Текст книги "Об интегральном измерении украинского кризиса. Иллюзия виртуальности и реальность иллюзий"

Двойное послание

Как уже было отмечено, Бек предполагал, что некоторые регионы страдают больше, чем другие, из-за «преобладающей нехватки знаний или умышленного невежества» [Beck, 2010, р. 168]. В украинском кризисе мы наблюдаем обе составляющие. Со стороны глобализма мы имеем дело с «умышленным невежеством», поскольку его высокопоставленные назначенцы намеренно упрощали и мифологизировали сложные социальные проблемы, игнорируя важные нюансы и перемешивая разнородные составляющие в нелогичные и взаимоисключающие комбинации. Но в случае с массовой аудиторией, а также со слугами глобализма рангом пониже, которых используют вслепую, мы имеем дело с хроническим состоянием «незнания» из-за неумения разобраться в шизофренических мифологиях сумеречной смысловой зоны, в которой они очутились.

В результате утраты ориентации в ходе неолиберальных реформ украинцы пришли к противоречивому отношению к ним. С одной стороны, они рассматривали вестернизацию как шанс улучшить условия своей жизни, с другой – они видели в этом вызов своему коллективному существованию – нарушению норм общественной жизни и размыванию ее этических основ, что хорошо прослеживается на примере неприятия земельной реформы.

Грегори Бейтсон [Bateson, 2000] описывал такие внутренне непримиримые «невыигрышные» обстоятельства как «двойное послание» – ситуацию, в которой что бы человек ни делал, он не сможет победить. Бейтсон утверждал, что у человека, попавшего в эту ловушку, могут развиться симптомы шизофрении, которые проявляются в трудностях выполнения следующих функций: 1) корректная интерпретация сообщений, которые он получает от других лиц; 2) корректная интерпретация сообщений, которые он сам произносит или посылает невербально; 3) корректная интерпретация собственных мыслей, ощущений и восприятий [Bateson, 2000, р. 205].

Бейтсон обсуждал несколько «необходимых составляющих» для того, чтобы состоялось «двойное послание»: в нем должны участвовать два человека или более; опыт должен повторяться; жертва не должна иметь возможности прекратить коммуникацию; должны быть вынесены два противоречивых предписания, первичное и вторичное. Первичное предписание может иметь одну из двух форм: а) «Не делай то-то и то-то, иначе я тебя накажу» или б) «Если ты сделаешь то-то и то-то, я тебя накажу» [Ibid., р. 206]. Вторичный запрет имеет множество форм: «не воспринимай это как наказание», «не подчиняйся моим запретам» и т. п. [Ibid., р. 207]. По мнению Бейтсона, симптомы шизофрении развиваются вместе с развитием ситуации двойного послания: «Если человек провел свою жизнь в отношениях двойного послания, описанных здесь, его способ общения с людьми после нервного срыва имеет систематический характер» [Ibid., р. 210].

Будучи не в состоянии верно оценивать происходящее, такой больной может стать подозрительным и девиантным, постоянно ищущим смысл того, что люди говорят, может принимать буквально все произнесенное, а может вообще прийти к мысли о необходимости избегать общения:

Это еще один способ сказать, что, если человек не знает, какой смысл придать сообщению, он может защищать себя способами, которые были описаны как параноидальные, гебефренические или кататонические [Ibid., р. 211].

Не будучи в состоянии понять, что имеется в виду, жертва начинает производить реакции, которые перерастают в шизофрению, состоящую из бесконечных коммуникативных искажений.

Посмотрев на общество риска Бека через призму Бейтсона, мы увидим, что и Бек, и Бейтсон обсуждают одно и то же явление: то, что Бек называет принципом «и/и», ведущим к дезориентации, Бэйтсон называет «двойным посланием», которое может закончиться развитием шизофрении. Смешивая то, что раньше было взаимоисключающим, – добро и зло, мораль и прибыль, свободу и рабство, войну и мир и т. д., украинские слуги глобализма создали ситуацию повторяющихся «двойных посланий», которых их массовая аудитория не могла избежать: создавать условия для распродажи земли глобалистам и при этом уверять, что это ради блага украинского народа; игнорировать мнение людей и при этом настаивать, что это демократия; арестовывать и убивать оппозиционеров и при этом уверять, что это свобода, и т. д. Именно противоречивые установки стратегически созданных гибридов: «защищай демократию, но не смей сказать слова против власти!», «будь цивилизованным, но не смей сопротивляться насильственной мобилизации!», «люби единство Украины, но не смей любить тех, кто изъясняется по-русски!» – не позволили многим украинцам правильно интерпретировать смысл того, что происходит.

Представляя себя носителями цивилизационного знания, описывая украинцев как исторически «недоразвитых», следовательно, «нецивилизованных» [Baysha, 2018; Байша, 2021] и подталкивая их к «модернизации», авторы проекта имени Зеленского действовали как мать, описанная Бейтсоном. Она развивала у своего ребенка шизофрению посредством симуляции любви и противоречивых указаний. В виртуальной реальности сериала слуги глобализма симулировали любовь к желанию украинцев построить общество социальной справедливости, чтобы заручиться их поддержкой на выборах. В результате массовые потребители этого виртуально-реального симулякра попали в ситуацию «двойного послания» Бейтсона, при которой они не могли победить. Если правильно идентифицировать симуляцию, то неизбежен будет вывод об обмане. В этом случае люди будут «наказаны» за то, что научились точно различать сообщения, их правильная оценка ситуации немедленно приведет к разочарованию и отчаянию. Следовательно, по логике Бейтсона, люди скорее примут шизофреническую мифологию, чтобы не признать обман. Но в этом случае люди обманывают себя о своем внутреннем состоянии.

По мнению Бейтсона, решающее значение в развитии ситуации «двойного послания» имеет неспособность ее жертв использовать метакоммуникацию – коммуникацию о коммуникации, которая обычно используется для коррекции коммуникативного поведения.

Умение общаться об общении и иметь возможность комментировать свои и чужие действия имеет важное значение для успешного социального взаимодействия. В любых нормальных отношениях происходит постоянная смена метакоммуникативных сообщений, таких как «Что ты имеешь в виду?», или «Почему ты это сделал?», или «Ты шутишь?» и т. д. Для того чтобы точно понимать, что на самом деле высказывают люди, мы должны иметь возможность прямо или косвенно прокомментировать это высказывание. По-видимому, этот метакоммуникативный уровень шизофреник не может успешно использовать [Bateson, 2000, р. 215–216].

Когда слуги глобализма конструировали свою мифологию, фиксируя ее в качестве здравого смысла с помощью глобальных институтов власти и при этом закрывая оппозиционные СМИ и преследуя оппозиционных политиков и журналистов, их массовая аудитория не могла задавать простые вопросы «Что вы имеете в виду?» или «Вы шутите?» из-за однонаправленной коммуникации. Это тот же вопрос «зачем?», о котором писал Бек. Не имея возможности его задавать, потребители мифологических конструкций оказываются в сумеречной зоне спутанных смыслов, где велик шанс развития общественной шизофрении, которая проявляется в неспособности мыслить рационально. Наблюдение украинского экономиста Алексея Куща, сделанное в декабре 2023 г., может послужить хорошей иллюстрацией к этому тезису.

Часть нашего украинского общества утратила способность к рациональному мышлению, а пребывает в каких-то иррациональных воздушных замках. Очень серьезный уровень инфантилизма в обществе, каких-то детских ожиданий и детских умопостроений – то, что свойственно для ребенка. С одной стороны, истеричность и капризность, с другой стороны, агрессивность, нетерпимость и т. д. [Кущ, 2023].

К сказанному Кущем можно добавить, что украинское общество не само по себе достигло такого иррационального состояния – оно стало закономерным следствием интегрального управления, в ходе которого сформировалась сумеречная зона спутанных смыслов с бесконечными двойными посланиями, выбивающими почву из-под ног.

Таким образом, теория Бейтсона проливает свет на еще один аспект проблемы отсутствия полноценной публичной сферы, которая характеризовалась Юргеном Хабермасом как «сфера общественной жизни, в которой может быть сформировано нечто подобное общественному мнению» [Habermas, 1964, р. 49]. Чтобы полностью раскрыть свой демократический потенциал, публичная сфера должна обладать двумя основными характеристиками: обсуждение общественных вопросов должно быть рациональным и все граждане должны иметь к нему свободный доступ. Чтобы считаться рациональными, обсуждение общественно важных проблем должно принимать форму обмена аргументами.

Согласно этой классической модели демократической публичной сферы, средства массовой информации должны быть доступны широкой публике и содержать рациональное обсуждение вопросов, вызывающих общественный интерес. Ничье мнение не должно быть исключено из обсуждения. Если эти условия не соблюдаются, говорить о демократии сложно. Как видно из теорий Бека и Бейтсона, в таких условиях трудно говорить не только о демократии, но и психическом здоровье людей, оказавшихся в сумеречной зоне вселенской путаницы смыслов, где дискурсом о благоденствии для всех прикрывается грабеж, нарративом о демократии – внесудебный произвол, а мифом о свободе – «падение воображения», как это называл Бодрийяр.

Падение воображения

В интегральном популистском проекте имени Зеленского, описанном в предыдущих главах, прогресс и вестернизация были объединены эквивалентно. Посредством этой смычки установлены пределы мыслимого и определена конечность воображения – за горизонт нынешнего «прогрессивного» состояния западного мира слуги глобалистов заглядывать не могли именно по причине своей интеллектуальной ограниченности. Прогрессивное социальное совершенство они представляли исключительно с точки зрения унификации, моделируемой по западному образцу. Все их «цивилизационные» устремления были лишены каких-либо претензий на альтернативное видение будущего, культурную специфику или оригинальность мысли. «Вестернизироваться», «быть с ними», «быть такими, как они» – эти мантры, известные еще со времен перестройки, сигнализировали границы мыслимого, за пределами которых ничего как будто бы и нет.

Даже если вслед за критическими мыслителями постмодерна мы предположим, что весь интеллектуальный проект Просвещения был довольно наивен в своей неспособности «думать за пределами идеальной версии человека» [Baudrillard, 2005, р. 141], версия исторического прогресса в интегральном проекте имени Зеленского стала предельным выхолащиванием идей Просвещения, их «вторичной» апроприацией. Речь в этом проекте шла не о неограниченном прогрессе человеческого духа, а о росте, ограниченном заранее установленными границами, – не о высвобождении человеческого творчества, а, скорее, о привязке его к заранее установленным стандартам вестернизации, изображаемым в чрезвычайно упрощенных неолиберальных тонах.

Это то, что Бодрийяр назвал «падением воображения» [Ibid., р. 70] – отсутствием всякой необходимости мыслить творчески, поскольку путь уже пройден: путь прогрессивного линейного развития с установленным горизонтом стандартизированного улучшения, где добро измеряется в категориях экономической либерализации и технического мастерства, а «государство в смартфоне» рассматривается чуть ли не как кантовское «царство целей». Сложность политики заменяется простейшим возможным решением: присоединением к западной современности (представленной в примитивных терминах линейного экономического и технологического прогресса) с готовыми решениями всех мыслимых проблем. Эта крайняя ограниченность воображения характеризует весь неолиберально-популистский проект Зеленского (который стал частью большого постмайданного проекта). В нем нет места осознанию сложности глобальных проблем во всех их экономических, политических и социальных измерениях.

Сам Зеленский – с его интеллектуальной поверхностностью и неподготовленностью к управлению государством – вряд ли мог отдать себе отчет в том, насколько примитивны его черно-белые смысловые конструкции, устраняющие всю сложность социально-политического мира. Будь Зеленский хорошо образованным человеком, он мог бы легко оправдать тоталитаризм своего «демократического» проекта, при котором закрываются оппозиционные медиа и в тюрьмы бросаются журналисты, аргументом о том, что «демократический мир» всегда «недемократически защищает себя посредством запретов, исключений и цензуры», как заметил американский философ Ферит Гювен [Guven, 2015, р. 12]. Если существует оппозиция «демократическому», она всегда представляется как «иррациональная, радикальная или террористическая» [Ibid.].

Репрессии по отношению к «другим» – противящимся западному «прогрессу» – всегда совершаются во имя свободы, демократии и безопасности «людей доброй воли», т. е. тех, кто разделяет общие «демократические» ценности. Как только «демократия» оказывается эквивалентно объединенной с «неолиберализмом», протестующие против неолиберальных реформ тут же начинают считаться врагами демократии. То же самое происходит, когда «демократия» эквивалентно объединяется с «человеческой цивилизацией», а последняя – с неолиберальными институтами глобальной власти. Как только война объявляется этим институтам, объявивший ее тут же становится не только врагом демократии, но и врагом «цивилизации», а также всего человечества со всеми вытекающими отсюда последствиями. Учитывая колониальное наследие дискурса цивилизации и гуманизма [McCarthy, 2010], неудивительно, что силы, стоящие на стороне «человечества», обычно проживают в Западном полушарии.

Тенденция «демократии» бороться со своими «недемократическими противниками», определяя их как «врагов человечества», находит свое самое лаконичное выражение в известном изречении бывшего президента США Джорджа Буша: «Вы либо с нами, либо против нас». Это утверждение примечательно не только тем, что упрощает сложность глобальной социальной реальности до крайности (точно так же, как и в случае с Зеленским), но и потому, что его логика соответствует логике «демократического» воображения «цивилизованного» мира. Эту логику можно свести к следующему: «либеральная демократия не означает, что “мы” откажемся от нашей идентичности; она означает, что “они” станут такими же, как “мы”» [Guven, 2015, р. 36]. Эта типично колониальная логика демократических теорий – при всех их амбициях на достижение равенства – не оставляет реальных шансов для равноправного сосуществования всех.

Чтобы осознать масштабы этой тенденции, достаточно представить, «что некоторые нации могут избирать правительства, которые находятся в конфликте с “настоящими” западными демократиями», пишет Гювен [Ibid., р. 57]:

Это одна из фундаментальных проблем демократической теории, которая всегда была ее главным противоречием. Возможно ли демократическим путем выбрать не демократию, или демократия всегда неизбежно выбирает сама себя? В некоторых странах, например в Турции, демократически избранные религиозные партии представляют собой дилемму как для себя, так и для демократии. Их мировоззрение фундаментально противоречит демократии. Однако никто не хочет их оставлять просто вне демократии (в подпольном андеграунде, так сказать), потому что там они станут более опасными. Таким образом, они могут участвовать в демократическом процессе, только частично становясь другими, без возможности остаться самими собой. И здесь миф о многообразии демократии становится очевидным. Демократия, по-видимому, допускает определенный вид многообразия, но по своей внутренней логике она подрывает саму идею различия и разнообразия [Guven, 2015, р. 86].

По сути, Гювен повторяет мысль, которую много раз высказывали теоретики пост– и деколониализма. Как сформулировал эту проблему Хоми Бхабха, индийский постколониальный теоретик: «Утверждается норма, заданная… доминирующей культурой, которая гласит: “все эти другие культуры хороши, но мы должны быть в состоянии разместить их в нашей собственной системе координат”» [Rutherford, 1990, р. 208].

Здесь обнаруживается еще одна проблема демократического дискурса: его тенденция гомогенизировать мир. Гомогенизация достигается посредством упрощения культурного разнообразия и установления границ «мыслимого»: «закрытия» политического воображения и защиты его от чего бы то ни было, кроме упрощенных и легко узнаваемых шаблонных формул якобы «универсальной» западной культуры, включая и ее «демократические» нормы. По мнению Гювена, эта тенденция – не что иное, как колонизация будущего, осуществляющаяся посредством «тирании демократического дискурса» [Guven, 2015, р. xiii], не позволяющей вообразить какие-либо формы человеческого сосуществования. «Почему, как только мы откроем рот, мы обещаем демократию?», иронизирует философ [Ibid., р. 3].

Любая несправедливость, определяемая как «дефицит демократии», обычно оценивается в сравнении с идеальной демократической нормой, которой нет, никогда не было и не будет. Это то, что Жак Деррида называл «демократией, которая еще придет» [Derrida, 2002, р. 105], – обещанием лучших демократических времен в будущем, но без какого-либо видения, выходящего за рамки традиционных либерально-демократических концепций настоящего. Посредством этого обещания «демократия установила вечную гегемонию над будущим, а также над настоящим и прошлым», считает Гювен [Guven, 2015, р. 13]. Регламентация будущего при претензии на то, что никакой регламентации нет, порождает единообразие в политическом мышлении. Критики шантажируются вопросом: «Что еще? Разве есть альтернатива?» [Ibid., р. 34]. Любая несправедливость оправдывается во имя будущей справедливости. Именно это и происходило при всех неолиберальных трансформациях Украины – начиная с оглашения ее независимости и заканчивая сегодняшним днем. Чем больше несправедливости сегодня, тем больше немыслимых обещаний на завтрашний день – то, что, помимо прочего, делает уникальным интегральный проект Зеленского, уровень фантастических обещаний которого, похоже, не имеет аналогов в современном мире.

Заключение

В январе 2023 г. Куинн Слободян высказался о своей книге «Глобалисты» следующим образом: «Я думал, что пишу работу о настоящем… [но]… оказалось, что я написал книгу о прошедшем». Объясняя свой тезис, он добавил:

Мы вступили в эпоху, когда никому в голову не придет, не задумываясь, сказать, что экономическая глобализация является естественной силой и что у политиков нет другого выбора, кроме как адаптироваться к ней. Скорее, наоборот. Новый лозунг звучит так: «Мы не верим в свободный рынок как в автономный принцип, мы делаем все возможное для наших людей, для наших стран и т. д.» [Slobodian, 2023].

Слободян высказался так потому, что к 2018 г., когда были изданы «Глобалисты», в мире резко возрос уровень недовольства неолиберальным режимом правления, что вызвало всплеск популистских антиглобалистских движений. Последнее, в свою очередь, заставило ученых начать переосмысление гегемонистского состояния транснационального неолиберального порядка.

«Избиратели говорят “Нет!” смертельному сочетанию жесткой экономии, свободной торговле, хищническим долгам и нестабильным, плохо оплачиваемым работам, которые характеризуют современный финансовый капитализм», – писала Нэнси Фрейзер [Fraser, 2017, р. 40]. «Либеральные политические программы, неолиберальные экономические программы и космополитические культурные программы породили растущее чувство отверженности, предательства и в конечном итоге ярости со стороны новых обездоленных людей», – вторила ей Венди Браун [Brown, 2019, р. 3]. В условиях, когда социал-демократы и левые «исчезли», популизм явился «единственной (фальшивой) альтернативой глобальному капитализму» – так характеризовал происходящее Славой Жижек [Zizek, 2018, р. 486].

И тем не менее, как показывает история с Зеленским, оценка Слободяном своей книги как работы «о прошедшем» не совсем справедлива. То, что видится «прошедшим» из профессорского офиса канадского университета, может выглядеть вполне себе настоящим для жителей регионов-жертв (выражаясь языком Бека), в которых глобалисты, цепляясь за ускользающую власть, по-прежнему устанавливают свои режимы, поддерживая их всеми доступными способами. Чем сильнее сопротивление глобалистам «в центре», тем яростнее их попытки удержаться на «периферии». О степени этой ярости можно судить по беспрецедентным возможностям, предоставленным Зеленскому для пропаганды в глобальном масштабе его «правды» о «финальной битве Добра и Зла».

«Никому в голову не придет сказать, не задумываясь, что экономическая глобализация является естественной силой и что у политиков нет другого выбора…» – эта сентенция Слободяна выглядит неуместной применительно к истории Зеленского, не устающего повторять, что «другого пути нет». Если бы Слободян высказался более точно – «никому из образованных людей» – это было бы более справедливо. Как показывает история с Зеленским, глобалисты делают ставку на плохо образованных, но артистичных и очень амбициозных «парвеню». Противоречивость установок, которые они дают своим последователям, – «двойные послания» Бейтсона – часто даже не их собственный злой умысел, а концептуальная путаница в головах, используемая внешними управленцами. Сумеречная зона без смысловых границ, без правды и лжи, к которой приводит правление джокеров (так Зеленского назвал обозреватель журнала Time [Bremmer, 2024]), убивает здравый смысл и уничтожает способность к сопротивлению. Когда достигается этот эффект, можно провести любые, самые грабительские реформы.

История Зеленского – всего лишь одна из множества других историй, когда в правительственные кресла якобы суверенных государств усаживали амбициозных невежд, верящих в свою мессианскую избранность. Но случай Зеленского интересен тем, что наглядно показывает, насколько оперативно изобретательными могут быть методы глобалистов, управляющих процессами из-за кулис. Если, протестуя против неолиберального правления, люди уповают на «спасителейпопулистов, нужно использовать эту общественную эмоцию; если общественное мнение становится важным ресурсом антинеолиберальной борьбы, нужно заморочить людям головы, чтобы ресурс потерял свою силу; если, страдая от жестокой и несправедливой реальности, люди в поисках счастья уходят в виртуальность, нужно использовать этот тренд, создавая «интегральную реальность».

В своем эссе «Интеллектуалы и социализм», изданном в 1949 г., один из отцов-основателей неолиберальной школы экономической мысли Фридрих Хайек писал:

Свободная торговля и свобода возможностей – это идеи, которые все еще могут пробуждать воображение больших чисел, но просто «разумная свобода торговли» или просто «ослабление контроля» не являются ни интеллектуально респектабельными, ни вызывающими какой-либо энтузиазм. Главный урок, который истинный либерал должен извлечь из успеха социалистов, заключается в том, что именно их смелость быть утопистами завоевала им поддержку интеллектуалов и, следовательно, влияние на общественное мнение, которое ежедневно делает возможным то, что еще совсем недавно казалось совершенно далеким [Hayek, 1949, р. 384].

Как показывает история, описанная в этой книге, последователи Хайека серьезно отнеслись к рекомендациям своего учителя. Именно утопия абсолютной позитивности, созданная в интегральном проекте имени Зеленского, сделала возможным «то, что еще недавно казалось совершенно далеким»: использование местного комика для укрепления глобального неолиберального проекта, вымышленного телесериала для нарушения нормальности гегемонистского политического дискурса, интегральной партийной машины для сдерживания демократической энергии народа и т. д. Эта история напоминает о «невероятной устойчивости капитализма… его замечательной способности пережить собственные периодические кризисы и найти новые пространственные и технологические пути решения проблем», как выразилась Лара Монтичелли [Monticelli, 2018, р. 503].

Вопреки тому, что пишет Слободян [Slobodian, 2023], грандиозная битва между «Добром» и «Злом» – то, как определяют происходящее глобалисты, – отнюдь не окончена. Как верно заметил украинский политический философ Андрей Ермолаев, «глобализм уже не отменишь. Вопрос в том, на каких де-факто основаниях сложный глобальный мир будет развиваться. На каких локальных платформах» [Ермолаев, 2024]. Пока на этих «локальных платформах» существуют не подконтрольные глобалистам ресурсы в виде земли, лесов и шельфов морей, они не оставят попытки превратить эти ресурсы в товар и вывести их из-под суверенного демократического контроля. Для того чтобы этому противостоять, обладателям национальных ресурсов – народонаселению независимых государств и их демократически избранным представителям – нужно сохранять здравый смысл и быть в состоянии деконструировать шизофренические неолиберальные мифы, в том числе и о том, что «честные простаки» – актеры, комедианты, спортсмены и т. д. – способны управлять государствами. Деконструкция этих мифов неосуществима без современного образования, дающего понимание того, как формируются значения и каким образом достигается их превращение в «здравый смысл».

Любая теория – это инструмент для анализа и объяснения того, что происходит в мире. Как показывает эта работа, теории постмодерна могут объяснить многое из происходящего в шизофреническом цифровом пространстве – естественной среде обитания тех, кто это пространство контролирует. Чтобы понять их логику управления сетевым хаосом и быть в состоянии «закрывать дискурс» там, где требуется установить «антиризому» для сохранения рационального мышления и общения, нужно обладать соответствующими знаниями. В связи с этим трудно не согласиться с мыслью, высказанной российским философом Александром Павловым в его книге «Постпостмодернизм», о том, что «эвристический потенциал теории постмодерна… отнюдь не исчерпан», что «мы все еще живем в эпоху изменившегося постмодернизма» и «стоит внимательно взглянуть на то, что было сказано» теоретиками, пытавшимися осмыслить постмодерн [Павлов, 2023, с. 552].

Отказ от изучения теорий постмодерна, призывы к чему слышатся в последнее время все чаще, не оградит от опасностей сетевого шизофренического пространства; этот отказ лишь обезоружит и лишит интеллектуальных ресурсов для того, чтобы интегральной шизофрении противостоять. Именно это и произошло при режиме Зеленского, характеризующемся крайней примитивностью осмысления действительности и свободой от всякой теоретической мысли.