Текст книги "История службы государственной безопасности. От Александра I до Сталина"

В таком порядке шли события до 1905 года, в таком порядке дошли они до вооруженных демонстраций, имевших место в Петрограде в июле сего года.

Ко всему изложенному необходимо присовокупить, что сами революционные партии возлагают большие надежды на долженствующие возникнуть при последующих выступлениях такие выработанные опытом 1905 года общепартийные объединяющие и руководящие центральные организации, как Совет рабочих депутатов и Совет крестьянских депутатов, а в подготовительный период на такие способствующие организации масс, как профессиональные союзы и Всероссийский крестьянский союз.

Конечно, в текущий момент невозможно предположить даже, в какие именно формы выльется новая революционная волна, но тем не менее представляется соответственным быть готовым встретить более сложные революционные эксцессы и, сообразно этому, направить розыскную работу.

Для этого Департамент полиции считает необходимым, чтобы теперь же, без всякого отлагательства лица, ведущие политический розыск на местах, приняв во внимание сказанное в настоящем циркуляре, ориентировались бы в положении вещей в обслуживаемых ими местностях, с тем чтобы, не предпринимая никаких активных частных мер, если, конечно, таковые не будут вызваны необходимостью предупредить или пресечь определенные революционные эксцессы, были бы готовы в каждый данный момент, когда в том встретится надобность, принять решительные и в то же время действенные меры к парализованию злоумышлений, имея в виду, главным образом, что существеннее всего должно будет обезвредить руководящие „верхи“, „центры“, а никак не начинать снизу, с не отдающей себе отчета массы, которая в большинстве случаев, как известно, является жертвой пропаганды и агитации сознательных врагов существующего строя».

Из истории политического терроризма в России

Поскольку и сегодня политический терроризм является одной из главных угроз безопасности граждан, общества и государства, в своей книге мы никак не можем обойти вниманием эту чрезвычайно важную проблему.

Прежде всего отметим, что появление политического терроризма в России не было чем-то уникальным: в тогдашней Европе подобного рода идеи развивались в работах германских, итальянских, французских авторов, оказывая пагубное влияние на умы и настроения наших соотечественников.

Как уже упоминалось, первым актом политического терроризма в России явилось покушение на Александра II, совершенное Дмитрием Каракозовым 4 апреля 1866 года.

Хотя Каракозов и был членом тайного революционного общества «Организация», однако покушение это, как отмечал полицейский историограф Н. Н. Голицын, «исходило почти из личной инициативы, потому что заговор имел очень мало участников и не обладал действительными связями с тогдашними революционными кружками».

Основателем «Организации», как и террористической группы с лаконичным названием «Ад», являлся двоюродный брат Каракозова, Николай Андреевич Иптутин. Всего по делу о покушении на государя императора в Москве полицией было арестовано около двухсот человек. После неудачного выстрела Каракозова «император призвал все общественные классы и сословия стать на путь порядка, отказаться от разрушительных, крайних идей, показать бдительность и строгость, призывал к умиротворению умов и сердец».

С заговорщиками Александр II обошелся относительно мягко. Из двухсот арестованных по делу о покушении только тридцать два предстали осенью 1866 года перед Верховным уголовным судом. Пятерых приговорили к смертной казни, которая «по высочайшей конфирмации» была заменена каторжными работами на двадцать лет; однако в 1871 году все находившиеся на каторге были переведены на поселение. Многие из числа не представших перед судом ишутинцев были сосланы в административном порядке.

Хотим обратить внимание читателей на одно важное обстоятельство: террористические замыслы ишутинцев были вдохновлены слухами о некоем Европейском комитете, ставившем своей целью совершение убийств монархов (об этом сообщил своим товарищам, вернувшись из-за границы в 1865 году, один из членов кружка, И. А. Худяков). Кроме того, заговорщиков воодушевило и покушение на Наполеона III: 4 января 1858 года итальянский революционер Феличе Орсини бросил бомбу, вследствие чего погибли около десятка человек, хотя сам император и не пострадал. Это был не только первый в истории случай применения в террористических целях взрывного метательного устройства, но и первый акт «рассеянного», или «слепого», терроризма.

В нелегальной печати развернулась целая дискуссия: а допустимы ли вообще террористические методы как средство революционной борьбы?

Активно обсуждался этот вопрос и в российском обществе в конце XIX – начале XX веков.

Отметим также, что полицейские чиновники, готовившие официальные обзоры революционного движения в России, не обвиняли огульно всех оппозиционеров в приверженности исключительно насильственным, террористическим методам борьбы. Так, сообщая о деятельности петербургского комитета «Земли и воли», Голицын подчеркивал, что тот отличался «от чисто террористических комитетов тенденциями более мирными, более реформаторскими и, прежде всего, демократическими».

Следующим шагом в истории политического терроризма в России стала попытка Сергея Нечаева организовать террористическую организацию «Народная расправа». В ходе одного из обысков у Нечаева был обнаружен составленный им устав этой организации, называвшийся «Катехизис революционера». По нашему мнению, глубоко ошибочным явилось решение властей опубликовать в официальном «Правительственном вестнике» этот документ, дабы дискредитировать заговорщиков. В результате «Катехизис» приобрел широкую известность и стал своего рода учебным пособием для будущих террористов.

Проходивший в Москве в 1869 году суд над участниками кружка Нечаева – сам он предусмотрительно скрылся за границу – стал первым открытым судебным процессом над террористами в России. Интересно, что осуждение Нечаева в 1873 году стало возможным благодаря его экстрадиции швейцарскими властями России как уголовного преступника.

Апофеозом развития террористических тенденций в российском социально-политическом движении стало образование в 1879 году «Народной воли» – многочисленной народнической организации, провозгласившей своей целью борьбу с самодержавием и с самого начала избравшей основным методом действия террор. Народовольцы сразу заявили о себе, осуществив в том же году ряд террористических акций. Они выпускали нелегальную газету, распространяли прокламации и установили связи с многочисленными революционными кружками.

Выстрел Веры Засулич в петербургского градоначальника Трепова 24 января 1878 года, констатирует Голицын, «освятил собой начало террористического периода, к которому ни правительство, ни полиция не были достаточно готовы». Оправдание Засулич судом присяжных, пишет он далее, показало, что «а) правительство в некоторые моменты может оказаться в затруднительном положении и б) что большая партия „либералов“ была в состоянии серьезно поддержать дело революционеров. Убеждение это, которое превратилось вскоре… в преувеличенное мнение о своем могуществе и уверенность в слабости сопротивления, которое может быть им оказано, довело террористов до покушений на самых высоких представителей власти».

Оставшийся безнаказанным выстрел Засулич повлек за собой целую серию террористических покушений на различных сановников в 1878–1881 годах. Так, 23 февраля 1878 года в Киеве был убит товарищ прокурора М. М. Котляревский, а 25 мая там же – жандармский ротмистр Г. Э. Гейкинг. Ну а 4 августа террористы нанесли удар уже в Петербурге: среди белого дня был смертельно ранен главный начальник III отделения С. Е. И. В. канцелярии и шеф Отдельного корпуса жандармов Н. В. Мезенцов.

В связи с этим убийством 20 августа в «Правительственном вестнике» было опубликовано специальное заявление. В нем, в частности, подчеркивалось: «Правительство отныне с неуклонной твердостью и строгостью будет преследовать тех, которые окажутся виновными или прикосновенными к злоумышлению против существующего государственного устройства, против основных начал общественного и семейного быта и против освященных законов прав собственности…»

Порочный круг, как это еще не раз случится в истории, замкнулся: революционный террор закономерно вел к усилению репрессий.

В связи с очередным покушением на Александра II, предпринятым 2 апреля 1879 года А. К. Соловьевым, последовал ряд указов: отныне дела о политических преступлениях передавались в ведение военных судов. А с 1 сентября ими также рассматривались и дела о сопротивлении полиции.

У террористов, безусловно, имелась и своя, пусть и извращенная, логика. В марте 1879 года они откровенно изложили свои взгляды в «Листке „Земли и воли“»: «Три-четыре удачных политических убийства заставили наше правительство вводить военные законы, увеличивать жандармские дивизионы, расставлять казаков по улицам, назначать урядников по деревням – одним словом, выкидывать такие salto mortale[3]3
  Смертельный прыжок (ит.) в переносном значении – отчаянный шаг.


[Закрыть] самодержавия, к каким не принуждали его ни годы пропаганды, ни века недовольства во всей России, ни волнения молодежи, ни проклятия тысяч жертв, замученных на каторге и в ссылке… Вот почему мы признаем политическое убийство за одно из главных средств борьбы с деспотизмом».

Вот уж поистине: чем хуже – тем лучше! Ведь только с 1 июля 1881-го по 1 января 1888 года, то есть за шесть с половиной лет, Департаментом полиции было заведено 1500 политических дел на 3046 человек.

Та же порочно-извращенная логика терроризма брала затем верх в 1902–1907 годах, руководствовались ею впоследствии и организаторы белого и красного террора. И, если отказаться от цинично-нигилистического вывода о том, что единственный урок истории состоит в том, что потомки не извлекают из истории никаких уроков, следует признать: уже в самом начале кровавой террористической эпопеи становилось все более очевидным, что этот путь ведет в никуда.

Понял это и Лорис-Меликов, пожелавший прервать «дурную бесконечность» политического произвола и насилия «диктатурой сердца». Увы! Похоже, было уже слишком поздно, и его попытка не увенчалась успехом. А за ней последовали очередные политико-правовые заморозки.

Понял всю абсурдность и пагубность террора также и бывший идеолог народовольцев, деятельный член Исполнительного комитета «Народной воли» Лев Александрович Тихомиров – тот самый Тигрич, о котором мы уже упоминали в предыдущем разделе. Вот что он писал в предисловии к брошюре «Почему я перестал быть революционером» (1888): «Я не буду настаивать на моральной стороне этой системы деятельности… Я говорю только о политической выгоде, на этой точке зрения нахожу террористический принцип совершенно ложным. Одно из двух: или имеется достаточно сил для изменения режима путем ниспровержения правительства, которое противится этой перемене, – или их нет. В первом случае нет никакой нужды в политических убийствах; во втором – эти убийства не приведут ни к чему… Бесполезный или бессильный, терроризм не есть система политической борьбы… Надежды на террор показывают недостаточное понимание социологических законов… Только здоровые, положительные идеи одни могут его разъяснить, одни могут указать путь России – не для пролития крови, а для развития ее сил».

Нельзя, правда, забывать, что брошюра эта впервые была издана на французском языке в Париже при деятельном участии Рачковского, стремившегося склонить Тихомирова к «идейному разоружению». Однако, несмотря на это, все последующие действия и выступления Тихомирова свидетельствуют именно о его осознанном и искреннем отказе от террористических воззрений.

Еще ранее, в декабре 1885 года, когда правительству только-только удалось наконец подавить народовольческое движение, Тихомиров признавал в частном письме, перехваченном полицией, что «все движение, в особенности в последнее время, сделало огромную ошибку, слишком отдавшись террористическим идеям и действиям, что оно потеряло из виду существенную цель, потому что страна не видит больше в лице партии (имеется в виду организация «Народная воля». – О. X.) своего представителя – в этом и есть причина того, почему движение затихло, подорвано».

Вернемся, однако, к покушению на шефа жандармов Мезенцова. С. М. Степняк-Кравчинский, нанесший ему кинжалом смертельный удар, был вынужден скрываться за границей. Находясь в эмиграции, он написал специальную прокламацию «Смерть за смерть», в которой разъяснялось «политическое значение» убийства Мезенцова. Прокламация эта была издана народовольцами. Вот что в ней говорилось: «Само правительство толкнуло нас на тот кровавый путь, на который мы встали. Само правительство вложило нам в руки кинжал и револьвер. Оно довело нас до этого своей циничной игрой десятками и сотнями человеческих жизней и тем наглым презрением к какому бы то ни было праву, которое оно всегда обнаруживало в отношении к нам…

Выслушайте наши требования:

1. Мы требуем полного прекращения всяких преследований за выражение каких бы то ни было убеждений как словесно, так и печатно.

2. Мы требуем полного уничтожения всякого административного произвола и полной ненаказуемости за поступки какого бы то ни было характера иначе, как по свободному приговору народного суда присяжных.

3. Мы требуем полной амнистии для всех политических преступников без различия категорий и национальностей – что логически вытекает из первых двух требований.

Вот чего мы требуем от вас, господа правительствующие…»

Подчеркнем то немаловажное обстоятельство, что периодам начала активной террористической борьбы практически всегда предшествовало появление разного рода пропагандистских и «теоретических» материалов, содержащих апологию террора, подробное обоснование его допустимости, оправданности и политической целесообразности. Так, в период народовольческого террора 1878–1881 годов широко распространялись прокламации, листовки, воззвания, печатавшиеся как легально, так и в нелегальных газетах и брошюрах.

Позднее, в 1897–1890 годах, появление такого рода пропагандистских материалов также стало предтечей эсеровского терроризма, главным организатором которого выступала так называемая Боевая организация Партии социалистов-революционеров. Аналогичные примеры дает нам и история некоторых зарубежных террористических организаций, возникших уже в XX веке, что, по-видимому, можно считать одной из общесоциологических закономерностей. Но вернемся к народовольцам.

Как отмечал Спиридович, «выработав программу и разработав всесторонне вопросы о задачах деятельности и о принципах организации, „Народная воля“ широко развернула свою деятельность: проникла в революционные кружки в разных городах, в военную среду, создав там даже несколько „офицерских организаций“, оборудовала ряд типографий».

Программа «Народной воли», принятая в ноябре 1879 года, была опубликована в январе следующего года в нелегальной газете этой организации. Там подчеркивалось: «Террористическая деятельность… имеет своей целью подорвать обаяние правительственной силы, давать непрерывное доказательство возможности борьбы против правительства, поднимать таким образом революционный дух народа и веру в успех дела и, наконец, формировать годные и привычные к бою силы».

То есть здесь мы уже видим отход от требований, выдвигавшихся Степняком-Кравчинским. Что вполне объяснимо: нередко рядовой террорист-исполнитель выступает от имени организации, выражая при этом лишь собственную точку зрения и волю. В числе «руководящих принципов действий» в программе Исполнительного комитета «Народной воли» отмечалось:

«1) по отношению к правительству, как к врагу, цель оправдывает средства, то есть всякое средство, идущее к цели, мы считаем дозволительным <…>;

3) лица и общественные группы, стоящие вне нашей борьбы с правительством, признаются нейтральными, их личность и имущество неприкосновенны;

4) лица и общественные группы, сознательно и деятельно помогающие правительству в нашей с ним борьбе, как вышедшие из нейтралитета, принимаются за врага».

В числе задач Исполнительного комитета указывалось и на «приобретение влиятельного положения и связей в администрации, войске, обществе и народе». На это и была направлена информационно-пропагандистская активность «Народной воли», которая приносила свои результаты: к деятельности террористов «общество» (по крайней мере до 1 марта 1881 года, пока оно было знакомо только с пропагандистскими воззваниями организации) относилось с некоторым сочувствием и пониманием, о чем, например, свидетельствует оправдание Засулич и устроенная по этому поводу манифестация солидарности с ней у здания суда.

После взрыва в Зимнем дворце 5 февраля 1880 года, в очередной раз продемонстрировавшего потенциальные возможности и намерения террористов, Лорис-Меликов пошел на беспрецедентный шаг; 15 февраля он выступил в «Правительственном вестнике» с обращением «К жителям столицы», в котором обещал «приложить все старание и умение к тому, чтобы, с одной стороны, не допускать ни малейшего послабления и не останавливаться ни перед какими строгими мерами для наказания преступных действий, позорящих наше общество, а с другой стороны – успокоить и оградить законные интересы его здравомыслящей части» и просил «здравомыслящие силы общества» оказать правительству помощь в противодействии терроризму.

Основную массу террористов составляли молодые люди в возрасте до двадцати восьми лет, выходцы из всех слоев и сословий общества – от дворян и разночинцев до крестьян, рабочих и детей священнослужителей. Привлекали в их ряды также подростков и женщин. Интересно, что, согласно статистике, и в XIX, и в XX веках за рубежом представительницы слабого пола составляли до трети участников террористических организаций.

Члены «Народной воли» были знакомы как с методами деятельности полиции, так и с правилами конспирации с целью сбить агентов со следа. Имелись у них и свои тактические приемы, которые они черпали из различных источников, включая и официально опубликованный в «Правительственном вестнике» и получивший таким образом известность нечаевский «Катехизис революционера», о котором мы уже упоминали ранее. (Сам автор познакомил с ним лишь нескольких человек.)

Профессиональных революционеров-террористов отличали фанатизм, доходящий до самопожертвования (отказ от ухода с места покушения), а также готовность давать развернутые показания на судебных процессах в целях пропаганды своих идей: они рассчитывали таким образом вовлечь в борьбу новых участников. Эти характерные особенности деятельности «Народной воли» были затем взяты на вооружение ее последователями.

Средства совершения терактов постепенно модернизировались: от кинжалов и револьверов до метательных снарядов и мин (включая электроприводные). Мало того, уже в 1907 году Боевой организацией эсеров рассматривалась возможность использования в террористических акциях аэропланов, а также маломерных быстроходных морских судов и торпед.

Выступая в сентябре 1911 года в Государственной думе, А. И. Гучков, один из лидеров Конституционно-демократической партии (кадетов), подчеркивал: «Поколение, к которому я принадлежу, родилось под выстрелы Каракозова; в семидесятых – восьмидесятых годах кровавая и грязная волна террора прокатилась по России… Какую тризну отпраздновал террор над нашей бедной родиной в дни ее несчастья и позора! Это у нас у всех в памяти. Террор тогда затормозил и тормозит с тех пор поступательный ход реформы. Террор дал оружие в руки реакционерам. Террор своим кровавым туманом окутал зарю русской свободы».

Члены «Народной воли» также первыми предприняли попытки создания заграничных «представительств» своей организации, баз и даже «групп поддержки» – впоследствии, уже в XX веке, многие террористы переняли их опыт.

Однако и после окончательного разгрома «Народной воли» в 1884 году радикализация общественных настроений, нередко приводившая к формированию террористических намерений и групп единомышленников, продолжалась.

Так, в 1886 году члены кружка последователей «Народной воли» в Харькове предполагали, наряду с агитационной и пропагандистской работой, вести также и деятельность «террористическую и разрушительную». Они уже включают в свою программу также и «слепой» то есть безадресный, «рассеянный» терроризм, обращенный на случайных лиц. Члены группы установили связи с единомышленниками в Одессе, Екатеринославе, Москве и Петербурге.

В феврале 1887 года принятая санкт-петербургской Террористической фракцией «Народной воли» программа провозгласила строгую централизацию террористической деятельности нецелесообразной. Члены фракции полагали, что «организация террора должна быть более гибкой, она должна быть подсказана всей окружающей обстановкой, условиями жизни».

Возникшая в Москве в 1887 году Социально-революционная партия, одна из непосредственных предшественниц Партии социалистов-революционеров, взяла эту тактическую установку на вооружение. Проект ее программы был разослан в Петербург, Орел, Курск, Харьков, Киев и Одессу, но встретил возражения из-за своего ярко выраженного террористического характера.

В январе 1888 года в Цюрихе увидел свет первый номер издававшегося народниками журнала «Самоуправление» с «Программой социалистов-революционеров», в которой провозглашалось, что «не отдельный террористический факт, но ряд таких фактов… заставит монархизм… положить оружие». До февраля 1889 года вышло еще три номера журнала, после чего его издание прекратилось.

Следующей в отечественной истории разветвленной террористической организацией стала Боевая организация Партии социалистов-революционеров. Однако, как и ранее, во времена народовольческого террора, ее возникновению предшествовал длительный инкубационный период пропаганды террора как метода борьбы.

Новый подъем террористической (точнее – теоретико-подготовительной) активности, последовавший после разгрома Террористической фракции «Народной воли» в марте 1887 года, Спиридович связывал с всколыхнувшими общество беспорядками в деревнях. Беспорядки эти были обусловлены двумя факторами: голодом, охватившим в 1891–1892 годах двадцать российских губерний, и эпидемией холеры. Как раз в это время, писал полицейский аналитик, и возник ряд «террористических кружков», правда, так и не успевших перейти к реальной террористической деятельности (большинство было ликвидировано полицией в течение 3–8 месяцев). Однако некоторые из них успели установить связи с единомышленниками-эмигрантами в Европе (Швейцария, Франция, Великобритания), а также с созданными ими в США и Англии Обществами друзей свободы в России и Фондом вольной русской прессы, получали издававшуюся за рубежом литературу, в которой открыто пропагандировался терроризм.

Группы русских террористов возникли в Париже (1890) и Берне (1894). Правда, их деятельность широко освещалась Заграничной агентурой Департамента полиции, и вскоре они были ликвидированы ею при помощи местной полиции вследствие провокации, организованной Рачковским.

В 1901 году так называемый Северный союз Партии социалистов-революционеров выпустил листовку, посвященную двадцатилетию убийства Александра II, что можно считать началом нового этапа систематической пропаганды террора. В конце мая того же года эсеровская газета «Революционная Россия» писала относительно убийства министра просвещения Боголепова: «Не теоретизировать теперь время, а действовать. Борьбу, начавшуюся стихийно, ведущуюся эпизодически, надо сделать сознательной и планомерной. В этом неотложная задача. Для ее осуществления должна быть проявлена вся мощь ума, весь запас чувств, вся энергия воли».

В связи с этим в докладе директора Департамента полиции от 20 июля 1902 года высказывалось весьма обоснованное предположение о том, что вскоре Россию может захлестнуть новая волна терроризма.

Прежде чем продолжить рассказ о борьбе Департамента полиции с деятельностью террористических организаций в России, следует подчеркнуть, что апология и пропаганда террора получали глубоко аргументированную отповедь со стороны его идейных противников, в том числе… социал-демократов – большевиков.

В последние два десятилетия нередко приходится слышать, что большевики якобы являлись сторонниками террористических методов, а их руководитель В. И. Ульянов (Ленин) был чуть ли не идеологом политического терроризма в России.

Однако на самом деле это не так. Обратимся непосредственно к работам самого Ленина.

Еще в 1897 году в брошюре «Задачи русских социал-демократов», явившейся своеобразным ответом на развернувшуюся в обществе дискуссию о месте терроризма в политической борьбе, он писал о предшественниках Партии социалистов-революционеров: «Безыдейность и беспринципность ведут их на практике к революционному авантюризму, выражающемуся… в их шумной проповеди систематического террора…»

В 1899 году в «Проекте программы нашей партии», говоря о проблемах тактики, Ленин отмечал: «Сюда же относится… и вопрос о терроре: обсуждение этого вопроса, и, конечно, не с принципиальной, а с тактической стороны, непременно должны поднять социал-демократы, ибо рост движения сам собой, стихийно приводит к участившимся случаям убийств шпионов, к усилению страстного возмущения в рядах рабочих и социалистов, которые видят, что все большая и большая часть их товарищей замучивается насмерть в одиночных тюрьмах и в местах ссылки. Чтобы не оставлять места недомолвкам, оговоримся теперь же, что, по-нашему лично мнению, террор является… нецелесообразным средством борьбы, что партия (как партия) должна отвергнуть его… и сосредоточить все свои силы на укреплении организации и правильной доставки литературы».

Как видно из приведенных выше цитат, вопрос о терроризме в то время широко дискутировался в обществе. Достаточно сказать, что в начале 1900-х годов определенную его допустимость признавал и будущий лидер кадетов Павел Николаевич Милюков, слывший за либерала.

При встрече с Лениным в 1903 году в Лондоне он очень упрекал большевиков «за полемику против террора после убийства Балмашёвым Сипягина и уверял… что еще один-два удачных террористических акта – и мы получим конституцию».

В статье «Попятное направление в русской социал-демократии» Ленин, передавая психолого-политическую атмосферу того времени, писал: «В либеральных и радикальных салонах буржуазного общества социал-демократы могли слышать нередко сожаления о том, что революционеры оставили террор: люди, дрожавшие больше всего за свою шкуру и не оказавшие в решительный момент поддержки тем героям, которые наносили удары самодержавию, эти люди лицемерно обвиняли социал-демократов в политическом индифферентизме и жаждали возрождения партии, которая бы таскала для них каштаны из огня. Естественно, что социал-демократы проникались ненавистью к подобным людям и их фразам и уходили в более мелкую, но зато более серьезную работу пропаганды среди фабрично-заводского пролетариата».

Не менее, если не еще более ощутимый удар по теории и идеологии терроризма нанесла публикация в «Московских ведомостях» осенью 1895 года цикла статей уже упоминавшегося нами Тихомирова под названием «Почему я перестал быть революционером» (этот цикл статей являлся переработанным изданием его одноименной брошюры, ранее вышедшей в Париже). Бывший народоволец напрямую говорил своим согражданам о пагубности терроризма, предчувствуя его вероятное возрождение в России.

В частности, Тихомиров отмечал: «Не буду касаться нравственной стороны подобной [террористической] системы действий, хотя предвижу серьезные опасности, которые в нравственном отношении может породить привычка решать вопрос о жизни человеческого существа, основываясь только на собственном, личном усмотрении… Ограничиваясь даже разбором вопроса политического и с этой точки зрения террористическую идею должно признать абсолютно ложной… Мысль запугать какое-нибудь правительство, не имея силы его низвергнуть, – совершенно химерична: правительств настолько несообразительных не бывает на свете… Или не нужен, или бессилен – вот единственная дилемма для терроризма как системы политической борьбы».

И далее он прозорливо продолжал: «Надежды на политическое убийство обличают полное непонимание законов общественности. Кинжал и динамит способны только запутывать всякое положение. Распутать его способны лишь идеи – здоровые, положительные, умеющие указать России дорогу не для пролития крови, а для развития силы. Нужно иметь идею созидательную, идею социального творчества. Только тогда стоит толковать о политических вольностях».

Позднее Тихомиров вновь повторял казавшуюся ему очень важной мысль: «Идея террора сама по себе слаба: терроризм как система политической борьбы или бессилен, или излишен; он бессилен, если у революционеров нет средств низвергнуть правительство: он излишен, если эти средства есть». Похожую аргументацию далее мы встретим и в статьях Ленина.

Однако неправильно думать, что сторонниками террора были исключительно эсеры. За этот метод политической борьбы выступали также и некоторые жившие в эмиграции оппозиционеры, как связанные с «экономизмом» (журнал «Рабочее дело»), так и ставшие впоследствии меньшевиками (Ю. О. Мартов и другие). Газета «Искра» в номере от 1 мая 1901 года писала: «Нам говорят уже, что „исторический момент“ выдвинул перед партией „совершенно новый“ вопрос – о терроре… Вопрос о терроре совершенно не новый вопрос, и нам достаточно вкратце напомнить установившиеся взгляды русской социал-демократии».

Приводимая ниже цитата из печатного органа РСДРП, на наш взгляд, однозначно свидетельствует об отрицательном отношении будущих большевиков к терроризму: «Суть дела именно в том, что террор выдвигается как самостоятельное и независимое от всякой армии средство единоличного нападения. Да при отсутствии центральной и слабости местных революционных организаций террор и не может быть ничем иным. Вот поэтому-то мы решительно объявляем такое средство борьбы при данных обстоятельствах несвоевременным, нецелесообразным, отвлекающим наиболее активных борцов от их настоящей, наиболее важной в интересах всего движения задачи, дезорганизующей не правительственные, а революционные силы… Наш долг со всей энергией предостеречь от увлечения террором, от признания его главным и основным средством борьбы, к чему так сильно склоняются в настоящее время очень и очень многие».

В предисловии к программной работе «Что делать? Наболевшие вопросы нашего движения», написанной в январе 1902 года, Ленин вновь подверг критике журнал «Рабочее дело», призывавший социал-демократов не противодействовать подъему террористических настроений.