Текст книги "У попа была граната"

Книга почетных гостей

Книга почетных гостей лежала на высокой и узенькой трибуне, покрытой красным ситцем и приставленной к стене прямо перед входом в музей. Любой посетитель сразу утыкался взглядом в эту трибуну и у него возникали мысли об ораторе, говорящем пламенные речи о текущем моменте перед трудящимися и интеллигенцией. Или о пожилом купце, стоящем за своей конторкой и подсчитывающим барыши прошедшего торгового дня. Или о классике классовой борьбы, пишущем свои исследования о государстве и революции и детской болезни левизны в коммунизме. У кого-то возникали мысли о том, что здесь выставлен самый ценный экспонат – древняя Библия, к которой нужно подойти и приложиться, выражая свое почтение к откровениям древних мыслителей и свидетелей нерукотворных чудес.

При ближайшем рассмотрении книга почетных гостей действительно имела схожесть с Библией своими красного бархата обложками, обитыми позолоченными уголками, и металлической застежкой. Отличием от Библии была надпись золотыми буквами – «Книга почетных гостей».

Книга больше напоминала альбом, так как ширина ее была больше высоты. Честно говоря, по первому впечатлению мне показалось, что это просто амбарная книга, где записывается приход и расход по каждой группе товаров. Так оно и оказалось. Когда образовали краеведческий музей, то открывавший его секретарь районной партийной ячейки сказал:

– Давайте-ка мы увековечим факт сей путем приложения своих подписей в книгу, в которой будут записываться самые важные вехи нашего города, а книгу эту будем хранить в музее, чтобы потомки наши могли увидеть, написанное для них.

Всем это предложение понравилось. Стали искать книгу. Маленькие книжки, типа дамских альбомчиков отвергли сразу из-за виньеток и разных цветочков и ангелочков в уголках. Альбомы для фотографий тоже не подходили из-за сделанных прорезей. И тогда завхоз принесла амбарную книгу.

Партийный секретарь взял книгу, открыл, посмотрел на разлинеенные листы и сказал:

– Это даже хорошо, что есть клеточки и линии. Писать будут ровно и аккуратно.

Взяв принесенную ручку, он обмакнул ее в чернильницу и написал округлым почерком с завитушечками: «Дорогие потомки!» и остановился, посмотрев на стоящих вокруг него членов комиссии по образованию и культуре.

– Так, что дальше писать будем?

Сразу посыпались предложения написать о том, как мы боролись за их лучшую жизнь, про коллективизацию и индустриализацию, про товарища Ленина, Троцкого, Зиновьева, Каменева, Бухарина и Пятакова, про Первую конную армию, про Каховку, про первый трактор «Фордзон»…

Снова обмакнув перо в чернильницу, секретарь продолжил писать: «Мы сделали для вас музей, чтобы вы знали, как мы жили и боролись, чтобы и вы были достойны своих дедов и отцов. Секретарь первичной партийной организации промышленного района города Придонска Иванцов. 7 ноября 1920 года».

– Ну, что же, товарищи, все ваши пожелания учтены, давайте, ставьте свои подписи, – сказа секретарь.

Все члены комиссии указывали свои должности и расписывались, думая, что секретарь только на первый взгляд кажется немного туповатым. На самом деле он сделал такую запись, которую не стыдно будет читать любым людям даже и через сто лет. Книга довольно быстро заполнялась записями и подписями делегаций, групповых экскурсий и первых лиц промышленности и сельского хозяйства района и самой области. Потом вдруг кто-то обратил на графы амбарной книги и предложил заменить листы на мелованные. Если приедет сам товарищ Сталин, то не было бы стыдно и ему поднести книгу почетных гостей для увековечивания факта посещения музея таким высоким лицом.

Но против этого высказалась директор музея:

– Не будем заниматься показухой. Пусть видят, что счастье нам на блюдечке никто не приносил, даже книгу почетных гостей пришлось делать из амбарной книги.

– А вообще-то, – подумали ответственные люди, – это и хорошо, что амбарная книга будет в таком обрамлении, никто и не подумает, что тут могут быть какие-то злоупотребления и потворствование мещанским интересам несознательного населения.

Музей рос. Росло и число записей. Заменять книгу было уже нельзя, потому что в ней были записи народных артистов и космонавтов, героев и лауреатов. Это стало историей, можно сказать, Библией нашей жизни.

Недавно и мне поднесли эту книгу и попросили сделать запись. Я достал авторучку и написал: «Дорогие друзья!». А что писать дальше, я тоже не знал и, как и тот секретарь первичной ячейки. Взял и написал просто: «Спасибо за доставленное удовольствие и возможность заглянуть в наше прошлое».

Так и получается, что наши деды хотели заглянуть в будущее, а их потомки с удовольствием заглядывают в прошлое. Похоже, что время свернулось в кольцо, не желая идти дальше и возвращаться назад.

Проверка

Уже несколько лет пытаюсь выдать замуж родственницу, живущую в районе частного сектора. Была она уже дважды замужем, но мужья попадались как на подбор то пьяницы, то идиоты. Вероятно, на роду ей написано каждый раз обжигаться. Предлагаемые мною кандидатуры отметались, как не совсем подходящие или совсем неподходящие под ее требования. Как говорится, на вкус и цвет…

Последний ее ухажер вроде бы совсем уже охмурил ее. И работящий, и порядочный, и малопьющий. Правда жилья своего нет, но когда разводился, то оставил трехкомнатную квартиру жене с детьми и не потребовал своей доли. Благородно. Живет у одной женщины, которой нужны только его деньги. Когда были перебои с выплатой зарплаты, то его из дома выгоняли, как зарплату приносил, то его пускали в квартиру. Ну, как тут не пожалеть человека, которому так не везет и к которому так плохо относятся люди?

Мне этот человек как-то сразу не понравился. Слов много, а дел нет.

– Смотри, милочка, – говорил я, – на шею сядет, потом придется стряхивать, а это не так просто, так как брак налагает обязательства на обе стороны.

Недавно родственница сказала, что я был прав: это не тот человек, с кем можно связывать свою судьбу.

– Устроила, – говорит, – я ему проверку «на вшивость», а он оказался таким, как ты и говорил.

Во время последней встречи предложила ему попробовать свежевыгнанного самогона.

– Налей, – говорю, – сам.

Думаю, возьмет рюмочку, нальет, я ему бутербродик быстро сделаю, и проба закончилась. А мой «суженый» взял кружку фарфоровую, грамм на триста пятьдесят, да и чуть больше половины кружки себе и налил. Не жалко же. Выпьешь рюмочку, еще налью. Ах, так! Давай, быстренько пей, и пойдем по делу. Взял он эту кружку и начал пить. Самогон-первач, градусов под шестьдесят, а он пьет, давится, самогон по уголкам рта льется, глаза выпучены, лицо побагровело, а бросить жалко. Нет, думаю, такой ты мне не нужен. Проверку ты не прошел.

Сейчас около нее крутится другой претендент. Кажется, что и он проверку не пройдет.

Свинья

В пору бесквартирья пришлось мне с семьей проживать на жилплощади одной родственницы. Я бы не сказал, что родственница была дальней, потому что дочь моя называла ее бабушкой, а жена – мамой.

Практически с нашего приезда она отделилась и стала готовить себе отдельно, хотя, по-человечески, люди одной крови и проживающие под одной крышей, должны жить «одним котлом». То, что готовили мы, отвергалось как «чужое». Если бы мы жили в старообрядческом доме, то все было бы естественно и нужно было придерживаться установленных правил и не лезть со своим уставом в монастырь, а питаться из своей посуды и готовить отдельно так, чтобы не осквернить чувства старообрядцев.

Давно умерший муж родственницы был самым нашим близким родственником, обожавшим свою внучку и уважавшим ее отца и мать. Воспитания простого, но деликатности большой, и мы бы никогда не почувствовали, что живем в чужом доме. Но так видно записано в Книге судеб, кому и когда уходить. Царствие ему небесное.

Не чужим человеком был сын родственницы, проживавший метрах в двухстах в большом частном доме, который строили силами всех родственников. Там было не чужое, и этот дом ставился нам в пример как способность людей обзавестись своим жилищем. Если бы мне не пришлось двенадцать раз переезжать с места на место, то мое место жительства находилось бы в самом престижном месте города и денежное содержание позволило бы поддерживать уровень жизни, достойный занимаемому положению. Но так как пора оседлости пришлась на время исторического перелома, то приходилось ждать либо милости от властей, для которых я был просто обузой, либо момента, чтобы вцепиться зубами во что-то и вырвать себе жилплощадь.

Но времена были еще старые. Жизнь текла по тем законам, которые сформировались в течение всей советской власти: люди садили картофель на выделенных участках, работали на дачных участках и выращивали свиней в сараюшках.

Одной зимой принесли маленького поросенка, которого вскладчину купили родственница с сыном.

– Давайте, и мы свою долю внесем, – предложили мы, но наше предложение было отвергнуто, типа – нам и самим мало.

Ну, что же, если дама выходит из автомобиля, то автомобиль начинает ехать быстрее.

Взращивание поросенка было возложено на нашу родственницу. Три раза в день она заваривала комбикорм, добавляла в помои и носила кормежку питомцу, вычищала загончик в старом гараже и любовалась, как растет шустрый пятачковый представитель. Настал день, когда поросенок превратился в настоящую свинью, которой уготована совершенно незавидная судьба.

Я не буду описывать этот процесс, хотя есть очень много любителей, которые с удовольствием прочитали бы о ходе забоя, разделки и обработки в предвкушении шкворчащих на сковороде кусков мяса и налитого в рюмки самогона.

Как-то не воспитан у меня восторг по этому поводу, но суть не в этом. То, что выращено совместно, должно соответственно и делиться. По всем понятиям, родственнице должна достаться половина свиньи, без разницы – правая или левая. Сын ее отрезал полосу мяса от брюшины шириной в ладонь:

– Вот тебе, мама, мяска, – взвалил тушу на саночки и увез домой.

– А чего ж так разделили, не по-родственному? – возник естественный вопрос.

– У него же семья большая (он с женой и два ребенка), а я живу одна, – последовал ответ.

Моя семья из трех взрослых людей не в счет.

Свинья аукнулась через десять лет. Причем в той же пропорции, в какой она и была разделена. Все счета на лечение родственницы отдали моей семье.

Трактористы

– Нет, вы только посмотрите на них. Ангелы небесные. На весь район ославили. Да что на район, на всю область прогремели. По всему Амуру о нас байки сочинять будут. А они сидят, ручки на коленках сложили. На семьи свои посмотрите. Не стыдно, а?

Председатель говорил и размахивал кучей бумажек. Видно было, что бумажки его достали и пока он их не озвучит, покоя ему не будет.

– Вот вам факт номер один. Из районного ГАИ. Возгорание трактора произошло из-за того, что контактный провод отвалился, и при соприкосновении провода с корпусом трактора возникла искра, воспламенившая ветошь и двигательное отделение. Герои, мать вашу, трактор потушили и поехали дальше. И записано, что тракториста и его помощника необходимо направить на проверку возможного наличия алкоголя в крови.

А вот справка с этой лаборатории, где черным по белому записано, что у тебя, Леонтий, в крови семь смертельных доз алкоголя, а у тебя Федька – пять смертельных доз алкоголя. Вам не стыдно было с такими дозами на работу выходить? Чего вы же пили, стервецы этакие?

Леонтий, живой, подвижный мужичок, больше похожий на танкиста, чем на тракториста, встал и смущенно сказал:

– А чо мы пили? Чо все пьют, то и мы маленько выпили. Мы свою норму знаем, не на гулянке, а на работе были. Да если бы мы пьяные были, нас бы ГАИ ни за что от себя не отпустило. Чо, не так мужики? А анализы-то Лидка делала, она стерва еще та, со школы на меня зуб держит. Вот с ней и надо разбираться. А мы люди смирные, нам чо, и выпить нельзя?

Здравствуйте, это я пришел

Вся жизнь – сплошной выписной эпикриз. Результаты анализов и экзаменов, характеристики и кардиограммы, уровни сахара и холестерина, тесты на IQ, номера ICQ, комсомольские и профсоюзные билеты, марки об уплате членских взносов и о первых полетах в космос, значки и мелкие монетки, покрытые зеленым налетом. Можно одним махом все смести в мусорное ведро. А можно все разложить по страничкам богато украшенного альбома и выставить на полочке в музее. А, может, взять и забыть про все и начать жизнь с нового листа. Написать сверху фамилию и имя и положить начало созданию нового дела, без которого не живет ни один человек на земле. Потом кто-то сошьет это дело суровыми нитками, зальет сургучом, поставит холодную металлическую печать и аккуратно, по алфавиту, разместит на полочке в архиве по соседству с маньяками и лидерами революций, что вообще-то одно и то же, если человек стал заносить на бумагу свои мысли, обзывая их то прозой, то стихами. Или кто-то возьмет эти бумажки, ахнет и быстро отнесет в типографию, напечатает это тысячными тиражами и за деньги раздаст всем желающим. И тогда можно со спокойной совестью сказать:

– Здравствуйте, это я пришел!

Орел мух не ловит

Отгремела Полтавская битва. Петр I предложил шведам заключить мир при условии возвращения исконных российских земель на побережье Балтийского моря. Но король Швеции Карл XII и слышать о мире не хотел: у него еще оставался сильный флот, способный защитить шведские территориальные приобретения и не пустить русских на Балтику.

Ободренные Полтавской викторией русские войска летом 1714 года заняли последнюю шведскую крепость в Финляндии – город Або и стали готовиться к высадке на Аландские острова, как на плацдарм для десантирования на шведское побережье. Для этого в Або должен был прийти русский гребной флот.

Шведы сосредоточили свои морские силы у южной оконечности Гангутского полуострова, где надеялись перехватить и уничтожить русский флот. Но русские разведывательные корабли своевременно обнаружили морскую группировку шведов.

Петр I лично руководил операцией, произвел рекогносцировку шведского флота и обследовал весь полуостров. В северной части полуострова был найден перешеек шириной в два с половиной километра. По приказу царя на перешейке началось строительство бревенчатого настила, чтобы по нему перетащить русские корабли через полуостров. Корабли, естественно, никто и не собирался перетаскивать, кроме нескольких малых судов, но шведы «узнали» от местных жителей о передислокации русских сил.

Шведский адмирал Ватранг не на шутку обеспокоился возможностью появления в тылу русских кораблей и поторопился разделить свой флот на части, ослабив силы в самом горячем месте – у мыса Гангут.

В ходе двухдневной битвы были захвачены все шведские суда, в том числе и флагманский фрегат «Элефант» («Слон»).

Когда русские корабли с победой возвращались в Петербург, у Петропавловской крепости была сооружена триумфальная арка, украшенная цветами и картинами. На одной из картин был изображен двуглавый орел, держащий в когтях слона. Под картиной была надпись: «Орел мух не ловит».

Гангутское сражение отмечено одной из трех белых полос, проходящих по воротнику (гюйсу) морской форменки.

Книги не горят

Собственно говоря, я никогда не верил в существование машины времени. Не верю и сейчас, но история, которая произошла со мной, до сих пор оставляет смутное чувство, что все, что произошло, мне просто приснилось, а аппарат, который у меня в руке – это просто изобретение талантливейшего инженера – и не больше.

Но давайте все по порядку. Лет примерно пять назад мне начали сниться удивительные сны. Будто бы я путешествую во времени и обязательно встречаюсь с самыми прославленными людьми тех времен. И все так натурально снится, что в это просто трудно верить, и трудно не верить.

И что еще интересно. Сны мне всегда снились тогда, когда я одетым спать ложился. Ну, по причине сами знаете известной – от усталости, сил не было раздеться. То есть голым я никогда в тех снах не появлялся. Вы не подумайте, что я человек поведения нехорошего. Нет, я вполне интеллигентный человек, но иногда и урабатываешься как следует.

И сны были очень четкими, как будто я все руками трогал и все слышал. Но ни к кому не подходил, так как, знаете ли, очень было бы странно во времена Александра Сергеевича Пушкина появиться на Невском в костюме однобортном, сером, белой рубашке с воротником «апаш» и красного цвета галстуке, не затянутом по-чиновьичьи. Без сюртука и цилиндра. Нонсенс. Поэтому и приходилось держаться в тени вдали от посторонних глаз.

В реальность происходящего я начал верить только тогда, когда во сне исполнилась моя детская мечта. Мой обидчик, который неоднократно отбирал у меня десять копеек, данные мамой на кино, даже и сейчас при встрече снисходительно поглядывал на меня, хотя прошло уже лет двадцать с тех времен. И я во сне оказался в своем детстве, на дорожке, ведущей к кинотеатру. И мой обидчик с протянутой рукой:

– Давай сюда деньги!

И я, зажав в кулачке эти десять копеек, бросился на своего врага, как в атаку. Я сбил его с ног, упал на него и бил кулаком по его лицу, пока он не заплакал крупными слезами и не стал говорить о том, что у них в семье денег еле хватает на питание и на кое-какую одежду, а он тоже человек и ему тоже хочется посмотреть кино.

– Подожди меня здесь, – сказал я, и бегом побежал домой.

– Мам, дай еще десять копеек, хулиганы у меня деньги отобрали, – сказал я.

Попричитав, мама все-таки дала десять копеек. Много это или мало, но булка серого хлеба стоила четырнадцать копеек, а на булку в течение суток могла кормиться вся наша семья.

Мой обидчик стоял и ждал меня.

– Пошли, – сказал я, – кино скоро начнется.

Проснувшись, я не обратил внимания на то, что у меня болело под правым глазом, а к обеду там появился довольно приличный фингал. Но зато я прекрасно помню фильм. «Это безумный, безумный, безумный мир». Я впервые почувствовал, что есть в мире и другая жизнь с красивыми людьми, удивительными автомобилями и людям не надо бояться того, что придут хмурые люди в кожаных пальто и сделают тебя сиротой при живых родителях во имя построения нового и светлого будущего.

По пути на работу я встретил бывшего обидчика, который дружески меня поприветствовал и спросил, где я этот «орден» заработал. Такой же фингал был и у него, и он сказал, что совершенно не знает, когда в последний раз дрался, но у него такое ощущение, что этими ударами мы обменялись еще в детстве, а заболело только сейчас.

Он был настолько прав, что я начал сомневаться в том, что я спал. Но доказать я ничего не смог. Был бы фотоаппарат цифровой, чтобы все это сфотографировать. Сказанул, конечно. Это в начале шестидесятых годов в СССР цифровой фотоаппарат?!

Как бы то ни было, но в дни усталости я стал класть в карман диктофон. Так, на всякий случай.

И вот снится мне, а, может, и не снится, но стою я ночью около дома, окно открыто, на столе и на стенах в канделябрах свечи, сидят люди во фраках и один человек, небольшого роста, со светлыми курчавыми волосами рассказывал:

«… Он прятался целую зиму, но весною не мог не погреться на солнышке, пробрался в Летний сад и сел на скамью. Вдруг услышал он: „Идет государыня!“ – вскочил, схватился за костыли, хотел бежать и не мог. Императрица завидела его, ласково подозвала к себе и спросила с участием, кто он, где ранен и т. д. Узнав же, что он адъютант Румянцева, пригласила к обеду и раз навсегда на все придворные собрания. Осчастливленный сын немецкого пастора, получивший в публике название хромого майора, воспользовался царскою милостью, за которою последовало и благоволение всех знатных и придворных (вероятно, с поговоркою: il gagne a etre connu), сделался светским человеком, стал разъезжать по первым домам и играть в карты очень счастливо. Тогда играли в азартные игры не только в частных домах, но и на придворных балах и маскарадах. Это продолжалось и в первые годы царствования Екатерины II. Однажды, в придворном маскараде, Фрейгольд держал банк. Подходит женская маска, одетая очень просто и не очень опрятно, и ставит на карту серебряный рубль, Банкомет возразил сухо: „Нельзя ставить меньше червонца“. Маска, не говоря ни слова, указала на изображение государыни на рубле. „К ней всякое почтение, – сказал Фрейгольд, поцеловавши портрет, – но на ставку этого мало“. Маска вдруг вскричала: „Vabanque!“ Банкомет рассердился, бросил в нее колодою карт, которую держал в руке, и, подавая другой рубль, сказал с досадою: „Лучше купи себе новые перчатки вместо этих дырявых“. Маска захохотала и отошла. На другой день Фрейгольд узнал, что это была Екатерина. „Хорош ваш хромой майор! – сказала она одному из царедворцев. – Чуть не приколотил меня!“ И майор после этого вошел в большую моду. В 1764 году он женился…»

Это все было записано на диктофон и расшифровано мною в вышеизложенном виде. Я стал искать по фамилиям, по ситуациям, где это могло произойти и, о чудо! почти дословно нашел это в воспоминаниях Николая Ивановича Греча, опубликованных в С-Петербурге в 1886 году в шикарном издании А. С. Суворина.

Вот тогда я и поверил, что могу перемещаться по времени. Диктофонная запись – лучшее этому доказательство. Есть у меня и прижизненные цифровые фото того же Н. И. Греча, А. С. Пушкина, Дантеса, Дельвига, Бенкендорфа, но я никому их не показываю, потому что в это никто не поверит, а доказательство их подлинности может привести в кинику для лечения душевных волнений.

Путем собственных умозаключений я понял, что могу перемещаться в то время, которое мне в какой-то мере известно по книгам. А в то время, которое мне неизвестно, я проникнуть не могу. То, как описано наше будущее в современных фантастических романах, никак не реализовывалось в моих перемещениях. Я заглядывал в наше будущее, но не более, чем на десять лет и в районы, находящиеся в стороне от моего места жительства, чтобы не встретиться с собой даже случайно: зачем знать то, что будет со мной в будущем. Пусть будет, как будет.

Но один раз я попал в далекое будущее. Насколько оно далекое, я так и не понял, но в том месте, где я жил, стоял современный мегаполис, застроенный высотными зданиями с зеркальными стеклами. Над дорогами проносились бесшумные автомобили, а в прозрачных каналах, напоминающих артерии огромного организма, передвигались люди, одетые в целом так же, как и мы. Небольшое количество людей шло по тротуарам около домов. Невидимое солнце, отражаясь от зеркальных окон, ярко освещало зону тротуаров. Я видел кафе, магазины, слышал голоса людей, негромко беседующих друг с другом, но что-то было не так. Не было того стремительного ритма жизни, который окружает нас в нашем времени. Мы все куда-то бежим, к чему-то стремимся, что-то не успеваем, что-то упускаем и над нами висит чувство постоянной неудовлетворенности. Вот этого чувства у меня и не было. Было такое же умиротворение, когда я слушал рассказ Н. И. Греча в компании обывателей и литераторов конца девятнадцатого века. Никто и никуда не спешил. Жизнь была подчинена биениям человеческого сердца. Вероятно, это и есть симбиоз человека и окружающей жизни.

Я чувствовал, что не могу бесконечно находиться здесь. Нужно что-то взять, чтобы запечатлеть это в сознании и добавить то, что можно прочитать в книгах. Книги не горят, и они никуда не исчезнут.

Люди говорили на таком же языке, как и я, и мне показали ближайший книжный магазин. Я не увидел фолиантов и разноцветных обложек, заполняющих лотки уличных продавцов и полки книжных магазинов. За небольшим столиком сидела миловидная девушка с отсутствующим лицом и чему-то улыбалась. Я негромко кашлянул.

– Извините, – сказала девушка, – я слушаю вас.

– Какие книги у вас есть? – спросил я.

– Любые – с улыбкой ответила девушка.

Я сделал жест рукой, как бы показывая на несуществующие книжные полки. Девушка в ответ приподняла экран монитора, который вначале мне показался тоненькой книжечкой, лежавшей на столе. Показывать свое незнакомство с техникой я не стал и попросил девушку подобрать что-нибудь по ее вкусу.

Вынув из стола цилиндрик, размерами напоминающий клеящий карандаш, девушка стала вкладывать в него прозрачные диски, размером с пятидесятикопеечную монету выпуска после 2000 года. По-моему, десятка три их вместилось в цилиндр. Поглядев на меня, на мою одежду, на мой, вероятно, не от мира сего взгляд, девушка показала на экранчик в верхней части цилиндра, где было написано название книги, приложила палец к экрану и сказала:

– Только, пожалуйста, не читайте на ходу.

Я взял цилиндр и вышел на улицу. Немного погодя, я приложил палец к экрану и:

«Однажды весною, в час небывало жаркого заката, в Москве, на Патриарших прудах, появились два гражданина. Первый из них, одетый в летнюю серенькую пару, был маленького роста, упитан, лыс, свою приличную шляпу пирожком нес в руке, а на хорошо выбритом лице его помещались сверхъестественных размеров очки в черной роговой оправе. Второй – плечистый, рыжеватый, вихрастый молодой человек в заломленной на затылок клетчатой кепке – был в ковбойке, жеваных белых брюках и в черных тапочках.

Первый был не кто иной, как Михаил Александрович Берлиоз, председатель правления одной из крупнейших московских литературных ассоциаций, сокращенно именуемой МАССОЛИТ, и редактор толстого художественного журнала, а молодой спутник его – поэт Иван Николаевич Понырев, пишущий под псевдонимом Бездомный».

Убрав палец с экрана, я понял, что только что был в Москве в Булгаковские времена, и только что чуть не стал непосредственным участником всех описываемых событий.

– Книги не горят, – подумал я, приложил большой палец к экрану и вместе с писателями бросился к пестро раскрашенной будочке с надписью: «Пиво и воды».