Текст книги "У попа была граната"

Женщины и Лебеди

Часто молодые люди задают мне вопрос, а как надо относиться к женщине. А кто его знает, как надо относиться к женщине? Вы думаете, что есть какие-то правила, как надо относиться к женщине? Цветы дарить, руку целовать, из автобуса помочь выйти, уметь хорошо танцевать, это, конечно, важно, но это всё не то. Совершенно не то.

Когда мне задают этот вопрос, я всегда вспоминаю одну очень древнюю легенду. Когда в очень далекие времена, когда чудеса были повседневным делом, на границе между тундрой и тайгой жил очень юноша, охотник. Однажды он заметил, как к одному озеру в одно и то же время прилетают три Лебедя. Эти птицы всегда летают парами, а здесь их три. Заинтересовало это его, и пошел он посмотреть, чем же это озеро так привлекло этих трех Лебедей.

Надо сказать, что озеро это было очень чистое, и раненые звери и птицы всегда здесь находили ту воду, которая заживляла все раны. И старики говорили о целебных свойствах этой воды, но шаманы стали придумывать какие-то мази, лечить заговорами и о целебных свойствах девственной природы стали потихоньку забывать.

Тихонько подойдя к озеру, юноша увидел, как Лебеди, сделав круг над озером, приземлились недалеко от него, сняли свои белых одежды и превратились в трех необычайно красивых девушек. Побегав по берегу, догоняя друг друга, девушки сбросили свои тонкие рубашки и стали купаться в озере. Юноша забыл обо всем на свете и глядел на одну из девушек, которая не была самой красивой, но была такой запоминающейся, что от неё невозможно было оторвать взгляд. Юноша очнулся только тогда, когда девушки вышли из воды, одели снова свои рубашки, превратились в белых Лебедей и с криками улетели куда-то далеко-далеко.

С тех пор юноша потерял покой. Каждый день он приходил к озеру и до боли в глазах всматривался в небесную даль, ожидая прилета Лебедей, среди которых была та, которая не дает ему покоя ни ночью, ни днем.

И однажды три Лебедя прилетели снова на это озеро. Разделись и пошли купаться, а юноша взял одежду понравившейся ему девушки и спрятал у себя. Девушки вышли на берег, надели на себя белые одежды, превратились в Лебедей и улетели, а одна девушка не смогла превратиться в Лебедя, потому что никак не могла найти свою одежду.

Юноша вышел из кустов, и сказал, что ее одежда у него, но он так ее полюбил, что не хотел бы ее отпускать от себя, поэтому ее одежду спрятал и предложил жить вместе, сказав, что он сделает ее счастливой. И девушка согласилась. Не было у нее другого выхода.

Стали они жить вместе. Девушка стала ласковой женой. Всегда заботилась о своем муже, ждала его с охоты. У них родилось и выросло одиннадцать сыновей. Они поженились и от них пошли все роды, которые живут сейчас от Забайкалья и до самых берегов Америки.

Однажды охотник перебирал свое охотничье снаряжение и нашел те белые одежды, которые он спрятал, чтобы жениться на прекрасной девушке. И девушка, да, уже не девушка, а женщина в возрасте, мать одиннадцати сыновей, бабушка сотни внуков попросила у своего мужа разрешения примерить эти одежды. И муж ей разрешил.

Женщина надела свои белые одежды, подошла к чану с водой, посмотрелась в него, взмахнула руками, превратилась в белого Лебедя, через дымоход в чуме вылетела на улицу и улетела далеко-далеко, в ту сторону, откуда прилетали белые Лебеди.

Долго ждал ее старый охотник, но так и умер, не дождавшись её.

Вот и я думаю, почему же она улетела? Значит, не дал ей охотник того, что называется домом, гнездом, которое бережет любая птица, не стал для нее необходимым ежесекундно и ежеминутно, или все же натура Лебедя пересилила ее?

Кто даст на это ответ? Нужно ли женщину все время держать взаперти и сторожить ее? Все равно она найдет свои прежние одежды и сделает так, как она захочет.

А мне кажется, что женщину надо всегда уважать и любить, и не делать никаких обид, даже если она приготовит невкусный обед. Но и женщина должна знать, что если она уйдет, то Солнце так же будет вставать утром и заходить вечером, так же будет журчать вода и цвести цветы, много цветов, и каждое утро эти цветы будут благоухать нежным ароматом, а к вечеру спрячут свои уставшие лепестки в плотные бутоны. И все эти цветы цветут только для того, чтобы их сорвал мужчина и подарил женщине.

Вот тогда эти белые одежды будут лежать на самом видном месте, напоминая о том, что в доме короля живет королева.

Как отец мой подстригался

У нас, однако, отец всегда своих сыновей сам подстригает. Подстригательное дело нехитрое: наточил нож поострее и обрезал волосы, которые длинными выросли. Если нож шибко острый, то и подбрить можно. Техника и до нас добралась, сейчас ножом не подстригают, ножницы есть, а кое-где пришли и машинки подстригательные ручные. Есть блестящие, красивые, но волосы не стригущие, фабрику называть не буду, чтобы рекламу этой фабрике не делать, а есть и те, которые не шибко блестят, но стригут все, и волосы, и нитки, и веревочки, и китовый ус подрезать можно, и бахрому на кухлянках. Хорошие машинки, только написано там не по-нашему – Solingen. Немцы после войны от нас этими машинками откупались.

Суть, однако, не в этом. Поехали мы с отцом как-то в поселок. Поселок большой, на берегу моря, цивилизованный, там даже ресторан есть. Мы тоже ходили. Я так считаю, что выпить и закусить где-нибудь на завалинке намного дешевле и душевнее, чем в этом ресторане. Давай, – говорят, – раздевайся. Вообще с ума сошли, что я, совсем голый, среди людей одетых сидеть буду. Если я кухлянку сниму да останусь в своей рубахе, то им удовольствие устрою такое, что только крепким табаком и перебить можно.

Ну, про кино я тоже говорить не буду. К нам кинопередвижка приезжает. Экран натянет на мачту радиостанции и кино крутит. Хорошо, однако, сидишь, вокруг звезды, а среди звёзд люди ходят, вино пьют, танцуют, целуются, друг в друга стреляют, или акула за ними по океану гоняется, к нам во льды загоняет, чтобы лодку им поломать и подмороженных скушать. Вот страсти-то.

Вот сколько в цивилизации соблазнов, что пока доберешься до того случая, о чем я хотел рассказать, то приходится по самым злачным местам цивилизации пройтись, чтобы люди поняли ту атмосферу, в которой мы сейчас живем.

Вот и заходим мы с отцом в парикмахерскую. Хоть там, в названии, и слова не шибко хорошие слышатся, но заведение хорошее. Первое, пахнет шибко приятно. Одеколоны разные: и «Шипр», и «Красная Москва», и «Сирень», и «Кармен», и «Красный мак», и обстановка веселая. На столике журналы разные интересные до такой степени, что трудно чего-то и прочитать, но мы как люди солидные с отцом сели и стали читать. Он по-русски читать не умел, но кто поймёт, что он читать не умеет.

А тут подходит мастер и говорит:

– Следующий.

Ну, Следующего не было, поэтому пошел мой отец.

Посадили его в кресло, простынею белой накрыли, вокруг шеи завязали, и я сразу отца своего не узнал. Был человек, и нет человека. Одна голова торчит, вроде бы и знакомая, а все равно какая-то не такая.

А мастер так вежливо говорит:

– Как стричься будем, уважаемый?

Мой отец, тоже человек вежливый, и говорит:

– А ты как стричь-то умеешь?

Ну, мастер так с достоинством и говорит:

– А я по-всякому могу, и под бокс, и под полубокс, и под польку, и под канадку, и наголо. Так как вас подстричь?

И я тоже думаю, это сколько же причесок на одной голове носить можно? Вот это Мастер! И отец мой, однако, тоже так подумал. Но его отец еще учил, что если американ или русский тебе чего предлагать станет, то не хватайся за то, что он сначала говорит, а дождись конца и потом с конца и выбирай. Самое дорогое последним называют. Ну, отец и говорит Мастеру:

– Однако, давай наголо.

Мастер так отошел в сторонку, с одной стороны на отца посмотрел, потом с другой стороны на отца посмотрел, голову руками покрутил по-разному, ножничками что-то пощелкал, пудрой шею попудрил, а потом обстриг, а вернее, оболванил наголо.

Мастерство у Мастера, конечно, не отнимешь. Отец мой помолодел лет этак на двадцать, только глаза почему-то округлились, и в одну точку смотреть стали.

Мастер молчит, я молчу, отец молчит. Долго, однако, молчали. Потом отец руку из-под простыни достал, по голове себе погладил и улыбнулся:

– Хорошо, однако, подстригаешь, только мне наголо чего-то не нравится, давай, стриги под канадку.

И тут Мастер заплакал:

– Чего вы надо мной издеваетесь? Что я вам, чукча, что ли?

Кое-как мы его успокоили, а отца он пообещал подстричь под канадку, месяца через два, чем старика совсем обрадовал. Пока ехали домой, отец всё бубнил, что времена совсем изменились, даже в парикмахерской поторговаться не дадут, товар на себе примерить.

А за фасонную стрижку с нас содрали рупь двадцать.

Ошибка охотника Второго

Сидел как-то Второй дома, книги читал разные, тонкие и толстые, и в Интернете книги всякие скачивал, тоже читал, однако. Таким умным стал, что сам к себе, как русский, на Вы обращаться стал, хотя ко всем, как обычно, на «ты» обращался, потому что чукчей был.

А вычитал он самое умное то, что все живые существа есть суть твари божьи и как бы даже родственники на клеточном уровне в седьмом колене. Где это седьмое колено, Второй, конечно, не знал, но понимал, что, если прижмет, то и восьмое колено найдешь.

Хоть и не речист Второй, но всю тундру уговорил жить по лозунгам: «Свобода», «Равенство», «Братство», «Счастье», «Да здравствует мир, труд, май, июнь, июль, август».

Не жизнь в тундре пошла, а рай сплошной.

– Здрасьте, Михал Иваныч! Здорово, Второй!

– Здрасьте Лисица Патрикеевна! Здравствуйте, уважаемый Второй.

– Доброго здоровьица Песец Григорьевич! Здоровеньки булы, друже Второй!

– Здравствуй, Гага Птица! Наше почтение Вам, Второй!

– Как семейство, Олень Петрович! Спасибо соседям, все хорошо, Второй!

Все травку жуют, друг другу улыбаются. И так продолжалось ровно три дня. А на четвертый день поссорились Гага Птица и Лисица Патрикеевна. Кое-как их разняли, но крику было много, а шерсти и перьев поразбросали по тундре предостаточно.

Потом Олень Петрович боднул рогами Михал Иваныча, за что и схлопотал лапой под левый глаз.

Да и Второй стал камнем преткновения в отношениях зверей. Улыбнись он Лисице, Гага обидится и Перепелке расскажет, что Второй бабник. Улыбнись он Гаге, так Лисица на Гагу охотиться будет. Пожал лапу Михал Ивынычу, а Олень Петрович уже и разобиделся, почему ему копыто не пожали. А Песец Григорьевич на обе стороны ходит и всех подзуживает, что Второй втихомолку колбасу дома жрет и салом закусывает.

Поели звери апельсиновых корок и пошли к Второму с требованием, чтобы отчитался перед ними в своих прегрешениях и переизбрать его на посту главного хранителя всяких ценностей в тундре.

А Второй три дня на одних огурцах да на лучке зеленом сидел, потому и злой шибко был. Вышел он к зверью и спокойненько так говорит:

– Ну, кто у вас тут говорить будет?

Звери и вытолкнули вперед Оленя Петровича, как зверя степенного и семьей обремененного.

Только Олень Петрович рот раскрыл, чтобы сказать чего-нибудь умного, как и получил от Второго палкой по рогам, и тут с ним болезнь медвежья приключилась. И Михал Иваныч почувствовал, что у него заболели все зубы, а коренной так и запел: «Вы жертвою пали в борьбе роковой». Лисица Патрикеевна с Гагой Птицей по-женски почувствовали, что со Вторым шутки плохи, измажет зеленкой и петухом заставит петь, потихонечку улизнули с митинга.

Михал Иваныч с Оленем Петровичем быстренько взяли Песца Григорьевича под голубые лапы и поставили перед Вторым: вот он, голубь сизокрылый, что всю кутерьму затеял.

Били Песца Григорьевича больно и долго. И хотя Второй к Григорьичу не притронулся, но Песец больше всех обиделся именно на Второго, мысленно поклявшись отомстить ему, а глядя в глаза, пообещал больше общественных переворотов в тундре не устраивать и быть самым преданным другом Второму.

И отомстил Песец Григорьевич очень быстро. Как самый преданный друг Второго сказал всем зверям, что перестройка закончилась и каждый может набивать свое брюхо тем, что он найдет, если повезет.

Выйдя на следующий день в тундру, Второй увидел, что все там происходит так, как это было до него и до седьмого колена.

Вот так и исчез доблестный и благородный правовед и правозащитник Второй. Взял он старенький «Зауэр» три кольца и звери удовлетворенно вздохнули: в тундру вернулся Хозяин сопатки всем прочистить.