Текст книги "Остров Ржевский"

Обычно, пояснил Макс, паром делает остановку сперва на Пекене, а затем отправляется на Кинту, но сегодня нам повезло, и желающих посетить Пекену не нашлось, так что мы быстрее прибудем на место.

– На Пекене делать нечего, – Каспер указал пальцем на небольшое темное пятно вдали, мимо которого мы проплывали. – Сплошные обрывистые берега, а это не подходит для серфинга, к тому же он еще меньше, чем Кинту, такой же необитаемый, и смотреть там не на что абсолютно.

– К тому же любая человеческая активность там запрещена, – услышали мы гнусавый голос из-за спины. Обернулись – Сержиу стоял, придерживаясь за перила так, будто, наоборот, он придерживал их, рукава рубашки закатаны выше локтей, солнечные очки скрывают ту половину лица, что не скрывает борода.

– О, капитан, – поприветствовал я. – Надеюсь, за штурвалом кто-то остался?

Он великодушно сделал вид, что улыбается.

– Диогу, мой помощник. Вы должны были его видеть, когда мы покидали порт, – посмотрел на меня, блеснули из-за темных стекол туманом подернутые зрачки.

– Любая активность… как вы сказали? – я подвинулся, приглашая капитана сесть. Он неспешно подошел ближе и расположился в кресле напротив. – То есть на острове Пекена нельзя высаживаться?

– Можно, и потому наш маршрут предполагает остановку на Пекене. Другое дело, что купание, рыбалка, охота, серфинг и прочая человеческая активность запрещены местным законодательством, и мне, как уполномоченному лицу, вменено местными властями в обязанность следить за соблюдением порядка на острове.

– Как интересно. И чем же этот островок заслужил такой особый статус?

– Дело в том, что на Пекене обитают несколько уникальных видов животных, которые не встречаются больше нигде в мире, в том числе камнеклювый буревестник и рыба-собака, а также несколько редких – розовая крачка, европейский краб-паук, кого я еще забыл?.. Хм, как видите, причина охранять остров весьма серьезная, и я не завидую тем, кто посмеет нарушить правила: обо мне говорят, что у меня доброе сердце, но лицензия отстреливать нарушителей, как и ружье, у меня имеется.

Он строго обвел нас троих взглядом. Должно быть, подобные предупреждения Сержиу выносил многим развеселым туристам, которые казались ему подозрительными, и я почему-то начал ощущать, что не слишком нравлюсь капитану.

– На мой счет, – сказал я, – можете не беспокоиться. Меня и на Кинту затащили практически насильно. А вот эти двое – за ними, пожалуй, стоит понаблюдать.

Макс притворно врезал мне кулаком в плечо, обозвав предателем.

– Не волнуйся, Тим, – заговорил вдруг по-русски капитан, – твоим приятелям я уже устроил инструктаж по поведению, и они все поняли. А насчет тебя я вот что скажу: кое-кто видел, как ты гулял с моей дочерью вечером, а я не люблю, когда моя дочь общается с тем, кого я не знаю. Так что послушай совета: поосторожнее. Мое ружье, оно ведь не только для тех, кто шалит на Пекене.

Сказал это и скрылся на капитанском мостике. По поводу его угрозы я испытывал двоякие чувства: во-первых, на Надю у меня абсолютно искренне не было никаких планов, с другой же стороны, не стану отрицать, что некоторое раздражение во мне слова Сержиу пробудили. До самого прибытия на Кинту я молчаливо таращился в расступавшуюся перед паромом водную гладь.

Но от раздражения моего не осталось и следа, стоило мне сойти на землю и, ведомому Каспером и Максом, оказаться на чудеснейшем скалисто-песчаном пляже, немного позади которого стояли на пологом подъеме, поросшем серо-белой пижмой до колена высотой, несколько туристических палаток.

Из палаток только начинал выбираться народ – в основном молодые ребята и девчонки, худощавые и смуглые от солнца. Шведские оболтусы разбудили всех, кто еще спал, и перезнакомили меня со своими друзьями, имена почти никого из которых мне не удалось удержать в памяти. Были здесь трое американских парней в затяжном туре по Европе, семейная пара из Испании, лиссабонцы, группа английских экстремалов во главе с унизанным сережками брутальным дядей за пятьдесят…

Коллективный завтрак под шумные возгласы приготовляемой на костре бурды отдавал чистейшим пионерским лагерем, я общался с любителями волн и слушал их занимательные истории, частью своей казавшиеся выдуманными, до того яркими они были. Я сидел среди людей, повидавших мир с тех сторон, что никогда, возможно, не откроются мне, бросавшихся в пучину страха и каждый раз выбиравшихся оттуда невредимыми, доказывая себе и этому миру, что нет предела смелости. И у меня было хорошо на душе, хотелось хотя бы на день стать таким же отважным и испытать настоящую, безоглядную свободу, оставив все, цеплявшее меня якорями к земле, позади.

Вставать на доску в первый раз было страшно, тем более что Каспер с Максом не выглядели заботливыми учителями: им доставляло нескрываемое удовольствие потешаться над моим неловким бултыханием в прохладную воду, но, к счастью, над горе-новичком сжалился предводитель английских серферов, бывалый морской волк. Он понаблюдал с берега за моими безуспешными попытками удержаться на доске, подошел, велел Касперу и Максу убираться, потому что он сам займется мной.

– Веселей, братишка, – показал он мне большой палец вверх. – Тут главное – получать удовольствие. Давай-ка попробуем удивить твоих корешей и научить тебя до конца дня держаться на доске, идет?

И о сколько часов мы провели с этим мускулистым здоровяком, раз за разом терпеливо поднимавшим меня на ноги на детской глубине у берега, пока у меня и в самом деле не начало что-то получаться! Правда, в финале урока я был так измочален, что уже и на твердой поверхности еле стоял на ногах, и, поздравив меня с первым серферским успехом, учитель сдал ученика в руки хохотавших на берегу моих шведских соседей.

На вечернем пароме мы с Каспером и Максом вернулись на Синку-Понташ и заявились в ресторанчик Сержиу вместе с хозяином и его помощником Диогу. По дороге от порта я исподтишка разглядывал этого сутулого слегка косоглазого мужичка в кепке и мечтал обзавестись возможностью двинуть ему в темном переулке без свидетелей за донесение на нас с Надей, он же верным псом плелся за капитаном, что-то тихо обсуждая с ним по-португальски.

За столом в ресторанчике собралась большая компания – несколько завсегдатаев, добрых приятелей Сержиу, присоединились к нам, и весь вечер Мария с Надей, сменяя друг друга, бегали из кухни и в кухню, едва успевая подносить напитки и блюда. Я завел весьма любопытный разговор с пожилым португальцем в слегка потертом старомодном пиджаке, застегнутом на все пуговицы, – он неожиданно оказался блестяще говорившим по-английски бывшим учителем.

– Как, и вы еще ни разу не видели источник Пекены? – искренне удивился он. – Это же одно из наших главных чудес! Как можно побывать на Кинту, но не посмотреть Пекену, молодой человек?

Он догадался по выражению моего лица, что об источнике Пекены я слышу впервые, и дирижерски взмахнул руками к хозяину ресторана.

– Сержиу, расскажи об источнике, здесь хотят послушать!

Хозяин прервал беседу с одним из гостей и недовольно посмотрел на старого учителя.

– Ай, дон Аугусту, опять вы за свое. Сначала вы рассказываете им истории, а я потом отлавливаю их за вандализм.

– Да брось, расскажи, – старик обернулся ко мне. – Он отлично рассказывает эту легенду.

Внезапно между мной и старым Аугусту втиснулся стул, я поднял голову на бесцеремонного пришельца – им оказался Жука.

– Позвольте, позвольте, – нараспев заговорил он. – Всем добрый вечер. Дедушка, не ешь так много жирного – тебе вредно.

Он выхватил тарелку с отбивной у старика и подвинул к нему ближе поднос с овощами. Затем набросился на меня с вопросами о том, что я поделывал на острове с последней нашей встречи, и я стал охотно отвечать, дальше к нам подключился Каспер, комментируя мои успехи на доске, – слово за слово, и у меня из головы вылетел наш со старым Аугусту едва начавшийся разговор.

Несколько раз, проходя мимо, Надя настойчиво смотрела на меня, но, стоило мне поймать ее взгляд, тут же отворачивалась и шла прочь. Я решил, что, кажется, лучше будет пореже появляться в этом ресторане.

7

Грустно было прощаться с моими новыми друзьями-серферами, да и, к моему удивлению, катание на серфе освоить оказалось не так уж сложно. Ребята из палаточного лагеря помогали мне советами, подбадривали, и уже через три недели ежедневных тренировок я уверенно держался на доске в небольших волнах. Но тут окончился сезон, похолодало, все стали разъезжаться по домам. Каспер и Макс возвращались в Швецию, по-детски радуясь тому, что аккурат с отъездом заканчивались их денежные припасы.

– Чувак, да если бы не ты, мы бы уже давно были на мели, ты же нас у себя задаром поселил, еще и в такой крутой хате! – расчувствовался Каспер. – Приезжай к нам в Швецию, в гости.

Мы стояли посреди пустого аэропорта, голоса наши эхом отскакивали от стен, а я безуспешно пытался скрыть свою тоску по этим парням. Долго обнимал их, следил через стекло, как пассажиры прошли на посадку, как закрылись двери самолета, он набрал скорость и оторвался от земли. Каспер и Макс улетели с Синку-Понташ.

Наступила островная зима, прохладная и дождливая. В самые холодные дни, когда температура опускалась до десяти градусов тепла, я предпочитал завтракать горячим кофе в чайной напротив, а все остальное время валяться дома без дела. Чем еще занять себя, я не знал, а друзьями, кроме иностранцев-серферов, которые уже уехали, обзавестись мне так и не удалось: я по-прежнему ни слова не понимал по-португальски.

Был, конечно, еще Жука, но, несмотря на его приветливость, мы были лишь добрыми знакомыми. Так что к концу декабря, намаявшись без дела, я стал подумывать о том, чтобы покинуть остров.

Это означало поражение, ибо мною руководила главным образом паника перед одиночеством. Одиночество бывает разное, иногда оно необходимо, чтобы поразмыслить над своей жизнью, пересмотреть взгляды, очистить сознание. Мое же одиночество было другого толка: оказавшись в нем после отъезда друзей, я вернулся к тому, с чего начинал путешествие, – к Анне.

Из всего, что я знал об этом мире, только о ней одной выбирал думать мой мозг. Каждое утро я открывал глаза и подолгу лежал в кровати, представляя, как мы бы могли быть сейчас с нею вдвоем, как я любил бы ее, как она порадовала бы меня спросонья… Сладкие грезы! Затем, за завтраком, мне чудилось, что это чужая квартира, их с другим квартира, и как этот другой на руках вносит ее на кухню, голую, усаживает на этот самый стол, наклоняется над ней… Я выбрасывал недоеденный омлет в помойку, брезгливо морщась, с силой запускал тарелку в раковину. Днем, в безмолвии дома, в полумраке пасмурного декабря, передо мной на стене начинали плясать тени воображаемых любовников. Я пытался угадать по силуэтам, кто это – он или я, потому что женский узнавал сразу, безошибочно. Я чувствовал ее запах, видел ее игривую улыбку, манящие плечи, а потом понимал: это он входит в нее, на моих глазах покрывает ее собой, скрывает от меня, обезображивает, оскверняет своим семенем мою любовь… Поджав под себя ноги, я кутался в одеяло, подсовывал под грудь подушку, и, обняв ее крепко, скулил, скулил и рыдал, хныкал из последних сил, повторял ее имя, еле шевеля саднящими губами.

Мне нужно было что-то предпринять, поскольку, продолжая в том же духе, я рисковал в один прекрасный день наложить на себя руки, и потому я начал готовиться оставить Синку-Понташ. Дал себе неделю, чтобы прийти к окончательному решению, и договорился с собою хотя бы эту неделю не проводить взаперти. Так что в первый день моей последней одинокой недели на острове я вышел из дома рано утром – не было и семи – настроившись на долгую, изнурительную прогулку.

Я миновал площадь с памятником Франсишку Мигелу Гомешу, прошел еще несколько улиц, когда с неба обрушился сильнейший ливень, от которого не было спасения, кроме как под крышей. В колокольне небольшой церквушки звонили, я увидел, как кто-то заходит внутрь, и решил, что путнику, попавшему в беду, даже чужеверцу, здесь не откажут в крове.

Дверь легко распахнулась в тишину безлюдной залы. Я подумал, что постою у самого входа, только бы переждать дождь, никому не мешая, но тот человек, что вошел передо мной, единственный, кто здесь находился, сидел на последней, ближней к проходу скамье и был хорошо мне виден. По седой, стриженной аккуратным кругом голове я узнал Сержиу. В тот же миг, услышав мои шаги, он обернулся. Увидел меня, показал жестом, что я могу сесть рядом. Я нерешительно помялся и пошел к нему.

– Доброе утро, – шепотом поприветствовал. – Никак не ожидал вас тут встретить. Так вы католик?

– Я верю в Бога, – ответил он. – А ты, кажется, не веришь, как мы выяснили?

– Верю, когда он не пытается доказать мне, что его не существует.

Сержиу опустил голову и закрыл глаза, густая борода коснулась груди. Я наблюдал с интересом, как беззвучно шевелились его губы, повторяя молитву, а ладони медленно перекатывались одна поверх другой. Долгой и напряженной была его молитва, и, закончив ее, еще несколько минут Сержиу не размыкал глаз.

Тактичность подсказывала – надо оставить его, но я не успел поступить как следует: капитан наконец вернулся в действительность и посмотрел на меня.

– Ты выглядишь больным, – сказал он и присмотрелся внимательнее. – Отравился, что ли?

Впервые за все время на острове кто-то заметил, что мне плохо. Не велика заслуга, возможно, но стоило Сержиу узреть это, как во мне, против здравого смысла, крепчайшим канатом выросло доверие к капитану. Я забыл тут же, как он настороженно общался со мной в первый день, как угрожал из-за дочери; в лихорадке своего отчаяния я видел только неравнодушие распознавшего мою боль.

– Вы выглядите человеком, с которым я мог бы поделиться, – ответил, все еще сомневаясь, станет ли посторонний слушать меня так, как мне это было нужно.

Он же лишь сдержанно кивнул, разбив мои сомнения:

– Ну так выкладывай, не тяни.

И я рассказал. Не все, но самое главное, самое тягостное, что лежало у меня на душе. Рассказал о том, как познакомился с женщиной, перевернувшей затем мою жизнь, как не увидел поначалу, насколько важна для меня эта женщина, а после, уже потеряв ее, не сумел смириться. Рассказал, как сотнями мучительных ночей бессонно таращился в темноту, пытаясь ухватиться за тень ускользавшего разума, моля всех святых и все темные силы вселенной вернуть мне ее в обмен на любые жертвы мои. Рассказал о том, как она выбрала другого, как счастлива с ним, как нет мне места в ее жизни, как она не любит меня, еще страшнее – любит другого, а значит, нет надежды. Рассказал, что расстояния не помогают, и уже сомневаюсь, поможет ли время. Что я в отчаянии, что мне начало казаться: выход только один – в вечный мрак безвременья.

Сержиу слушал мою исповедь – по странной иронии, он, словно священник, исповедовал меня, то есть, не осуждая и обязуясь молчать об этом перед всеми прочими, слушал внимательно, именно в стенах церкви. Покусывал нижнюю губу, борода слегка шевелилась, серьезный взгляд подталкивал к откровенности. Когда я закончил, он еле слышно вздохнул.

– Смелый поступок, Тимофей, так открыться. Мне это нравится. Я вот что тебе скажу: молодежь сейчас отрицает любые ориентиры, но каждый со временем приходит к тому, что сила – в Боге. Послушай старого человека, который прошел через многие страдания: чем раньше приходишь к Богу, тем проще становится твоя жизнь. Сейчас, когда тебе тяжело справиться со своей утратой, придется признать, как ни пытаешься ты отсрочить, что для тебя эта женщина потеряна. Самое главное – обрести силы жить дальше. Возможно, иногда тебе кажется, что выхода нет, вот тогда и помогает молитва. Приходи сюда, молись простыми словами, какие приходят на сердце – и тебе сразу станет легче. Я делаю так каждое утро и только благодаря этому сумел выстоять, когда столкнулся со своими несчастьями.

Я бы хотел ему верить, хотел бы поверить в то, что простая молитва творит чудеса, но моя одержимость выглядела непобедимой перед уговорами себя или Господа.

Сержиу снисходительно похлопал меня по руке:

– Ты еще не смирился. Внутри себя ты еще надеешься, что случится чудо, что-то произойдет, и ты сможешь получить назад свою женщину. Ты должен ее отпустить, оставить прошлое в прошлом. Смирение и молитва – вот что поможет тебе, – и, видя мою смешанную с сомнением надежду, добавил: – Обещаю, поможет, если ты искренне захочешь этого.

Я прикрыл лицо руками. Я ли этого не хотел! Снова посмотрел на капитана:

– Знаете, я так рад, что сумел с кем-то поговорить. Я уже давно не говорил по душам ни с кем, а мне это очень было нужно… Мой самый близкий человек, тот, с кем я делился всем раньше, предал меня, и теперь мы как будто мертвы друг для друга. Вот со времен наших с ним разговоров я и не говорил ни с кем так искренне. Спасибо вам.

– Тебе здесь одиноко, правда? На острове?

– Не то слово. Чувствую себя невидимкой в толпе.

– Приходи к нам перекусить иногда, тебе всегда рады в моем ресторане. Ты ведь и с Надей сдружился, не так ли?

Я издал виноватый смешок:

– Думал, вы против, чтобы я с ней общался.

– Я не тиран – она может общаться с кем хочет. Я всего лишь отец, который заботится о своей дочери. И ты, когда я узнал тебя получше, кажешься мне хорошим парнем. Заходи к нам иногда, сделай себе одолжение. Никто не должен жить один, особенно если он в смятении. Я знаю о смятении многое и не откажу в помощи тому, кто нуждается в ней. А сейчас извини, мне пора – сегодня мы с Диогу должны проверить кое-что в механике парома перед отплытием.

Когда мы оставили церковь, над городом – как это вышло? – светило сиротливое утреннее зимнее солнце, хотя с темных от влаги крыш еще стекали капли дождя. И на душе у меня сразу будто посветлело.

Что-то изменилось с того дня, а в общем для меня изменилось все. Я понравился капитану, и, возможно, он пожалел меня отчего-то, но как бы там ни было, я чувствовал в нем отныне человека, с которым можно говорить откровенно, и в некоторой степени это даже забавляло меня: брат Дугина и я, кто бы мог подумать.

Каждый раз, когда я утром приходил в церковь помолиться – не знаю, сколько в этом было искренней тяги к разговору с Господом и сколько желания поговорить с капитаном, – Сержиу уже сидел там, склоненный в молитве, с сосредоточенным лицом, глядящий вглубь себя. Он был доволен тем, что я следую его совету, и мне становилось лучше оттого, что я сознательно делал что-то, чтобы – я уже не боялся произнести это вслух – отпустить Анну с миром и оставить в прошлом воспоминания о ней. Мои молитвы напоминали скорее разговоры с самим собой, когда я позволял своей боли открыться, наблюдал за тем, как она распластывается передо мной, гладил мысленно в последний раз и позволял ей утихнуть. Я смирялся с тем, что она еще во мне, и ее жало переставало ранить меня. Все шло своим чередом, я по-прежнему не забыл Анну, но чувствовал, что мне уже намного легче думать о ней, и думать о ней не приходилось каждую секунду.

Однажды я спросил Сержиу, о чем молится он, чего просит у Господа, он ответил: самых простых вещей, здоровья и счастья для близких, прощения за грехи.

– Я грешил тягостно, – деревянной тростью постукивая по камням мостовой, пока мы шагали из церкви к ресторанчику, чтобы позавтракать, говорил капитан. – В неискупимом долгу перед теми, кому причинил зло, и о них молюсь. Простятся ли мне мои грехи – не знаю, и молитвами, боюсь, не смыть их. Вот об этом одном болит сердце.

Он рассказывал, как и сам когда-то помучился, оказавшись на незнакомом острове, где ни словом ни с кем не мог обмолвиться, да еще и с больной дочерью на руках. Но, в отличие от меня, укоряюще улыбался Сержиу, времени страдать у него не было, и пришлось искать работу, чтобы прокормить себя и ребенка. Старый паромщик взял его помощником, сжалившись, и вскоре, когда тот ушел на покой, Сержиу стал управлять связующим мостом между Синку-Понташ и Пекеной с Кинту.

Поначалу желающих отправиться на островки было немного, но со временем туристов прибавилось, особенно после того, как один французский путешественник, журналист-составитель туристических проспектов, отправился на Кинту и увидел своими глазами красоту маленького клочка суши, его естественные пляжи и великолепные океанические волны – настоящую мечту серфингиста. На счастье, путешественник знал в этом толк, ведь его сын как раз увлекался катанием на доске, и обширное красочное описание Кинту со множеством фотографий, которое журналист разместил в своем новом путеводителе, превратило скромный придаточный островок в Мекку для любителей быстрой волны. Так что вот уже много лет как, в самый пик сезона, летом, паром приходится гонять на остров четыре раза в день вместо двух.

Такая удача и бережливость капитана помогли ему скопить денег и открыть ресторанчик. Но первое, что помогло ему, повторял Сержиу, были не заметки журналиста и не удача, а честный труд и жизнь по совести.

Вместо недели на размышление, после которой предполагалось покинуть остров, я решил остаться. Появился человек, готовый помочь мне советом, я всегда мог зайти на ужин в теплую компанию ресторанчика Сержиу, в душе моей наступил период покоя, и жизнь перестала казаться безвыходным лабиринтом. А однажды вечером в ресторане, когда в очередной раз Мария с Надей едва справлялись с наплывом посетителей, и я заметил капитану, что хорошо бы ему обзавестись помощником, Сержиу смерил меня взглядом и наконец ответил:

– Ну что ж, попробуем. Тим, ты принят.

Так я нашел работу на Синку-Понташ. Ни о каком отъезде теперь и речи быть не могло.

8

То ли Тим вовсе не походил на Григория, то ли я стал взрослее, но спокойная жизнь на острове нравилась мне. Я привык вставать на заре, гулять по округе, вдыхая морскую свежесть, встречаться с Сержиу в пустой церкви и молиться вместе, каждый о своем, иногда на велосипеде совершал паломничество к статуе Христа в пещере вулкана Санту-Кришту – брат Луиш привык к моим ранним визитам, а его сторожевые псы, учуяв мой запах, уже не принимались визгливо лаять издалека, только лишь поскуливали, довольно виляя хвостами, – я не забывал привозить им, как и монаху, гостинец из города.

Молиться перед позолоченным деревянным изваянием было легко и радостно – в молитвах моих все меньше встречалось жалоб на несчастную судьбу, все больше смиренной благодарности за то, что имею. Я ли это, но я действительно научился беречь хрупкий мир в душе, не убегая от прошлого, но и не ставя его упрямо крепостью поперек дороги своей жизни. Анна была частью меня, и огромной частью, признавал я перед скорбно склоненным ликом Христа, и до сих пор она живет в моем сердце, но того, что было, уже не вернуть, и здесь, сейчас я радуюсь новому дню, благодарю за него и, как чудо, несу осторожно на ладонях. Я не отпущу его, он – мое сокровище, благодарю, Господи, за еще один день моей жизни.

За час до открытия ресторанчика я являлся на работу, в компании Нади и Марии приводил в порядок зал, открытую террасу, а затем в течение дня помогал обслуживать клиентов – сначала только иностранцев, заодно развлекая их рассказом о красотах острова, не забывая упомянуть, что на пароме можно добраться до прекрасных Кинту и Пекены, а вскоре начал общаться и с местными. Надя иногда занималась со мной португальским после работы, остальное я добирал, подслушивая разговоры клиентов, и уже через полгода мои познания в языке позволяли вести простые беседы и понимать большую часть того, что говорят.

В июне начался туристический пик, и от посетителей в ресторане не было отбоя. Я стал понимать капитана с его постоянным беспокойством за дочь – среди ищущих развлечения туристов встречалось так много падких на цветущую юность девушки, что порой приходилось прерывать их затянувшиеся беседы с официанткой, под благовидным предлогом вызывая ее на кухню. Надины щечки розовели от наслаждения, когда я поступал так, и она даже не спрашивала, какого дьявола я вмешиваюсь в ее жизнь, а только проходила довольно мимо и кричала повару:

– Томаш, два тунца!

Я не давал зарока больше не иметь дела с женщинами, просто сей период жизни решил посвятить тому, чтобы собраться из осколков в прежнего цельного человека. Мне было хорошо так, свободно, и лишь недавно начала затягиваться рана моей несчастной любви – не до новых романов мне было, не до отношений. Я видел, что капитанская дочка увлечена мной, да и мне она была симпатична, вот только не стоило позволять ей приближаться ко мне, потому что из этого все равно ничего бы не вышло. В Надином возрасте девушки еще мечтают о принце, а я уже вышел из тех лет, когда считаешь себя способным им стать – я ничего никому не собирался обещать и не хотел никого обманывать.

Поэтому на ее робкие попытки предложить мне выпить вместе после работы или сходить куда-нибудь я не слишком убедительно притворялся уставшим или уже занятым, настораживало однако, как легко она верила моим отговоркам. Настораживали ее долгие грустные взгляды, подведенные тенями карие глаза, короткие платьица, надетые на голое тело. Я просто надеялся, что хотя бы Сержиу еще не успел заметить, что девчонка влюбилась в меня.

И вот, примерно в то время, когда моя жизнь обрела устойчивость и гармонию, о каких еще недавно я и не мечтал, капитан предложил мне сделку в окутанном тайной предприятии, услышав о котором впервые, я едва не свалился от удивления, одновременно с тем вопрошая, не шутка ли это.

Наш разговор состоялся глубокой ночью в необитаемом и оттого немного жутковатом месте, в темноте при как назло полном безлунии. Капитан приказал мне погасить экран телефона, а верный пес Диогу тут же потянулся вперед, готовый в случае непослушания отобрать мой аппарат.

Секретность, с которой происходила наша встреча, признаюсь, немного напугала меня. Я как раз возвращался после закрытия ресторана домой по ночному городу, когда на плечо мне резко легла крепкая рука Сержиу.

– Есть разговор, – сказал он. – Пойдем-ка прогуляемся.

Я послушно последовал за капитаном в сторону порта, полагая, что он ведет меня к парому, но мы прошли мимо и еще дальше, намного дальше вдоль набережной. Он молчал, и я не решался заговорить – было подозрение, что разговор наш коснется его дочери, и всю дорогу я придумывал достойный ответ на случай, если он начнет обвинять меня в том, что я затуманил головку Нади пустыми мечтами. Хотелось подобрать такие слова, которые расставили бы по местам все сразу, не дали бы нам разругаться, тем более что я не желал дурного дочери Сержиу и не хотел испортить отношения с ним самим.

Мы добрались до безлюдного песчаного берега там, где кончался город, и я увидел моторную лодку, колыхавшуюся на отмели. В лодке сидели двое: Диогу в засаленной кепке, надвинутой на лоб, и впервые с момента нашего знакомства не улыбавшийся Жука. Они оба кивнули нам, помогая забраться, никто не проронил ни слова. Жука включил мотор, и мы устремились в черноту ночного моря.

Я не сразу понял, где мы оказались, когда лодка причалила к берегу, и мои попутчики ловко повыпрыгивали из нее. Переступил на землю – под ногами захрустели камни.

– Пошевеливайтесь, – приказал Сержиу, мы двинулись за ним чуть в подъем, и мне непонятно было, как это никто, кроме меня, не спотыкается о странные каменные наросты, хаотично разбросанные в траве. Один раз я до того неудачно приземлился на колено, что едва не вскричал от боли, но общая атмосфера секретности вынудила меня сдержаться.

Наконец мы остановились на относительно ровном участке, капитан, Диогу и Жука уселись на землю, сел и я. Вокруг неустанно шелестела вода, и время от времени слышалось протяжное птичье «кик-кик-кик».

– Да мы на Пекене! – догадался я. – Это ведь крачки кричат, а, Сержиу? Целая чертова колония крачек!

Сквозь темноту я различил, как он одобрительно улыбается.

– Это розовые крачки, ты прав, Тим. Мы на Пекене.

Я впервые был на островке, и жаль, что не мог разглядеть его. Зато я видел огни спящего Синку-Понташ вдалеке перед нами, а слева – несколько световых пятен с Кинту, из палаточных домиков серфингистов. Лето, и кто-нибудь из них обязательно оставался там на ночлег в поисках романтики единения с природой.

Между тем капитан заговорил:

– Мы пригласили тебя сюда, Тим, поскольку нам требуется помощь, и ты, как я считаю, а остальные поддерживают мое мнение, именно тот человек, кто сгодится для этой роли. Послушай, что я расскажу тебе. Ты ведь знаешь, что на Пекене бьет источник – сюда приезжают жители Синку-Понташ, чтобы набрать воды, которая считается благословленной святым духом?

– Я слышал об этом.

– Идем, увидишь сам.

Он встал и пошел вниз со склона, так быстро, что я едва поспевал следом. Через минуту мы миновали гору из отлакированных прибоем валунов, спустились еще немного ниже и свернули резко вглубь острова. Я начинал слышать его – источник.

– Подсвети себе, иначе ничего не увидишь. Только недолго, – предупредил Сержиу.

Я включил фонарик и направил его на шуршащее бульканье впереди.

Оказалось, мы стояли прямо перед огромной, около двух метров диаметром, дыры в земной поверхности, словно бы вычерпанной гигантской ложкой для мороженого. В этой почти идеально ровной, с гладкими каменными стенками впадине глубиной в три человеческих роста сквозь редкую расщелину струился, пенясь, мощный поток воды. На дне вода в луче фонарика казалась прозрачно-голубой, и я различал мелкие камни под ее пенными брызгами.

– Ух ты! – воскликнул. – Он теплый?

– Достаточно, – ответил капитан. – Около тридцати градусов. Если кто-то высаживается на Пекене, я посылаю Диогу с ними, помочь набрать воды: у нас есть специальная металлическая насадка, которая крепится к кувшину, чтобы дотянуться до источника. После остановки на Кинту я возвращаюсь сюда и подбираю пассажиров – обычно они уже успевают к тому моменту управиться и даже полюбоваться под присмотром Диогу на островок. Нельзя, чтобы они находились здесь одни, – во-первых, как я уже говорил, уникальная фауна острова страдает от человеческих визитов, и власти официально ограничили доступ к острову – муниципалитет передал мне право решения этого вопроса, так что если я говорю кому-то, что ему сюда путь заказан, это не обсуждается.

Он попросил меня погасить луч.

– А во-вторых? – напомнил я, когда мы вернулись к Жуке и Диогу и уселись друг против друга.

– А во-вторых… – послышался глубокий вздох. – На Синку-Понташ есть легенда, связанная с этим источником. В отличие от большинства легенд, она не только описана современниками, но и запечатлена топонимически. Вот, например, «Пекена» значит «маленький» по-португальски, и это действительно наименьший из трех островов. Но что значит «Кинту»?