять, да по десять воинов в каждой… всего, значит, триста… смекаешь? – шепнул возничему.

– Чай, не маленький, – отозвался тот. – Счету обучен.

– Значит, точно Путята их число назвал, – я потрогал кольчугу под одежей. – Не подведи милая. Оборони.

Возле шатра горело несколько костров. Там на вертелах жарили кабанятину. Не с собой же дичину тащили. Видать, недавно охоту устроили. И ведь не шумели сильно. Ловкие, значит.

И брага наша им ой как к столу придется.

– Всем стоять! – раздалось от становища.

Обоз остановился.

– Гунар! – крикнул в ответ Егри. – Это мы вернулись. Скажи Асмуду, что с нами данники древлянские пожаловали. Привел их Добрын, сын Мала. Ярл молодой. Да поживее! А то жрать охота, аж животы подвело.

– Спускайся, благородный ярл, – сказал он мне, как только Гунар побежал к большому шатру.

Я сполз по шкурам на землю.

– Следуй за мной, – кивнул он и пошел в голову обоза.

От долгого сидения затекли ноги. А разминать их перед варягом мне показалось неловко. Так я и поплелся вслед. Точно цапля по болоту.

У передней телеги стоял Куденя. Он с опаской поглядывал на варяжский стан. Я встал рядом.

– Наши уж, небось, поблизости, – тихо сказал бывший лучник, но я так посмотрел на него, что он прикусил язык.

Несколько долгих мгновений ожидания. Потом я увидел, что в нашу сторону идет старый варяг. Идет да покачивается. Точно не по земле шагает, а по палубе шаткой. Наверное, уж много лет в море не выходил, а вот привычка осталась.

Длинные седые усы, заплетенные в тонкие косички, заложены за правое плечо. На поясе турий рог, серебром отделанный. В руке топор с длинной отполированной рукоятью. Это про него Путята рассказывал. Признал я его сразу.

Сделал шаг навстречу старику. В пояс кланяться не стал, а только склонил голову по варяжскому обычаю. Сказал по-свейски:

– Приветствую тебя, Асмуд, сын Конрада.

Улыбнулся варяг в усы. Глазами сверкнул. Доволен видать. Слегка кивнул.

– Приветствую тебя, Добрын, сын Мала, – ответил.

А потом добавил:

– Зачем пришел?

– Отец меня послал к конунгу Ингвару. С подарком, – показал я рукой на обоз. – И со словом.

– Конунг будет твое слово слушать, Добрын, сын Мала. Идем. Я тебя провожу, – старый варяг отступил в сторону, пропуская меня вперед.

– Откуда благородный язык знаешь? – спросил он меня, когда мы шли по лагерю.

– Год целый по Океян-морю с хевдингом Торбьерном, сыном Вивеля, гулял. Потом жил в семье Орма с Орлиной скалы. С ними на англов ходил. И в Ледяной земле зимовал. Тогда и язык выучил. А в родные края вернулся совсем недавно.

– Похвальная жизнь для такого молодого человека, – сказал Асмуд.

– Те дороги, что ведут нас к Вальхалле, знают только Один, да попутный ветер, – ответил я ему с достоинством и заметил, что ему ответ понравился.

– Вот это, – ткнул он в мой кинжал, – давай сюда. Там, – махнул он в сторону шатра, – тебе это навряд ли понадобится.

Я снял кинжал, отдал его Асмуду. Тот повертел его в руках, цокнул языком, и мы пошли дальше.

– Подожди здесь, – сказал он, когда мы подошли к шатру, и скрылся за пологом.

Над становищем разливался запах жареного мяса. В животе заурчало. Я вспомнил, что не меньше Егри проголодался. Со вчерашнего заката во рту не было даже росинки. Сначала волнение еду не принимало, а потом, я и забыл про нее…

– Добрын! – услышал я голос Асмуда.

Откинул полог и шагнул в шатер.

Шатер изнутри нельзя было назвать богатым. Небольшой очаг, вырытый в земле и наскоро обложенный камнями. Невысокий настил, покрытый медвежьей шкурой. Оружие, кое-как развешанное по жердям, что покров шатра держат. Да еще мой кинжал, пустой безделицей лежащий у очага.

На настиле, укутанный в кунью шубу, сидел конунг Киевский и всей Руси каган.

Игорь Рюрикович.

Человек он был еще не старый. Но почему-то мне показалось, что он очень устал. Взгляд у него был… потухший, что ли… точно у древнего старика, который все уже в этом мире видел, и ничто его уже не удивит.

Из-под шубы торчали большие голые ступни. Он протянул их к очагу и время от времени шевелил пальцами.

– Здраве будь, Пресветлый князь, – сказал я и отвесил ему земной поклон.

– Так ты, значит, сын Малка Древлянского? – спросил он, зевнул и посмотрел мне прямо в глаза.

И полыхнуло в памяти…

Зима морозная…

Первый гон…

Волк матерый мне в глаза смотрит…

Струйка горячая по правой ноге…

Стыд и ненависть…

– Так вот почему тебя «волчарой» кличут, – чуть вслух не сказал, да сдержался вовремя.

– Да, Пресветлый, Добрыном меня зовут.

– Что нужно тебе?

– Велел батюшка тебе обоз привести и слово передать, – еще один земной поклон.

Ничего. Небось, спина не переломится.

– Что в обозе? – он снова уставился на свои ступни.

– Меха, жито, мед да брага.

– Угу, – пошевелил пальцами, покрутил правой ступней, поморщился и спросил:

– А что за слово привез?

– Вот что батюшка сказать велел: «Зачем идешь опять? По весне уже всю дань отроки твои собрали. И ругу, и полюдье. С сыном своим тебе все, что осталось, передаю. Забирай и уходи. Дай нам спокойно с голоду умереть»142142
  «Зачем идешь опять? Забрал уже всю дань» («Повесть временных лет» в переводе И. П. Еремина и Д. С. Лихачева).


[Закрыть].

– Это все? – снова пальцами шмург-шмург.

– Да, Пресветлый князь, – в третий раз поклонился я.

– Асмуд, – позвал он.

– Что, конунг? – все это время старый варяг стоял за моей спиной.

– Обоз в Киев отправь. Хотя – погоди. Брага, говоришь?

– Да, Пресветлый. Восемь бочек, – я услышал, как стучит мое сердце.

– Брагу здесь оставь. Дружине под кабана пойдет. Дальше завтра двинемся. А мальчишку… – он снова взглянул на меня и отвернулся. – На мать похож… – сказал он тихо. – Как думаешь, Асмуд? Что с мальчишкой-то делать?

– Мальчишку с возчиками на рассвете казнить, – сказал старый ярл. – Пора Руси привыкать, что один князь ею правит – каган Киевский.

– Ты первый раз не назвал меня конунгом, – улыбнулся Игорь. – Будь по-твоему.

– Пойдем, – точно клещами, вцепился варяг пальцами мне в шею. – Пойдем, Добрын… – и добавил с презрительной ухмылкой:

– Сын Мала…

Вечером в становище пир гудом гудел. Брага брала свое. Да еще Белорев, перед нашим отъездом, в каждую бочку насыпал чего-то. Так что восьми бочек на три сотни воинов хватило с лихвой.

Но я и возчики не пировали. Мы лежали, связанные по рукам и ногам, на осенней земле за шатром кагана Киевского.

А варяги напились и на забаву их потянуло. Тут они и о нас вспомнили.

– Эй, где тут выблядок, что по-нашему лопотать умеет? – спросил кто-то.

Подошли к нам человек десять. Меня за волосы Айвор схватил и встать на ноги заставил.

– Вот он, – говорит. – Ну-ка вякни чего-нибудь.

– Да пошел ты… – я ему в ответ.

Он меня пнул. Потом, под всеобщий смех, сапоги с меня стянул.

– Тебе, – смеется, – они один хрен боле не понадобятся.

– Тебе тоже, – огрызнулся я и сразу же пожалел об этом.

– Ты мне что, щенок, угрожать вздумал? Эй, – повернулся он к своим, – огоньку кто-нибудь дайте.

Ему в руку головешку сунули. Он ее помотал, чтоб она поярче занялась.

– Щекотки боишься? – меня спрашивает.

– Не боюсь, – говорю.

– А вот мы сейчас и спробуем, – и головней мне в босые пятки.

Не закричал я. Зубы покрепче сжал и стерпел.

– Что, свинячий выкормыш, не хочешь от боли орать? – пуще прежнего разъярился Айвор. – А придется, – и сапогом меня пнул.

А я снова стерпел. Сам лежу и думаю:

– Хорошо хоть одежу срывать не стали, а то заметили бы надетую на меня кольчугу…

– Хватит, Айвор, – слышу.

Это Егри подошел.

– А чего он, словно язык проглотил? – мучитель мой взбеленился. – Крик бы поднял. Нас потешил. Что ему? Жалко, что ли? – и снова пнул.

– Я сказал, хватит! – разозлился Егри. – Не смей ярла трогать. Не по твоим зубам эта рыба. Он благородных кровей, а ты червь ползучий! Если такая охота вам, вон, над простолюдьем куражьтесь. – Подошел к возчикам, схватил Куденю за бороду. – Тешьтесь сколько вам надобно, а его, – кивнул на меня, – не трожь.

– Ладно, – согласился Айвор. – Мы люди не гордые. Нам и возчик подойдет.

Били они Куденю умело. А тот только крякал, да поскуливал, удары варяжские принимая…

Потом им надоело.

– Как бы без нас там всю брагу не вылакали, – сказал Егри. – Пошли, что ли?

Айвор напоследок пнул меня ногой, и варяги пошли пировать. А нас оставили.

Брагу пить показалось им интереснее.

А мы ждали…

Временами казалось, что про нас забыли. Во всяком случае, до рассвета.

– Как думаешь, княжич? – спросил Куденя и со стоном на бок повернулся. – Нас повесят, или мечами порубят?

– Не, – отозвался кто-то из возчиков. – Скорее всего, это мы их, – и засмеялся тихонько.

– Пятки-то саднит? – Куденя ужом подполз ко мне поближе.

– До свадьбы заживет, – ответил я.

Боли в ступнях и, правда, почти не было. То ли Айвор был никудышным катом, то ли помогал давний заговор. Тот, которому меня Любава научила.

– Всю требуху отбили, гады ползучие, – Куденя, постанывая, подвинулся еще ближе.

– Ты на ползучего сейчас сам больше похож, – кто-то из возчиков голос подал.

– Это уж точно, – через боль ухмыльнулся бывший лучший лучник древлянский. – Когда же наши-то начнут? А то ноги затекли, сил нет, – сокрушался он. – Да еще опорка размоталась.

– Когда надо, тогда и начнут, – рассердился я. – Тише. Идет кто-то.

И верно. Вскоре появился варяг. В обманчивом свете костров я не узнал его сразу. Но когда он присел передо мной на корточки, я понял, кто это.

– Ну, что, Добрын, сын Мала? Ты уже приготовился к встрече с пращурами? – спросил Асмуд по-свейски.

– Да, – ответил я ему. – Матушка моя, да ратники древлянские, которых ты со Святища на камни острые покидал, рады будут принять меня в Светлом Ирии…

– Смел ты, и это делает тебе честь, – удивился старый варяг. – А ведь рассвет скоро.

– Не с этим рассветом я уйду из Яви, – невольно улыбнулся я.

– Ты так думаешь?

– Не думаю. Знаю.

– Откуда?

– Прорицательница Торбьерг мне все про мою жизнь рассказала.

– Мало ли что гадалка придумать могла, – усмехнулся Асмуд.

– У хевдинга Торбьерна в Исландии ее звали Малой Вельвой, а это многое значит.

– Чего же она тебе напророчила?

– Что ты сейчас развяжешь меня, – сказал я настойчиво.

– Прямо сейчас? – удивился он.

– Да. Прямо сейчас.

– А зачем?

– Чтобы живым остаться.

Он некоторое время посидел молча.

Затем снял с пояса мой кинжал. Вынул клинок из ножен. Посмотрел, как отсветы костров играют на его лезвии. Взмахнул им и ударил меня в грудь…

Удар был такой сильный, что я едва не задохнулся от боли. Слава Даждьбогу, кольчуга не подвела. Лезвие узорчатое сломалось, а я живой остался…

А боль…

Это не страшно… одним синяком больше, одним – меньше…

– Права оказалась Торбьерг! – воскликнул Асмуд.

– Убедился? – закашлялся я, а, как только кашель отступил, превозмогая боль, прохрипел:

– Нагнись ко мне, Асмуд, сын Конрада. Я тебе тоже должен слово сказать.

Он нагнулся, и я быстро, без подробностей, нашептал ему о том, что напророчила мне гадалка варяжская.

Он слушал меня внимательно. А когда я закончил, долго смотрел на меня, точно впервые увидел. А затем обломком кинжала перерезал мои путы.

– Не забудь об этом, – сказал он.

– Беги пока можешь. И тоже не забудь об услуге, которую я тебе оказываю, – сказал я, растирая непослушные, затекшие руки.

– Не забуду, – кивнул Асмуд, отбросил никому не нужный обломок недавно такого дорогого кинжала.

Совсем не старческой, быстрой походкой он подошел к боевому коню кагана Киевского. Отвязал. Неловко забрался на него. Ударил пятками коню в бока и поскакал прочь из становища.

Может быть, кто-то в стане варяжском и заметил это, только через мгновение забыл.

Едва Асмуд скрылся в ночной тьме, над поляной раздалось странное жужжание, и один за другим опоенные варяги стали сыпаться на землю, пробитые древлянскими стрелами.

– Слава тебе, Даждьбоже! – крикнул Куденя. – Наши начали. Молодец Побор, – улыбнулся он, когда я принялся его распутывать. – Точно лучники бьют.

А спустя еще мгновение из ближнего бора послышалось:

– Бей!

И ратники древлянские навалились на становище.

А я своих развязал. И пошли мы варягов бить.