Текст книги "К истокам Руси. Народ и язык"

Более строгий и последовательный учет лингвогеографического аспекта в сочетании со сравнительно-историческим критерием способен, очевидно, внести коррективы в изучение диалектов на всех уровнях, в частности в области периферийных архаизмов морфологического и лексического характера. Знакомство с тем, что сделано, показывает реальность таких корректив, ср., например, отнесение форм мн. ч. ср. р. окошка, телятка к числу северновеликорусских «инноваций»[549]549
  Образование севернорусского наречия и среднерусских говоров по материалам лингвистической географии. Отв. ред. В.Г. Орлова. М., 1970, с. 218 – 219, карта 63.


[Закрыть]. Ясно, со всех точек зрения, что это архаизм.

Досадное урезание картографируемого русского диалектного пространства примерно к северу от 62-й параллели составителями наших диалектологических атласов, которое невозможно оправдать никакой «редкостью заселения» и в результате которого из общего поля зрения как бы выпал поморский Север, освоенный тысячу лет назад, лишило нас многих полезных наблюдений и материалов, и это касается архаизмов периферийной лексики. К счастью, положение отчасти помогают поправить дополнительные работы вроде «Лексического атласа Архангельской области» Л.П. Комягиной (Архангельск, 1994), тем более что лексическая сторона диалектов в общем традиционно несколько недооценивалась нашими диалектологами и составителями центральных атласов. Так, древнее диал. клюка «кочерга», как будто не учтенное в «Диалектологическом атласе русского языка»[550]550
  Диалектологический атлас русского языка. (Центр Европейской части России). Вып. III (часть 1) / Под ред. О.Н. Мораховской. М., 1996.


[Закрыть] (лексика), фиксируется у Комягиной[551]551
  Комягина Л.П. Лексический атлас Архангельской области. Архангельск, 1994, с. 204, карта 170.


[Закрыть] и обратило на себя внимание еще Даля, который охарактеризовал курьезным образом наше северное слово как «малорусское»[552]552
  Даль В.И. О наречиях русского языка, по поводу Опыта областного великорусского словаря, изданного Вторым отделением имп. Академии наук. Из V книжки «Вестника имп. Русского геогр. об-ва» за 1852 г., с небольшими поправками против первого изд. // В. Даль. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. I. M., 1955 (со второго изд. 1880 – 1882 гг.), с. LII.


[Закрыть], что позволяет определить в современных терминах отношение с.-в.-р. клюка и укр. клюка как периферийные, латеральные архаизмы еще общевосточнославянского ареала.

Составителя «Диалектологического атласа русского языка» оставили, кажется, без внимания русское продолжение еще праславянского слова *koporul'a, обозначение заостренной палки, мотыги, лопатки и т. п.[553]553
  См. о нем: Варбот Ж.Ж. К реконструкции и этимологии некоторых праславянских глагольных основ и отглагольных имен. II // Этимология. 1972. М., 1974, с. 56 и сл.; Этимологический словарь славянских языков, 11, 1984, с. 21 и сл.


[Закрыть] Его продолжения и на русской почве ведут себя как архаизм, ср. диал. (арханг.) копоруля[554]554
  Комягина А.П. Лексический атлас Архангельской области. Архангельск, 1994, с. 154, карта 120.


[Закрыть], а также диал. (моск.) копырюля[555]555
  Войтенко А.Ф. Лексический атлас Московской области. М., 1991, с. 134; Войтенко А.Ф. Лексические различия на территории Московской области (лексикографическая, лексикологическая и лингвогеографическая характеристики): Дис. … докт. филол. наук. М., 1997, с. 50.


[Закрыть]. Эти отношения были бы неполными без архангельских данных.

Чрезвычайно интересен случай, привлекший наше внимание уже давно и призванный восполнить одну из лакун сводного центрального атласа. Имеется в виду еще праславянский лексический диалектизм (локализм) *къгтуs1ъ/*čъrmyslъ. Первый вариант известен только в восточнославянском (русск., укр., блр.), зафиксирован также в древнерусских памятниках, второй – *čъrmyslъ – обнаруживает продолжения только в кашубских говорах, и там, и тут – в значении «приспособление для ношения, подвешивания», см. специально[556]556
  Трубачев О.Н. Наблюдения по этимологии лексических локализмов (Славянские этимологии 48 – 52) // Этимология. 1972. М., 1974, с. 35 и сл.; Трубачев О.Н. Регионализмы русской лексики на фоне учения о праславянском лексическом диалектизме // Русская региональная лексика XI – XVII вв. М., 1987, с. 22 – 23; Этимологический словарь славянских языков 4, с. 149; Этимологический словарь славянских языков 13, с. 228 – 229.


[Закрыть]. Карты «коромысло, коромысел» в кратком, сводном «Диалектическом атласе русского языка», к сожалению, не оказалось. См. только косвенные данные в других тематических картах 29, 52 «Диалектического атласа…» т. III (лексика и Комментарии), однако специальная карта на тему этого слова показалась важной, в частности, для лексики литературного языка и для проблемы среднего рода в том числе. Смею надеяться, что эта карта[557]557
  См. Трубачев О.Н. В поисках единства. М., 2005, с. 216.


[Закрыть] представляет не только «архивный» интерес, ибо уже с первого взгляда видно, что карта «получилась» в соответствии с самыми строгими требованиями лингвистической географии. На ней четко представлены две главных периферийных (латеральных) зоны с продолжениями более древней формы м.р. *kъrmyslъ – западная, сопредельная с однотипными украинскими и белорусскими данными, и восточная, несколько более прерывистая (вообще фиксация здесь восточной периферии в принципе интересна). Основной же сюжет карты – выявление подобия неширокого коридора, вытянутого в направлении ЮЗ – СВ, в южновеликорусских говорах, с расширением в средневеликорусских говорах и с абсолютным господством в северновеликорусском. Всю эту центральную фигуру занимает инновационная форма ср. р. коромысло. Кроме историко-лингвистического и, может быть, культурно-исторического значения этих сведений по истории вариантов коромыс(е)л – коромысло здесь проступает и аспект общей судьбы среднего рода, об утрате которого в южновеликорусском обычно идет речь, ср. обо ««всех» орловских говорах[558]558
  Котков С.И. Говоры орловской области (фонетика и морфология). Дис. … докт. филол. н. Т. I – II. М., 1951, с. 567.


[Закрыть], о морфологических «рязанизмах» типа какайа молоко – к востоку от меридиана Орел – Курск[559]559
  Захарова К.Ф., Орлова В.Г. Диалектное членение русского языка. М., 1970, с. 105, карта № 18.


[Закрыть]. Случай довольно мощной и влиятельной инновации коромысло ср. р., попавшей в литературный язык и иррадиированной все тем же Югом, как кажется, может свидетельствовать, что упомянутая «утрата среднего рода» – инновация совсем новая, уже не дошедшая до литературного языка.

Давно назрела необходимость пересмотра привычных утверждений о существовании лексических оппозиций типа с.-в.-р. изба – ю.-в.-р. хата, с.-в.-р. конь – ю.-в.-р. – лошадь и т.п. Эти оппозиции к тому же бывают призваны подкреплять далекоидущие выводы о преимущественно северновеликорусской основе русского национального языка – выводы, также заслуживающие пересмотра. По этой проблеме уместно широко процитировать С.И. Коткова, который в наибольшей степени способствовал пересмотру укоренившихся традиций и показал значительность южновеликорусского вклада в общенародный язык, даже несмотря на относительно поздний возраст южновеликорусской письменности (в основном – с XVI в.). Исследования, в частности, показали, что так называемые «типично северные» слова выть, изба, кулига, конь, петух, лонской – все обнаружены в старой южновеликорусской деловой письменности[560]560
  Котков С.И. Лингвистическое источниковедение и история русского языка. М., 1980, с. 7, 23, 129.


[Закрыть]. Сказанное относится почти ко всем якобы северным словам, ср. по данным южновеликорусской письменности XVI – XVII вв. о наличии там слов изба, хлев, конь[561]561
  Котков С.И. Говоры орловской области (фонетика и морфология). Дис. … докт. филол. н. Т. I – II. М., 1951, 1951, с. 749.


[Закрыть]. Столь же пресловутая оппозиция с.-в.-р. сарафан – ю.-в.-р. понева тоже элементарно не выдерживает исторической, да и ареальной экспертизы. Слово сарафан первоначально обозначало к тому же общую или мужскую одежду[562]562
  Словарь русского языка XI – XVII вв. 23, М., 1996, с. 64.


[Закрыть], в качестве названия женской одежды зафиксировано вторично с XVII в. Важно также иметь в виду, что слово в конечном счете пришло с Юга, заимствовано из персидского языка[563]563
  Фасмер М. Этимологический словарь русского языка в четырех томах. Перевод с немецкого и дополнения О.Н. Трубачева. Изд. 3-е, стереотипное. Т. III. СПб., 1996, с. 561; Черных П.Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка. Т. II. М., 1994, с. 140.


[Закрыть].

В шахматовском наследии довольно видное место занимает еще одно положение, которое вряд ли может быть сохранено, хотя оно и продолжает сохраняться в литературе предмета без должной критики: это концепция великорусской народности как суммы двух различных групп, в терминах ученого – севернорусской и «среднерусской», то есть южновеликорусской[564]564
  Шахматов А.А. К вопросу об образовании русских наречий и русских народностей // Журнал Министерства народного просвещения, 1899, апрель, с. 38.


[Закрыть], концепция всего великорусского как «результата позднейшего сожительства»[565]565
  Шахматов А.А. Введение в курс истории русского языка. Ч. I. Исторический процесс образования русских племен и наречий. Пг., 1916, с. 107.


[Закрыть]. Эта двухнаречная схема великорусской народности и языкового ареала (хотя современное понятие «языкового ареала» вообще едва ли подходит для подобной концепции) излагалась ученым порой очень императивно, например: «…Великорусская народность – это научная фикция…»[566]566
  Шахматов А.А. К вопросу об образовании русских наречий и русских народностей // Журнал Министерства народного просвещения, 1899, апрель, с. 48.


[Закрыть], – общность языка и народа он относит «только к позднейшей эпохе жизни обеих групп»[567]567
  Шахматов А.А. Курс истории русского языка. Ч. II. СПб., 1910, с. 501.


[Закрыть], всячески акцентируя исконное отличие друг от друга северновеликорусской и южновеликорусской групп[568]568
  Там же, с. 498, 501.


[Закрыть], разумеется, с последующим сближением и смешением[569]569
  Шахматов А.А. К вопросу об образовании русских наречий и русских народностей // Журнал Министерства народного просвещения, 1899, апрель, с. 8.


[Закрыть]. Я не буду больше вдаваться в критический разбор этого положения, которое до сих пор числят среди достижений ученого[570]570
  Макаров В.И. «Такого не бысть на Руси преже…» Повесть об академике А.А. Шахматове. СПб., 2000, с. 199.


[Закрыть]. Как бы то ни было, это, по-видимому, произвело сильное впечатление в свое время и оставило глубокий след до сих пор.

Влияние Шахматова было огромно; под него подпала и молодая украинская диалектология. Собственно, уже сам великий ученый распространил свою двухнаречную схему, признав деление украинского языка на две ветви – северную и южную – исконным[571]571
  Шахматов А.А. К вопросу об образовании русских наречий и русских народностей // Журнал Министерства народного просвещения, 1899, апрель, с. 7.


[Закрыть]. Мне и раньше приходилось писать о том, что подобная двухнаречная схема со смешанными или переходными говорами между этими наречиями надолго, если не навсегда, отодвинула поиски жизненно важного центра ареала. Именно на этой почве взошла гетерогенная версия русского глоттогенеза Хабургаева 1980 г., обретшая незаслуженную популярность в смежных дисциплинах[572]572
  Ср. Седов В.В. Восточные славяне в VI – XIII вв. М., 1982, с. 273.


[Закрыть], хотя ведь совершенно очевидна сомнительная теоретическая ценность такого прибавления в нашей науке. Но шахматовский «первотолчок» все еще действует, поскольку попытки софистицировать проблему состава (древне)русского языкового ареала не прекращаются, вспомним искания вокруг древненовгородского диалекта, который в новых исследованиях порой оказывается уже не русским, а (пра)славянским без объективной на то надобности. Искренние помыслы великого ученого, которого отделяет от нас доброе столетие, все же, думается, не подлежат эпигонскому тиражированию, требуя трезвого рассмотрения, тем паче – запоздалые опыты в том же духе.

Чтобы покончить с украинским экскурсом, вспомним о «Диалектологической классификации украинских говоров» В. Ганцова 1923 года, относимой поныне к классике в этой области: диалектное деление украинской языковой территории на северные и южные говоры с говорами переходного типа между ними, все это – с полными русскими аналогиями[573]573
  Ганцов В. Діалектологічна класифікація українських говорів. Київ, 1923 (Nachdruck von R. Olesch. Köln, 1974), с. 54, 55, 56, 58, с картой.


[Закрыть]. В конце концов, Ганцов и сам признает «извечное отличие» двух наречий украинского языка и их прозрачную аналогию отношениям северновеликорусского и южновеликорусского пересадкой шахматовского учения на украинскую почву[574]574
  Там же, с. 64.


[Закрыть].

Возвращаясь в заключение своего очерка к идее сложного состава древнерусского пространства и языка, вижу, что будет отнюдь не лишним повторить, что эта сложность (как и полидиалектность) отнюдь не противоречит идее единства и уж, разумеется, не «взламывает» ее. При этом мы как бы вновь возвращаемся именно к идее единства – на новом этапе. Разумеется, далее, на этом новом этапе не может быть речи о синонимичности этого единства и «монолитности», поскольку наше единство, обогащенное идеей полидиалектности, ну и, само собой, – всем комплексом идей лингвистической географии, о котором достаточно – выше, просто запрещает имплицировать эту монолитность или, скажем, приписывать ее нам. Так что ни о какой альтернативе – или «монолитность», или поиски особой ниши для древненовгородского, «просто как диалекта позднепраславянского языка»[575]575
  Зализняк А.А. Древненовгородский диалект. М., 1995, с. 5.


[Закрыть] – речь вестись не должна, тем более – для эпохи ХII – ХIII вв.![576]576
  Ср. Трубачев О.Н. Славистика на XII Международном съезде славистов (краткий обзор) // Вопросы языкознания, 1999, № 3, с. 11.


[Закрыть] Поэтому сейчас сражаться с «концепцией правосточнославянского языка как генетически монолитного…»[577]577
  Зализняк А.А. Древненовгородский диалект и проблемы диалектного членения позднего праславянского языка // Славянское языкознание. X Международный съезд славистов. Доклады советской делегации. М., 1988, с. 176.


[Закрыть] не стоит, ведь так сейчас, пожалуй, никто уже активно не думает, что же до различий, скажем, между севернокривичским и югозападнорусским, то современной концепции сложного единства они нисколько не противоречат, укладываясь в понятие периферий древнерусского лингвогеографического ареала. Оживлять для этого идеи новгородско-севернокривичско-западнославянской (лехитской) близости тоже не требуется, тем более – оперировать для этого явными общими архаизмами вроде сохранения dl на северо-западе русского ареала и на западе славянства ввиду общеизвестной непоказательности общих архаизмов для общих переживаний или «общего» непалатализованного наличия кě-, хě-, кvě, где филигранная историко-диалектологическая проверка восстанавливает вероятность развития русск. диал. квет < твѢт < цвѢт (так еще Шахматов!) и кедить из цедить и псков. диал. малако тела «цело», то есть псевдоархаизмы[578]578
  Страхов А.Б. Новгородские и псковские «переходы» мл’ > н’, tl > кл, dl > гл: альтернативные решения // Palaeoslavica VII, 1999, с. 287; Шустер-Шевц X. К вопросу о так называемых праславянских архаизмах в древненовгородском диалекте русского языка // Вопросы языкознания, 1998, № 6, с. 3 и сл.


[Закрыть].

С другой стороны, никогда не лишне помнить нечасто повторяемые идеи о восточнославянском как сугубой периферии всего славянского ареала, взять хотя бы архаичность (sic!) канонически послеметатезной формулы torot, tolot (tarat, talat), а не tort, tolt, для чего, конечно, желательна инновативность лингвистического мышления, а не его архаистичность, удобно укладывающаяся в накатанную колею.

4. «То есть середина земли моей…»

С прошествием времен прямоугольник русского языкового и этнического пространства постепенно менял свои очертания. Древний русский меридиональный прямоугольник, сурово зажатый и урезаемый с востока и юго-востока первоначально чужим Поволжьем и Степью, уходил и ширился лишь на север, и вот Севером, с запада на восток, пошло его новое прирастание. За это время и Поволжье породнилось, и Степь замирилась. А русский прямоугольник незаметно из века в век из меридионального превратился в широтный, несказанно вырос и ушел за уральский горизонт. Иные назовут это (даже в ученом мире) русским ассимиляторством, но у тех, кто знает, находились для этого другие слова. С переселенцами из Европейской России (а в их числе были не одни новгородцы, но и «семейские», жители с берегов Сейма в курских, вятичских краях, и, разумеется, из других мест) на восток, к туземцам Сибири шло земледелие. Одной этой черты хватит для правильного взгляда на вещи.

А центр – конечно, не геометрический, впрочем, и не политический тоже, как мы это пытались показать, – так и остался как был, на старом месте, на Русской равнине, в вятичско-рязанской земле. Асимметричность сложившейся фигуры, как и ряды парадоксов, рассмотренные выше, – без них вятичи-рязанцы, кажется, не были бы самими собой, – есть тоже проявление самобытности. И мы возвращаемся всякий раз, ведомые научным или не очень научным интересом, в «эту чахленькую местность» вместе со «свойским», рязанским поэтом. Все – так же, все на месте, все те же, mutatis mutandis («внеся необходимые изменения» – лат.), вятичи, и сквернословят, как при Несторе, если не хуже. Но это – с одной стороны. С другой стороны – все остальное, может быть, главное: способность оставаться Центром – языка, народа – не последняя способность, да и не всем дана.

Мы всегда отыщем эту небольшую землю в сердце гигантской по-прежнему России, и наш взор, остановившись на ней, теплеет. На ум приходят опять есенинские пронзительные слова: «Затерялась Русь в мордве и чуди, / Нипочем ей страх». А они, действительно, так и не дождавшись хорошего качества жизни, страха не имут. Вот почему так долго с вятичами возились и Святослав, и Владимир Мономах. Вот почему, видно, именно в вятичской земле простерлись ратные поля – Куликово и Прохоровское. Будто кто-то продолжает их испытывать. Но и другие, пришедшие из древности, слова ложатся при этом на душу: «То есть середа земли моей…» Сказанные когда-то о другом, о Подунавье, они просятся сюда – о вятичах, возможно, тоже с Дуная пришедших.

Славяне и Европа

Позволю себе поделиться некоторыми мыслями[579]579
  Эта глава основана на материалах выступления О.Н. Трубачева в дни Праздника славянской письменности и культуры на Международной конференции «130 лет Московскому славянскому съезду» (21 мая 1997 г.), опубликованного в кн. «Славянское движение XIX – XX веков» (Москва, 1998. С. 10 – 15).


[Закрыть], которые сложились у меня как у человека, работавшего все эти годы в области языковой истории славянства, скорее древнейшей его истории, периода сложения письменности. Но у меня, как у филолога, есть свое мнение и по Новой, и по Новейшей истории. Мне кажется, что тема «поисков единства» и сегодня может быть нелишней, более того – одной из главных. Повторяется если не все, то, во всяком случае, многое. Например, освобождение многих славянских народов после Отечественной войны 1812 г. разбудило интерес славян к своему языку, к своей истории и культуре. «Будители славян» (Я. Колар, В. Караджич и др.) явились предвестниками праздника святых Кирилла и Мефодия. Старославянский стал тогда общим для всех славян языком богослужения. Но каждый из славянских народов продолжал совершенствовать свою письменность, свою культуру. Панслависты мечтали об общем языке и сильном государстве, о высоком, европейском уровне жизни. И «споры славян» меж собой терзали их души.

Написанные А.С. Пушкиным после неудачного польского восстания 1830 г. поэтические строки «Клеветникам России» у кого-то вызывали болезненные гримасы, а для нас являются образцом безбоязненной искренности:

 
Кто устоит в неравном споре:
Кичливый лях иль верный росс?
Славянские ль ручьи сольются в русском море?
Оно ль иссякнет? Вот вопрос…
 

Оно ль иссякнет… Поэт горестно провидел и эту возможность. Какой огромный плюс в том, что тогда не было телевидения – нынешнего телевидения, наших СМИ, нынешнего расколотого общества. Ведь как можно было бы дополнительно замарать все, что было тогда! Сегодня особенно пострадал русский язык. На ТВ нет передачи «Русская речь», передач о русской музыке, русской культуре, деятелях просвещения, сократилось число русскоязычных школ. Наука продолжает свою работу над историей слов: с 1974 г. в Институте русского языка РАН выходит «Этимологический словарь славянских языков», реконструирующий праславянский лексический фонд всех 15 славянских языков в их старом и новом состоянии. С 1975 г. выходит «Словарь русского языка XI – XVII вв.», с 1960 – «Словарь русских народных говоров». Отрадно, что исторические и этимологические словари выходят и на Украине и в Белоруссии, хотя темп их издания замедлился. Об этих словарях пекутся только Академии наук, о них говорят на съездах славистов, а вот в СМИ – иная картина. Сейчас же, если пишет нынешний корреспондент о нынешней Польше, обязательно ввернет: «Польский орел смотрит на запад». А ведь эта привычка скользить по рекламной поверхности явлений, по их вывескам может и подвести. Так, sanacyjna, санационная предвоенная Польша была западной ориентации, в то время как подлинный цвет польской культуры, будь то хоть один-единственный человек по фамилии Лер-Сплавинский, думал о праславянском наследии польского языка и словаря, о том, что объединяет польских славян с другими славянами. Недаром и в Польше, тоже с 1974 г., выходит Słownik prasłowański.

Конечно, и в старину про нас писали всякое; австрослависты косо поглядывали на панславистов. Нынешние СМИ сквернят напропалую по поговорке: Касьян куда ни зинет, все гинет. Какой, например, светлой верой, надеждой, любовью веет от черногорского присловья: «Нас и русских – сто миллионов (вариант: двести миллионов)». Как надо бы гордиться этими чувствами крохотной героической Черногории к нашей матушке России, а между прочим, народ в Сербии именно так называл и называет нашу Россию: «маjчица Pycиja». Но не беспокойтесь, дотянулись и до этого, и вот уже, к чьему-то удовольствию, о недавних уличных волнениях в Белграде нам сообщают, что манифестанты-то несли совсем другой лозунг: «Нас с Европой – триста миллионов!» Имеется в виду численность населения стран Европейского сообщества, а нас с вами, видите ли, там уже не любят. Не знаю, не видел, не замечал. Более того – не верю. Эти трубадуры отчуждения делают свою работу, а нам, естественно, делать свою.

Конечно, продолжая высоко чтить наших панславистов, мы сейчас не можем остановиться, замкнуться на их прекраснодушии, их мечтах о едином общем языке (предположительно – русском), об общем могучем государстве. Мы обращаемся к науке. Mutatis mutandis, наука тоже признает актуальность проблемы, поставленной прежними панславистами, – проблемы «славяне и Европа». Увы, при этом почти всегда мерилом служил, как бы мы сейчас сказали, синхронистический, фотографический взгляд на вещи, то есть почти как это имеет место сейчас – сиюминутный комфорт жизни потребительского общества, расстояние в километрах от Западной Европы, количество ванн в средней квартире. Если так, то мы, конечно, проигрываем, мы по-прежнему «варварская Россия» для славян бывшей Австро-Венгрии, для чехов, может быть, для поляков. Эти нотки практической оценки проскальзывают и у самых крупных писателей и мыслителей западного славянства. Достаточно взять романы Генриха Сенкевича на «буржуазную» тематику – Bez dogmatu и Rodzina Połaneckich. Как для автора там важно это умозаключение о своем обществе: «Tu nie udają Europe, tu nią są» («Здесь не прикидываются Европой, здесь ею являются, это – сама Европа»). Понятно, что описываемое польское общество слишком ощущало свое промежуточное и непрочное положение между крутыми немцами, с одной стороны, и слишком большой и не очень понятной Россией, – с другой. Думается, что и эти материально достаточные господа во фланелевых костюмах у Сенкевича судили тоже не очень далеко и глубоко. Ведь тот факт, что мы в гораздо меньшей степени цеплялись за показную сторону европейской культуры, мог бы свидетельствовать также в пользу нашей крупности.

Как славист-компаративист я имею дело с реконструкцией, при которой очень многое вторичное отпадает. Остается, быть может, главное: древнее обитание славян в Европе близко к ее дунайскому центру. То есть то, во что верили и пытались обосновать фактами поколения Шафарика и Палацкого, повторяя мысль последнего о чешском народе: «Мы были до Австрии, мы будем и после Австрии». Почти столь же постоянно я имею дело с многоликой тенденцией – вытолкнуть славян из Европы. Этим занимались и публицисты от науки, и просто публицисты, а порой и серьезные ученые. Любопытно, что феномен «выталкивания славян из Европы» временами сменяется, перемежается демонстративными акциями «вхождения славян, русских в Европу» – при Петре I, при Екатерине II или при нынешних, когда Европу впопыхах путают с НАТО. Всему этому сопутствуют терминологические всплески, которые моя наука фиксирует и даже знает им цену (например, судьба пары терминов «русский» – «российский», второй из них этнически безликий и потому насаждаемый).

Однажды, находясь по делам и по приглашению в Германии, я посетил Дрезденскую картинную галерею и Мюнхенскую пинакотеку. При всем богатстве виденного, одно довольно стойкое впечатление не покидало меня, и я не могу не вспомнить о нем здесь, потому что речь идет все о том же парадоксе славянского присутствия-отсутствия. Да, я знаю, что и в Германии сейчас наберется достаточно объективных умов, признающих, что Европа – это в сущности симбиоз Германии, Романии и Славии, но, бродя по упомянутым прекрасным залам, я видел во множестве Германию, Романию, видел аллегорические полотна типа Italia und Germania и лишь Славии там не нашел, как будто не было ее совсем. В чем причина – в «гордыне западноевропейского образа мыслей», как не без основания думают некоторые, или в нашем легкомысленном небрежении традицией Шафарика? Но кажется – что и в том, и в другом.

Материал по проблеме «славяне и Европа» продолжает поступать, и это не пропаганда, а наука, что всячески хотелось бы подчеркнуть. Мы могли бы гордиться, что тем самым исполняем заветы тех участников Славянского съезда в Москве 1867 года, которые правильное развитие усматривали в том, что на смену их энтузиазму и их эмоционально насыщенным акциям должна прийти наука. Она и пришла, пусть не сразу, ибо только с 1929 года начались международные съезды славистов нового времени.

Но под конец все же еще раз о единстве. Оно не нравится тем, кто работает на разобщение. Хочу успокоить (или урезонить) оппонентов: в науке складывается картина, когда мы имеем (имели, будем иметь) дело с единством в сложности. Вспомним, что наиболее яркие из участников Славянского съезда в Москве 1867 года тоже говорили о многоликом единстве. К этому приводит и наука наших дней, когда она считается с необходимостью говорить об изначальной диалектной сложности сколь угодно древнего славянства (праславянства) и когда она не спешит, скажем, из факта реальной самобытности древненовгородского диалекта делать вывод, что он – пришелец в Древнюю Русь с того же славянского Запада. Нет, и древнерусский этноязыковой ареал со своими более архаичными перифериями и инновационным центром был един во множестве, многолик в единстве. Открывающиеся здесь перспективы адекватной оценки самобытности во всех ее проявлениях – языка, этноса, культуры – трудно переоценить. Отрадно при этом сознавать, что наши идеи имеют глубокие корни, уходящие в XIX век, к трудам и идеям отцов и будителей славянского возрождения.