Текст книги "Княгини, царицы, императрицы и другие знаменитые женщины России"

Жизнь юной Ксении Годуновой в отцовском тереме напоминала сказку. Борис Годунов, обожавший свою семью, окружил ее роскошью и пышностью необыкновенной, а дочь решил выдать замуж за иностранного принца, укрепив тем самым положение своей новой династии. Ксения, по описаниям современников-иностранцев, могла украсить любой европейский трон. Она была очень красива, умна, образованна, знала толк в музыке и обладала великолепным художественным вкусом. О последнем свидетельствуют ученые, изучавшие ее рукоделие. Царевна являлась одной из лучших мастериц в стране, где женские рукодельные мастерские имели столь высокое значение, что могли повысить политическое влияние боярина – мужа владелицы. Окруженная нежной родительской заботой, Ксения тихо расцветала в своих тщательно охраняемых покоях в Кремле, а тем временем царь Борис энергично подыскивал ей жениха за пределами России. Сперва он заманил в Москву талантливого принца Густава, единственного сына свергнутого шведского короля Эрика IV, но благородный принц отказался от брака. Он не захотел поднять меч против своей Родины – Швеции и, что самое удивительное, не пожелал бросить свою любовницу – простую краковскую горожанку фрау Катер. Принцу (сочтя его абсолютно безумным) пожаловали во владение один из городов и оставили его в покое заниматься любимыми науками – алхимией и медициной. Велись переговоры о браке и с эрцгерцогом Рудольфом, братом австрийского императора Максимилиана, а когда царевне исполнилось двадцать лет, в столицу прибыл еще один претендент – датский принц, герцог Шлезвиг-Голштинский Иоанн. Царевне, тайно смотревшей на жениха через смотровое окошко, он понравился, но семейное счастье не состоялось. Иоанн заболел и скоропостижно скончался, горько оплаканный Ксенией, страдания которой, как у всякой артистичной натуры, нашли свое выражение в творчестве. Царевна написала песню-плач о безвременно ушедшем женихе. Несчастная Ксения тогда не знала, что главные ее испытания впереди, и другие женщины составят свои плачи по ее загубленной жизни. Дальнейшая судьба царевны могла бы лечь в основу шекспировской трагедии. Она стала военным трофеем победителя и убийцы семьи Годуновых (именно по личному приказу Лжедмитрия были казнены ее мать и брат), который, по описанию летописца, «осквернил ее чистый девичий чертог». Попросту говоря, беглый монах Григорий Отрепьев изнасиловал царевну и сделал своей любовницей. Пленитель Ксении, называвший себя наследником Ивана Грозного, в одном проявлял себя как истинный сын этого любвеобильного царя, «растлевая многих юных девиц и отроков». Тридцать беременных монахинь после свержения самозванца назвали именно его виновником своего несчастья. Вероятно, некоторые из них проявили находчивость и свалили на Лжедмитрия свои прегрешения, но имеются и другие свидетельства его распутства. По словам голландца Исаака Масса, Отрепьев был и героем, и воином, и распутником, ибо каждую ночь растлевал новую девицу. Мужскую удаль беглого монаха крайне неохотно признает и его главный враг – старый и бессильный Василий Шуйский.

Главными сводниками Лжедмитрия являлись глава его тайной полиции Петр Басманов (которому, по слухам, царь Борис в отчаяньи обещал отдать в жены Ксению в случае победы над самозванцем) и Петр Молчанов. В их компании Отрепьев предавался самому безудержному разврату. Денег на обольщение не жалели, а если это не помогало, то в ход шли насилие и угрозы. Женщин приводили тайно, ночью, и они исчезали в бесчисленных лабиринтах выстроенного Лжедмитрием нового дворца.

В этот просторный великолепный дворец, возвышающийся над кремлевскими стенами, в обитые бархатом и парчой покои привозят Ксению, и непостоянный, легкомысленный Отрепьев проводит с ней целых пять месяцев, возвращаясь к царевне после любых приключений. Заговорили, что он полюбил Ксению, но как относилась к нему она сама? Лжедмитрий был некрасив и мал ростом. Рядом с высокой и статной Ксенией он, вероятно, казался жалким карликом, но было в нем, помимо присущего всем авантюристам обаяния, еще и обаяние на редкость талантливой личности. Отрепьев был настолько образован, что его русские современники приписывали это влиянию нечистого, он щегольски одевался, а дар внушения можно и не упоминать. Если он заставил поверить в истинность происхождения своего от Ивана Грозного немалое число подданных, то внушить испуганной царевне, что он Дмитрий, сын Ивана Грозного, и что он не виноват в смерти ее близких, особого труда не составило. «О горе мне, покинутой сироте! – рыдала потом бедная Ксения. Самозванец, который назвался Дмитрием, а на самом деле был только обманщиком, погубил весь наш род. Теперь его самого погубили…» Надругательство над царевной, как бы не относились к ее отцу, не нравилось боярам, но, кроме того, что было значительно опаснее, эта длительная связь могла лишить его поддержки польских войск. И когда отец его невесты Марины Мнишек Юрий указывает будущему зятю отослать Ксению, Лжедмитрий, как почти все мужчины, приносит чувства в жертву политике. Девушку постригают в монахини под именем Ольги и отсылают в далекий монастырь. А затем повторяется судьба Марии Нагой. Царевна, которой было предназначено исчезнуть в монастырской тиши, с почетом возвратится в Москву. Лжедмитрий был убит почти сразу же после свадьбы. Новый кратко-временный царь Василий Шуйский официально приказал объявить его самозванцем и привести из далекого заточенья Ксению, чтобы она могла присутствовать на перезахоронении останков своих близких. Царевну провезли по Москве в открытой карете за гробами отца, матери и брата, которых похоронили в Троице-Сергиевой Лавре. Дивная красота Ксении трогала мужские сердца, а женщины от всего сердца сочувствовали ее слезам. Казалось, что царевна обезумела, вновь переживая гибель своих близких, и народ, сочувствуя горю дочери царя Бориса, прощал тому грехи. После перезахоронения останков своих родных Ксения поселилась поблизости от монастыря, терпя вместе со всеми нужду и голод военного времени. Когда в Россию вторглись интервенты, и польские войска осадили монастырь, она была там, ухаживая за больными и ранеными.

С. В. Иванов. В Смутное время. 1908 г.

Монахиней Ксения-Ольга была не самой усердной, горько оплакивала она свою неудавшуюся жизнь и «невозможность на добрых молодцов посмотреть», отсылая тетке в Москву письма с просьбами «отписать о московском житье все доподлинно». Но тихая монастырская жизнь была прервана, и Ксении пришлось пережить новую страшную несправедливость. Во время осады Новодевичьего монастыря, куда ее перевели, «жизнь продолжилась до того бесславия, что когда весь царский город был в осаде, она, заключенная вместе с прочими, пережила всякое бесчестие, нужду и недостатки и даже до того, что и руки иноплеменных врагов отца ее, униженную, осязали. Прочее промолчу!» – писал летописец. Здесь он лукавил. «Осязали» монахиню руки не «иноплеменных», а казаков во главе с атаманом Заруцким, но унижение 29-летней Ксении от этого не становилось легче. Умерла она в монастыре. До нашего времени дошли великолепные образцы ее рукодельных работ, крошечная туфелька и песни-плачи, записанные англичанином Ричардом Джемсом. И осталась память «о засаженной в решетчатый сад малой птичке, белой перепелке».

Новый царь Михаил Романов, племянник царицы Анастасии, был избран на престол как ближайший родственник сыновей Ивана Грозного.

Во время царствования первых Романовых, жизнь в кремлевском тереме наладилась, бури поутихли, и новые царицы прожили относительно спокойно, укрепляя новую династию многочисленным потомством. Михаил Романов и его сын Алексей вели жизнь самую благочестивую, взяв для подражания монастырское житие. Двор московских царей, роскошный, но совершенно лишенный общества женщин, иностранцам казался скучноватым, но самим царицам скучать не приходилось. Количество желающих породниться с царем с годами не уменьшалось, и память о судьбе прежних царских жен расслабляться не позволяла.

Странно быстро угасла после свадьбы первая жена царя Михаила – Мария Долгорукая, чьи имя и фамилия роковым образом совпадали с именем убитой жены Ивана Грозного. По слухам, царь сочетался браком с уже беременной женщиной, которая всего через четыре месяца после свадьбы умерла в родовых схватках. Вторая его жена – дочь бедного можайского дворянина Евдокия Стрешнева, бабка Петра I – была реальным воплощением сказки о Золушке. Ее взяли на смотрины в качестве служанки знатной девушки, но царь, случайно увидевший прекрасную Евдокию, влюбился так, что прекратил смотрины и настоял на своем выборе. Пережить подобное возвышение было трудно, и завистливые, злобные взгляды только и ждали промаха худородной царицы. Но Михаил любил свою жену, и жизнь царственных супругов протекала спокойно и радостно. Они ежедневно навещали друг друга, часами могли слушать сказки и разные удивительные истории, смеялись шуткам придворных шутов и ужимкам карликов (их у царя было шестнадцать). Наслаждались духовной музыкой и пением. Супружеская чета следовала старым традициям, но во дворце уже повеяло ветром перемен. Носителем новых идей явился родственник царя Никита Романов, и с его легкой руки туда стали попадать предметы обихода, одежда и разные мелочи из Европы.

Боярин Федор Никитич Романов-Захарьин-Юрьев. Отец царя Михаила Федоровича. Офорт Г. Франка с оригинала И. Е. Репина

Царицы изо всех сил старались во всем угождать государю, оправдывая его выбор плодовитостью, благочестием, привлекательностью и умением управлять очень непростым кремлевским двором. Задача была не из легких, представление о безмятежной, сонной жизни в жарко натопленных, ярко расписанных палатах в окружении дородных боярынь и резвых боярышень глубоко ошибочно. Строго замкнутая пределами терема и подчиненная самому жесткому этикету она проходила в отнюдь не светских заботах.

Внешняя жизнь цариц обставлялась с пышностью и поистине азиатским великолепием. Воображение иностранцев более всего поражал церемониальный конный отряд, состоящий из 24 девушек в алых одеждах и белых шляпах. Эти амазонки, сидящие по-мужски на своих белоснежных лошадях (обычай, заимствованный, вероятно, еще у Золотой Орды), сопровождали царицу на богомолье. Торжественно и таинственно обставлялся любой выезд царицы и царевен за пределы Кремля. Народу она никогда не показывалась и даже церковь в монастырях посещала ночью, поздним вечером или ранним утром, в дворцовой церкви стояла в особых завешанных тканью местах, а добиралась туда по закрытым переходам. Даже окна карет цариц плотно закрывались, а во время пеших выходов около них несли суконные экраны.

Определенный элемент светскости заключался в приемах, которые устраивались на церковные праздники, но круг приглашенных был очень узок – боярыни, высшее духовенство, из не имевших духовного сана мужчин – только самые близкие родственники. Общественная жизнь заключалась в широкой и щедрой благотворительности, а хозяйственные обязанности государыни не отличались от обязанностей крупных помещиц. Значительное время занимала мастерская, в которой работало до 50 рукодельниц. Там царица пересматривала предназначенные для работы ткани, шелка, золото, серебро, жемчуга и камни, оценивала сделанное, пересматривала также полотна, скатерти и пряжу и сортировала, назначая, что употребить в домашнем обиходе, а что отдать на продажу или в дары.

Царицы были великолепными рукодельницами, сами шили и вышивали одежду мужьям и детям, делали из лоскутков куклы и низали жемчуг и каменья для церковной утвари. Кремлевское хозяйство отличалось в то время невероятным скопидомством. Сохранялся, учитывался и шел в дело каждый лоскуток ткани. Долгие годы хранились у цариц коробки со всякими остатками и отрезками – с лоскутами дорогих мехов и тканей. Эти лоскуты также осматривались лично и шли на подарки или на продажу. Пересматривала царица и свой огромный, накопившийся за долгие годы от прежних государынь вместе с казной гардероб, назначая, что отдать в дар родственницам или придворным, а также на перешивку детям. Мода в допетровской Москве не менялась, одежда кроилась по старым образцам и из таких материалов, что царица смело могла надеть великолепный наряд, сшитый более полувека назад для бабушки ее мужа.

Приходилось царице вершить суд, разбирая дела, касающиеся ее двора. Особое внимание уделялось случаям посягательства на здоровье и честь государева семейства, которых вследствие параноидальной дворцовой подозрительности и частых доносов было немало, и зачастую именно эти доносы и разбирательства, а не мнимые посягательства, наносили серьезный вред душевному спокойствию и здоровью. Считалось, что тайные враги могли нанести порчу не только через еду, но и через самую ничтожную мелочь домашнего обихода, поэтому перечисление предметов, в которые все служившие при дворе – от кравчего до истопника – присягали не класть лихие коренья и зелья, было чрезвычайно подробно. Состоящие при конюшне клялись не подкладывать коренья: «в государственные седла, в узды, в войлоки… плети, в возки, в сани… в полость санную, в гриву, и в хвосты и во всякий их… конский наряд…», дворовые люди царицы давали присягу не наносить порчу «в естве, в питье, овощах, в пряных зельях и в платье, в полотенцах, в постелях, в сорочках, портах». Страх перед порчей был так силен, что даже в XVIII веке, европеизированная императрица Елизавета приказала устроить серьезное расследование по поводу найденной у нее под кроватью лягушачьей лапки.

Обращались к царице дворцовые служители и за помощью в своих семейных делах. Так, сын боярский Никифор Скорятин жаловался на свою жену Пелагею, которая «его искусала, исщипала и вырвала бороду и топором порубила». Занималась царица и крещением иноземок – жен живущих в Москве иностранцев – инженеров и военных. Было у цариц дело, которому они отдавались с особым удовольствием, а именно устройство судеб живших у них девушек, в основном сирот-родственниц или девиц, которым родители по бедности не могли дать достойное воспитание. Попадание в царицын терем означало устройство судьбы, неплохое приданое и обеспечение карьеры будущему мужу. Недостатка в женихах не было, но для того чтобы приданое попало в хорошие руки, справки собирались очень тщательно. Информация была поставлена превосходно. Во дворце было известно, что говорилось на площадях, во время пиров и, следуя известной пословице: «Муж с войны возвращается, а жена ему о войне рассказывает», – даже в далеких военных походах. Все это многократно, не без преувеличения, с оживлением и азартом обсуждалось.

Серьезные заботы доставлял царице и ее постоянно расширяющийся двор. Женский штат был чрезвычайно многочислен и беспокоен. Кроме придворных как таковых, в него входили учительницы малолетних царевен, кормилицы малолетних царевен и царевичей, псаломщицы, мастерицы и ученицы, карлицы, лекарки, золотошвеи и белошвеи, прачки, а также шутихи, юродивые, калмычки и арапки, богомолки, девочки-сиротки и прочие. Все это шепталось, сплетничало, наушничало и отчаянно интриговало. И боярыни, и шутихи зорко и ревниво следили за соблюдением субординации. Вступались за них мужья и сыновья. Тяжбы могли длиться долгие годы.

А. Д. Кившенко. Избрание Михаила Федоровича Романова на царство. 1613 г.

Мужской штат был также многочислен, и с ним у царицы также хлопот было немало. И хотя народ старались подбирать добрый, недостатки были традиционные. Приходилось разбираться и принимать меры, о чем свидетельствуют указы, в частности: «царица велит истопников Пронку Прототуя и Микитку Шайкина за их бесчинство и пьянство отставить и учинить жестокое наказанье – бить кнутом».

Царь Михаил Федорович

Но заботы заботами, а своей привлекательности царица должна была уделять серьезное внимание. Легкость, с которой московские государи отправляли нелюбимых жен в монастырь, заставляла «держаться в форме», и царицы старались не только безмятежным нравом, весельем, беззаботностью, но и красотой радовать мужей.

А. П. Рябушкин. Русские женщины XVII столетия в церкви. 1889 г.

Внешностью же своей знатные москвитянки занимались ничуть не меньше европейских женщин, и замкнутая теремная жизнь никак не влияла на стремление быть привлекательными и желанными. Впрочем, отличие было – настолько щедрое и безыскусное применение косметики, что европейцы, привыкшие видеть чрезмерно раскрашенными женщин легкого поведения, делали смелый вывод о безнравственности «русских леди». Главным в макияже было подчеркнуть белизну лица и румянец. Бледность почиталась следствием разврата. Красились ярко, с размахом, не признавая полутонов, черня зубы для подчеркивания белизны лица и вливая черную краску в глаза для придания им выразительности. Один английский путешественник, проведший в Москве зиму в 1557–58 годах, писал: «они так намазывают свои лица, что почти на расстоянии выстрела можно видеть налепленные на них краски». Яркий макияж был необходимым атрибутом этикета. Жена князя Черкасского, красивая и румяная от природы, не захотела румяниться, но была сразу же оговорена боярынями и заставлена краситься, как прочие. Сильно красились даже немолодые царицы, а руководством по косметике в тереме служили советы, изложенные в специальных книгах-руководствах. Благовония и прочие косметические средства хранились в специальных ларцах, а насколько серьезно относились обитательницы Кремля к своей внешности, можно судить по записям об этих ларцах с многочисленными (несколько десятков) баночками. Одеждой своей и уборами царицы также отнюдь не пренебрегали и приумножали доставшийся в наследство гардероб с достойным уважением, рвением и последовательностью. Их яркие (под стать лицу) одежды сверкали от драгоценных каменьев и жемчуга и были настолько роскошны и богаты, что видевшие их и потрясенные их видом чужестранцы, испытывали «род тихого ужаса». Двигались царицы медленно и плавно, словно павы, и не столько из-за этикета, сколько из-за каблуков, которые у знатных москвитянок были настолько высоки, что носок едва касался земли.

Организация приятного времяпрепровождение государя в кругу семьи также входила в число задач царицы. Лучше всего это удавалось организовать в подмосковных владениях. Там в окружении садов и прудов стояли сельские дворцы, в прекрасных цветниках благоухали редкостные цветы, росли и плодоносили миндаль и кизил, финики и груши, персики, виноград, шелковицы, арбузы. Царицы управляли здесь всеми женскими работами, а также следили, чтобы близким и уважаемым людям вовремя посылались созревшие плоды и ягоды. Старались царицы, чтобы не скучало их многочисленное потомство, развлекались и сами. В долгие осенние и зимние вечера во дворце устанавливались великолепные качели, а на масленицу – скатные горы, в Рождество они увеселялись святочными играми, летом, на Троицу, – хороводами. Не лишали себя царицы удовольствия наблюдать из тайных мест за встречами иноземных послов, крестными ходами.

Так внешне тихо протекала за толстыми кремлевскими стенами жизнь кремлевских цариц. Но заканчивался XVII век, и в далеких немецких замках играли на клавесинах юные принцессы – бабушки будущих русских цариц. Эра московских государынь близилась к завершению, но еще не вошла в терем мать будущего Петра I.

28 ноября 1669 года женская часть населения стольного града Москвы пришла в лихорадочное, радостное возбуждение. Из разных городов, деревень и женских монастырей привозили красавиц – родовитых княжон, боярышень и простых дворянок. Зашныряли, забегали по узким улицам бабки-вестницы. Замер в тревожном ожидании Кремль.

Неизвестный художник. Портрет царя Алексея Михайловича. Вторая половина XVII в.

Царь Алексей Михайлович приступил к выбору невесты. Вдовец, отец девятерых детей от прежней жены, невысокий и коренастый, не торопился. Только 1 февраля дошла очередь до будущей царицы – темноглазой Натальи Нарышкиной, но с первого раза она его не пленила. Смотрины проходили неспокойно, и борьба между родственниками невест велась самая ожесточенная, с интригами и доносами. Напряжение нарастало. Женская часть населения Москвы с восторгом наблюдала за конкурсной борьбой, а мужчины, утомленные этой полугодовой матримониальной возней, возмущались, от всей души желая «посадить девиц этих на хлеб и воду, а не в Кремль привозить», но наконец победила партия Натальи, и будущая мать Петра Великого была торжественно введена в Кремль.

Неизвестный художник. Портрет Царицы Натальи Кирилловны. 1687 г

Отец Натальи был мелкопоместным дворянином, не обладал влиянием, но находился в родстве с крупным государственным деятелем Артамоном Матвеевым. Внешность новой царицы подробно описана современниками: «царица Наталья – женщина росту величавого, с приятным лицом, небольшим круглым ртом, высоким челом, изящной соразмерностью во всех членах, выпуклыми черными глазами, звонким приятным голосом и самыми грациозными манерами». Держалась царица так свободно и непринужденно, что воспитанным в старомосковском духе боярынями это воспринималось как вызов, но на самом деле объяснялось тем, что воспитывалась Наталья Нарышкина в семье умного и образованного Матвеева, женатого на шотландке Гамильтон, и нравы и обычаи в этом доме ничем не отличались от европейских.

В том, что новая царица совсем не похожа на прежнюю, тихую и богобоязненную Марию Милославскую, убедились сразу. Наталья имела неслыханную смелость приоткрыть при выезде в город окошко своей кареты и показаться народу, который от этого был повергнут в граничившее с ужасом смущение – и не удивительно: даже случайная встреча с царицей грозила расследованием с самыми серьезными последствиями. Новой царице было сделано внушение, но в очень мягкой форме: Алексей Михайлович от всей души полюбил свою молодую жену, а после того как та родила богатыря Петра, готов был исполнить любое ее желание.

Н. В. Неврев. Боярыня. 1901 г.

С появлением Натальи в Кремль проникли невиданные доселе радости западной жизни – музыка и танцы. Для украшения палат были даже поставлены античные статуи богов и нимф, которых, «дабы прикрыть срамоту», нарядили в старорусское платье, и деньги на эти наряды отпускались еще долгие годы, хотя самих антиков уже давно во дворце не было. В Кремле был построен первый театр, ставились представления, и «Домострой» уходил куда-то в прошлое. Явственно ощущалась неизбежность обновления жизни, и образ жизни молодой царицы способствовал отмене старых обычаев. В дни своих именин Наталья принимала гостей-мужчин, участвовала в охотах и присутствовала на приемах царя, где знакомилась с западноевропейскими политиками, художниками и учеными. В 1762 году в одной из гамбургской газет было написано: «Царица или императрица со своими статс-дамами сидела за багряным покровом, который, однако, имел то свойство, что можно было видеть их красоту, и они могли видеть балет. Они сияли как яркие звезды среди редких облаков». Сыновья царя Алексея от прежнего брака были очень слабы, и здоровье их долгую жизнь не обещало. Но женское потомство было многочисленным, на редкость здоровым и очень энергичным. Вначале с неудовольствием, а затем с ненавистью, которую с радостью подогревали придворные, наблюдали они за возрастающим влиянием своей мачехи и ее родных. Жизнь Алексея Михайловича становилась все труднее. Как многие мужчины, он предпочитал не вмешиваться в женские свары и предоставил своей жене и дочерям полную свободу действий во внутрисемейной войне. Брак его с Натальей продлился всего пять лет. Внезапно совсем еще не старый царь скончался, и клан Милославских вновь обрел былую силу. На трон вступил 15-летний сын Алексея Михайловича Федор. Этот меланхоличный молодой человек был умен и благоразумен. Первым из русских царей он одевался на европейский манер, восхищался плодами западной цивилизации и имел склонность к польской культуре. «Процарствуй Федор еще 10–15 лет и оставь по себе сына, западная культура потекла бы к нам из Рима, а не Амстердама», – писал историк В. О. Ключевский. Вокруг Федора постепенно сформировался круг «припадочных» (то есть любимцев, фаворитов), которые, в отличие от советников царя Алексея Михайловича, не стремились захватить доходные административные должности, а вместе с царем стали готовить реформы. Заметно выдвинулся в те годы молодой боярин Василий Голицын.

Первой женой Федора стала Агафья Грушецкая, которую царь увидел во время крестного хода. Она была дочерью мелкого дворянина, чей предок в XVI веке прибыл в Московию из Польши. Выбор Федора был принят в Кремле с роптанием. Слишком живы были еще воспоминания о Смутном времени и Марине Мнишек, и «польку» в царицы не захотели. Не нравилась Агафья еще тем, что была ставленницей новых фаворитов, и Милославские, опасаясь их усиления, сообщают сведения, порочащие девушку и ее мать. Но юный царь проявил характер, решил жениться по любви и настоял на своем решении. Клевета на Агафью была разоблачена молодыми друзьями царя, И. М. Милославский подвергся опале, и его могущественная партия потеряла влияние. Брак по любви оказался коротким. Агафья умерла от родов, всего на несколько дней пережил мать и новорожденный сын царя Илья.

В. Г. Шварц. Вешний поезд царицы на богомолье при царе Алексее Михайловиче. 1868 г.

Федор Алексеевич медленно угасал, но незадолго до своей смерти, хотя врачи всячески удерживали его от этого шага, женился вновь – на 14-летней Марфе Апраксиной, крестнице Артамона Матвеева. Фавориты царя начали налаживать контакты с Нарышкиными, сам Федор всегда был лоялен по отношению к вдовствующей царице Наталье и любил своего крестника Петра. Казалось, что вторая женитьба царя как-то уравновесит соотношение сил при дворе, но судьба рассудила иначе.

Юный царь скончался, и на территории Кремля с его сказочно пышными дворцами, соборами и садами началось брожение. Все высокородные дамы – две вдовствующие царицы (жены Алексея и Федора) и девять царевен во главе с умной, властолюбивой Софьей – имели свои «малые дворы» с приближенными боярынями, а у тех были мужья, сыновья и братья, готовые ринуться в борьбу за власть. Вражда между партиями достигла предела, и впервые за столетия двери терема распахнулись.