Текст книги "На крыше храма яблоня цветет (сборник)"

Приготовление к вечности

По приезде домой, в Сибирь, мне стало невероятно одиноко, начали появляться симптомы серьезного приступа. Я пошла пешком в направлении первой городской несанкционированной свалки.

Мне повезло.

Гриша был дома, хотя домом наспех сколоченный барак назвать довольно трудно. Старенький плюшевый мишка лежал на валявшейся у входа деревянной двери, наполовину заслоняя собой сочную надпись «туалет Ж». Гриша был повернут спиной к ромашковому полю, судя по всему, он что-то увлеченно мастерил, потому и не услышал моих шагов, увидев меня, радостно закричал:

– А, принцесса, молодец, что пришла в гости, заходи, садись, пожалуйста, вот сюда. Садись же, не стой – в ногах правды нету, ну же!

И уверенным жестом показал мне на трехногий стул.

– Здравствуй, Гриша, – сказала грустно я, – ну как твои мечты?

– А-а, что там мечты! Ха, мечты! Есть одна, как я понимаю, которая никогда не сбудется. И от этого «никогда» временами такая тоска охватывает, что хоть в запой уходи, чтобы мозги задурманить-то на время хотя бы!

Гриша схватился за голову так, словно она у него давно очень болела, и продолжил: тяжело, очень тяжело, когда сразу на тебя давит несколько таких вот «никогда»…

– Гриша, пожалуйста, дорогой, не говори со мной загадками, – взмолилась я.

– Ну хорошо, хорошо, – согласился бомж. – Я, видишь ли, не понимаю иногда время, в котором живу наяву. То ли глупею, то ли ухожу, как ты… А мечта у меня есть. Одна. И она абсолютно несбыточна, понимаешь? Абсолютно.

Гриша внимательно и задумчиво посмотрел в мои глаза и продолжил:

– Вот, представь, принцесса, приходишь ты в ЖЭУ, в сберкассу, в муниципальный автобус или на почту. Или в регистратуру поликлиники. А там работают верующие… Ты только представь!

– Я не совсем поняла, Гриша, верующих какой религии ты имеешь в виду?

– Любой! Любой религии! Главное, чтобы человек, обслуживающий большое количество разных людей, искренне, а не напоказ верил в Бога. Душа чтобы у него хранила частички святости. Чтобы тот человек не хамил, не воровал, не был черствым. Чтобы, общаясь с ним, можно было почувствовать себя человеком. Понимаешь? А это, принцесса, в определенном возрасте и при отсутствии постоянной наличности в кармане, поверь мне, очень важно. Каждому. Вот бы немного доброты, чуточку – и мы спасены. Все!

Если бы людям знать, как мало надо для душевного комфорта, они бы, мне кажется, сразу изменились.

Ведь что такое доброта в нашем веке? Это вещи без присмотра, машины без сигнализации, уверенность, что дети придут домой со школы целыми и невредимыми. Оставляешь кошелек в парке на видном месте и… находишь его там, где оставил. Ты, принцесса, только представь это чувство! Твое никто больше не тронет, по той простой причине, что это Твое.

– Гриша, извини, конечно, но ты же не ходишь ни в ЖЭУ, ни в сберкассу…

– При чем здесь я? Я – никто. Я – бомж! И речь не обо мне. Я свой путь давно выбрал сам, и, знаешь, мне он, признаться, по душе. Только так можно спастись теперь… Только так.

Я заметила, что Гриша все это время вырезал большую деревянную ложку из толстой сосновой ветки. Наверное, на продажу, подумала я. Зачем, спрашивается, бомжу большая деревянная ложка? Конечно, я могла бы ее у него купить, но ведь он не продаст, а подарит, подумала я. А мне будет неудобно, что я, возможно, лишила бомжа куска хлеба. Эх! Что за штука эта жизнь! И так нельзя, и эдак – не выходит!

Стружки тоненькими кудряшками ложились на землю, и ветер их немного шевелил. Со стороны казалось, что гора стружек дышит. Но Грише было не до них, он задумчиво продолжал:

– Конечно, я мог бы стать богатым. Извилин у меня на это хватит. Быть нотариусом или депутатом.

Но зачем оно мне? За это мне пришлось бы бесконечно расплачиваться, кланяться, дорожить рабочим местом, фи…

– А если бы не пришлось?

– Нет, увы, здесь выбора нет и быть не может. Уж я-то знаю, а если бы теоретически – хотя бы так – предположить, что мне дали бы жить и работать спокойно, при этом не мешали бы помогать другим… Если, значит, предположить…

Гриша немного подумал и продолжил:

– Нет, не дали бы. Натравили бы на меня налоговую, пожарных, еще кого-нибудь. Пришлось бы откупаться, давать взятки, оправдываться. Было. Было у меня уже это. Тоска смертная. Каждый день одно и то же. Цель – набитая продуктами и ненужными вещами жизнь. А внутри – пустота.

Ради сытого брюха засорять душу не хочу. Я так понимаю, главное в этом мире – внутренняя тишина, здоровье и сознание, что ты приносишь пользу кому-то, пусть добрым словом или нелукавым взглядом поддерживаешь, а остальное, поверь мне, можно купить и в секонд-хенде. Почти задаром.

Самое нужное для жизни дается нам, как правило, по праву рождения и бесплатно. А мы все усложняем, покупаем, продаем, маемся. Потом болеем и все проклинаем.

Эта беспросветная маета – одна из самых опасных и распространенных болезней нашего времени. Посмотри на людей вокруг, они досконально знают, чем живут их любимые герои многочисленных телесериалов, при этом практически ничего не хотят знать о собственных детях, родителях, наконец, соседях.

Одна мать, например, здорово удивилась, когда услышала от знакомой, что ее родная дочь мечтает поступить в военное училище, и только через неделю или две разговорилась с ней, выяснилось, что та уже полгода читает соответствующую литературу и воинский устав знает весь чуть ли не наизусть. Полгода, представляешь, ребенок жил в мире, неведомом матери? А если бы дочка изучала не военное дело, а, скажем, основные положения какой-нибудь секты? Кто бы ее вовремя остановил, вразумил?

Никто!

Вся страна давно и послушно сидит у телевизора, где давно ничего полезного нет…

Еще, пожалуйста, пример: жена узнает, что у мужа язва желудка, и тут же просит доктора выписать самые лучшие и быстродействующие лекарства. Казалось бы – прекрасно. Но доктор говорит супруге, что лекарство будет иметь особенный эффект, когда муж перестанет питаться в заводской столовой и полностью перейдет на домашнюю пищу. О, нет, качает головой жена, давайте лучше лекарство – мне готовить каждый день по несколько блюд некогда!

Ну скажи, принцесса, разве так можно? Ведь обещала же когда-то любить от венца и до конца. В войну, например, ночами стирали и готовили, а днем шли на работу и работали в две смены. Что случилось с людьми, ты случайно не знаешь? Почему семьи разрушаются?

Я начала вслух рассуждать:

– Совместная жизнь, Гриша, – странная штука. Тут какую-либо закономерность найти чрезвычайно сложно. Одни живут вместе по сто лет душа в душу, притом что совершенно разные и по духовному опыту, и по интеллекту, и по отношению к самой жизни. Другие же бывают счастливым дополнением друг к другу – и тоже живут вместе долго и почти всегда исключительно счастливо. Но самое интересное, пожалуй, то, схожие по всем общепринятым нормам пары тоже порой проживают совместно длинную и нескучную жизнь.

Надо ли говорить, что расходятся люди все по этим же причинам. Такая вот несуразица под небом происходит. Постоянно. Парадоксально, мне кажется, другое: чем проще стало встретить и полюбить человека, тем больше появилось в мире одиноких людей. Во всем виноваты наши высокоразвитые суперсовременные технологии. Так вышло, что в современной цивилизации не нашлось места для души.

Утром познакомился с человеком, к обеду узнал все сокровенное его души, а вечером снова знакомишься… с другим. Потом с третьим, четвертым…

Потому и не осталось ничего настоящего в людях. Почти…

Вдруг я резко замолчала, а потом надломленным голосом произнесла:

– Гриша, мне плохо, очень плохо сейчас. Неужели ты не заметил? Почему?

В моем голосе прозвучала не то жалость, не то упрек.

Бомж перестал строгать, повернулся ко мне и долго молча смотрел на огромное ромашковое поле, там летали и почти в такт гудели две стрекозы.

– Понимаешь, принцесса, – чуть ли не прошептал Гриша, – этот мир все равно не спасешь. Современные люди в борьбе за удобные теплые туалеты часто перестают быть людьми в полном смысле этого слова.

Иногда, чтобы уйти от всего мира, достаточно уйти в себя. Закрой свою душу на замок, пусть успокоится. Ты молодец, веришь в человечность, и, кто знает, может быть, она когда-нибудь победит.

Но запомни, пожалуйста, мои слова: никогда не борись с глупостью, глупость – она, как и талант, многогранна и распространяется на все, а потому, прошу, не перевоспитывай ее, не пытайся изменить.

Не по силам это человеку. Береги свой маленький уютный мирок, прошу тебя, хотя знаю, как это нелегко! Так и подмывает подчиниться общему ритму суеты, потребительства и безответственности. Найди в себе силы устоять…

Вдруг раздался еле слышный шелест или даже шорох, мы одновременно повернулись, рядом со мной оказался сияющий, как Солнце, Саэль.

– А, вот вы где, дорогие мои, родственные души, – весело засмеялся он. – У меня для вас есть сюрприз.

Саэль достал откуда-то корзину, в ней оказалась парочка прелестных котят, у которых только-только начали прорезаться глазки. Мы с Гришей взяли по котенку, я назвала своего тут же – Мусик.

Гриша нежно прижал котенка к груди и, внимательно глядя на Саэля, а потом на меня, спросил:

– Интересно, есть ли на Земле действенный способ обличить шарлатанство?

– Нет, Гриша, – уверенно сказала я и продолжила: – Как-то я обращалась к разным колдуньям, магам, экстрасенсам с просьбой найти мою дочь или хотя бы сказать, где она находится. Они мне говорили что угодно, называли адреса, национальности, имена людей, у которых она якобы находится. Но никто из них, абсолютно никто, ни белый маг, ни черный, ни зеленый, не узрел, что дочери у меня нет и никогда не было.

Более того! Когда я об этом честно написала в статье, люди все так же продолжали и продолжают к ним обращаться.

– Ну-ну, не преуменьшай своих заслуг, – обратился ко мне Саэль, – некоторые все же сделали выводы. Ты не знаешь, сколько людей мысленно тебя возблагодарили за помощь. Кстати, давно хочу пообщаться с твоим сыном. Интересно, какой он, Лука?

Тут мужчины переглянулись между собой, и появился Лука. Он, по всей видимости, дома что-то увлеченно рисовал, в руке у него была кисточка в красной краске и заляпаны акварелью ладошки. Ребенок, удивленно оглянувшись, спросил:

– Мама, скажи, где это я?

– Это ты себе нафантазировал, – сказала серьезно я, – на самом деле ты дома и рисуешь, а чтобы ты не забыл вымыть руки и убрать за собой, я появилась в твоей фантазии.

– Мама, ты можешь появляться в фантазии… Тогда купи мне велосипед, раз ты уже все равно здесь. Знаешь, такой зеленого цвета, с фарой и с банановым сиденьем, пожалуйста, мамочка. Я тебя буду слушать всегда-превсегда, – сказал малыш и прижался ко мне запачканным личиком.

– Послушай, Лука, – вмешался вдруг в разговор Гриша, – мама обязательно купит тебе зеленый велосипед с банановым сиденьем, если ты будешь хорошо учиться.

– Ага, – сказал уверенно ребенок, – я учу таблицу умножения, учу, а все равно не запоминаю.

– А ты знаешь, что делали раньше с детьми твоего возраста, которые не запоминали таблицу умножения? – спросил Гриша.

– И что же делали? – пробормотал с недоверием Лука.

Бомж скорчил хитрую гримасу и сказал:

– Им в уши пускали тараканов. Тараканы бегали по внутренностям головы, щекотали их, и тогда они начинали все запоминать. Хочешь, я тебе тоже запущу одного небольшого тараканчика для начала…

– Фу, какая гадость! – возмутился ребенок. Я и так могу хорошо учиться без всяких тараканов в голове!

– Обещаешь? – с улыбкой спросил его Саэль.

– Обещаю, честное слово, – сказал Лука, внимательно разглядывая Саэля, – честное слово…

– Ну тогда иди домой рисовать!

И Лука очутился дома как ни в чем не бывало. Ребенок здорово удивился, кошка лежала на диване, как до его исчезновения, хотя краска на альбомном листе успела немного подсохнуть. Малыш осторожно коснулся рукой рисунка, чтобы убедиться, и решил: сразу после того как закончит рисовать, будет учить таблицу умножения.

Саэль внезапно исчез, а мы с Гришей решили в костре испечь картошку.

Уже ближе к вечеру мы ели печеную картошку, долго смотрели на медленно тлеющие угли, и я читала свои стихи. Некоторые Гриша просил повторить. Особенно ему нравились грустные, как, например, этот:

 
Зачем срубили старенький каштан?
Его душа была с моею схожа.
И я теперь в снах шепчу:
«О Боже, прошу, прими его достойно там».
 

Или:

 
Эту ночь вовек я не забуду,
Я случайно встретила Иуду.
Он тщетно искал то, что свято.
У нас давно брат на брата.
 

Но задумался он над совсем маленьким стишком:

 
Розы и герань сплелись корнями,
Подаренные друзьями и врагами.
 

Внезапно я замолчала. На этот раз надолго.

В области затылка появился большой кусок боли, он стал удивительно быстро расти и распространяться по всей голове, сконцентрировался какое-то время на переносице, а затем боль молниеносно разошлась по всему телу.

Я прикусила нижнюю губу до крови, чтобы не застонать, не хотелось пугать беспечно сидящего бомжа. Перед глазами все поплыло. Куда-то стало убегать от меня небо, потом вслед за ним ромашковое поле, огромная мусорная свалка, деревянная дверь с почти живой буквой «Ж».

Что-то начало происходить внутри меня, но что, я не знаю. Стало трудно, почти невозможно дышать.

Гриша, увидев мое состояние, тут же принялся меня утешать:

– Принцесса, думай о хорошем, принцесса, слышишь? Прошу тебя, пока ты еще здесь, в сознании – в этом мире! Думай о том, что болезни очищают душу! Теперь я знаю точно, что каждый, кто на земле, здесь вот так корчится от мук боли, непременно попадет в рай, хотя бы ненадолго! Но обязательно попадет. Это важно. Пока в сознании, думай, что все вокруг будет хорошо!

Молись, если только можешь! Не обязательно слова выговаривать, они могут идти от самого сердца. Для мира беззвучно. Зачем тебе сейчас мир? Ведь, правда? И помни, все, что случалось в жизни с тобой плохого, что ты говорила или делала не так. Все сейчас забывается. Все прощается раз и навсегда.

Сначала стирается с твоей памяти, потом с памяти других людей. Тех, кого ты умышленно или неосторожно обидела. Ты это своей… нечеловеческой болью искупишь, если только не сойдешь с ума… Крепись! Твоя каторга стирает из прошлой жизни все плохое о тебе, запомни это и будь мужественной, ну прошу тебя, пожалуйста…

Я ненадолго приоткрыла глаза и попыталась улыбнуться переживающему за меня Грише, но невидимые оковы меня намертво начали сгибать. Горячее железо разлилось по всем внутренностям, и я уже стала подчиняться новому ритму ощущений.

Все вдруг сделалось далеким и безразличным. Стал очень важным внутренний мир – мой мир. Я так много училась, знаю достаточно о природе людей, зверей, растений, о том, как нужно жить…

Есть много жизненных правил, но я совсем не знаю себя. Природу своей боли. А ведь она, как растение, наверное, сначала была маленькой семечкой.

Но я ее тогда не заметила.

Затем постепенно росла, но мне снова было не до нее, я была занята другим, а ведь могла тогда вырвать с корнем. Раз – и навсегда! И вот теперь она, как зрелый громадный цветок, распускается все чаще и чаще во всю мощь, а я не знаю, что мне с ней делать. Я даже плакать не могу в минуты приступов, которые мне кажутся вечностью. Слезы могли бы быть таким облегчением…

Гриша, видя мои страдания, таинственно произнес:

– Это он, он. Бог сейчас тебя посещает. Следи, внимательно следи за своими мыслями. Ну, ну, скажи, что ты теперь подумала, именно в эту минуту? Скажи?

Я закричала от нестерпимого болезненного жара, который теперь разлился в самом сердце, эхо пронеслось над ромашковым полем и мусорной свалкой и куда-то исчезло.

Я потеряла сознание.

…Я большой серебряный цветок невиданной красоты в таком же, как я, серебряном саду, на мне висят прозрачно-зеркальные капли росы. Тяжелые. Я аккуратно выпрямляю лепестки, и капли медленно стекают к основанию стебля. Это хорошо придумано.

Теперь роса будет питать мой корень, и я смогу благоухать дольше остальных цветов здесь. Но одна огромная капля почему-то не хочет стекать вниз, она упрямо висит на лепестке как приклеенная, я снова и снова выпрямляю лепестки, но капля, о чудо, начинает быстро набухать и клонит меня к земле.

Еще немного, и она либо повалит меня наземь, либо оторвет лепесток. Нужно решаться. Я со всей силы, рискуя своей цветочной жизнью, быстро закрываю лепестки и сжимаюсь. Капля внезапно стекает в сердцевину и прохладной утренней росой освежает сухое ядро.

– Ну хорошо. Ну вот и чудесно, вот и славно, принцесса вернулась в мир. Пришла, снова пришла принцесса к нам, – слышу голос над головой.

Открываю глаза, а это Гриша меня обливает водой, улыбается наполовину беззубым ртом и говорит:

– Знаешь, я так испугался за тебя. Ты вся резко посинела и, что особенно плохо, не реагировала даже на нашатырный спирт. Что творится с тобой? Боже, как я рад, что все закончилось. Все позади. Уже. Теперь ты стала выше, намного…

Я вопросительно посмотрела на Гришу. Он как бы между делом, принимаясь за стружку ложки, уточнил:

– Ты, дорогая принцесса, стала духовно выше.

Я улыбнулась. Боль так же внезапно ушла, как и появилась. Стало легко. Я ощутила почти невесомость. Захотелось петь и смеяться. Еще через пару минут начало казаться, что приступа и в помине не было, а если и было что-то похожее, то это нужно было затем, чтобы отобрать у меня всю тяжесть жизни. И теперь я, как в далеком детстве, легко соскочила, показала Грише язык и перепрыгнула на одной ноге через стул.

А дома уже ждал Лука. Он первый раз в жизни самостоятельно пожарил яичницу и вполне законно рассчитывал на сказку. Я поцеловала сына и начала придумывать:

– Среди совершенно безлюдных скал от улыбок Солнца родился теплый северный ветер. Это может показаться весьма странным, что солнечные лучи могли создать что-то северное, которое многие принимают за холодное. Но это не всегда правильно. Нужно думать иначе, север – потому что на севере. А на севере тоже бывает тепло и иногда даже цветут цветы.

Так вот именно там и родился ветер, он продувал огромное пространство и был счастлив.

Счастлив от того, что нужен всем. Высоким диким скалам, густым лесам, прозрачным рекам, огромным морям, почти бездонным океанам, всем зверям.

А главное – людям.

О, он очень любил людей! Особенно малышей. Он быстро по-матерински сушил их слезы, выметал из глаз соринки, осторожно обдувал от всякой пыли игрушки, а шалунам иногда к тому же щекотал пятки. Но однажды один смышленый мальчик задал ему вопрос: почему люди так боятся холода и при этом, когда дует северный ветер, говорят, раз ветер с севера – значит, будет тепло? Ветер всерьез задумался над этим. Как бы объяснить все так, чтобы малыш понял все и сразу, он даже спросил совета у белого, искрящегося снега, потом у яркого северного сияния и вскоре все вместе нашли-таки ответ, который ветер тут же на своих прозрачных крыльях отнес любопытному мальчику, он сказал:

– Только там, где вечная мерзлота, освещенная Полярной звездой, где у снега все оттенки радуги, где моря и реки закутаны в надежные, ледяные шубы, рождается вечное – любовь и дружба. А потом я их добрые семена разношу по свету, люди меня ждут и верят, что от моего дыхания им станет жить лучше, теплее. Потому я всегда бываю теплым.

– О, какая у тебя прекрасная тайна! – уважительно сказал мальчик. – Теперь и я от всей души полюбил тебя и буду всегда ждать…

– Хорошо, – сказал ветер и, немного потеребив мальчику волосы, улетел к своим безлюдным скалам, которым то и дело улыбается Солнце. А мальчик, как и обещал, каждый раз ждет его с нетерпением…

* * *

На следующий день на работе случился аврал. Ответственный секретарь сломал ногу, а простудная инфекция вывела из строя корректоршу. «Спасти положение» предложили мне, подразумевая поработать за двоих. Я, как обычно, согласилась, даже не поинтересовавшись прибавкой к зарплате, смутно предугадывая о грузе ответственности, который добровольно взвалила на себя. И уже к вечеру понуро сидела в корректорской и красной пастой черкала тексты, пытаясь вникнуть в смысл напечатанного. А напрягаться было от чего. Текст заголовка гласил: «Мэр со своим урководством присутствовали на открытии новой больницы». Меняю буквы «р» и «у» местами, заношу правку в компьютер и… смеюсь, хохочу от души. В это время раздается звонок, снимаю трубку и слышу: «Примите факс от пресс-службы городской администрации». Нажимаю кнопку, к моим ногам падает пресс-релиз, жирным шрифтом выведено ад и обычным министрация. Мелькает в голове, что-то неясное творится у городского руководства. Но проанализировать мысль не успеваю, звонок пресс-секретаря. «Пожалуйста, поставьте статью внештатного автора об открытии больницы». Но уже есть заметка! Есть! Мои аргументы чиновника не убеждают, он ссылается на «особые отношения» с руководством газеты, и падает на рабочую электронку статья внештатника. Читаю фамилию и впадаю в уныние. Автор мне хорошо знаком. Прикормленный властями поэт. Когда-то он прославился стихами:

 
Есть в Сибири ягода-морошка,
Пушкин, умирая, съел немножко.
 

Открываю текст, а там слово «администрация» без буквы «т». Ну уж нет – решаю я. Это знак свыше. И летит, летит ценитель морошки в корзину. А мне сыплются предложения от милиции, спасателей, работников культуры, загсов, нефтяников, дипломатов, колдунов, пекарей, дорожников, экологов, парикмахеров, врачей… написанные как под копирку: «Просим прислать корреспондента на освещение данного мероприятия». В штате три корреспондента. Как быть?

Думать нет времени. Снова звонок. «Пожалуйста, соедините меня с главным по газете». Здороваюсь. И слышу:

– Сейчас я нахожусь в больнице, через сорок минут мне предстоит тяжелая операция на сердце. Возможно, не выживу. Последнее мое желание, которое вы в силах исполнить, чтобы вернуть меня к жизни, – это опубликовать мои мысли. Утром, как только я приду в себя после наркоза, увижу передовицу со своими стихами, у меня сразу, я вас уверяю, нормализуется давление, и я пойду на поправку. Такое уже было в восемьдесят девятом в Харькове…

Кровь подступает к вискам. Начинаю лихорадочно соображать: как быть? Отказать, значит умертвить. Согласиться? Но если человек так себя ведет, то высока вероятность того, что стихи, как и те, что про морошку. Вспоминаю недавнее интервью с главным городским кардиологом. Хороший человек, посвятивший жизнь изучению сердца. В свободное время пишет картины и так талантливо… Мог бы стать хорошим художником, но выбрал другой путь. Говорил – врач соработник Бога. Евангельские истины гармонично вписались в его жизнь. Мы с ним проговорили пять часов подряд. Немного грущу, окунаюсь в атмосферу приятного общения. Ах да! Он сказал, плановые операции на сердце у нас всегда делают в утренние часы. Без исключения. Каменею. Перебивая, спрашиваю собеседницу, а операция плановая?

– Да, – отвечает она, не задумавшись.

– Значит, вы меня, уважаемая, обманываете, – выношу тяжелый вердикт, – потому что сейчас вечер…

Наш разговор подслушал водитель, забежавший в корректорскую за чайником.

– Это была Людмила Павловна Налобова? – спросил как бы между прочим.

– Да, а откуда вы знаете? – удивляюсь.

– Ее все знают, редкий человек. Бравирует своим заболеванием и со всех высасывает соки.

– Что-о?

– Зять ушел, дочка дважды травилась. Внуки постоянно убегают из дома. Она достала уже все редакции просьбами. И все инстанции жалобами.

– А какое у нее заболевание?

– Не помню, завтра День пожилого человека, губернатор будет ее поздравлять, по телевизору покажут обязательно.

Завариваю чай. Но пригубить не успеваю. Звонок из похоронного бюро. Мне предлагают деньги лично за обращение на первой полосе газеты к чиновникам. «Если у вас есть сердце, поймите: отбирают территорию для кладбища». Спрашиваю:

– Вы представляете частную фирму или государственную.

– Частную, – отвечают.

– Это ваш бизнес, вы на этом зарабатываете? – задаю вопрос.

– Да… а это что, провокация?

– По-вашему, государство не найдет, где хоронить покойников? – иду ва-банк.

– Но там… неудобная территория, понимаете?

– Чем?

– Девушка, давайте встретимся, и я вам лично объясню.

– Нет, давайте по телефону.

– Вы меня боитесь?

– Увы, я журналист со стажем. Знаю, похоронные бюро поделили, между собой конечно, городские кладбища. Перенос погоста из одного места в другое означает лишь то, что конкретная ритуальная фирма лишится постоянных клиентов. И ничего больше. До свидания.

Вычитка газеты, когда почти все ушли из редакции, слабо утешает. Завтра будет новый день, заполненный ошибками, перепалками, дешевой рекламой. И я в очередной раз устану от городской суеты.

Но на следующий день случилось чудо. К нам на работу пришел новый ответственный секретарь, как человек опытный, пока по совместительству, и я вернулась к своим занятиям корреспондента.

В редакцию на мое имя пришло письмо. «Обрати внимание, – сказал мимо проходящий главный бухгалтер, – письмо без подписи и без обратного адреса. Значит, в нем клевета и оскорбление». Я улыбнулась и открыла.

«Арина. Вы, конечно, проплаченный журналист, поэтому читать ваши опусы я никому из своего окружения не советую, ваши статьи всегда вырываю из газеты и пускаю по хозяйственным нуждам. Особенно мне, как уважаемому медику, противна ваша защита пенсионерок, которых в сентябре выгнали из поликлиники. Как бы вам объяснить, что у нас часть услуг предоставляется на возмездной основе для всех категорий населения без исключения. А вы самоуверенно утверждаете, что разные ветераны, будь то войны или труда, или чернобыльцы должны обслуживаться в муниципальных учреждениях исключительно бесплатно. Вы-то сами понимаете, о чем идет речь? Откуда брать зарплату терапевтам, хирургам и, извините, даже участковому гинекологу? В своей заказной статье вы указываете на евроремонт, произведенный в поликлинике. Простите, но этот факт здесь при чем? Ремонт производился на деньги, которые в бюджете заложены отдельной строкой, он радует нас и молодое поколение, которое проходит ежегодную диспансеризацию, и пустить их на лекарства для людей, срок дожития которых в ряде случаев попросту измеряется месяцами, по меньшей мере негуманно. Мы должны в первую очередь думать о молодежи. У нас рождаемость низкая. Скоро работать некому будет. Страну спасать надо!

Нам непонятно, почему вы, не понимая столь очевидных вещей, все еще продолжаете работать в средствах массовой информации. Более того, вас постоянно за что-то награждают. Если учесть, что честные журналисты у нас всегда держатся в тени, а статьи – прекрасные статьи – абсолютно всегда сверяют у руководства департаментов областной администрации, то возникает законный вопрос: кто покровительствует вам? Поймите же, наконец, простую вещь: вы – лишний человек в газете, ваши таланты сомнительны, а «подвиги» никому не нужны и нормальных людей раздражают».

Прочитав письмо, я хотела было на всякий случай его сохранить. Но редакционный бухгалтер, снова проходивший мимо, указал жестом: в корзину!