Текст книги "Синан и Танечка"

Теперь нужно найти Сережу и рассказать ему. Вот он обрадуется.

Однако встретить Сергея Викторовича в коридорах училища за весь день Тане так и не удалось. Он как сквозь землю провалился. Таня нарочно слонялась под дверью кафедры и в коридоре возле столовой. Но Сережа так и не появился. Зато к вечеру в училище явилась высокая женщина с ярко-рыжими пышными волосами и губами, вымазанными красной помадой, и объявила, что она Сережина жена.

Скандал разразился невообразимый, гремел весь деканат. Рыжая топала ногами и орала:

– Что у вас тут за рассадник безнравственности? Малолетних шлюх воспитываете? Я привлеку внимание общественности, я буду жаловаться в горком!

Но Екатерину Владимировну тоже не так просто было пронять.

– Да жалуйтесь на здоровье, сейчас не те времена, – огрызалась она. – Мы, что ли, виноваты, что ваш драгоценный хрен в штанах удержать не может? Уже не в первый раз, между прочим.

Таня ни жива ни мертва стояла под дверью. Это был какой-то дурной сон, дикий ночной кошмар. Сережа не мог быть женат – уж точно не на этой вульгарной бабе. Он такой тонкий, такой умный и нежный. Как у него глаза влажнели, когда он читал ей стихи. И пальцы подрагивали. Она за всю свою жизнь не встречала таких мужчин. Не может же быть, чтобы он ей лгал…

– Соловьева, а ну-ка зайди! – наконец позвала ее Екатерина Владимировна.

Оказалось, что в деканате собралось все начальство. И директор училища, и его зам, и профессора. Некоторых Таня видела до сих пор только на вступительных экзаменах. Все они смотрели на нее – кто с любопытством, кто с высокомерием. Некоторые – как Тане показалось – с сочувствием. Кто-то в задних рядах протянул одобрительно:

– Симпатичная…

И рыжая тут же взвилась:

– Вот она – аморальная обстановка, которую вы тут развели при полном попустительстве со стороны директора.

– Я попросил бы полегче, – встрял директор, лысый низкорослый дядька, на высоком расчерченном морщинами лбу которого непонятно как держались очки в толстой оправе. Таню они прямо гипнотизировали. Казалось, вот еще секунда – и сорвутся, рухнут на нос. – Екатерина Владимировна права, времена сейчас изменились. Партия больше за моральным обликом не следит, и мы не обязаны…

Рыжая уже раскрыла обведенный алой помадой рот, но директор поспешил закончить:

– И все же, принимая во внимание здоровую обстановку в коллективе… И традиции, которых с давних пор придерживается наше училище…

Он двинул белесыми бровями, и очки поехали вниз, опасно завибрировали – но удержались. Таня так засмотрелась на них, что и не поняла, откуда вдруг прозвучало слово «отчислить».

– Жаль, Соловьева, очень жаль. Вы производили впечатление дельной студентки. Но к сожалению… – поддержал преподаватель по лечебному делу. – Я согласен, придется отчислить.

Через десять минут Таня вылетела в коридор с испуганными, полными слез глазами. Вся ее жизнь рухнула в одночасье. Она не представляла, что делать дальше. Из училища выгнали, Сережа женат, она беременна… Этого просто не могло быть.

На улице завывала метель, и Таня, поплотнее запахнув куцую курточку, побрела в общежитие. От бегущих слез стыли щеки на ледяном ветру.

Сергея Викторовича она увидела только еще один раз. Таня тогда временно работала в овощном магазине. Ирка ее устроила туда после отчисления, чтобы были хоть какие-то деньги. Ну и декретные тоже после. Сергей появился в магазине как-то субботним утром, в руках у него была авоська, глаза смотрели из-под очков сонно и хмуро. На Таню он даже не взглянул, наверное, не ожидал ее тут увидеть, буркнул себе под нос:

– Два кило картошки, пожалуйста.

Таня же смотрела на него как завороженная. Сглотнув комок в горле, произнесла хрипло:

– Сережа…

Тот поднял глаза и вдруг разом спал с лица, уставился на нее, как на призрака, даже попятился. Наверное, Таня с торчащим вперед круглым животом, в синем магазинном халате и с выпачканными землей пальцами не очень походила на ту хрупкую наивную девочку с глазами цвета лесного ручья, которой он так любил читать стихи.

– Танечка…. – забормотал он. – Танечка, видишь, как вышло? Ты прости меня…

Забыв про картошку, он направился к двери. А на Таню вдруг словно нашло что-то. Обычно робкая, тихая, она поняла, что не может вот так дать ему уйти. Вышла из-за прилавка и под недовольное ворчание покупателей ринулась за Сережей, нагнала его во дворе.

Весна уже распустилась вовсю. У магазина пенились кусты сирени, и весь воздух был пропитан ее кружащим голову нежным запахом.

– Сережа, как же так? – выкрикнула Таня в спину Сергею.

Он обернулся не сразу, как будто ссутулился от ее голоса, загнанно посмотрел через плечо.

– Как же так можно, Сережа?

Он смотрел в землю. Изредка поднимал на нее глаза и тут же щурился, отводил. Может быть, солнце слепило…

– Танюша, я слабый человек… Я не смог. У меня дети, понимаешь, я должен о них думать.

– У тебя еще и дети… – прошептала Таня.

– Понимаешь, вся эта жизнь, рутина… Она меня душит. Так хочется иногда забыться, поверить, что молодость еще не прошла, что все не кончено, что что-то есть впереди… Ты была моей несбывшейся мечтой, Танечка.

– Опять поэзия? – с горечью усмехнулась она.

– Нет, это я сам… Я… Прости меня, Таня, ради бога.

Он развернулся и побрел прочь. Из кармана ветровки торчала свернутая авоська.

– Да пошел ты!.. Пошел ты!.. – беспомощно выкрикнула ему вслед Таня, тщетно стараясь вспомнить самые страшные ругательства, которыми козыряли мальчишки в детском доме.

Она обхватила себя руками за плечи, опустилась на валявшийся перед входом в магазин деревянный ящик и заплакала. Не от страха за будущее, не от одиночества и обиды. А от боли из-за того, каким жалким, лживым ничтожеством оказался человек, казавшийся ей благородным идеалом.

В июле у Тани родилась дочка. Когда санитарка в роддоме впервые положила ей на руки тугой сверток застиранных пеленок, Таня с изумлением и невольным страхом стала вглядываться в крошечное сморщенное личико. Подумалось почему-то: вдруг девочка окажется похожей на отца, и ей тяжело будет видеть в ребенке Сережины черты. Но маленькая Ася – именно так она решила назвать дочь – взглянула на нее ее собственными, серо-голубыми внимательными глазами, сдвинула белые бровки и зашлась сердитым требовательным криком. Внешностью она явно пошла в мать, а вот характер имела куда более боевой и сильный. Впрочем, Таня иногда задумывалась о том, какой бы выросла она сама, не случись с ней смерть отца, предательство матери и детский дом. И клялась самой себе, что Асеньке не придется испытать ничего подобного. Она всегда будет рядом, жизнь положит, лишь бы девочка росла в любви и достатке.

Правда, с достатком как раз было непросто. Детскую коляску ей подарила на выписку из роддома Ирка – наверное, раскрутила на такую дорогую вещь своего Жженого. В ней Асенька и гуляла, в ней и спала – Таня после прогулки затаскивала коляску по лестнице в общажный коридор, протирала колеса и завозила ее в свою комнату. На пеленки и распашонки хватило декретных выплат.

Ирка, правда, ругала ее:

– Что ты чистоплюйничаешь, кулема? Надо поэта твоего замшелого на алименты раскрутить. По суду! А что, умел хрен совать, куда не надо, пусть и отвечает теперь. Почему ты должна одна корячиться, ребенка поднимать?

Но мысль о том, чтобы рассказывать чужим людям о том, как Сережа соблазнил ее, чего-то требовать от него, выдерживать нападки его рыжей стервы, которая наверняка попытается опротестовать ее заявление, была такой омерзительной. К тому же Таня вроде бы пока неплохо справлялась сама и надеялась, что так будет и дальше. Однако вскоре наступили тяжелые времена.

Советский Союз, государство, в котором Таня родилась, развалился. Страна на всех парах неслась в неизведанное будущее. Цены, еще вчера бывшие одинаковыми во всех магазинах, в одночасье взлетели. И однажды утром Таня обнаружила, что денег, оставшихся у нее до конца месяца, не хватит даже на килограмммяса.

Таня кое-как перебивалась с гречки на перловку, ходила полуголодная и однажды, пытаясь затащить тяжеленную коляску по лестнице, едва не упала в голодный обморок.

– Ты чего, Соловьева, зенки залила уже с утра? – со смехом крикнула ей Нинка, соседка по общежитию, увидев, как Таня, пошатнувшись, тяжело привалилась к стене.

Проснувшаяся Ася заплакала в коляске. Таня из последних сил втолкнула коляску по ступенькам, вытащила Асю и, тихонько бормоча что-то успокоительное, прижала дочь к себе. Впервые ей стало по-настоящему страшно. Как жить дальше? Ведь от голода у нее может пропасть молоко, Асенька останется голодная. И теплый комбинезон ей на зиму нужен. Что же делать?

С комбинезоном снова помогла Ирка. Она же иногда подкармливала Таню, приносила то палку дорогой колбасы, то пачку пельменей. Таня пыталась отказываться, но Ирка только махала рукой.

– Ой, прекрати, гордая какая. Скоро с голоду сдохнешь от своей гордости. Ты лучше скажи, как, не надумала с кем-нибудь из жженовских друзей поближе познакомиться, а?

Таня лишь отрицательно качала головой. Но в душе все чаще поднималась вызывавшая гадливость мысль: а что, если им с Асенькой действительно будет грозить голодная смерть? А для того, чтобы ее спасти, ей всего лишь и нужно будет лечь в постель с кем-то из этих толстомордых бандюганов в малиновых пиджаках. Неужели она откажется? Неужели не пойдет на это ради счастья дочери? Но Таня гнала эти соображения. Должен, должен был быть какой-то другой выход.

Однажды Ирка, задумчиво глянув на Таню, сказала:

– Работать бы тебе пойти. Что там это пособие – слезы. А у нас в соседнем квартале, слышала, клинику коммерческую открывают.

– Как это – коммерческую? – спросила Таня.

Ирка держала на коленях Асю, и та с любопытством тянулась пухлой ручкой к висевшему у нее на шее золотому кулону с бриллиантовой капелькой. Кулон покачивался в воздухе, и Ася следила за ним глазами и радостно рассмеялась, когда удалось ухватить камешек неловкими пальчиками. Таня же не могла не думать, сколько пачек муки можно было бы купить за цену этого украшения, сколько сытых недель оно могло бы обеспечить им с дочкой.

– Ну как-как, за деньги лечить будут, – объяснила Ирка. – Как раз сейчас санитарок набирают. И зарплату приличную платить будут, в баксах. Может, сходила бы? У тебя все-таки полтора курса медухи за плечами.

Таня было обрадовалась, но тут же сникла.

– А Аську я с кем оставлю? Ей восемь месяцев, ее в ясли только в полтора года возьмут.

– М-да… Устроила ты себе гемор на свою голову, – хмыкнула Ирка.

Когда она ушла, Таня подхватила дочь на руки, укачивала ее, бродя по своей маленькой комнате взад-вперед, прижималась носом к макушке и вдыхала сладкий молочный детский запах. Асенька не была для нее никаким «гемором», она была счастьем, настоящим счастьем. Только надо было придумать, как им с этим счастьем выжить. Но Таня не сомневалась, что выход найдется. И, уложив дочь, подолгу сидела за колченогим столом и при свете настольной лампы рисовала. Рисовала жизнь, которая будет у них с Асей однажды. Как они с подросшей дочкой будут гулять по берегу моря, плескаться в волнах и есть мороженое. Как Ася, серьезная, с беленькими косичками, пойдет в школу, когда ей исполнится семь. Какой стройной изящной красавицей, сводящей с ума мальчишек, она станет в свои шестнадцать. А эти ее глаза… Какой все же удивительный цвет – серо-синий с сизым отливом, такого оттенка бывают крупные ягоды голубики. Белокурая девочка, девушка, молодая женщина весело смотрела на Таню с ее собственных рисунков и улыбалась, как будто заверяя, что все будет хорошо.

И однажды выход действительно нашелся – в лице Клавдии Тимофеевны, симпатичной любезной старушки, с которой Таня познакомилась в детской поликлинике. Клавдия Тимофеевна, в светлом весеннем пальто и облезлой, но очень чистенькой старомодной шляпке, сидела возле кабинета физиотерапии, ждала внука с процедур. Таня, пришедшая с Асенькой на плановый прием к педиатру, присела на кушетку рядом с ней. Асе было уже десять месяцев, из маленького беспомощного существа со сморщенным личиком она превратилась в малышку такую красивую, будто нарисованную на поздравительной открытке. Круглые, внимательные серо-голубые глаза, розовые щеки, льняные мягкие кудряшки, смешно топорщившиеся надо лбом. Она была веселой, смешливой девочкой, часто хохотала, показывая четыре жемчужно-белых зубика, и уже пыталась что-то лопотать.

Клавдия Тимофеевна просто растаяла, когда девчушка, увидев у нее в руках запасенную для внука булочку, ткнула в нее пальцем и громко, на весь этаж, объявила:

– Ням-ням.

– Ах, какая прелестная девочка у вас. А как ее зовут? Асенька? Умница Асенька, такая смышленая. Можно я ее булочкой угощу?

Очередь к педиатру была длинная, и Таня разговорилась с Клавдией Тимофеевной. Старушка посетовала на невозможные цены, на мизерную пенсию, которой не хватает на самое необходимое. А если и удается выкроить копейку на хлеб, все равно нет сил стоять в бесконечных очередях. Дочь ее с мужем подалась в Москву, на заработки, ей оставила внука, и Клавдия Тимофеевна просто зашивается одна с малышом. Таня в ответ повздыхала, что и ей совсем не хватает декретного пособия. И вышла бы на работу, да место в яслях Асеньке дадут не раньше, чем через восемь месяцев, а помощников нет. И Клавдия Тимофеевна предложила вдруг:

– Танюша, а ведь мы с вами можем помочь друг другу. Я все равно на пенсии, с Мишенькой дома сижу. Может, вы бы оставляли свою красавицу у меня, а? А сами – на работу. А я с вас много не возьму, мне бы продуктов только – хлеба, сахара, крупы. Курочки, если удастся достать. Чтобы мне по магазинам не бегать. Ну как, может быть, договоримся?

Таня просияла. Это было то самое чудо, на которое она втайне надеялась. Клавдия Тимофеевна казалась такой мудрой, доброй, приветливой. И Асе она сразу понравилась – та, сжевав половину булочки, тянула ручки к блестевшей на лацкане ее пальто дешевенькой брошке в виде кленового листка.

– Если только вам не будет сложно с ней. Она довольно активная девочка, уже пробует ходить.

– Да что вы, милая, – замахала руками Клавдия Тимофеевна. – Я же своих троих воспитала и внучат четверых. С детками возиться – одна радость, даже не думайте.

Тут подошла Танина очередь, она быстро взяла у старушки адрес и побежала в кабинет врача.

Клавдия Тимофеевна жила на окраине города, там, где остались еще частные деревенские дома. Обстановка в комнатах была скромная, но все блестело чистотой. И пахло… Таня ощутила этот запах сразу же, как только впервые вошла в дом, – пахло яблочным пирогом. Клавдия Тимофеевна помогла Тане пристроить в прихожей коляску, взяла на руки Асеньку и тут же заворковала с ней.

– Кто ко мне пришел в гости? Что это за девочка, что за красавица? А какие у меня игрушки есть, пойдем посмотрим?

Таня и оглянуться не успела, как дочка уже сидела на разноцветном полосатом половике и сосредоточенно перебирала яркие кубики. В комнате по стенам развешаны были фотографии каких-то людей, детей. Клавдия Тимофеевна, проследив за Таниным взглядом, объяснила:

– Это дочка моя, Мишенькина мама, – она указала на фото улыбчивой брюнетки. – А это – сыновья. Они в Новосибирске живут, и внуки там же.

– А где же ваш Мишенька? – спросила Таня.

Она немного волновалась – как это Клавдии Тимофеевне удастся присматривать сразу за двумя бойкими детьми.

– Ой, такая радость, – рассказала старушка. – Дочка с мужем денег получили, вчера приехали, Мишеньку забрали – и в отпуск, в пансионат на две недели.

– Как здорово, – протянула Таня.

Ей пока отпуск, поездка в пансионат казались какими-то невероятными сказочными событиями. Но, может быть, если она хорошо проявит себя на новой работе, и у нее когда-нибудь такое случится? Как бы хотелось просто побыть две недели с Асенькой…

– И как вовремя, ведь мы с малышкой как раз успеем привыкнуть друг к другу. А тут и Мишенька вернется – и нам веселее станет. Ты беги-беги, не волнуйся, – кивнула ей Клавдия Тимофеевна. – У нас все будет в порядке.

Таня боялась, что дочка испугается, не захочет с ней расставаться. Но та с улыбкой помахала ей ладошкой и тут же схватилась за книжку с картинками, которую подсунула ей Клавдия Тимофеевна. Таня тихонько выскользнула за дверь и побежала на работу в частную клинику. Ирка не обманула, помогла ей через своего Жженого получить там должность санитарки.

Весь день у Тани душа была не на месте. Она мыла с хлоркой полы и мебель, готовила медицинское оборудование, помогала медсестрам и пациентам, а сама все время думала, как там Ася. Не испугалась ли, не плачет, не тоскует по ней? Что, если Клавдия Тимофеевна не уследила, и она упала и расшиблась? Или обожглась? Или задохнулась в коляске?

После окончания рабочего дня, в сумерках, она бегом бежала к аккуратному, выкрашенному голубой краской домику на окраине. Воображение подсовывало самые жуткие картинки. А на деле у Клавдии Тимофеевны царила полная идиллия. Асечка, довольная, веселая, ходила вдоль застеленного ковром дивана, держась ладошкой за край. В другой руке у нее была зажата баранка. В комнатах все так же пахло чистотой, уютом и яблочным пирогом. А хозяйка приветствовала Таню:

– Вот и мама наша пришла. А мы ее сейчас чаем напоим, с шарлоткой. Да, Асенька?

У Тани болезненно защемило в груди. Она не испытывала такого с раннего детства – не возвращалась в дом, где ее ждали. В дом, где было тепло и безопасно, где улыбались, угощали чаем и выпечкой и заботливо расспрашивали, как прошел ее первый рабочий день. И Тане вдруг показалось, что у нее получилось, что она нашла семью, о которой мечтала ночами в детском доме, ворочаясь на продавленной пружинной койке. Конечно, Клавдия Тимофеевна им не родная, конечно, у нее есть свои дети и внуки, и все же она так добра к ним с Асенькой. Как будто родная мама и бабушка.

В следующие две недели Таня оставляла Асю у голубом домике уже без страха. Та привязалась к Клавдии Тимофеевне, даже стала называть ее «баба», чем почти до слез тронула старушку. Таня шла на работу, а вечером спешила за дочкой, зная, что ее обязательно напоят чаем и участливо расспросят обо всем, что произошло за день. Порой ей даже не хотелось уходить в свое общежитие, мечталось, что однажды Клавдия Тимофеевна предложит:

– Да куда вы пойдете на ночь глядя? Оставайтесь, места всем хватит.

Через две недели Тане заплатили аванс. Деньги по тем голодным временам были очень приличные, Таня даже опешила, получив их в руки. Так много… Сколько же всего она теперь сможет купить. Ирке долг отдать, едой запастить и Асе сандалики купить. Ведь впереди лето, а дочка пойдет со дня на день.

В тот вечер Таня не сразу побежала к Клавдии Тимофеевне. Походила по магазинам, отстояла в очередях. Но все-таки закупилась всем необходимым для старушки и даже сумела ухватить в кондитерской бисквитный торт. Очень уж хотелось порадовать женщину, которая отнеслась к ней с таким участием. Да и просто приятно было понимать, что она покупает сладости к чаю для своей… семьи.

Еще издали, ковыляя с тяжелыми сумками, Таня привычно стала выглядывать теплый оранжевый огонек в окошке голубого домика. Но почему-то сегодня его не было видно. Может быть, Клавдия Тимофеевна задернула шторы? Или Асенька ее не дождалась и уже уснула? Ах, неудачно, придется ее будить.

Таня поднялась по ступенькам и тихонько постучала в дверь носком ботинка. Никто не ответил. Сердце захолонуло в груди. Таня постучала еще раз, потом толкнула дверь, и та поддалась. Она вбежала в дом, огляделась и выронила сумки. Круглые румяные яблоки, рассыпавшись, заскакали по деревянным половицам. Дом был темен и пуст.

– Клавдия Тимофеевна! Ася! – испуганно позвала Таня.

По пустынным комнатам прокатилось эхо. Никто ей не ответил. Таня вбежала на кухню, бросилась обратно в комнату. Где же они? Может быть, вышли погулять?

Она вылетела обратно на улицу, заметалась между домами, вглядываясь в сгущавшуюся темноту – не покажется ли где старушка с коляской? У соседнего дома затормозил старенький раздолбанный «Запорожец», и Таня подбежала к нему, дождалась, пока из машины выйдет невысокий мужичок в клетчатой рубашке.

– Извините, – сбивчиво, волнуясь, заговорила она. – Ваша соседка, Клавдия Тимофеевна… Вы не знаете, где она? Не могу найти… Может быть, что-то случилось?

– Какая Тимофеевна? – сощурился на нее мужичок. – Бабка Клавдя? Так она померла уж лет семь тому…

– Как померла… – мгновенно севшим голосом прошептала Таня. – А там… Там кто живет?.. – она махнула рукой в сторону голубого домика.

– Да хрен его знает, – дернул плечами мужик. – То все пустой стоял. С месяц назад народ какой-то начал крутиться, парни молодые, двое иль трое. Стены покрасили, двор расчистили. А нам дело какое? Может, выкупили дом-то, кто их разберет?

Таня слушала его, и паника волной поднималась внутри. Только сейчас она сообразила, что не спросила у старушки никаких документов, не знала даже ее фамилии. Как она могла вот так довериться незнакомой женщине? Как могла оставить с ней дочку, дороже которой у нее ничего не было?

Не дослушав разговорившегося соседа, Таня бросилась обратно в дом. Снова заглянула на кухню, в комнату, побежала дальше по коридору. В задних комнатах она никогда не была и только сейчас, толкнув дверь и влетев в помещение, обнаружила, что они совершенно нежилые. Голые, пустые, с ободранными обоями, с валяющимся по полу мусором. Тут не было ни кровати, на которой могла бы спать Клавдия Тимофеевна, ни шкафа с одеждой, ни стола. Создавалось ощущение, будто в доме уже давным-давно никто не жил. А кухню и следовавшую за ней комнату наскоро привели в порядок, просто чтобы создать декорации, рассчитанные на такую дурочку, как она.

Таня вбежала в гостиную, сдернула со стены фотографию дочери Клавдии Тимофеевны, сняла рамку и с ужасом взглянула на оставшийся в руках тонкий листок – вырезанное из журнала цветное фото, на обратной стороне которого был напечатан обрывок какой-то статьи.

Отбросив рамку на диван, Таня вернулась обратно в кухню, тупо уставилась на валявшиеся на полу сумки, на раскатившиеся по углам яблоки. Затем, разом обессилев, села на пол, схватилась руками за голову и тоненько, на одной ноте завыла.