Текст книги "У попа была граната"

Про собачку

Щеночек был такой маленький-маленький и пищал так жалобно, что заплакали все бабы, а мужики, которых не прошибет жалостью никакой сирота Казанский, захлюпали носами и пошли по домам, почесывая затылки и думая, что не было у Герасима забот, так завел себе кобеля.

Герасим держал щеночка в картузе, смотрел на него умильными глазами и бормотал что-то типа: ну-ну, поглядим мол. Так и прилипла к щенку кличка Ну-Ну.

Щеночек рос не по дням, а по часам и скоро оказался великолепной кавказской овчаркой, здоровой и подчиняющейся только хозяину. Герасим командовал ею одним пальцем: палец вверх – собака сидит, палец вниз – лежит, поманит пальцем – бежит к хозяину, погрозит пальцем – гавкает. А уж если Герасим куда-то пальцем покажет, то Ну-Ну бежит как вихрь в том направлении, хватая всех, кто подвернулся по пути или, кто является ему неизвестным, как пастух сгонял всех в кучу и подгонял ее к Герасиму. Потом Герасим уже пальцем показывал, кому идти к барыне, кому идти на конюшню, а кому в пешеходную прогулку с эротическим уклоном.

Все боялись, когда Герасим один выходил во двор. Это значит, что Ну-Ну где-то притаился и как только Герасим уйдет, то он наведет на дворе свои порядки. И тогда всем приходилось хором кричать: «Ге-ра-сим!!!», чтобы тот вышел на улицу и приструнил собаку, дозволив дворовым ходить по всем хозяйственным надобностям.

А однажды барыня вышла во двор, чтобы посмотреть, как, где и что делается. Ну-Ну, будучи в затруднении определить, кто же это такая, если даже ей Герасим кланяется, тихонько подошел сзади и неожиданно гавкнул, отчего у барыни случился спазм мочевого пузыря. Спазм этот стал повторяться, как только барыня увидит собаку или услышит ее голос. Тогда барыня вызвала Герасима и сказала, чтобы он убрал собаку. Герасим потупил голову и промычал что-то типа: «Будет сделано, матушка-барыня», а присутствовавшая при этом ключница все говорила, что по губам поняла, как Герасим сказал: «Все зло идет от …ядей» и потом все клялась Герасиму, что она к решению матушки никакого отношения не имеет.

Герасим вышел на улицу, подозвал к себе собаку и сунул ей под нос свой огромный кулачище. До чего же умный пес, сразу хвост поджал, престал вообще гавкать и спрятался под крыльцом Герасимовой будочки, иногда выглядывая оттуда и мотая головой, обещая всем: «Ну-Ну, погодите. Вот все уляжется, я вам покажу кузькину мать». В усадьбе снова наладилась прежняя жизнь.

Дня через два барыня спросила Герасима, что он сделал с собакой. Герасим опять что-то промычал типа: «Задолбали вы меня со своей собакой». Барыня вся побледнела, заплакала и запричитала:

– Что же ты, душегуб, наделал? Зачем ты тварь Божью утопил в пруду? Ведь душа ее неприкаянная будет являться по ночам, и мстить всему моему роду. И все из-за тебя, скотина ты непонятливая.

Герасим снова промычал типа: «Задолбали вы меня со своей собакой» и вышел из покоев на улицу. Выйдя на средину двора, он махнул рукой так, что вся дворня поняла: собаке вышла амнистия и начала ходить в хозяйственные помещения вдоль стенок и перебежками.

Ну-Ну вышел из-под крыльца, сыто потянулся и пошел осматривать свои владения.

В этот день барыня весь вечер провела в моленье в отведенном для этого уголке, воздавая благодарности Богу за то, что он вложил в душу Герасима доброту и благородство, умение хранить все барские тайны и ласковое обхождение.

О том, что вышло из всего этого, слушайте в следующем рассказе.

Про будочку

Как добросовестный работник жилищно-коммунального хозяйства Герасим большую часть времени суток проводил на улице. На день работников ЖКХ Герасиму был подарен деревянный свисток, который мог выдувать и трели соловья, и трели городового, а также маты пьяного околоточного надзирателя. В помещение Герасим заходил только для того, чтобы попить горячего чайку или похлебать наваристых щей, которые с превеликим мастерством варила кухарка Авдотья.

Щи Герасим хлебал молча, уставившись глазами в тарелку и зорко следя за тем, чтобы борода не макнулась в щи. Откушавши щей, Герасим, как солдат сверхсрочной службы, шел исполнять свои дворницкие обязанности, если дело происходило днем, или шел сторожить, если дело было ночью.

По ночному делу щи являлись дополнением к тайскому массажу, который Авдотья выучила специально для того, чтобы научить Герасима говорить. Слова удовольствия у большинства людей вырываются непроизвольно, так и Герасим мог непроизвольно заговорить. Правда, Авдотья боялась, что первыми словами Герасима будут примерно те, из-за которых вот уже несколько лет одна половина мужиков деревни воюет с другой половиной мужиков.

Никто в нашей деревне и предположить не мог, что девки-озорницы выучили Герасима грамоте. И вот Герасим пишет нашей барыне заявление по всей канцелярской форме и с подписью.

Барыне нашей матушке

Марии Петровне Сидоровой

заявление

Вели матушка выдать мне досок для подсобки куда я буду ложить веник с лопатой и куда сам буду прятаться от дождей и ветров

с большим дворницким уважением

Герасим

И подпись такая завитушечная и продолговатая как будто немецкими буковками писано так, что первые три буквы имени можно прочитать то ли «Гер…», то ли «Хер…».

С заявлением Герасим пошел прямо к барыне и очень долго знаками объяснял ей, что он задумал сделать и для чего все это. Как он все объяснил это барыне, осталось тайной, но барыней разрешено было выдать Герасиму досок, гвоздей, а плотнику Степану помочь сколотить подсобочку для лопаты и веника.

Степан с Герасимом были самыми толковыми мужиками в деревне, не считая кузнеца, но тот по железному делу кумекал, и в плотницкие дела никогда не лез, даже замки плотники ставили.

Первое, что начали делать Степан с Герасимом, повергло в изумление, как всю дворню, так и всю деревню.

Как опытные мастеровые люди, они сначала разметили площадку, прочертив лопатой очертания будущей будочки. Затем вбили в землю заостренные колышки и привязали к ним веревочки. При внимательном рассмотрении сверху вместо маленькой будочки получился рисунок уютной трехкомнатной квартиры со всеми удобствами внутри: прихожая, гостиная, спальня, кабинет, кухня, просторный туалет, свободное помещение размером 4 метра на 4 метра под баню и маленькая подсобочка размером один метр на один метр под метлы.

Все это загораживало центральный въезд в усадьбу и вызвало недовольство барыни Марии Петровны, которая велела прекратить строительство этой подсобки для веников и лопат.

Но домик все равно был построен, а как это произошло, это уже тема другого рассказа.

Про дипломатию

В архиве деревни Сидоровки нашлось и другое письмо, по которому строительство все-таки было разрешено.

Барыне нашей матушке

Сидоровой Марии Петровне

От Герасима сторожа и дворника

Докладываю что времена нынче пошли неспокойные давеча сосед ваш помещик Копейкин Димитрий Иванович капитан от инфантерии в отставке будучи до непотребности пьяным напрямую проехал к парадному входу вашему и выражался неприличными словами по адресу ваших родственников а также родственников господа Бога и всей Императорской фамилии а еще сказывают что в лесах наших завелись абреки разные с кавказских губерний промышляющие ограблением одиноких помещиц поэтому и будочка моя будет стоять как раз у них на пути к барскому дому а дорогу мы повернем в сторону и сделаем там ворота которые будут открываться прямо из моей будочки

Герасим

И снова такая же хитренькая подпись с непонятным значением: то ли имя, то ли опять кого-то и куда-то послал.

И барыня разрешила.

Так вырос у забора одноэтажный особнячок с теплым туалетом на две персоны, банькой, небольшой спаленкой и горничкой с обязательным иконостасом в красном углу. Одну икону пожертвовала барыня.

Обряд освящения совершал священник сельской церкви отец Владимир, который недолюбливал Герасима за то, что девки стали меньше виться около церкви, чтобы полюбоваться на стать и его красивую бородку. Некоторым бойким девицам батюшка разрешал полюбоваться своими прелестями вблизи, внушая заповеди о смиренности жен, и помогая девкам потом удачно выйти замуж.

В горнице отец Владимир осенил себя широким крестом, обрызгал углы святой водой, что-то скороговоркой говоря на старославянском языке. Вроде бы и понятный язык, а о чем конкретно говорится, не понятно. Так же и в наших храмах, и поют красиво, и читают скороговоркой, вроде бы и понимаешь, о чем речь идет, но спроси кого, про чего поют-то, только плечами пожмет и скажет, а не все ли тебе равно, ты что, у каждого иноземца спрашиваешь, о чем он на сцене кричит или воет. Вот если его на язык наш перевести, то тогда бы все и понятно было. Но иноземцы не хотят язык русский учить, и служители церковные тоже не хотят писание на язык наш переводить, мол, на этом языке отцы наши еще разговаривали. Мой отец на этом языке не разговаривал и меня этому языку не учил. Получается, что все священники для себя и поют.

По мотиву песнопения можно было понять, что отец Владимир не очень-то доволен возложенной на него обязанностью, а вернее обязательством перед барыней, которая прислала ему «синенькую», ассигнацию в пять рублей.

Отговорив положенное, отец Владимир повернулся, чтобы уйти, но Герасим придержал его за рукав и показал на стол, чтобы батюшка освятил и то, что послал Бог. Вероятно, день был чем-то особенный и Бог не поскупился на то, чтобы как следует обмыть строение, чтобы оно стояло лет двести, не гнило и не заваливалось на бок.

Отец Владимир махнул кистью в сторону стола и сел на подставленную табуретку. Выпив стопарик домашней водки, батюшка отер рукавом рясы усы, сказал – хороша, сука – и весело захрустел малосольным огурчиком. Скованность и плохое настроение сразу куда-то исчезли, а в глазах появились такие же огоньки, какие у него появлялись тогда, когда к нему за благословением подходила какая-нибудь местная красавица.

После третьей стопочки батюшка сказал, что он не будет возражать, если Герасим будет обихаживать всех страждущих особ женскаго полу в нижнем конце села, но, чтобы в верхний конец он не лез, потому что у батюшки самого там дел невпроворот. Согласный кивок скрепил их мужское соглашение. Расстались они друзьями.

Почтила своим посещением и барыня. Обошла все комнатки, проверила мягкость постели во всех ее концах, присела за стол испить чая из самовара и сказала:

– Вручаю я, Герасим, в твои руки самую себя. Будешь охранять покой мой и жизнь от разбойников всяких. Дом твой, как военная крепость, уютно в нем и спокойно. Давай, топи баньку и жди в гости.

И часто над банькой вился из трубы легкий дымок. Если дымок почти не виден, то топится банька березовыми дровами для матушки-барыни. Если из трубы идет сизый дымок с искорками, то банька топится можжевельником для Герасима и Авдотья делает ему тайский массаж перед тем, как пойти в парную.

Со временем Герасим стал лощеным мужиком в красной атласной рубахе с желтым кушаком, в чесучовых шароварах и блестящих хромовых сапогах.

А вскоре произошло то, о чем никто даже не мог и помыслить. Но об этом в следующем рассказе.

Удивительное событие

Герасим сидел у себя в теплом туалете и читал газету при свете, проникающем через маленькое застекленное оконце, сделанное под самым потолком

Русский инвалид. 1822. N 217

(выход в свет 9 сент.).

В. И. КОЗЛОВ

«Кавказский пленник», повесть. Соч. А. Пушкина

СПб., в типографии Н Греча, 1822. 53 стр. и с портретом автора.

Тут дверь туалета открылась, и Авдотья скороговоркой заговорила:

– Да что ж ты тут рассиживаешься-то окаянный, барыня тебя уже обыскалась. Там какое-то прошение в губернию надо составлять, а кроме тебя и написать-то грамотно некому. Давай, беги скорее в барский дом-то…

– Нет, это надо же как получается, – думал с обидой Герасим, – даже с газеткой спокойно посидеть не дадут. В кои-то веки решил о жизни своей подумать, так ведь не дадут и все потому, что я им слова сказать не могу. А вот возьму сейчас встану да как крикну на Авдотью, – какого… тебе здесь надо, что ты человека от дел отрываешь, да пошла ты со своей барыней…

Авдотья вдруг упала на свою пышную задницу, и мелко закрестилась, потихоньку отползая к дверям из пристройки. Выскочив за дверь, она подхватила юбки и бегом помчалась к барскому дому.

Герасим посмотрел на себя, стоящего со спущенными штанами, и никак не мог понять, чем же он так напугал Авдотью, которая знала его вдоль и поперек.

– Надо же, – думал Герасим, – ну никакого уважения. Нет бы, в дверь постучать да разрешения спросить, а нельзя ли к вам, уважаемый Герасим, в домик-то войти?

Внезапно Герасиму показалось, что в доме кто-то разговаривает и именно теми словами, которыми он думает. Осмотрев все в горнице, он не нашел никого и прокашлявшись обратился в красный угол, чтобы сотворить молитву:

– Отче наш, иже еси на небеси, да святится имя Твое, да будет воля Твоя на земле, как на небе, хлеб насущный дай нам днесь…

И вдруг Герасим хлопнул себя по рту. Да ведь он это сам говорит. Да ведь это Господь ему уста отомкнул. Да ведь это значит, что услышал Господь мечты Герасима и стал помогать ему.

– …и прости нам долги наши, как и мы прощаем должников наших и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого. Да будет сила Твоя во веки веков. Аминь.

Герасим троекратно осенил себя крестным знамением и трижды до полу поклонился.

– Услышал Господь мольбы мои, – сказал Герасим и вышел на улицу.

На крыльце Герасим во всеуслышание рявкнул:

– Ну-Ну, ко мне!

Ну-Ну, ни разу не слышавший от Герасима ни слова, испугался и убежал в сторону скотного двора.

На площадке перед барским домом было пустынно. Над всем имением висела зловещая тишина.

– Попрятались нечестивцы, – удовлетворенно подумал Герасим, взойдя на крыльцо барского дома.

Взявшись за бронзовую ручку двери, Герасим увидел через стекло спину убегающего дворецкого, а в это время на пригорке пылила двуколка великого русского писателя Н. В. Гоголя.

Лайка Нюшка

Если говорить совсем правду, то мою собаку звали не Нюшка, а Нюрка. Попробуйте позвать такую собаку и крикните громко: «Нююююррррккаааа!» А потом мы будем смотреть, как вы остановите свою упряжку.

Нюшкой собаку назвала моя жена. Мне подарили этого щенка в обмен на песцовую шкурку. Сказали, ездовая собака. Думали, будет, как все, серого цвета, а она выросла ослепительно белой. Только носик розовенький. И хвост колесом. А еще она умела улыбаться. Говорят, все лайки умеют улыбаться. Наверное, но моя Нюшка улыбалась, как обыкновенная девушка, которая ждет своего парня и видит, что он идет. Собака, как собака, серьезная, послушная, а как увидит, что я иду, так и улыбается во всю пасть. И я ей улыбаюсь. Люди смеялись: «Смотри, не влюбись в свою Нюшку». А что? Старики рассказывали, что мы никогда не умираем, а просто переходим жить из одного тела в другое тело. Я в это верю. Мне кажется, что я уже все видел, встречался с людьми, которые живут в других странах. И, может быть, и Нюшка была раньше женщиной, красивой, с белыми волосами, красивыми глазами, и она царствовала в северном государстве, и суровые мужчины подчинялись каждому ее жесту.

Моя Нюшка была вожаком в упряжке. Заслужила она это место. Как какая собака начинает рычать на мою команду, типа: «Да, ты кто такой, чтобы здесь командовать, особенно мной», так сразу Нюшка бросается на него, а зубы у нее, не дай Бог, укусит шутя, и бузотер сразу встает на свое место. Заметил я, что и собаки сначала предлагают поесть Нюшке, а потом уже едят сами. А Нюшка ни с кем не ела вместе, только из моих рук питалась. Сидела в сторонке, улыбалась и ждала, когда я дам ей кусок вяленой рыбы. И всегда норовила лизнуть руку, чтобы свою любовь показать.

А в тот раз мы поехали за бельком. Не буду вам рассказывать, как его добывают. Не было бы большой цены за мех, да всякого, кто белька носит, в тюрьму бы сажали, то разве стали бы мы убивать детенышей нерпы, которых духи заставляют рождаться белыми на свою погибель.

Я еще не начал промысла, упряжку привязал, сам чай стал кипятить, как вдруг медведь из-за камней выскочил и сразу на меня. Собаки в лай. Он, походя, стукнул нескольких собак лапой, а сам ко мне. Я карабин схватил, расстояние маленькое, стал немного отходить, запнулся о камень и упал. И карабин из рук выпал. Все думаю, сам на зверей охотился, сейчас пусть звери на тебя поохотятся.

А Нюшка моя из ошейника вырвалась и на медведя сзади напала. Вцепилась в него мертвой хваткой, висит сзади, и остановила медведя. Пока медведь с ней возился, я карабин быстро взял, патрон в патронник и выстрелил медведю под левую лопатку. Отшвырнул медведь от себя Нюшку и на меня с ревом пошел. Тут если один раз от смерти ушел, то второго раза может и не быть. Прицелился я и выстрелил. Застрелил медведя. Еще раз для верности выстрелил, проверить, а то медведь иногда притвориться может. Лежит, как мертвый, подойдешь без опаски, а он тебя и схватит. Нет, этого я убил намертво.

Кто-то медведя на такое поднял. Либо уже на людей нападал. Опасный зверь был. Одну собаку насмерть убил. Остальные, вроде, целы.

Пошел я к Нюшке, а у нее вся шкура в крови. Подрал он ее здорово. И позвоночник сломал. Лежит моя Нюшка грустная, смотрит немигающим взглядом и двигаться не может. Протянул я ей руку, она голову на нее посунула и смотрит на меня, о помощи просит. А чем ей помочь? Крови из нее вытекло много. Могу только страдания ее прекратить. Да вряд ли рука на нее поднимется.

Словно поняв мои мысли, Нюшка открыла глаза, и улыбнулась. Одобрила, значит. И умерла.

Похоронил я ее недалеко от нашего стойбища. И белька больше не промышляю – Нюшку мою напоминают.

Иногда я встречаю в тундре белую собаку, которая вдалеке бежит наравне с моей упряжкой. Собаки на нее тоже внимание обращают. А я точно знаю, что это Нюшка моя меня охраняет.

Откуда я взялся

Вы, конечно, как люди шибко грамотные и начитанные, сразу можете сказать, откуда я взялся. Наверное, оттуда же, откуда и вы. Но вас всех зовут Коля, Петя, Маша, а меня зовут Второй. Так и в паспорте записано. Паспорт когда выдавали, то все допытывались, а кто же Первый? Один начальник, в погонах, шибко умный, иначе бы он начальником не был, сказал:

– Первый был Ленин, а вам, товарищ Второй, надо бы быть немного поскромнее, и именем своим везде не козырять, где попало, чтобы не наводить тень на товарища Первого, значит.

И что-то мне так обидно стало, а почему я не Первый.

Долго я мучился с этим вопросом. На военной кафедре все смеялись, когда подавали команду: «На первый-Второй – рассчитайсь!» Все получаются первые, а я один – Второй. Но мне это уже было легче, так как в школе все так же смеялись над моим именем. Учитель так задумчиво говорит: «Первым у нас пойдет отвечать…», а весь класс кричит: «Татьяна Николаевна, а Вы сразу Второго вызывайте». Вот так, со смехом, с шутками и прибаутками я закончил школу. А так как внимания мне уделялось больше, чем остальным ученикам, то и учился я намного лучше, чем они.

Вот и подумай, пожалуйста, что здесь плохо, и что здесь хорошо. Голову сломать можно, если шибко сильно и сильно много думать будешь. Один китаец говорил, что когда человек думает, то у него мозги друг о друга стучат, мысли высекают. Однако, дурак этот китаец, малограмотный, нам в институте преподавали, что мыслительный процесс идет совершенно по-другому. Почеши себя за грудь, и мысли твои потекут в совершенно другом направлении, если бы, например, ты почесал свою ногу. Человек или животное сначала получают какое-то раздражение, а оно по нейронам, нервным волокнам, значит, подается в мозг, а уж мозг начинает думать, кто и кого за грудь почесал, и зачем.

Но и не в этом дело. Имя мое мне дал отец. Рановато он ушел к верхним людям, кита ловили, а кит хвостом байдару перевернул, а у отца, говорят, шибко хороший американский винчестер был, вот он за ним и нырнул. Да я бы ему другой винчестер сейчас купил, а ему тот шибко нравился. А кроме него никто не говорит, почему меня Второй зовут. Как воды огненной в рот набрали – пить не пьют, и говорить не говорят, а по глазам вижу, что знают, а меня обижать не хотят.

Пошел я к шаманке. Старая, однако, шаманка, еще деда моего помнит. Бойкая старушка. Приезжал тут один начальник, говорит:

– Давай-ка, старая, постучи мне в бубен, удачу мне на выборах накликай.

А у нее с утра голова болит, и язык шершавый, никакая вода, кроме огненной, отмочить его не сможет. А этот, вместо того, чтобы сесть с ней, потолковать, по стаканчику выпить, может, у нас тогда другой бы начальник был, сразу про бубен начал толковать. Вот она ему и сказанула:

– Я тебе сейчас так в бубен настучу, что вылетишь отсюда со всеми шмотками.

И ведь не выиграл он выборы. Денег у него не хватило, чтобы всех нас проагитировать. Нас немного, а живем в разных местах, без вертолета не найдешь, а вертолет это тебе не такси в городе. Другой, с большими деньгами, эти выборы выиграл, причем выигрывал там, у вас, в Москве.

Ну, а я к шаманке с полным нашим уважением. Поставил бутылку, нарезал копальгын, положил колобки. Да у любого слюни потекут, когда кушанье такое увидит. Шаманка тоже человек, Давай, говорит, мы сейчас это быстренько попробуем, а потом я послушаю, какое у тебя дело ко мне.

Ну, пока она бутылку открывать будет, то я, если хотите, расскажу вам, что такое копальгын и колобки. Если вам это не интересно, то этот абзац пропустите, ничего не потеряете.

Я вам точно сказал, что тот абзац можно пропустить, ничего в нем такого нет. Так вот, копальгын это сырое моржовое мясо. Мы его режем крупными кусками, заворачиваем в шкуру того же моржа и закапываем в землю. Вы капусту квасите, а мы вот также мясо квасим. По-научному, это называется аутолиз, самопереваривание, а вырабатывающиеся ферменты мясо квасят, причем без всякой соли. В этом мясе есть все витамины и микроэлементы, которые позволяют нам выживать в нашей неласковой к нам жизни. Получается как ваша буженина, только намного вкуснее.

Колобки делаются из корней сараны, вареного мяса олешек и жира. Сарану вы, наверное, знаете. Южнее нас растут цветы такие красивые, красные и желтые, саранки называются. Саранку понюхаешь, нос обязательно в пыльце запачкаешь, пыльцу в другое место перенесешь, другие цветки опылишь, условия трудные, поэтому и цветы красивые, внимание к себе привлекают, пыльцу сами отдают. У цветов этих в земле большие луковицы. Так вот, эти корни луковицы перетираются, к ним добавляется рубленое вареное мясо олешек и жир. Из этого катаются колобки. Вкусные, что ваши рафаэллы.

Пока я вам рассказывал, шаманка уже копальгын порезала, бутылку открыла, огненную воду в чашки налила и на меня смотрит: мужчина должен слово говорить.

Как человек культурный, я ей сначала здоровья пожелал, раз она нас от духов злых спасает, то пусть спасает и дальше. Выпили и закусили. Как русские говорят, между первой и второй перерывчик небольшой, я еще водочки плеснул. Выпили – закусили. Только что шаманка была ведьма ведьмой, а сейчас, смотри ж ты, в женщину превращаться стала. Вот что водка с людьми делает. Ну, по-русски, так по-русски – между второй и третьей пуля не успеет пролететь, выпили и по третьей. И тут я сразу бутылку в сторону, а там еще чуть ли не половина бутылки огненной воды. И закуска есть, а пока она на мои вопросы не ответит, то не видать ей ни капли огненной воды, а организму-то еще надо.

– Ладно, – говорит шаманка, – задавай свои вопросы.

А вопрос-то у меня один, почему я Второй.

Задумалась, однако, шаманка. Видать, тайна тут большая скрыта. С духами, видать, советуется.

– Ладно, – говорит, – обещай, что никого ругать не будешь и забудешь все, что я тебе скажу.

Тут я задумался. Ишь ты, как хитро она все повернула. Она мне все расскажет, а я никому рассказать не смогу. Всего на полшага тайна сдвинется и во мне должна умирать. А для чего такая тайна, если ее никто знать не может. Это уже не тайна, а заговор какой-то, и все против меня.

– Ах так, – говорю, – да я сейчас эти полбутылки огненной воды сам выпью, закусывать не буду, возьму твой бубен и буду вызывать дух своего отца, пусть приходит и все рассказывает, и про тебя тоже.

Смотрю, испугалась шаманка моей решимости.

– Ладно, – говорит, – наливай еще и слушай.

– Шибко мы с твоим отцом дружили. У него кроме меня и твоей матери, еще пять подруг было, и все они хорошо отзываются о нем. Как он приходит, ничего сладкого не надо, так хорошо было. Задумал он, чтобы дети его были как русские, на них похожи, и чтобы никто над ними не смеялся. Как, – говорит, – ты думаешь, можно это сделать или нет? Какой его дух на это подбил, до сих пор не знаю. Говорю ему, что от чукчей только чукчи родятся, а от русских – русские. Вот эта мысль ему и запала в голову. Надо, – говорит, – чтобы жена моя от русского родила. Русский уедет, а сын все равно мой, со мной останется. Потом русским будет, почет и уважение иметь будет, нам, родителям, такой же почет обеспечит, как родителям русского человека. Я его отговаривала, а он никого никогда не слушал, сам все делал.

Познакомился он русским буровиком. Рыжий, такой здоровый. Мясом его кормил, огненной водой поил, к себе приглашал. Мать твоя по его приказу русскому глазки строила, она и сейчас баба что надо, не в пример мне, духи меня всю иссушили. Ну, и сам он тоже помогал, чтобы никакой осечки не было.

Забеременела мать твоя. Я роды принимала. Родился ты. Отец твой посмотрел и сказал, – это Второй. И мы стали ждать Первого, рыжего. Однако, долго ждали. Проверили, никого нет. Отец твой тогда шибко расстроился. С рыжим дружить перестал. А тебя переназвать уже нельзя было. Духи тебя уже знали и под свою защиту взяли. Вот и вся история. Можешь ругать всех, можешь меня побить, хотя мы здесь совершенно ни при чем.

Посидели мы с ней, огненную воду допили, подумали, каждый о своем. А о чем думать? У отца моего такое разочарование. Сначала Второй родился вместо Первого, а потом любимый винчестер на дно океана пошел. Ему и так досталось. Мать моя меня любит. Люди меня любят. Работа у меня есть. Деньги приносит, так я еще на охоту хожу. Компьютер вот купил.

Так что я сказать хотел? А! Если этот рассказ читает тот рыжий русский буровик, то пусть знает, что у чукчей не рождались, и не будут рождаться рыжие дети. Это я ему, Второй, говорю.

А я ведь с шаманкой и второй раз огненную воду пил.

Говорю ей:

– Не верю я, чтобы мой отец кого-то приглашал к моей матери меня делать. Он мужик-то все время видный был, бабы по нему шибко сохли.

Расплакалась шаманка, говорит, чтобы я ее простил, со зла на моего отца на него наговорила, потому что любила очень, а он на нее меньше всех внимания обращал. А Вторым он меня назвал потому, чтобы я весь его повторил, был такой же как он красивый, сильный, удачливый.

– Все ты от него взял, – шаманка говорит, – до того похож, что я на тебе свою злость выместила, прости меня старую.

Да я и сам чувствовал, что что-то не так. Простил я ее, женщину всегда прощать надо, а если не прощать, то у нее прощения просить, чтобы не сердилась. А сам стою и думаю, что, наверное, и в Америке Генри Форд Второй тоже мог просто называться, как и я – Второй.