Текст книги "На крыше храма яблоня цветет (сборник)"

История Ромки в моем пересказе москвичам

Приехав из МГУ после сдачи очередной сессии в свой родной Ханты-Мансийский округ, Ромка первым делом принялся строгать идола из молодого кедра. А потом вместе с отцом и старшим братом сели в джип десятилетней давности и поехали в долину идолов.

Там уже был сооружен небольшой полуоткрытый чум, возле которого суетился пожилой хант. Отныне пожилой хант будет считаться хранителем молодого шайтана, а идол из молодого кедрача, стало быть, и есть сам шайтан, которому полагается и поклонение, и жертвоприношение, и, разумеется, просьбы о помощи во всех житейских бедах.

Процедура обожествления проста, ее совершил, когда все уже уехали, хант. Он призвал духов земли, воды, огня и неба помогать новому идолу, а когда танец с молитвами был закончен, принялся украшать шайтана одеждой и украшениями, заодно осыпая проклятиями тех, кто будет охотиться в ближайших лесах. «Пусть будут жестоко наказаны их дети, внуки и правнуки». Но большее проклятие ожидает тех, кто осмелится у добычи отрезать уши. Согласно обычаям северных народов, это не просто дурная примета. Это что-то вроде рока. И на такой поступок может отважиться лишь тот, кого покинул разум…

Время шло.

Рядом с чумом идола выросла избушка, крохотная, идолослужителя, ревность которого к своему божеству граничила порой с безумием. Он идола мыл, полировал, а когда увидел, что дерево, несмотря ни на что, начинает чернеть, покрыл его пинотексом. А люди тем временем шли, шли. Несли еду, одежду, украшения, деньги и даже бытовую технику, до которой ханту не было ну совсем никакого дела. Зачем, спрашивается, ему соковыжималка известной фирмы, если в чуме нет электричества? Но тем не менее он дар принял, как полагается, и закопал его вместе с другими подарками, чтобы шайтан мог им пользоваться в своем другом измерении.

Однако далеко не каждый мог запросто подойти к идолослужителю. Он принимал только очень-очень своих людей. Это могли быть как благочестивые представители северных национальностей, так и их потомки, частенько смешанных кровей. Одно время в близлежащей деревушке молдавско-мансийский брак был вполне обычным делом.

Помогал идолослужитель и высокопоставленным представителям других народностей, ведь, согласно северной религии (как, впрочем, и религии вообще), начальство нам дано свыше.

Зато простой русский, в том числе и журналист, доступа к святому месту не имел. «Идите, идите отсюда, – кричал хант представителям местной телекомпании. – Вы всю жизнь проводите в долине смерти. И других за собой тащите!», после этих слов последовала площадная брань, которую телеоператор записал и впоследствии ее услышали многие.

Казалось бы, после всего увиденного и услышанного людской поток к не совсем чистому чуму должен быть иссякнуть. Но не тут-то было. Любопытный народ отныне всеми силами стал стремиться в долину идолов. Теперь считали, любой завязанный на ветках березы, росшей рядом с чумом, узелок, обязательно принесет удачу и исполнит любое желание, ведь святое место на то оно и святое, чтобы помогать грешникам.

Образ ханта в народе постепенно стал обрастать легендами. Он, мол, матерится, чтобы злых духов отпугнуть. А принимать людей не хочет, потому что все их грехи взваливает на себя. А тот факт, что идолослужитель не пьет, в смысле спиртное, вознес его на такую вершину почета, о которой многие политики или поп-звезды могут только мечтать. На этом фоне его согласие на интервью со мной (пусть и коротенькое) было сродни выигрышу в лотерею. Как сейчас помню, пришла моя тетя, способности которой «пробить» что угодно были просто фантастическими, и сказала: «Запомни, ты внучка верхнеобского шамана. А если будет хант что-то большее спрашивать про деда, то скажи, мол, духи тебе повелевают молчать.

Разговор с хантом был коротким и убедительным. Деда в историю впутывать не пришлось. Достаточно того, что я прихожусь родственницей Ромке, который выстругал божество, а значит, меня и весь мой род ожидает слава, почет и еще что-то в этом роде. Хант говорил, а я думала, думала. Почему, интересно, люди так легко создают себе богов и верят в них? И говорят, будто пророчества шамана сбываются.

Ответ пришел сам собой. Хант повернулся ко мне спиной и стал закапывать в землю новенький калькулятор – это жертвоприношение дочери одного коммунального начальника. Ей после этого жертвоприношения стало легче, сказала, что обрела какую-то внутреннюю гармонию. «Боже мой, – думала в таких случаях я, – как все с душевным миром просто и понятно…».

Мои спутники от этой истории, впрочем, абсолютно правдивой, были в восторге.

* * *

Обратно мы вернулись в полном изнеможении, не было сил даже разговаривать. Хозяева тут же предложили нам поесть и передохнуть. А когда мы немного передохнули в чуме, воспитанные и образованные москвичи вдруг повели себя не лучшим образом. Узнав, что за девственность Коко Тэтамбой должен родне невесты ящик сгущенки, они подняли его принародно на смех.

Ситуация многократно осложнилась тем, что и Тэтамбой, и Коко вполне сносно знали русский, как, впрочем, и большинство северян.

Надо ли говорить, что ханты обиделись все как один. Сначала вышел на середину чума хозяин, посмотрел сердито в глаза Алексею Юлиановичу, резко повернулся, плюнул в сторону печи и отошел.

– Отвернитесь от них! – скомандовал он остальным.

Все гости от москвичей быстро отвернулись, затем возле печи постелили большой ковер, накидали туда громадных пуховых подушек, разных покрывал и легли.

Мне же было указано на самое уютное место – за печкой на шкурах. Хозяин сразу всем дал понять, что я здесь своя. А то, что все разом прилегли, следует понимать как высшую степень непочитания москвичей. Я сказала ученым, чтобы они уходили подобру-поздорову.

– А как вы, Арина? – обратился ко мне Алексей.

– А я останусь здесь, меня отсюда пока не выгоняют.

– Значит, тут будет свальный грех, – сказала молоденькая девушка из ученых, при этом в ее глазах загорелись непонятные искорки.

После этих слов вся экспедиция, ерничая, покинула чум.

Как только она удалилась на приличное расстояние, все встали и быстро начали собираться на жертвоприношение лесному духу.

Естественно, пошла и я.

Если снежный человек в действительности существует, то он, непременно, будет в восторге от сушеной рыбы, кедровых орехов, ржаных лепешек и засахаренных ягод, которые ему принесли в немалом количестве.

А если нет – то пусть так все и останется милой северной легендой, где за все хорошее надо благодарить Бога или судьбу. Своему ближнему зла не причинять и просто приветливо относиться ко всем людям, видя в каждом в первую очередь образ Божий, а не гражданина или еще кого-нибудь.

* * *

Когда северное Солнце прохладным вечером садится на тайгу, оно сначала обязательно искупается в Золотом озере, где водятся огромные величиной с добротную сковородку зеркальные караси, а потом, как капризная модница, надушится сладковато-пряными запахами таежного леса, где смешано все, начиная от болотных лилий, заканчивая сосновыми шишками и молодым камышом. Такой запах забыть или перепутать нельзя.

Я любовалась этой красотой и четко осознавала: мне пора. Завтра на заре с первыми утренними лучами я с разрешения хозяина сделаю несколько фотоснимков, попрощаюсь и уеду к себе домой в большой серый город – в другой мир, мир электричества, электроники, сотовой связи и одиночества.

Всю ночь мы говорили с хозяевами чума о жизни, любви, политике. А наутро я пообещала с нарочными прислать им бинтов, зеленки, шелковой веревки для силков и шампуня – мы попрощались.

Гостеприимные ханты положили мне на дорогу вяленой оленины, сушеных грибов и уникальное блюдо шакрану – из язычков зеркальных карасей, считается, что этот продукт укрепляет и заживляет организм. После операции, кровопотери или другой напасти в тайге первым делом готовят человеку шакрану. Если же после рождения у молодой матери по какой-либо причине нет молока, новорожденного тоже кормят шакрану.

К двенадцати ночи я была уже в своем городе, и все, недавно случившееся со мной, стало казаться сном. Не более.

Я, счастливая, со здоровым румянцем на щеках, отправилась спать в свою мягкую и такую уютную кровать.

Боже, как хорошо возвращаться домой! Как хорошо иметь свой дом! Теплый и удобный. С этими мыслями я быстро заснула.

А ночью меня снова посетил Саэль. Мой Саэль…

Я так по нему соскучилась, что долго держала его нежные руки в своих ладонях и не хотела их выпускать.

И молча преданно смотрела в его глаза. Будь моя воля, я бы стояла так вечно, честное слово! «Саэль», – затрепетало в груди.

На дне рождения у бомжа

– Саэль, – выдохнула наконец я. Мне нелегко без тебя. Ты, и только ты можешь понять, как я была несчастна все это время. Какие-то люди, события крутились вокруг меня, и не было самого главного – покоя моей душе. Впрочем, несмотря на все это, я почему-то счастливая. Почему так, Саэль?

Он ответил, что покой в душе бывает редко, особенно в нашей земной жизни. Нужно просто научиться терпеть, творить добро, бесконечно прощать всех, кроме себя, молиться, и тогда я приобрету особую силу, способную двигать горы и океаны.

Но я, кажется, чего-то не поняла или не хотела понимать, ведь я была рядом с тем, кому радовалась душа, а слова и мысли были безразличны.

Саэль взял меня бережно за руку, и мы полетели к бомжу Грише на день рождения.

Я этот день обречена помнить вечно.

Гриша нас уже ждал.

Он сварил уху на костре из старой мебели, нарезал ломтиками заплесневелый сыр и черствую колбасу, открыл банку грибов, срок годности которых истек еще в прошлом году, нарезал четвертинками полугнилых яблок, правда, гниль он накануне аккуратно вырезал.

Уху Гриша разлил в пустые консервные банки с надписью «Язь в собственном соку», и даже нашлась у него немного скрученная алюминиевая ложка, которую он с торжественным видом вручил мне, а для Саэля припас обломанную по краям морскую ракушку. Сам же уху просто пил, при этом часть ее из банки вытекала и медленно текла по небритому Гришиному подбородку.

Что меня особенно удивило. У Гриши нашлись новые хрустальные бокалы, в которые он любезно налил нам шампанского. Вместо стола у Гриши имелся перевернутый деревянный ящик из-под керамической посуды, за который мы все вместе сели, подогнув под себя ноги. На той стороне ящика, где сидела я, была приклеена бумажка с печатью «Осторожно, не кантовать!».

– Гриша, дорогой Гриша, – сказала, удобно устроившись, я, – я хочу поднять тост за то, чтобы твое сердце, твоя душа, твои мысли всегда-всегда, несмотря ни на что, оставались такими же чистыми.

– Прекрасно, принцесса, прекрасно, – согласился бомж. Мы, мило улыбнувшись друг другу, чокнулись бокалами.

После закуски я, как любая женщина, начала жаловаться на свою судьбу, сказала, что мне в жизни не хватает гармонии и спокойствия.

– А ты записывай мысли, которые тебе приходят, когда бываешь наедине, – сказал Гриша. Вот недавно в поезде тебе пришел чудный стих, почему ты его не записала?

– Я его просто-напросто забыла, – виновато прошептала я, опустив глаза.

– Ты забыла? Запомни, принцесса, такие стихи забывать нельзя! Я их, например, храню в своем сердце как дорогое сокровище.

Гриша посмотрел на меня, как смотрят на живых богинь и вдохновенно полушепотом произнес то, что мне мимолетно пришло в голову накануне, когда я была в поездке и думала о чем-то далеком от стихов:

 
– Если пророк умолк…
Порвите скрипкам струны.
Погасите костры,
потушите свечи.
Тихою молитвою
Ночью лунной
зовите его душу
на встречу.
 

– Неплохо, весьма неплохо, – сказал Саэль, обращаясь с улыбкой ко мне, – вот тебе и лекарство от душевной пустоты и одиночества.

– Давай, принцесса, выпьем за тебя и за твои прекрасные стихи, – предложил Гриша и уверенно разлил вино по хрустальным бокалам.

Шампанское щекотало нос, но вместе с тем что-то в его вкусе было необычное. Оно пахло одновременно мокрым грибным лесом, спелой брусникой и молодой елью.

Внезапно мне стало легко, голова закружилась, глаза закрылись сами собой, и я поняла, что нахожусь в другом измерении.

Саэль и Гриша смотрели на меня зачарованно, а я вздохнула, посмотрела на небо и поднялась высоко-высоко, взмахнула руками, поправила волосы и полетела по направлению к большому лучу света.

Струи теплого солнечного воздуха подхватили меня, и я взлетела высоко над землей, посмотрела вниз и увидела небольшую невероятно прозрачную речку, на дне которой отчетливо виднелись камни.

Я направилась прямиком к ней. В водной глади я разглядела парящую женщину с распущенными длинными волосами, подлетела близко к воде и нырнула в речку. Уверенно проплыла над самим дном, увидела целое семейство раков, схватила самого крупного за хвост и быстро вынырнула с ним, но потом, немного подумав, рака отпустила обратно в реку и снова взмыла в небо.

Вдруг обнаружила, что могу в воздухе кувыркаться и выделывать разные трюки, а еще, что на мне нет одежды, вместо нее зеленое платье почему-то из мха и березовых листьев, а волосы достают аж до колен.

Вспомнила, пару дней назад я вывихнула ногу, оглянулась, посмотрела, – нога цела и здоровехонька. Я подлетела к ближайшей туче, несколько раз пробежала по ней, посмотрела вниз.

Возле большой городской свалки о чем-то оживленно спорили двое мужчин – Саэль и Гриша.

Я полетела к ним, обожаю их разговоры!

– Понимаешь, – разгоряченно говорил, жестикулируя, Гриша, – любовь в мире людей – это всегда страдание. Исключительно всегда.

Тебе кажется, что ты не видишь минусов в любимом человеке, а сознание, или, если хочешь, подсознание, тем временем фиксирует его сморкание, волосы под мышками.

Ты любишь за щедрость, а она, эта щедрость, оказывается, на всех распространяется: братьев, сестер, родителей, подруг, проводницу Тосю… Ты любишь за справедливость, а твоя любовь среди друзей говорит о твоей жадности и черствости! С плотскими делами еще хуже!

В нашем городе живет весьма образованная и ухоженная женщина, назовем ее К., которая устала от грубого общения с местными мужчинами, все ей казались беспросветными хамами и тупицами.

Дай, думает, выйду замуж за иностранца, это оказалось возможным, тем более что ею один негр очень заинтересовался.

Любовь, понимаешь, когда не надо, бывает слепа. А негр, между прочим, оказался очень хорош. И в финансовых делах преуспел, и, извиняюсь перед дамой, в постельных тоже.

В общем, почувствовала она себя с ним Женщиной.

В большой степени этому помогли огромные букеты лилий, роз, гвоздик и хризантем, а когда, случалось, в нашем холодном городе он садовых цветов не находил, покупал необычные комнатные – каллы и цирерии.

Вскоре он предложил К. выйти замуж и уехать к нему на родину. Женщина, сердце которой к этому времени растаяло, как пломбир жарким днем, согласилась.

Теперь уже она в любви и счастье была уверена на все сто.

Приехала она, значит, со своим законным мужем на африканский континент, а там… у ее возлюбленного шестьдесят жен и сорок восемь детей! От любимой русской супруги африканец ждал сорок девятого!

Сразу по приезде он исчез из ее глаз, а ей определили место в нижней – подвальной – части дворца, поздравили, дали много дорогих украшений и сказали, уж не знаю как, что отныне ее прямой и единственной обязанностью будет – мыть по вечерам ноги вечно пьяному или обкуренному свекру…

Это еще что!

У другой женщины, ее соседки по гарему, обязанность была куда похлеще, не для слабонервных – она должна была каждый день сцеживать собственное молоко и кормить им любимого варана супруга.

Единственной отрадой в этом аду были прогулки по дивному саду-оазису, который красовался прямо посреди пустыни. Но и в нем, кроме диковинных растений и птиц, мини-фонтанов, изысканных скульптур все больше на эротические темы, водились ядовитые змеи. Эти гадкие твари часто заползали в жилую часть дворца и, случалось, даже кусали кого-то из людей или домашнего скота. Исход в девяноста процентах случаев был смертельный.

Однажды К. проснулась от того, что ее живот переползала толстая кобра. От шока женщине стало плохо, начались тут же схватки, и она преждевременно родила семимесячного мальчика.

Наутро роженицу поздравил свекор и подарил ей золотой станок для бритья.

А уже через два дня она приступила к своим ежедневным обязанностям – мытью ног. Обязанности были абсолютно у всех женщин, кто-то мыл дворец, кто-то стирал, кто-то отрубал головы обезьянам, а кто-то готовил из них пищу. К. часто закрывалась со своим чернокожим ребенком у себя в комнате и рассказывала дивные истории ему о белых снегах своей родины. А когда мальчику исполнилось пять лет, в покоях К. появился супруг и провел с ней страстную ночь.

Этой ночи хватило на зачатие новой жизни. Но вдруг случилось то, что она теперь называет чудом. К старому свекру за каким-то редким рецептом приехал работник российского посольства, он-то и помог К. бежать. В один из пасмурных тюменских вечеров она с двумя детьми вернулась в отчий дом, точнее, квартиру.

Сразу по приезде на следующий день позвонил в наш сибирский город африканский супруг и попросил у К. прощения.

Он очень просил ее вернуться к нему в Африку и обещал, что сделает ее третьей женой, и жить она будет в комнате напротив его покоев. Однако К. это предложение отвергла и теперь в родном городе работает по специальности, а дети учатся в местных вузах. Но на судьбу она не в обиде. Африканский папа шлет такие денежные суммы своим сыновьям, что К. завидует вся родня.

– Ну, как тебе такая любовь? – обратился Гриша к Саэлю.

– Любовь, она, знаешь, всегда разная. Самое главное, чтобы потом, когда она уйдет, не было сожаления или разочарования, а только тихая добрая грусть. Правда? – Саэль обратился ко мне.

– Да, конечно, конечно, – ответила робко я, глядя в прозрачные глаза своего спутника.

Начало вечереть. Сумерки наполнили воздух прохладой. Мы попрощались с Гришей и пожелали ему всех небесных благ.

На следующий день я на работе получила новое задание.

В редакцию обратился мужчина, которого вот-вот должны сократить на работе. «Разберись, – сухо поручил мне главный редактор, – и, если случай заслуживает внимания, опиши. А то часто стали работников из предприятий выживать».

Я развернула письмо. С мольбой о помощи обращался рядовой путеец из тех, кто всю жизнь делает самую черновую работу на железной дороге, при этом никогда не путешествует сам.

Его фамилию внесли в список на сокращение. Но случилась загвоздка: избавляться планировали от рабочих с третьим и четвертым разрядом, а у него аж шестой. И тогда ему предложили в срочном порядке пройти переэкзаменовку. Вечером в нерабочее время позвонили из отдела кадров: «Андрей Иванович, завтра у вас квалификационный экзамен». А тот ответил, что по трудовому кодексу предупреждать о предстоящем экзамене надо хотя бы за десять дней. На том конце провода повесили трубку. И уже на следующее утро техник сказал его бригаде, что Андрея почему-то из списка вычеркнули.

* * *

Но у строптивого работника с того дня начались проблемы, в которые теперь предстояло вникнуть мне. В первый же месяц после неудачного сокращения его лишили премии. Монтер пути, с которым работал в паре, получил все, как положено, а он в очередную получку денег недосчитался. Надо заметить, решение наказать грамотного специалиста рублем было столь скоропалительным, что его даже не согласовали с начальником. «Андрея ни за что лишили премии», – считает его руководитель. «Андрей Иванович – мастер золотые руки, – откровенно сказали мне в его бригаде, – таких людей продвигать надо, а не увольнять. Так и напишите в газете».

* * *

Кстати, он уже однажды уходил с железной дороги по собственному желанию. Эту историю знают все его коллеги. Он оставался тогда за бригадира. И в знойный июньский день сказал монтерам выйти на работу пораньше, чтобы успеть закончить до обеденного пекла, когда температура рельсов повышается до пятидесяти градусов. А когда работу закончили и сели обедать, к ним приехал начальник и спросил: мол, почему не работаете? Он объяснил, но тот не поверил, а проверять не захотел: очень уж было жарко. В общем, слово за слово, и нашла коса на камень. Угнетаемый тут же написал заявление и пошел работать на соседнюю стройку, взяли сразу прорабом. Мужики всей бригадой его упрашивали вернуться. Позвонило и руководство. Одним из самых убедительных аргументов был такой: «Андрюха, у тебя ведь и кровь-то железнодорожная». И это действительно так. Потому-то он и вернулся, что на железной дороге «все родное».

Лучше всего его знает бригада. И она добрых слов о нем не жалеет: «Андрюха работает за двоих, и голова у него светлая. А еще он железную дорогу чувствует, понимаете? Это не всем дано…» Да, видно, не случайно проходили у него «обкатку» многие выпускники железнодорожных вузов. Мужики загибают пальцы, перечисляют.

* * *

Как же такой человек мог стать лишним?

* * *

А неугоден стал Андрей, потому что часто «выступает». Причем знает, чем начальство уесть. Перед той историей с сокращением их отправили чистить стрелочные переводы от снега, план дали – по две стрелки на брата. А он заявил, что план нереален, и на инструкцию соответствующую сослался. «Ах, ты еще и умный!» – услышал в ответ. После этого и посыпались неприятности.

* * *

А молчать путейцам уже невмоготу. База участка находится в районном центре. Я была там: бытовка, подсобные помещения производят удручающее впечатление. Вокруг метровые заросли полыни и крапивы. Удобств никаких. Дощатые стены с огромными щелями, сыро и неуютно, двери или нараспашку, или под ржавыми амбарными замками. В комнату, где хранится инструмент строгого учета, проникнуть можно без труда: забор там чисто символический, охраны никакой. На стене каморки, где обедают, как в насмешку, висит портрет Гагарина с призывом «Поехали!». Спрашиваю: а где розетка, чтобы чай вскипятить? Отвечают: нет, мы из дома чай в термосах носим. В холодную погоду монтёры греются по примеру далеких предков – у костра. И это в XXI веке?!

* * *

И абсолютно все перемены к худшему. Вот маленький пример: раньше весь инструмент был закреплен за бригадами и пронумерован. Открываешь двери учетной, а там – строго по списку. Перебрасывают бригаду путейцев на дальний перегон, она свой инструмент с собой берет. А теперь закрепленного инструмента нет. Да его вообще нет и куда делся, никто не скажет. Между тем в старые времена за потерю путевого ключа давали десять лет тюрьмы, а теперь это даже не чрезвычайное происшествие. Так, мелочь. Поэтому вместо пятнадцати путевых ключей в наличии один. Как работать?

Или взять предпоследнее сокращение. Сорок семь работяг перевели в другое отделение, поселили в вагончике, а он на вторые сутки сгорел «от неосторожного обращения с огнем». Слава Богу, никто не пострадал. Но ушли «по собственному желанию». И все эти люди, получается, лишние?

Мне хотелось эти вопросы задать руководству. Но попасть к нему, несмотря на утро пятницы, оказалось непросто. Дело в том, что административное здание окружено двухметровым забором. Навстречу вышел охранник и заявил: «Начальства нет. Когда будет, не знаю». Удостоверение журналиста не произвело на него никакого впечатления. «Вот когда начальство вас пригласит, тогда и приходите», – ответствовал детина и захлопнул передо мной двери. Пришлось искать обходной путь.

* * *

Руководство я все же обнаружила там, где и положено, – в кабинете начальника. И это было, прямо скажу, волшебное видение, которое не вязалось ни с грязной бытовкой, ни с утерянным инструментом. Оно просто не могло иметь ничего общего с этой прозой. Исполняющий обязанности руководителя главный инженер Владимир Нурильчик словно сошел с обложки глянцевого журнала: элегантный красавец в белом костюме от Armani, со стильной прической, с дорогими часами на руке. Его легче было представить на подиуме, чем на путях.

* * *

Разговаривал он со мной неохотно. Сказал буквально следующее: «Предприятие наше развивается, в частности, постоянно улучшается балльность пути и снижается количество неудовлетворительных километров».

* * *

О сокращении заметил следующее: «В этом году произошло сокращение штата в дистанции примерно на шестнадцать процентов. Комплексную бригаду в составе сорока семи человек перевели в другое предприятие, они там трудятся вахтовым методом, обслуживая вверенный участок дороги. У них есть необходимые условия для проживания и транспорт. В связи с переводом эти работники в заработной плате и социальном пакете нисколько не потеряли. Номера телефона этого предприятия и адреса я, к сожалению, не знаю и, увы, здесь вам ничем помочь не могу».

* * *

Задала я вопрос и об Андрее. «А что он? Мы его не перевели, он работает на прежнем месте, – ответил господин Нурильчик. – Я его знаю давно. Это грамотный специалист. Однажды он увольнялся, но по решению коллектива мы попросили его вернуться обратно…»

* * *

В общем, все хорошо и волноваться не о чем.

Я описала все как есть: бытовки, сокращения, белый костюм. Главный редактор прочитал и несколько растерянно спросил: «А ты не боишься говорить правду?». Я отрицательно мотнула головой. Статью поставили в номер. Но, странное дело, вместо чувства победы, мне сделалось невероятно пусто, я поспешила домой и с нетерпением стала ждать ночи. Сейчас как никогда мне жизненно важно отдохнуть и отвлечься. Или уйти…

Я проснулась и начала анализировать свою жизнь. С детства я хотела быть журналистом, о другой профессии и мысли не допускала. Первая публикация в шестнадцать лет, потом последовало активное сотрудничество с «районкой». Вскоре мечта стала профессией, подкрепленная дипломом и покорившей экзаменационную комиссию работой.

С профессиональной задачей – донести события до читателя – я обычно справлялась на «отлично». Начало моей деятельности пришлось на девяностые годы, когда работа журналиста подвергалась только корректорской правке, слова вроде «идеология» мы слышали из уст старших коллег и удивлялись, как здравомыслящему, образованному человеку можно запретить писать правду? Ну в самом деле, как такое возможно? Если судят, к примеру, банду, на совести которой более десяти человеческих жизней, а им потакает прокурор – это видно по ходу процесса невооруженным взглядом. Значит, так об этом и пишем, а редактор соответственно все пропускает. Процесс затягивается, убийцы получают большие сроки. Если поставка продуктов в районы Крайнего Севера нарушена, люди месяцами живут без самого необходимого – снова пишем. Чиновники проводят совещания одно за другим, и уже через неделю после выхода статьи к северянам поступают продукты. Так было много раз. И казалось, будет всегда. Но однажды к нам в командировку приехал журналист из Би-би-си, вполне сносно говоривший на русском. Мы откровенничали с ним, и он пророчески произнес: «Через каких-нибудь пять–десять лет вы не сможете так же открыто работать… Свобода слова? Вы же за нее не боролись. Даром получили – и легко отдадите». Я так и не поняла этого «вы за нее не боролись» – скорее всего эта фраза адресована лично мне, я действительно получила ее даром как само собой разумеющийся факт. Более того, я искренне считала, что буду всегда жить при демократическом строе и с моим чувством социальной справедливости смогу принести максимальную пользу обществу…

В двухтысячном году условия работы начали резко меняться. Нам стали буквально «затыкать рот». Нельзя стало писать об очевидном, например, о том, что наша область – место, где добывается девяносто процентов российского газа, – более чем наполовину не газифицирована… Регион – донор, определяющий нефтяную политику в России и мире, имеет откровенно нищих жителей. Помню, как приехала немецкая делегация в старинный городок, а на дороге как раз авария, и я, как человек, знающий местность, предложила водителю объехать через соседние деревни. Едем с немцами, нам то тут, то там попадаются туалеты а-ля собачьи будки, один самый выразительный, – щели размером с ладонь, а внутри человек сидит. Немцы сначала головами вертели, фотографировали, а когда в том самом увидели человека – просто захлопали в ладоши! Мне стыдно, глаз не поднять, а наш фотокор молодой увидел реакцию немцев и говорит: «Это еще что! Вон в соседнем районе в некоторых избах вообще туалетов нет, там в полу в сенках досок нету, туда и ходят». Кстати, на совещании, куда ехали немцы, наш губернатор докладывал о том, что уровень жизни в области в целом выше общероссийского…