Текст книги "К истокам Руси. Народ и язык"

3. Центр – периферия – ареал

Племя вятичей, начавшее селиться во второй половине I тысячелетия в приокских краях, оказалось сравнительно неподалеку от Киева, на северо-восток, облюбовав редконаселенные земли. Скорее всего, этими местами несколько раньше прошли дальше на север будущие новгородские словены и кривичи. Сами же вятичи вскоре приступили к освоению больших пространств к востоку и юго-востоку. Так, включая ранее освоенные Запад и Юго-Запад, постепенно организовалось восточнославянское этническое и языковое пространство, ареал. Его нормальное функционирование неизбежно выражалось в едином этническом самосознании (достаточно раскрыть начальную русскую летопись, чтобы почувствовать его реальное наличие: «А славянское и русское одно есть»). Лингвистической ипостасью единого этнического самосознания обязательно должен был быть относительно единый (дописьменный и долитературный) наддиалект. Само понятие и название наддиалекта говорит, что он суммирует некую подпитывающую его сложность местных диалектов. Поводом для обсуждения этой сложности (vice versa этого единства) послужило состояние этих вопросов в нашей науке последних десятилетий, где накопилось много неясности и даже тупиковых состояний, начать хотя бы с обсуждения вопроса об общенародном нелитературном языке, отмечая при этом готовность (пусть временами не очень четко выраженную) обсуждать его у некоторых авторов наряду с явным отсутствием интереса к проблеме – у других. Кажется очевидным, что названный выше наддиалект, или общенародный нелитературный язык, он же – «устный литературный язык» – это универсалия, нормальная функция множества низовых диалектов, подтверждаемая ближними и дальними параллелями, лишь усиливающими впечатление серьезности проблемы, ср., с одной стороны, ссылку на устный литературный язык якутских народных сказителей[466]466
  Убрятова в: Бородина М.А. Лингвистическая география // Теоретические проблемы советского языкознания. М., 1968, с. 117.


[Закрыть], а с другой стороны – и это самое важное для нас – отголоски дискуссии в нашей науке, в сущности, о том же: «Нельзя согласиться с положением Р.И. Аванесова, будто бы русского языка вне пределов литературного языка не существует»[467]467
  Филин Ф.П. Происхождение русского, украинского и белорусского языков. Историко-диалектологический очерк. Л., 1972, с. 69.


[Закрыть]. Действительно, в нашей диалектологии популярно оперирование не вполне ясными категориями «диалектного языка» и «системы систем», при крайне слабом интересе именно к наддиалекту или «наддиалектному койне»[468]468
  Трубачев О.Н. Славянская филология и сравнительность. От съезда к съезду // Славянское языкознание. XII Международный съезд славистов. Доклады российской делегации. М., 1998, с. 4.


[Закрыть]. Хотя было бы несправедливо утверждать, что близкие к проблеме факты вовсе не попадали в поле зрения исследователей конкретного материала. Ср., например, одно из сделанных вскользь замечаний о наличии «в русском диалектном языке» (?) «общих элементов» синтаксиса, употребляющихся «во всех говорах»[469]469
  Русская диалектология. 2-е изд. / Под ред. Л.Л. Касаткина. М., 1989, с. 173.


[Закрыть]. И таких замечаний, наблюдений найдется немало, впрочем, возможно, при более или менее ощутимом отсутствии сознания необходимости сделать следующий шаг – я имею в виду обобщение о наддиалекте. Сюда, несомненно, относятся пытливые, хотя порой и вскользь высказанные мысли С.И. Коткова – о широком просторечии (в работе об орловских диалектах), об общенародности языка старого эпистолярного наследия, против популярного заключения Лудольфа 1696 года о том, что у нас говорили по-русски, а писали будто бы только по-церковнославянски[470]470
  Котков С.И. Лингвистическое источниковедение и история русского языка. М., 1980, с. 36.


[Закрыть].

Несколько забегая вперед и в интересах, как кажется, правильного понимания существующего положения, многое (если не все) определялось у нас унаследованными еще от Шахматова представлениями, согласно которым идея койне не шла дальше мыслей о городском говоре, например, Киева[471]471
  Шахматов А.А. Введение в курс истории русского языка. Ч. I. Исторический процесс образования русских племен и наречий. Пг., 1916, с. 80.


[Закрыть], общеязыковая материя сводилась к неисчислимому множеству «индивидуальных языков», а общевеликорусский язык, как и общевеликорусская народность признавались «фикцией», во всяком случае – поздней реальностью. Мы будем к этому возвращаться еще ниже, но, повторяю, для правильного понимания это важно отметить уже с самого начала.

Итак, речь должна идти в немалой степени о мире идей и научных построений Шахматова. Академик Алексей Александрович Шахматов, безусловно, – центральная фигура в науке о русском языке и его истории, как, впрочем, и в собственно русской истории. Его авторитет, его научное влияние, объем сделанного им за непродолжительную, примерно полувековую, жизнь не имеют себе равных. И сейчас, перечитывая труды Шахматова, неизбежно испытываешь очарование силы ума и удивление перед огромностью знаний.

Непродолжительная жизнь этого замечательного ученого и не менее замечательного человека окончилась в 1920 году, как раз в то время, или в канун времени, когда в европейской лингвистике еще только намечалось начало лингвистической географии – системы научных понятий, в корне повлиявших на широкие области исследования языка. Конечно, со своей стороны, до известной степени тормозящее воздействие имело, как кажется, излишне последовательное соблюдение Шахматовым принципов лингвистической школы своего учителя, Ф.Ф. Фортунатова, и критика не преминула отметить это: явно избыточный перенос в праязыковую реконструкцию многих звуков позднего и местного образования, преувеличение фактора «смешения» языков и диалектов, а также переоценка индивидуальноязыкового за счет общеязыкового[472]472
  См. отчасти: Lehr-Spławinski Т. Stosunki pokrewienstwa językow ruskich // Rocznik slawistyczny IX, 1, 1921. In: Lehr-Spławinski T. Studia i szkice wybrane z językoznawstwa stowiariskiego. Warszawa, 1957, passim.


[Закрыть]. Но самым крупным несоответствием или даже трагизмом видится сейчас то, что рано умерший Шахматов по не зависящему от него стечению обстоятельств буквально всего на несколько лет «разошелся» по времени с подъемом лингвистической географии, который развернулся в романских и германских странах. Результаты, к сожалению, не замедлили сказаться, и сейчас многое по известным причинам видится иначе. Многие, в том числе принципиальные, построения и выводы Шахматова о русском языковом развитии звучат проблематично, не отвечают возможностям современной науки и нуждаются в иной формулировке, иной точке отсчета. Повторяю: в наметившемся разночтении меньше всего можно винить самого Шахматова. С ним закончилась славная эпоха, оставившая замечательные исследования и добротные собрания материалов, эпоха до лингвистической географии. Труднее понять последующие поколения ученых, которые, исследуя русский языковый материал, продолжали почти всецело идти за Шахматовым. Сложилась необычная ситуация, о которой надо говорить, тем более что до сих пор этого не сделали. Парадоксально то, что критика трудов Шахматова вроде имела место неоднократно, в том числе и в наше умудренное и проинформированное время. Удивляет же то, что и у видных критиков Шахматова мы практически не находим систематических попыток нового прочтения шахматовской истории и диалектологии русского языка. Должен оговориться, что дело отнюдь не в недостатке или отсутствии термина «лингвистическая география». Скорее уместно иметь в виду дефицит осмысленного применения самих понятий, в том числе главных из них: центр – периферия – ареал. Этим занимается лингвистическая география[473]473
  См. например, удобный обзорный очерк: Бородина М.А. Лингвистическая география // Теоретические проблемы советского языкознания. М., 1968, с. 106 и сл.


[Закрыть]: лингвистическая география не сводится к картографированию, будучи сугубо исторической наукой, а значит, это не составление атласов, а их интерпретация, использующая понятие ареала, изоглоссы, очага распространения и такой критерий, как обращенность в прошлое. Будучи специалистом по романским языкам, Бородина довольно осторожна в оценке русской диалектологии, не решив для себя окончательно вопроса, имеем ли мы здесь перед собой опыт лингвогеографической работы или лишь подготовку к последней. Чтобы не быть голословными, назовем весьма характерные, классические труды этого направления, как, например, «Патология и терапевтика слов. Исследования по лингвистической географии» (тт. I – III, 1915 – 1921) Ж. Жильерона, «География слов верхненемецкого обиходного языка» П. Кречмера (1918).

Могу также поделиться собственным ранним опытом лингвогеографического изучения славянско-неславянских интерференций в области обозначения понятия «ни один», довольно характерных славянских периферийных образований вроде ст.-чеш. nižadný, ст.-польск. nizadny (*ni-že-jedьnъ), в конечном счете ареальное новообразование, удивительно напоминающее также ареальное структурно близкое новообразование на соседней – германской почве, франк. ni-g-ein «ни один» что позволяет говорить об элементах языкового союза (там же параллели с другими славянскими перифериями)[474]474
  См. Трубачев О.Н. Лингвистическая география и этимологические исследования // Вопросы языкознания, 1959, № 1, специально – с. 28 и сл.; вышло также в немецком переводе: Trubačev O.N. Sprachgeographie und etymologische Forschungen // Etymologic Darmstadt, 1977, s. 247 и cл., особенно 271 и cл.


[Закрыть].

Четкого лингвогеографического аспекта, как я уже сказал, мы не нашли и у наших маститых критиков Шахматова[475]475
  См. Филин Ф.П. Происхождение русского, украинского и белорусского языков. Историко-диалектологический очерк. Л., 1972, с. 37, 43, 54.


[Закрыть], где критика идет по другим параметрам, а шахматовское понимание «переходных говоров и говора Москвы» даже вызывает одобрение. Ниже мы коснемся этих важных понятий.

То, что обычно называют лингвистической географией у нас, есть скорее наука о распределении фонетических и морфологических типов в рамках одного языка и одного времени, тогда как классическое понимание лингвистической географии – историческая география слов (нем. Wortgeographie)[476]476
  Трубачев О.Н. Лингвистическая география и этимологические исследования // Вопросы языкознания, 1959, №1, с. 21.


[Закрыть]. К сожалению, столь отличная трактовка (лингвистическая география как описательная диалектология) никем и никогда не оговаривалась, по крайней мере мне об этом ничего не известно. Не вполне ясны и мотивы; можно разве что предполагать, что в этом повинен все тот же одновременный (с 50-х гг.) бум описательно-структуралистских направлений при упадке сравнительно-исторического языкознания у нас[477]477
  Трубачев О.Н. Регионализмы русской лексики на фоне учения о праславянском лексическом диалектизме // Русская региональная лексика XI – XVII вв. М., 1987, с. 20.


[Закрыть]. Я допускаю, что серьезные исследователи все же испытывали определенное неудобство от означенного несоответствия, о чем могут свидетельствовать попытки как-то «развести» собственно диалектологию и лингвистическую географию[478]478
  Горшкова К.В. Очерки исторической диалектологии Северной Руси (по данным исторической фонологии). Изд-во МГУ, 1968, с. 9, 48; Горшкова К.В. Историческая диалектология русского языка. М., 1972, с. 37.


[Закрыть], где говорится об исторической лингвогеографии как отделе исторической диалектологии, а карты лингвистических атласов квалифицируются как «источник исторической лингвогеографии».

И хотя эти вялотекущие поиски, может быть, продолжаются, мы наблюдаем объективно наличествующие негативные следствия вышеназванного взаимонаплыва или смешения понятий. Именно так приходится воспринимать случаи прямолинейного отождествления также изоглоссы с одной стороны и диалектной границы, даже госграницы – с другой, тогда как необходимо (в духе лингвистической географии) исходить как минимум из относительности и проницаемости всех границ, в их числе – диалектных[479]479
  Трубачев О.Н. Лингвистическая география и этимологические исследования // Вопросы языкознания, 1959, № 1, с. 16.


[Закрыть]. Здесь остается вспомнить, что подобные прямолинейные трактовки ярко выражены уже у Шахматова, который не довольствуется проникновением самого явления – аканья – на Белорусский Запад с Востока, но рисует целую восточнорусскую «иммиграцию» в Белоруссию как источник и носитель аканья[480]480
  Шахматов А.А. Курс истории русского языка. Ч. II. СПб., 1910, с. 177; Шахматов А.А. Очерк древнейшего периода истории русского языка // Энциклопедия славянской филологии. Пг., 1915 (Выпуск 11.1), с. XLIII.


[Закрыть]. В другом случае у него речь идет о «наводнении всей Белоруссии и радимичами, и вятичами»[481]481
  Шахматов А.А. Введение в курс истории русского языка. Ч. I. Исторический процесс образования русских племен и наречий. Пг., 1916, с. 110.


[Закрыть]. Мы сейчас в языкознании довольно реально себе представляем, что то же аканье вряд ли импортировали таким буквальным образом, подобно тому, как и археологи считаются с миграцией моды на те или иные артефакты и обычаи, а не с обязательной миграцией самих носителей артефактов или обычаев. Преувеличенное отождествление пучков изоглосс юго-западной зоны и границы Великого княжества Литовского XIV в.[482]482
  Образование севернорусского наречия и среднерусских говоров по материалам лингвистической географии. Отв. ред. В.Г. Орлова. М., 1970, с. 11 и passim.


[Закрыть] тоже похоже на признание единственного свойства изоглосс – совпадать с госграницей и не нарушать ее[483]483
  Отождествление изоглоссы и госграницы см. также: Касаткин Л.Л. Современная русская диалектная и литературная фонетика как источник для истории русского языка. М., 1999, Введение, passim.


[Закрыть].

Огромную проблему лингвистической географии представляет определение инновационного центра языкового ареала. То, что мы имеем по этому вопросу в нашей литературе, объективно является отождествлением, или подменой инновационного центра центром политическим, административно-территориальным. Собственно говоря, именно в этом последнем смысле понимает «говор центра» Р.И. Аванесов[484]484
  Аванесов Р.И. Вопросы образования русского языка в его говорах // Вестник МГУ, 1947, № 9, с. 156.


[Закрыть], когда помещает центр русского глоттогенеза в Северо-Восточной Руси[485]485
  Там же, с. 109.


[Закрыть]. Это понимание владимирско-поволжской группы как диалектной зоны центра возымело популярность в последующие годы[486]486
  Горшкова К.В. Очерки исторической диалектологии Северной Руси (по данным исторической фонологии). Изд-во МГУ, 1968, с. 180, 182; Горшкова К.В. Историческая диалектология русского языка. М., 1972, с. 105; ср.: Русская диалектология. 2-е изд. / Под ред. Л.Л. Касаткина. М., 1989, с. 193.


[Закрыть]: «В основу русского литературного языка лег диалект Ростово-Суздальской земли». Вариации на тему наблюдаются в тех случаях, когда делаются попытки совместить говоры ««центра» и «территорию говоров, окружающих Москву»[487]487
  Захарова К.Ф., Орлова В.Г. Диалектное членение русского языка. М., 1970, с. 59, карта № 7.


[Закрыть].

Но, к чести наших конкретных исследователей-диалектологов, нельзя не отметить также случаев как бы интуитивного нащупывания также того, что можно назвать действительно инновационным центром. Сюда относится выделение курско-орловской группы южновеликорусского наречия между 35° и 37° восточной долготы и диссимилятивным яканьем суджанского типа[488]488
  Захарова К.Ф., Орлова В.Г. Диалектное членение русского языка. М., 1970, с. 130 и сл.; ср. еще о диссимилятивном аканье и его центре: Аванесов Р.И. Очерки русской диалектологии. Ч. 1. М., 1949, с. 66, 301.


[Закрыть]. Вообще с аканьем связывали идею лингвистического центра уже давно, ср. «сильно акающий центр», по А.И. Соболевскому, охватывающий Орловскую, Калужскую, Тульскую, Рязанскую, Тамбовскую, Курскую, Воронежскую губернии[489]489
  Котков С.И. Из истории изучения орловских говоров. Говоры орловской области со стороны их вокализма // Ученые записки [Орловский государственный педагогический институт]. Т. V. Вып. 2. Орел, 1951, с. 17.


[Закрыть]. Здесь необходимо вспомнить тезис Шахматова об исконности южновеликорусского (орл. и др.) аканья сравнительно с белорусским[490]490
  Котков С.И. Говоры орловской области (фонетика и морфология). Дис. … докт. филол. н. Т. I – II. М., 1951, с. 58 – 59.


[Закрыть]. Собственно говоря, можно было бы говорить об общепринятости или, во всяком случае, распространенности мнения об аканье как явлении центра древнего восточнославянского ареала[491]491
  Ср. Георгиев В.И., Журавлев В.К., Филин Ф.П., Стойков С.И. Общеславянское значение проблемы аканья. София, 1968, с. 92.


[Закрыть]. Равным образом обращает на себя внимание признание центрального, в сущности, характера «курско-орловской группы южного наречия»[492]492
  Русская диалектология / Под. ред. Р.И. Аванесова и В.Г. Орловой. М., 1964, с. 274.


[Закрыть]. Смутными исканиями в том же направлении, кажется, были шахматовские поиски – в его терминах восточнорусского, иначе – среднерусского, наречия на Верхнем Дону и Северском Донце, с аканьем (гл. III, с. 71). В этой связи можно указать на Окско-Донской водораздел с его скоплением удивительно архаичных славянских гидронимов: Снова, Калитва, Идолга, Щигор, Иловай, Излегоща, Толотый[493]493
  Трубачев О.Н. Праславянское лексическое наследие и древнерусская лексика дописьменного периода // Этимология 1991 – 1993. М., 1994, с. 9.


[Закрыть] – случай, когда архаизмы периферийного вида как бы подступают к искомому языковому центру, парадокс в вятичском духе, поскольку нигде больше в восточнославянском ареале феномены центра и периферии, испытавшей и расширение, и сжатие, мы как будто в такой близости не наблюдаем. В.В. Седов заинтересовался архаической славянской гидронимией на днепровском левобережье и на Дону у Трубачева, связывает их с волынцевской и роменско-борщевской, то есть вятичскими археологическими культурами[494]494
  Седов В.В. Древнерусская народность. Историко-археологическое исследование. М., 1999, с. 61.


[Закрыть], но в поисках восточнославянского центра (очага) в работах того же автора сомневается, помещая, впрочем, примерно там и ареал этнонима Ruzzi Баварского географа и Русский каганат[495]495
  Там же, с. 19, 64, 73.


[Закрыть]. В общем, как говорится, – время рассудит.

Многие помнят, возможно, какому суровому критическому разбору подверглись две книги Г.А. Хабургаева – «Этнонимы «Повести временных лет»» в связи с задачами реконструкции восточнославянского глоттогенеза» (М., 1979) и «Становление русского языка» (М., 1980)[496]496
  См. Shevelov J.Y. Между праславянским и русским // Russian linguistics 6, 1982, с. 353 и сл.


[Закрыть]. Книги эти действительно представляли собой странную смесь археологии с диалектологией, порой также – с недоброкачественной этимологией и реконструкцией. Но главный приговор был вынесен рецензентом даже не за это: «Если бы X.[абургаеву] удалось этот центр (иррадиации многих процессов языкового развития. – О.Т.) определить, это было бы его большой заслугой. Но он не пытается это сделать; как кажется, он даже не видит этой проблемы»[497]497
  Там же, с. 361.


[Закрыть]. Да, этой проблемы не видели, и за этим стоял уровень лингвогеографических изучений.

Может быть, стоит поэтому, а также в связи с некоторыми серьезными наметками и высказываниями, процитированными уже выше, присмотреться, в частности, к курско-орловской группе говоров, удобно выделенной на диалектологической карте 1964 года и на диалектологической карте русского языка в Европе 1914 года[498]498
  См. Русская диалектология. 2-е изд. / Под ред. Л.Л. Касаткина. М., 1989, форзацы.


[Закрыть]. Трагизм проблемы, если можно так выразиться (хотя трагизма русской науке вообще не занимать, и даже в нашем сжатом очерке эта тема звучит уже дважды), проявился в данном случае в том, что в известной работе И.В. Сталина 1950 г. содержался тезис о курско-орловском диалекте как основе русского национального языка. Как всегда у нас, славословия вдруг резко потом оборвались, и в последующий период воцарилось тяжкое табу над этой темой, проблемой и в целом – над поисками центра[499]499
  Трубачев О.Н. Отзыв официального оппонента о диссертации Н.И. Панина «Лексико-семантический и формантный анализ русских наименований текучих вод Окско-Донской равнины и прилегающих территорий», представленной на соискание ученой степени кандидата филологических наук. М., 1982, и дополненная 1997 г.


[Закрыть]. Как водится в таких случаях, с водой выплеснули и ребенка. Серьезный историк русского языка С.И. Котков, подготовивший диссертацию об орловских говорах, оказался легкой мишенью для всяческой критики. А, между прочим, речь шла о работе, не только пролившей много света на орловские говоры, их состояние и разностороннюю историю, но более того, исправившей немало застарелых перекосов в оценке отношений северновеликорусский – южновеликорусский – общенародный (национальный, литературный) язык. Мы не раз и не два обратимся еще к этой диссертации и другим работам Коткова. Некоторые пассажи оттуда явно заслуживают воспроизведения. Напр.: «В массе орловских говоров они (формы им. п. мн. ч. на -а м. р. – О.Т.) охватывают в основном тот же словарный круг, какой находим в литературном языке и широком просторечии… берега, бока, верха, ветра, вечера, волоса, ворота, глаза, года, города, дома, закрома, колокола, леса, луга, номера, погреба, поезда, рога, рукава, снега, сорта, тока, трактора, триера, хлеба, холода»[500]500
  Котков С.И. Говоры орловской области (фонетика и морфология). Дис. … докт. филол. н. Т. I – II. М., 1951, с. 626. Ср.: Диалектологический атлас русского языка. Центр Европейской части СССР. Вып. II. Морфология / Под ред. С.В. Бромлей. М., 1989, карты 24, 25, 27, а также Комментарии, фиксирующие преимущественно «северное» окончание -ы [и].


[Закрыть]. Не менее информативно, далее, наблюдение об окончании род. п. ед. ч. на -в– (другово, синево, моево), которое считается характерным для севернорусского, а в действительности господствует в орловских говорах, согласно результатам обследования[501]501
  Котков С.И. Лингвистическое источниковедение и история русского языка. М., 1980, с. 135.


[Закрыть]. Констатируется несколько большая близость южновеликорусских говоров к общенародному языку в области синтаксиса, чем это имеет место в отношении северновеликорусского[502]502
  Там же, с. 107.


[Закрыть]. При этом речь ведется не о прямолинейной иррадиации центральнодиалектное – > общенародное, а о «перемалывании» курско-орловского в общенародное[503]503
  Котков С.И. Говоры орловской области (фонетика и морфология). Дис. … докт. филол. н. Т. I – II. М., 1951, с. 755 – 756.


[Закрыть].

Но центральным было и остается явление аканья: центральным как по структурной характеристике и важности ввиду охвата также общенародного (национально-литературного) языка, так и по своей центральнодиалектной принадлежности, и это признается разными авторами[504]504
  Ср. Горшкова К.В. Историческая диалектология русского языка. М., 1972, с. 125.


[Закрыть] – о первоначальной территории акающего диалекта, включающей курско-орловские и соседние говоры, см. также уточнение, что для орловских говоров характерны «примерно те же безударные гласные», что и для литературной речи[505]505
  Котков С.И. Говоры орловской области (фонетика и морфология). Дис. … докт. филол. н. Т. I – II. М., 1951, с. 428.


[Закрыть]. Центральноюжновеликорусский характер отмечается и для диссимилятивного аканья[506]506
  См. Аванесов Р.И. Очерки русской диалектологии. Ч. 1. М., 1949, с. 301 и сл., там же карта И.Г. Голанова; ср.: Русская диалектология. 2-е изд. / Под ред. Л.Л. Касаткина. М., 1989, с. 44, уточнение границ диссимилятивного аканья в сторону их расширения, сравнительно с: Диалектологический атлас русского языка. Центр Европейской части СССР. Вып. I. Фонетика / Под ред. Р.И. Аванесова и С.В. Бромлей. М., 1986, карта № 1; см. Касаткина Р.Ф. Южнорусское наречие. Новые данные // Вопросы языкознания, 2000, № 3.


[Закрыть], впрочем, уже у Коткова[507]507
  Котков С.И. Говоры орловской области (фонетика и морфология). Дис. … докт. филол. н. Т. I – II. М., 1951, с. 430.


[Закрыть]: «Восточная граница диссимилятивного аканья в Орловской области не выходит за восточные пределы диссимилятивного аканья суджанского типа». Примерно на тот же центр наслаивается диссимилятивное яканье: Курск – Орел – Смоленск[508]508
  Диалектологический атлас русского языка. Центр Европейской части СССР. Вып. I. Фонетика / Под ред. Р.И. Аванесова и С.В. Бромлей. М., 1986, карта 3, 8; Захарова К.Ф., Орлова В.Г. Диалектное членение русского языка. М., 1970, с. 94.


[Закрыть]. Эти диссимилятивные преображения безударного вокализма, честь открытия которых принадлежит Шахматову[509]509
  Макаров В.И. «Такого не бысть на Руси преже…» Повесть об академике А.А. Шахматове. СПб., 2000, с. 183.


[Закрыть], типа диалектных с[ъ]ва, тр[ъ]ва[510]510
  Русская диалектология. 2-е изд. / Под ред. Л.Л. Касаткина. М., 1989, с. 45.


[Закрыть], курск., льговск. жылезо, жына, жыра[511]511
  Шахматов А.А. Курс истории русского языка. Ч. II. СПб., 1910, с. 700 и сл.


[Закрыть], жылаши, цына[512]512
  Котков С.И. Говоры орловской области (фонетика и морфология). Дис. … докт. филол. н. Т. I – II. М., 1951, с. 141, 291.


[Закрыть], въда, жыра, шыгатъ[513]513
  Диалектологический атлас русского языка. Центр Европейской части СССР. Вып. I. Фонетика / Под ред. Р.И. Аванесова и С.В. Бромлей. М., 1986, карта 1, 2; Программа, с. 199.


[Закрыть], в ограниченном, правда, объеме и ненадолго, проникли и в стандартнолитературную орфографию, орфоэпию, ср. пресловутые «сценические» жыра, шыги[514]514
  Касаткин Л.Л. Современная русская диалектная и литературная фонетика как источник для истории русского языка. М., 1999, с. 479, 480: как ша^Ѣги, жа^Ѣра.


[Закрыть], ср. уже отсутствие подобных рекомендаций в «Орфоэпическом словаре…»[515]515
  Орфоэпический словарь русского языка. Произношение, ударение, грамматические формы. Около 65000 слов / Под. ред. Р.И. Аванесова. 6-е изд., стереотипное. М., 1997.


[Закрыть].

Словом, картина, в том числе пространственная, явлений (типов) аканья-яканья непростая, сложная даже для лингвиста-недиалектолога. На множественность этих типов также обратили внимание давно[516]516
  Ср. Даль В.И. О наречиях русского языка, по поводу «Опыта областного великорусского словаря», изданного Вторым отделением имп. Академии наук. Из V книжки «Вестника имп. Русского геогр. об-ва» за 1852 г., с небольшими поправками против первого изд. // В. Даль. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. I. M., 1955 (со второго изд. 1880 – 1882 гг.), с. LXXV.


[Закрыть] – на то, что, например, «в смоленском наречии акают до приторности, и аканье это усиливается на запад и юг, через Белую до Черной и Малой Руси…». Почтенный лексикограф так отзывался о том, что потом стали квалифицировать как белорусский, полный характер аканья[517]517
  Шахматов А.А. Курс истории русского языка. Ч. II. СПб., 1910, с. 379 – 380.


[Закрыть]. Для срединных же, означенных выше говоров характерна пестрота типов аканья-яканья на довольно ограниченном пространстве. Все эти генетические более новые, разнообразные типы, в основном – диссимилятивного аканья (яканья) – суджанский, обоянский, щигровский – все сосредоточены в зоне курско-орловских говоров, проще говоря – на курской земле, откуда и исходили эти инновации, знаменующие тем самым центральность зоны. Инновации были в известном смысле множественными, ср. сюда еще иканье – орловско-курское, но и среднерусское, и национально-литературное[518]518
  Котков С.И. Говоры орловской области (фонетика и морфология). Дис. … докт. филол. н. Т. I – II. М., 1951, с. 467, 476; Русская диалектология / Под. ред. Р.И. Аванесова и В.Г. Орловой. М., 1964, с. 61.


[Закрыть]. Все это, вместе взятое, создавало ту самую пестроту и неоднозначность характеристики, которую по канонам дисциплины и должен проявлять центр лингво-географического ареала. Из этих черт некоторые в разном объеме устремились центробежно в более периферийные области, ср. иканье в московских говорах и отдельные отражения диссимилятивных явлений в самом высоком речевом стандарте, о чем кратко – выше.

Конечно, остается традиционно трудный вопрос о происхождении аканья, и здесь не могут быть, естественно, признаны достаточными и убедительными ссылки на «безболезненность» и «легкость» перехода от оканья к аканью[519]519
  Аванесов Р.И. Вопросы образования русского языка в его говорах // Вестник МГУ, 1947, № 9, с. 146.


[Закрыть]. Почему тогда, спрашивается, не начала «акать» вся территория языка? Видимо, не стоит оставлять без внимания сопутствующий социолингвистический аспект: это была инновация, шедшая из влиятельного южного центра (самое время напомнить, что великорусский Юг превосходил великорусский Север по людскому, экономическому и другим потенциалам, о чем почему-то обычно забывают, как и об аксиоме, что история начиналась на Юге), инновация обладала авторитетом, и следовать ей, этому пресловутому выговору «по-московски»[520]520
  См. Даль В.И. О наречиях русского языка, по поводу Опыта областного великорусского словаря, изданного Вторым отделением имп. Академии наук. Из V книжки «Вестника имп. Русского Геогр. Об-ва» за 1852 г., с небольшими поправками против первого изд. // В. Даль. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. I. M., 1955 (со второго изд. 1880 – 1882 гг.), passim.


[Закрыть], было престижно. Редкость ли заселения Севера, неудовлетворительность тамошних коммуникаций или какие-то более тонкие причины, но что-то все же привело к затуханию инновационной волны аканья на подступах именно к Северу. Мы и в дальнейшем будем пользоваться этой точкой отсчета: сравнительная дальность траектории волн, высылаемых инновационным центром.

Распространена концепция, датирующая аканье временем после падения редуцированных[521]521
  Аванесов Р.И. Вопросы образования русского языка в его говорах // Вестник МГУ, 1947, № 9, с. 138 – 139.


[Закрыть], и к ней, вероятно, надо прислушаться. Но вполне возможно, что дело много сложнее и указанное падение – не единственная, а одна из причин, довершившая окончательное приведение в действие механизма аканья. Возможно, более широкое допущение ряда предрасположений к аканью – единственный выход из тупикового положения, в котором проблема аканья оказалась в результате ожесточенных споров. Иными словами, если даже перед нами не тот случай, когда «оба правы», то все же возможно расценить ситуацию как некий сигнал о наличии рационального зерна во взаимоисключающих концепциях: «аканье – собственно русская инновация», «аканье – праславянский феномен». Нельзя забывать и о том, что язык древнерусской ветви славянства подвергся значительной перестройке, развертывавшейся опять-таки по законам лингвистической географии (пространственной лингвистики). Не исключено при этом, что первоначальный краткостный вокализм, который был у древнерусских славян, их большинством переинтерпретирован как вокализм безударный[522]522
  Трубачев О.Н. Этногенез и культура древнейших славян. Лингвистические исследования. М., 1991, с. 69 – 71.


[Закрыть]. Состоялась утрата категории различения количества гласных, которой праукраинский, как типичная периферия, был затронут в гораздо меньшей степени, ср. имевшие в украинском место заместительное растяжение/продление, ареально близкий аналог явлению польской исторической фонетики – wzdłużenie zastępcze, и там, и тут – во вновь закрытых слогах. Это явление косвенно свидетельствует о древнем наличии в праукраинских диалектах количественных различий гласных. Собственно великорусский этого не знает. См. у Скляренко[523]523
  Скляренко В.Т. Праслов’янська акцентологiя. Киïв, 1998, с. 66 – 67.


[Закрыть], где заместительное продление рассматривается на материале славянских языков, сохранивших количественно-интонационные различия гласных (сербохорв.), но не говорится об украинских данных. Какое-то отношение может иметь к проблеме аканья фактическое тождество слав. о и â, даже первичность последнего[524]524
  Vaillant A. Grammaire comparée des langues slaves. T. I. Phondtigue. Paris, 1950, с. 107, 233; Георгиев В.И., Журавлев В.К., Филин Ф.П., Стойков С.И. Общеславянское значение проблемы аканья. София, 1968, с. 26.


[Закрыть]. Тот факт, что ослабление безударных гласных в южновеликорусском и белорусском очень поздно отразилось в письменности, говорит не только и не столько о консервативности письма, сколько о том отношении взаимной компенсации, в которое вступили означенное ослабление артикуляции и консервирующая тенденция письма.

Об этом, может быть, следует сказать особо. Здесь речь пойдет, в сущности, о типологическом отличии русского языка, выделяющем его из большинства других славянских языков. Ненапряженная артикуляция (гл. обр. безударного вокализма) – яркая черта русского языка и его инновация, отделившая его даже от ближайше родственного белорусского языка. Парадокс в том, что оба эти языка объединяет общность аканья, однако в белорусском с его «полным аканьем» обозначилась такая самостоятельная черта, как напряженная артикуляция безударного вокализма. Результат: различия по принципу: напряженная артикуляция языка – фонетическая орфография (вспомним сербохорватский и вуковский завет «пиши као што говорит» – пиши как говоришь), соответственно, ненапряженная артикуляция языка – консервативная (историческая) орфография. Русская артикуляция, выпадая из славянской в целом, напоминает принцип английской (аналогия распространяется и на консервативность письма в обоих случаях!). В связи с отмеченным кажется несколько непонятным мнение о факультативности напряженности в славянских языках[525]525
  Новое в лингвистике. Вып. 2. М., 1962, с. 204 и сл.


[Закрыть]. Переход к менее напряженной артикуляционной базе как «общая тенденция» русского языка, в том числе в плане замены оканья аканьем, характеризуется также у Касаткина[526]526
  Касаткин Л.Л. Современная русская диалектная и литературная фонетика как источник для истории русского языка. М., 1999, с. 131, 132.


[Закрыть].

Итак, опираясь в немалой степени на предшественников, мы пришли к заключению о необходимости наличия инновационного центра, даже сосредоточились на некотором вероятии подобного центра инноваций в среднезападной части южновеликорусского пространства. Имеет смысл сохранить в дальнейшем эту точку отсчета для суждений об (остальных) частях и явлениях великорусского ареала. Из них наиболее яркая и легко выделяемая – северновеликорусская часть. Вместе с тем, заинтересовавшись критериями выделения северновеликорусского наречия, мы не можем не выразить сомнений на этот счет. Во-первых, оказывается под вопросом целостность северновеликорусского наречия (в его западной и северовосточной частях), и это признается основными исследователями[527]527
  См. Образование севернорусского наречия и среднерусских говоров по материалам лингвистической географии. Отв. ред. В.Г. Орлова. М., 1970, с. 210.


[Закрыть]. Во-вторых, они же признают, что «выделение» «будущей территории северного наречия» намечается «на основе распространения аканья»[528]528
  Там же, с. 225 и 235.


[Закрыть]. Ведь это означает ни больше ни меньше, как то, что основной критерий выделения – отрицательный: то, куда не дошло аканье, территория, где аканья нет, поскольку никто не станет спорить с тем, что аканье шло с юга. Интересно отметить, что характеристика южного наречия заметно контрастирует с этим, нося более конкретно-позитивный характер: неразличение безударных гласных, фрикативное г (γ), отсутствие контракции (выпадения j)[529]529
  Русская диалектология / Под. ред. Р.И. Аванесова и В.Г. Орловой. М., 1964, с. 239.


[Закрыть]. Но и южновеликорусские отличительные признаки не изначальны. Не только в среднерусских говорах, но и в южновеликорусском просвечивает «северновеликорусская» основа, если говорить в терминах действующей диалектологии. Сказанное делает неактуальной оппозицию «северновеликорусский» – «южновеликорусский», поскольку ретроспективно северновеликорусский синонимизируется (оказывается тождественным) со всем изначальным великорусским, причем аканье/яканье – вторичные инновации языкового центра. Сейчас нельзя без некоторого удивления воспринимать оценки вроде того, что (по Шахматову) Е.Ф. Будде принадлежит «замечательный вывод» о том, что северная часть Рязанской области первоначально относилась к северновеликорусскому наречию[530]530
  Сидоров В.Н. Из истории звуков русского языка. М.. 1966, с. 98 и сл.


[Закрыть], там же о северновеликорусском характере касимовских говоров в прошлом. Ведь в сущности ясно, что это банальная констатация хода южных инноваций, перекрывающих первобытные черты вроде того же оканья.

Перейдя к среднерусским говорам, мы вынуждены будем признать, что критерии их выделения не менее сомнительны, хотя высказывания в литературе в связи со среднерусскими говорами временами чрезвычайно ответственны[531]531
  Ср. Горшкова К.В. Историческая диалектология русского языка. М., 1972, с. 148.


[Закрыть]: только после образования среднерусских говоров можно говорить о языке в целом. Сейчас для нас подобные утверждения кажутся совершенно неприемлемыми, притом что ясно, что они восходят к концепции «встречи» в бассейне Оки и верхнего Поволжья севернорусов и «восточнорусов» (в шахматовской терминологии – южновеликорусов)[532]532
  Шахматов А.А. Курс истории русского языка. Ч. I. Изд. 2-е. СПб., 1908, с. 25 и 26.


[Закрыть], где говорится о воспоследовавшем смешении. Так, поныне действует шахматовская схема о «смешанных говорах» между северновеликорусским и южновеликорусским, их «переходном» характере[533]533
  Шахматов А.А. Курс истории русского языка. Ч. I. Изд. 2-е. СПб., 1908, с. 160, 172, 180; Шахматов А.А. Древнейшие судьбы русского племени. Пг., 1919. Ср. следование этой концепции в: Аванесов Р.И. Вопросы образования русского языка в его говорах // Вестник МГУ, 1947, № 9, с. 153; Сидоров В.Н. Из истории звуков русского языка. М.. 1966, с. 103; Горшкова К.В. Историческая диалектология русского языка. М., 1972, с. 148.


[Закрыть]. А между тем в глаза бросается условность выделения среднерусских говоров с их распадением на акающие и окающие говоры[534]534
  Русская диалектология / Под. ред. Р.И. Аванесова и В.Г. Орловой. М., 1964, с. 284, карта 11.


[Закрыть]. Не совсем понятна, хотя и выдержана в том же духе трактовка среднерусских говоров как «окраинных» в отношении северно-великорусского и южновеликорусского наречий[535]535
  Захарова К.Ф., Орлова В.Г. Диалектное членение русского языка. М., 1970, с. 21.


[Закрыть]. Наш вывод, к тому же сделанный отнюдь не сегодня и не вчера: концепция выделения среднерусских говоров неясна лингвогеографически[536]536
  Трубачев О.Н. Регионализмы русской лексики на фоне учения о праславянском лексическом диалектизме // Русская региональная лексика XI – XVII вв. М., 1987, с. 22.


[Закрыть]. Сегодня, пожалуй, складывается впечатление, что, постулируя особые среднерусские говоры, не думали не только о центре, но и о целостном русском языковом ареале, ибо есть все основания для того, чтобы задаться вопросом, не является ли то, что привычно называют среднерусскими говорами, в действительности зоной затухания разных инновационных волн южного центра?

Смешение языков и диалектов, как уже ясно из предыдущего, в полной мере принималось последователями Шахматова, служа заменой концепции наддиалекта. На этой основе строилось и понимание смешанных говоров городских центров, в частности Москвы[537]537
  См. Шахматов А.А. Очерк древнейшего периода истории русского языка // Энциклопедия славянской филологии. Пг., 1915 (Выпуск 11.1), с. XLVIII.


[Закрыть], о смешанном говоре Москвы – из севернорусских и «восточнорусских» элементов. По происхождению Шахматов представлял себе говор Москвы как северновеликорусский[538]538
  Макаров В.И. «Такого не бысть на Руси преже…» Повесть об академике А.А. Шахматове. СПб., 2000, с. 207.


[Закрыть]. Все эти представления практически без изменений были восприняты последователями[539]539
  Аванесов Р.И. Вопросы образования русского языка в его говорах // Вестник МГУ, 1947, № 9, с. 111, 154.


[Закрыть], которые также указывают на севернорусскую основу литературного языка. Впрочем, похоже, что эти идеи учителя повторялись без проверки на материале. По-видимому, духом примата севернорусской основы среднерусских говоров проникнуто положение: «Говоры на территории Московского княжества <…> ничем не обнаруживают своего «вятического» <…> происхождения»[540]540
  Там же, с. 137.


[Закрыть]. Однако сейчас мы можем судить об этих вещах несколько конкретнее, а главное – иначе, в чем нам помогает весьма содержательный «Лексический атлас Московской области» (М., 1991), где на многих картах идут южным фронтом лексические диалектизмы «литературного» облика: огород (карта 3), подпол (карта 11), погреб (карта 12), угол «угол избы» (карта 17), заслонка (карта 26), изгородь (карта 28), кочерга (карта 34), корчага (карта 39), миска (карта 42), полдник (карта 60), навес (карта 64), оглобля (карта 74), волокуша (карта 78), чернушка «гриб груздь черный» (карта 83), сыроежка (карта 84), свинушка (карта 88), подберезовик (карта 91), молодняк «молодой лес» (карта 93), хворост «мелкий лес» (карта 94), сосняк (карта 100), корзина (карты 130, 131), корзинка (карта 132), беседа «изба <…> на посиделки» (карта 136). Остается при этом вспомнить широкий археологический клин вятичей XI – XIII вв. с юга, захватывающий все «ближнее Подмосковье», включая Москву, по В.В. Седову[541]541
  Войтенко А.Ф. Лексический атлас Московской области. М., 1991, с. 61.


[Закрыть], сведения о чем уже приводились выше.

В плане лингвистической географии Русский Север обнаруживает свойственные периферии архаизмы, причем немаловажно, что явления этой северной периферии перекликаются с другой периферией, южной, – с аналогичными украинскими явлениями. Очевидно, что это проявление единого большого ареала, охватывавшего все позднейшие восточнославянские языки. Сюда относится сохранение звонкости согласных в конце слова в украинском и в некоторых северновеликорусских диалектах[542]542
  Филин Ф.П. Происхождение русского, украинского и белорусского языков. Историко-диалектологический очерк. Л., 1972, с. 335, 336; Касаткин Л.Л. Современная русская диалектная и литературная фонетика как источник для истории русского языка. М., 1999, с. 134, 137, 138.


[Закрыть], при подавляющем оглушении звонких согласных в конце слова после падения редуцированных в центре ареала, а также широко за его пределами. Отвердение согласных перед е и i в украинском[543]543
  Шахматов А.А. Курс истории русского языка. Ч. I. Изд. 2-е. СПб., 1908, с. 156.


[Закрыть], по Шахматову, – позднейшее[544]544
  Шахматов А.А. Курс истории русского языка. Ч. II. СПб., 1910, с. 16; Шахматов А.А. Очерк древнейшего периода истории русского языка // Энциклопедия славянской филологии. Пг., 1915 (Выпуск 11.1), с. 127.


[Закрыть], ср. подавляющее отсутствие отвердения согласных перед е и i в великорусском[545]545
  Шахматов А.А. Курс истории русского языка. Ч. I. Изд. 2-е. СПб., 1908, с. 158.


[Закрыть], обнаруживает, однако, замечательные соответствия в виде твердости согласных перед передними гласными на архаизирующей северной периферии[546]546
  Шахматов А.А. Очерк древнейшего периода истории русского языка // Энциклопедия славянской филологии. Пг., 1915 (Выпуск 11.1), с. 128.


[Закрыть]: в Сугодском уезде. Об «отвердении согласных» в этой позиции говорят и современные исследователи, указывающие на ряд северновеликорусских, вологодских говоров[547]547
  Горшкова К.В. Очерки исторической диалектологии Северной Руси (по данным исторической фонологии). Изд-во МГУ, 1968, с. 88; Касаткин Л.Л. Современная русская диалектная и литературная фонетика как источник для истории русского языка. М., 1999, с. 150, 170; Диалектологический атлас русского языка. Центр Европейской части СССР. Вып. I. Фонетика / Под ред. Р.И. Аванесова и С.В. Бромлей. М., 1986, карта 65.


[Закрыть]. Вот только «отвердение» ли это или древняя твердость, сохранившаяся на архаизирующих перифериях (укр., с.-в.-р.), несмотря на все доводы Шахматова о вторичности украинского отвердения?[548]548
  Ср. Касаткин Л.Л. Современная русская диалектная и литературная фонетика как источник для истории русского языка. М., 1999, с. 170: «старое состояние».


[Закрыть]