Текст книги "Сегодня день. Избранное"

Подарок

 
Как в зрачках по костру,
прекращаю игру,
исчезаю в потёмках кромешных
с глаз долой – и домой.
Твой подарок со мной –
из ореха подсвечник.
За окошком снежок
по-особому лёг,
вид из комнат моих
стал нездешним.
Занавешу окно,
и на крышку фоно –
одинокий подсвечник.
 
 
Отгоревших свечей
жизни прожитой всей
не набрать и на скудный огарок.
Жгу по новой свечу!
Пламя видеть хочу.
Этот свет – мне в подарок.
 

«Моя рука в твоей руке…»

 
Моя рука в твоей руке,
а мне так грустно.
Ночной эфир на языке
звучит не русском.
Моё плечо, твоё плечо –
вплотную.
Всплыло
всё то, что было горячо
и что остыло.
 
 
Наш жаркий шёпот с языка
каких наречий
был?
И была в руке рука
и плечи – в плечи.
О той поре, о нас с тобой
грустить – впустую.
Из прошлого к себе самой
тебя ревную.
 

«Я забыла часы на даче…»

 
Я забыла часы на даче,
спохватилась, да не вернулась.
На проезд с лихвой и на сдачу
мыло под руку подвернулось.
Не покупка – сама находка.
Земляничным душистым мылом
с головы и до ног, в охотку,
разом смыть с себя всё, что было.
Как помыться да постираться,
нагишом выйти из-под душа,
на верёвочке рядом с платьем
просушить и проветрить душу.
Чистым стёклышком –
в светлый терем.
Заварить чайку, пряник к чаю.
Как на всё про всё –
своё время.
И часы идут, не скучают.
 

Сон

 
Приснилась мне в начале лета зима.
Сугробы намело,
а я иду, легко одета,
и не одна, и мне тепло.
 
 
Друг друга чувствуя плечами,
мы в снежных сумерках, в мороз
спешим куда-то.
Рядом с нами
шагает рыжей масти пёс.
 
 
И нет ни холода, ни мрака.
Летуч мой сон и невесом.
Мужчина, женщина, собака –
и это всё и обо всём.
 

Проводы

 
Сладкий запах розы,
сладковатый – лилий,
белый ствол берёзы
в головах могилы.
Слёз и слов потоки…
Тает незаметно
жаркий день и долгий
середины лета.
Красками заката
дольний путь отмечен.
Дата, прочерк, дата
Расставанье?
Встреча?
Над берёзой белой
Облака нависли.
В небо – небыть, небыль –
ближний мой и близкий.
 

Разлюли-малина

 
Хорошо с тобой мне быть
женщиной бульварной,
по тебе с ума сходить
от любви угарной.
Обнял – голая земля
для меня перина,
и как есть вся жизнь моя –
разлюли-малина!
Поцелуй твой прян и пьян,
жарок, сладок, долог.
Чист предутренний туман,
густ, и чем не полог?
Третий лишний нам –
фонарь
в прелести бульварной.
Пламя – я,
и божья тварь
по природе тварной.
 

«Вечер был светлый-светлый…»

 
Вечер был светлый-светлый,
Ваших светлее глаз.
Нам открывало лето
двери в свой мастер-класс.
С Вами была счастливой,
не замечала, нет,
что бутафорской сливы
несколько ярок цвет.
 
 
Выпал нам вечер серый,
злой, как осенний дождь.
Взгляд Ваш сверх всякой меры
с пасмурным небом схож.
Хочется быть счастливой,
спелой на вкус и цвет
вволю отведать сливы
не бутафорской, нет.
 

Счастье

 
Хотелось мне упасть и умереть
однажды осенью,
день выдался нервозный.
Под вечер – дождь,
казалось, сеял смерть
и сам же проливал над миром слёзы.
В открытых туфельках
по лужам шла, и свет
от фонарей плескался под ногами.
Так было, есть и будет.
Столько лет
и жизней прожитых
и пережитых нами,
по-разному одетыми, с судьбой,
неповторимой, как само дыханье.
Почувствовать себя самой собой,
безумный день принять,
как подаянье.
Себя самой нащупывая след,
быть частью целого –
и выше счастья нет.
 

«Ни застёжек, ни брошек…»

 
Ни застёжек, ни брошек,
ни оборки фигурной.
Прост наряд мой, нет проще –
грудь и бёдра в обтяг.
Говорит, что взволнован,
что играет по крупной,
что хотел бы сегодня
у меня быть в гостях.
 
 
Взгляд в упор, откровенный,
задержал на мгновенье,
и к щекам моим, верно,
вся прихлынула кровь,
и готова с ним вместе
я участвовать в пьесе
под названьем известным
«Ещё раз про любовь».
 

Пространство

 
Чем наполнить пространство пустое?
Щёлка-кухня, окошко, этаж.
Может – сидя, быть может – и стоя,
на пол лечь не позволит метраж.
Раскрывает объятья пространство,
как видавший все виды халат.
Что там –
сговор, любовные стансы,
поединок?
Распахнутый взгляд!
Каждой клеткой –
пространство простое,
кожей всей, кто подумать бы мог!
Хочешь сидя, а можно и стоя,
как бы ни было – пол из-под ног.
 

«Делами занят мой знакомый…»

 
Делами занят мой знакомый,
а я ничем не занята.
Удрать, хоть на часок из дома,
пойти пройтись туда-сюда.
Лотошник мне на выбор – сдобу,
кошатник – выводок котят,
а я совсем за малым, чтобы
туда, куда глаза глядят.
 
 
Час пик, народ спешит с работы
домой, там тоже суета.
Мне без хлопот и без заботы
легко – неведомо куда –
одной, сквозной и невесомой,
отныне раз и навсегда
признав,
что занят мой знакомый,
что я собою занята.
 

Перелётные письма любви

«За морями-океанами…»

Незабудку голубую ангел с неба уронил…

Городской фольклор

 
За морями-океанами –
там, за давностию лет,
позабытый, неприкаянный
распустился алый цвет.
 
 
В путь неведомый, немереный
край далёкий поманил –
незабудку незабвенную
ангел с неба уронил.
 
 
Соберусь в дорогу дальнюю,
может, свидимся с тобой,
мой дружок,
цветочек аленький,
взор небесно-голубой.
 

Лёгкий парус

 
Лёгкий парус,
летний зной,
синяя вода,
и далёко-далеко
берега гряда,
и высоко-высоко
в небе облака,
и солёные, как соль,
губы моряка.
И горячих рук и ног
петли всё тесней,
лодку-лодочку несёт
в океан страстей.
Неба синь
и моря синь,
берег иссиня…
Синим пламенем гори
всё, что жжёт меня!
 

Титаник

 
Город-призрак, город-сон,
город мой.
Занавесила экран голубой
пелена дождя,
и сквозь пелену
вижу, как идёт «Титаник» ко дну.
 
 
Многопалубный корабль-исполин –
щепка в море, отщепенец один.
Разомкнула
и сомкнула свой свод
и разгладилась над ним
толща вод.
 
 
Море света, и тепла, и добра
на волнах качало только вчера,
а сегодня опустило на дно
мой «Титаник»,
вот такое кино!
 
 
За потоком проливного дождя
на экране голубом вижу я,
как скрывается в пучине немой
город призраков и снов,
город мой.
 

«И открывается сезон дождей…»

 
И открывается сезон дождей,
и открывают свой сезон театры,
свои друг другу открываем карты
и провожаем стаю лебедей.
О землю грянуться, –
и перелётной птицей
мне шею вытянуть,
и выпростать крыла,
и с лебединой стаей устремиться
в края, где не в сезон – сезон тепла.
Я на земле стою двумя ногами
и, запрокинув голову, смотрю
на стаю лебедей под облаками,
плывущую на юг по октябрю.
На эту декорацию к спектаклю,
которым открывается сезон.
Играют все!
Сыграем этак, так ли
и мы очередной иллюзион.
 

Ночь

 
Был вечер, был день, было утро,
а ночь – как была не была.
Отчалила в лодочке утлой,
ни паруса нет, ни весла,
теченьем и ветром гонима,
пропала в волнах где-то там…
Молитвами разве моими
прибьётся к родным берегам.
 

Расстояние

 
Восемьдесят тысяч лье над водой
пролетели без тебя, любимый мой.
Мили
мелькали перед глазами
моими
вдали от тебя, милый.
И вот наконец мы вместе,
так близко, как в Песне песней.
Но ты отводишь взгляд
и молчишь в ответ.
Между нами пространство
в тысячу световых лет.
 

Клюква

Сердцу станет веселей…

А. С. Пушкин

 
Денёк весёлый к вечеру захлюпал,
и вдоль шоссе намокли банки с клюквой.
Хвалили бабки свой товар:
«Какая
целёхонькая ягодка, сухая!»
Теперь дождём подмочена она.
И в самый дождь обочина красна
от клюквы в банках, выставленных в ряд…
Жаль, мимо покупатели летят.
Остановиться ради безделушки
и, не торгуясь с вымокшей старушкой,
жбан трёхлитровый взять за сто рублей.
Быть может, станет сердцу веселей.
 

Рыжая кошка

 
Дом жилой, вход стальной.
Кода резкий щелчок
дверь замкнёт во мгновение ока.
Незаметным штрихом
мой кошачий зрачок
тронул стены, балконы и окна.
Там с избытком хватает еды и питья,
тут – похлёбка из разовых плошек
недоступная роскошь
для пришлых, как я,
рыжих, с гонором, уличных кошек.
Пребываю с семейством кошачьих
в родстве,
и не слушаю окриков бранных,
и гуляю себе по опавшей листве,
как хочу, с кем хочу и на равных.
Неба дальнего свет,
жёлтый круг фонаря
и слепой огонёк у подъезда –
всё в себя вобрала, и зияет, горя,
вертикальных зрачков моих бездна.
 

Се ля ви

 
Я не нужна ему теперь,
ему я не нужна.
Закрою окна, шторы, дверь,
сама с собой, одна
подумаю, как быть да жить,
когда его нет, для
которого и жить, и быть –
как жизнь начать с нуля.
 
 
Ручное зеркальце возьму,
всмотрюсь в глаза свои,
самой себе скажу: приму
и это.
Се ля ви.
 

«Одному покою рада…»

 
Одному покою рада.
Ни добра, ни зла
нет к тебе, да и не надо,
я сожгла дотла
чувство нежное, слепое.
Малостью такой
мне даровано судьбою
обрести покой.
Без тебя вполне достойно
жизнь моя идёт,
и свободно, и спокойно –
никаких забот.
 
 
Мысль одна меня тревожит –
не твою ли тень
я с себя сдираю с кожей
каждый божий день.
 

Снегопады

 
Снегопады в Москве, снегопады.
Как мы были когда-то им рады!
Как вдвоём в необъятной ветровке
от дверей альма-матер по бровке
запорошенных гор Воробьёвых
шли пешком до Садовых.
 
 
На Садовых затор, снегопады,
неужели бывали им рады?
Тормозни, я пройду по Покровке,
мы давно уже ходим по бровке
с двух сторон ледяного – на диво –
обрыва.
 

19 декабря

 
Снег от белого до синего, –
так морозит на дворе.
Церковь чтит Николу Зимнего –
синий день в календаре.
Светлый день!
Пред Богом молится
сам за весь крещёный мир
с Пресвятою Богородицей
пастырь из Ликийских Мир.
 
 
В честь святителя, угодника,
Чудотворца – нарекай
новорожденного – Коленька.
Коля, Коля-Николай!
 

«Холодок зимы бесснежной…»

 
Холодок зимы бесснежной
по моей прошёл судьбе,
высек лёд, но с чувством прежним
я скучаю по тебе.
 
 
Ты далёк, как в небе месяц,
неприступен, как скала,
нет таких на свете лестниц,
чтоб приблизиться могла.
 
 
Грустно мне и одиноко,
жмёт декабрь на полный ход.
Принесла б тебе сорока
на хвосте под Новый год,
 
 
что живу одной надеждой –
вспыхнет свет в моей судьбе,
скажешь ты, совсем как прежде:
«Я скучаю по тебе».
 

Жили-поживали

 
С двух клубков вязала я ему жилет
из ангорской пряжи,
тёплый, на сто лет.
Целовал мне руки, подарил браслет
и с богатым камнем перстень –
равных нет!
Жили-поживали без особых бед,
дожили – проснулась ни заря ни свет –
место рядом пусто,
уж простыл и след.
Самого-то будто не было как нет.
 
 
Перстенёк, браслетик увяжу в платок –
крепкий мне на память будет узелок.
Из ангорской пряжи отыщу клубок
и приблудной кошке дам на коготок.
 

«Бросок змеи…»

 
Бросок змеи –
и маленькая ранка,
и капля крови, и пожар в крови.
Любовь, жалея своего подранка,
пригубить даст лекарство от любви
на сон грядущий.
Губ теряя алость,
день провожая, будь неладен он, –
до капли выпиваю эту жалость
и тот же час проваливаюсь в сон.
Колодец-сон,
на дне его глубоком
скользит брюшком по влажному песку
и ждёт меня неотвратимым роком
змея, опять готовая к броску.
 

«Зажигает огни новогодняя ночь…»

 
Зажигает огни новогодняя ночь,
без иллюзий она, без идиллий.
Ночь одна, мы одни,
нам её превозмочь
под коньяк – без особых усилий.
 
 
Ярко светят звезды полуночной лучи,
но дождаться не терпится солнца.
Твоё сердце стучит,
а моё так молчит,
что того и гляди разорвётся.
 
 
И не выпит коньяк,
и не смята постель,
сквозь стекло смотрит снежное утро.
Полукружья у глаз моих
тона рашель
и присыплет, и высветлит пудра.
 

Гадалка

 
Нагадай мне пик удачи,
бездну счастья нагадай!
Карта ничего не значит,
ты значенье ей придай.
 
 
Всю колоду раскидай мне
на богатство, на успех.
Пусть поверю я в гаданье,
даже если это грех.
 
 
Без утайки, без обману
ворожи, плачу за труд.
На любовь гадать не стану,
вдруг да карты не соврут.
 
 
Правду скажут, если спросишь,
как тогда мне жить во лжи?
Ты ведь и гроша не бросишь
на помин моей души.
 

Ки-ка-ку

 
Жить так больше не могу.
Что такое «Ки-ка-ку»?
Не спешу к себе домой
и качу по Беговой
в ресторанчик «Ки-ка-ку»
есть с креветками рагу.
В ноздри – пряные пары,
глазу – красные шары
над столешницами в ряд.
Пьют, и курят, и едят,
и словесную нугу
смачно тянут в «Ки-ка-ку».
Не пройдёт пяти минут,
как на блюде подадут
мне с креветками рагу.
Съем его – и жить смогу.
 

Светлый день

 
Светлый день Христова Воскресенья –
это ли не праздник для души.
Дал священник мне благословенье
и сказал: «Живи и не греши».
 
 
Исповедавшись, приняв причастье,
крест поцеловав, покинув храм,
обретя в душе покой и счастье,
разделю просвирку пополам.
 
 
Поделюсь я с тем, кто не при деле,
кто на жизнь сшибает по рублю,
у кого семь пятниц на неделе,
но кого без памяти люблю.
 
 
И не жду на то благословенья,
и по мне все средства хороши –
быть с ним в будний день,
как в воскресенье.
Это ли не праздник для души.
 

Пасхальное яйцо

 
Люблю пасхальное яйцо разбить
и облупить в пасхальный понедельник,
и праздновать Пасхальную неделю,
и не заботиться о том, что есть и пить.
Окрашенная луком в красный цвет,
легко слетает хрупкая скорлупка,
и впитывают руки запах лука,
и Нового Завета вижу свет.
Нет сущему начала,
нет конца.
Испытывая чувство постоянства,
ощупываю пальцами пространство
заветного пасхального яйца.
 

Тополиный пух

 
Пух по городу летит,
тополиный пух.
Всё летит, летит, летит –
захватило дух.
Как и двадцать лет назад,
застилает мне глаза пух,
тополиный пух.
 
 
Город снежный,
город вьюжный
над Москвой-рекой
закружил меня и кружит,
гонит прочь покой,
летним снегом,
белым пухом тополей
растревожил душу мне
пургой своей.
 
 
Пух по городу летит,
тёплый лёгкий пух,
надо мною ворожит,
мой смущает дух.
Как и двадцать лет назад,
застилает мне глаза пух,
тополиный пух.
 

Незабудки

 
Промолвил сегодня утром,
что я дорога как память.
Обстоятельство это будто
мешает меня оставить.
Сдержать натиск слов полезно
бывает, глотнула кофе
и промолчала.
Если
память твоя – некрополь,
то посади цветочки
на дорогой могилке,
на стороне восточной,
фиалки и маргаритки.
 
 
А я незабудок букетик
оставлю тебе на память,
перед тем как тебя оставить.
 

Ведьма

 
Осудили.
Толпа обступила.
А я в полночь душицу рвала,
а я за полночь баню топила –
милого привораживала.
 
 
Они так никогда не любили,
оттого и судили меня
и на площади людной казнили
на закате базарного дня.
 
 
Крест сорвали и руки скрутили,
груду веток сложили у ног,
и свистели в толпе, и вопили,
чтоб костёр мой любимый разжёг.
 

Неприкаянное лето

Лето красное, лето благостное, долгожданное, неприкаянное.

 
Наше неприкаянное лето
облетает пухом с тополей.
Гасит дни за горизонтом где-то
взрывами неоновых огней.
 
 
Наше неприкаянное лето
по вечерним улицам идёт
и поэтам – в дар, и не поэтам
даром вдохновенье отдаёт.
 
 
Наше неприкаянное лето
обогнёт Садового сады
и дугу Бульварного сонета
изогнёт подковой у воды.
 
 
Наше неприкаянное лето!
Это лето подарил мне ты.
 

Рубашка в цвет твоих глаз

 
Я купила тебе в подарок
рубашку голубого цвета,
в цвет твоих глаз, как небо.
Ты – далеко, там, где небо всегда голубое,
как твои глаза.
Там тёплое море, и горячий песок,
и жаркое солнце.
От солнечных лучей лицо твоё потемнело,
а глаза стали совсем светлыми,
немыслимо голубыми.
Я потеряла счёт дням и ночам,
прожитым без тебя, я зябну.
И только когда ты вернёшься
и я увижу в глазах твоих
небо и солнце –
мне станет тепло, горячо, жарко.
И я подарю тебе рубашку в цвет твоих глаз.
Ты будешь смотреть на меня,
застёгивая пуговицы снизу вверх.
Оставишь ворот нараспашку,
закатаешь рукава до локтя.
Голубая ткань оттенит
золотисто-коричневый загар твоей кожи.
Ты обнимешь меня, и я задохнусь от счастья,
и засмеюсь, и заплачу.
И ты поцелуешь мои мокрые глаза.
И я расстегну, все до одной,
пуговицы на твоей рубашке.
 

Листопад

 
Ничего не надо мне, кроме листопада,
кроме листьев осени – ничего не надо.
Ничего не надобно перед расставаньем.
Листья в ноги падают с лёгким придыханьем.
 
 
Кроме листьев осени, ничего не надо.
Поиграли – бросили на тропинке сада.
С губ, как лист, слетает шелест:
«До свиданья!»
Под ногами листьев слабое дыханье.
 

Женский календарь

Роль

 
Такая свыше мне дана по жизни роль –
быть женщиной.
Хорош ли, плох ли вечер,
я – королева.
Он – конечно, мой король,
и первый шаг –
за мной, ему навстречу.
 

Танго-танго́

 
Это танго-танго́ без слов.
Наше танго-танго́ – два взгляда,
чёткий ритм и размер шагов
на тебя, на меня.
Не надо
нежно пальцы мои сжимать
и к щеке приникать щекою,
мне не двадцать, не двадцать пять,
больше чуть.
И само собою,
предостаточно встреч-разлук,
тех утех, что зовут любовью,
переменчивых глаз и рук,
перемётного изголовья.
Наш роман – без одной главы,
самой-самой.
И, может статься,
в самый раз перейти на «вы», –
этим танго-танго́ расстаться?
Но легка я в руках твоих,
взор слегка мне туманит влага,
и развязка для нас двоих
в двух шагах.
Ах, ещё полшага!
 

«Что грустишь, мой милый…»

 
Что грустишь, мой милый,
что, скажи, не мило?
Может быть, развею я твою печаль.
Не грусти, не надо.
Чем богата, рада –
ничего на свете для тебя не жаль.
 
 
Курит мой любимый,
молча смотрит мимо,
выпить наливает, пью, а в горле ком.
Вижу – по карнизу
голубь ходит сизый,
подбирает крошки под моим окном.
 
 
Далеко-далёко
улетает сокол,
и моё сердечко следом рвётся в даль.
Станет всё не мило,
но скажу я: «Милый,
ничего на свете для тебя не жаль!»
 

«Середина осени, октябрь…»

 
Середина осени, октябрь.
Незаметно лето пролетело.
Впереди снега – ноябрь, декабрь,
Новый год…
хорошенькое дело!
 
 
Хорошо за городской чертой
мне бродить по тропам листопада,
слушать сердца собственного бой,
крик ворон, далёкий рокот МКАДа.
 
 
Выбрать ствол поваленный, присесть
и, гадая по листку сухому,
на его пергаменте прочесть
приговор крутой всему живому.
 
 
В голубых просветах над собой
редкую листву окинуть взглядом,
невесёлым мыслям дать отбой
и уснуть, укрывшись листопадом.
 

Зо́лото-колечко

 
Глянула я на руку –
ёкнуло сердечко:
сгинуло червонное
зо́лото-колечко.
Ободочек тоненький
надевал на пальчик
мне, счастливой девочке,
мой любимый мальчик.
Кольца обручальные,
что надели оба,
поклялись друг другу мы
не снимать до гроба.
Год прошёл, а муж при мне,
будто постоялец,
от колечка только след
опоясал палец.
От сердечной раны след
я ничем не смою,
не бывать в душе моей
миру и покою.
Кровью обливается
бедное сердечко.
Ах, любовь – вернись!
Верни
зо́лото-колечко.
 

«Отпущу тебя, мой милый, отпущу…»

 
Отпущу тебя, мой милый, отпущу,
по любви твоей немного погрущу,
погорюю, помолюсь денёк-другой –
и в душе моей появится покой.
 
 
Помолчу, на все вопросы промолчу,
от стрелы сердечной рану залечу,
поболею чуть,
всплакну разок-другой –
и на сердце мне уляжется покой.
 
 
Как любовь свою с порога провожу,
за порогом одиноко поброжу,
проведу, быть может, так
часок-другой –
и навеки потеряю я покой.
 

«Сегодня день так скуп на свет…»

 
Сегодня день так скуп на свет,
что в комнате темно,
но розов на столе букет
и зелено вино.
 
 
Сегодня день на свет так скуп,
но столько в нём тепла,
что ласка рук твоих и губ
с ума меня свела.
 
 
Сегодня день белёс, как мел,
и всё белым-бело,
вчера ещё асфальт чернел,
да за ночь намело.
 
 
Сегодня тот особый день, –
бывает раз в сто лет, –
когда весь день лежать не лень,
не зажигая свет.
 

«Тает лёд и на линии фронта…»

 
Тает лёд и на линии фронта.
Полыньи, запах пороха, дым,
и война для солдата – работа.
Будь же ты невредим!
 
 
Не мои тебя руки ласкают
и выносят живым из огня.
Где орудия смерть выдыхают –
там с тобою не я.
 
 
Тает снег, да не скоро растает,
а войне скоро ль будет конец?
В талой луже кораблик пускает
наш с тобой сорванец.
 
 
Невредим будь.
И пусть тебя встретят
и еды принесут и питья,
приголубят тебя и приветят –
это я.
Это – я!
 

Зелёный лук

 
Есть хочу зелёный лук охапками –
это значит, что весна идёт.
Со своими новыми порядками
явится из пены талых вод.
 
 
Тетиву натягивая медленно,
открывая свой победный тур,
прямо в сердце,
сердце моё бедное,
голенький нацелился Амур.
 
 
С кем-то под руку
пойду бульварами
целоваться среди бела дня,
стану жить,
согласно новым правилам,
пусть весна в ответе за меня.
И пускай насущными проблемами
заниматься станет недосуг.
И цветущий луг,
и лук со стрелами
уготовил мне зелёный лук.
 

«Ведомо сердцу всё обо всём…»

 
Ведомо сердцу всё обо всём.
Воздух сегодня пахнет дождём,
северный ветер тучи нагнал.
«Время прощаться», –
милый сказал.
Вижу, как вышел он из ворот,
как налегке по тропке идёт.
Низкое небо каплет дождём,
в сердце тоска забита гвоздём.
Встану пораньше завтра с утра,
мне собираться в дорогу пора,
знать бы ещё, зачем и куда.
Вторник сегодня, завтра среда,
в Чистый четверг
распогодить должно.
Точный прогноз знает сердце одно.
 

«Черёмуха, акация…»

 
Черёмуха, акация
да белая сирень!
В Сокольники на танцы я
готовлюсь целый день.
Бегом бегу на станцию,
жду поезд –
нет и нет!
А под ноги акация
мне белый стелет цвет.
Черёмухи метелица.
Позёмкою – сирень…
В Сокольниках бы встретиться
нам в тот весенний день.
 

Венеция

Площадь, как море, шумела народом…

В. Вересаев

 
Солнце светит ярко!
Площадь Святого Марка,
как море, шумит народом
под голубым небосводом.
 
 
Средневековой лошади
не проскакать по площади,
не мчать золотой карете
в двадцать первом столетье.
 
 
Мне пролететь пулей
сквозь человечий улей
и с гондольером вдвоём
плавно скользнуть в водоём.
 
 
Долго хранила в сердце я
мечту под кодом «Венеция».
Шею ласкает груз
венецианских бус.
 
 
Голуби-папарацци
на́ голову садятся.
Голой рукой ловлю,
с открытых ладоней кормлю.
 
 
Под италийским небом
кормлю их московским хлебом.
 

Сардинка

 
Красная косынка,
бледное лицо.
Пью в кафе «Сардинка»
лёгкое винцо.
Гражданин напротив
пьёт томатный сок,
и его заботит
бледность моих щёк.
Но судить не вправе,
кто что пьёт и ест.
За стеклом в оправе
Пушечный проезд,
парочка прохожих –
день не трудовой.
У меня, похоже,
завтра выходной.
Что мне жить мешает,
в чём нуждаюсь я?
Вянет-пропадает
красота моя!
Вот и вся картинка,
факты налицо:
улица, «Сардинка»,
красное винцо.
 

Варна

 
Терпкую горечь костра
в българском
вкусить помидоре
и получить номера
с видом на море.
 
 
Бурное море с утра,
чайки над клочьями пены.
Сладости горькой пора –
вот и грядут перемены.
 
 
Во времена перемен
предоставляется номер
без потолка и без стен,
с видом на море.