Текст книги "Синан и Танечка"

– Дарья Леонидовна, это Таня из «Уюта». Гости хотели бы девочек пригласить.

И вскоре помещение наводняли длинноногие красотки с яркими улыбками и струящимися по спинам шелковистыми волосами. Они ворковали с клиентами, без стыда забирались к ним на колени, расхаживали по сауне, покачивая голыми грудями, выпивали, исчезали в отдельных кабинетах. Таня же молча прислуживала, а после сгребала запачканные простыни и использованные презервативы.

Ночные гостьи Таню жалели и часто спрашивали сочувственно:

– Ну чего ты корячишься с этими тряпками? Рожа у тебя вполне, фигура тоже. Ноги, задница – все на месте. Ну, сиськи маловаты немного, но это вставить можно. Хочешь, мы тебя с Дашкой сведем?

Таня отнекивалась, те же пожимали плечами:

– Дура! Самой не надоело убиваться тут за гроши? А могла бы легкие деньги иметь. Подумаешь, обслужила, постонала – и готово.

Таня давно не вспоминала предавшего ее Сережу. Но одна мысль о том, что ее коснется посторонний мужчина – вот так, без любви, без малейшей симпатии, просто за деньги, – вызывала у нее отвращение. Нет уж, лучше скрести полы и подавать гостям посуду и полотенца.

В первый раз увидев, как Жженый тащит на колени веснушчатую девицу с пышной рыжей гривой, Таня не знала, куда девать глаза. И через пару дней встретившись с Иркой, ломала голову, рассказать ли подруге об измене или молчать. Но вскоре Ирка сама развеяла ее сомнения:

– Ну чего ты так на меня смотришь? – фыркнула она наконец. – Что, видела, как Жженый кого-то трахнул?

Таня вспыхнула.

– С чего ты взяла?

– Ой, да пошла ты, последняя девственница города Москвы. Да у тебя ж все на лбу написано.

– Я не знаю, может быть… Может быть, я не так поняла… – смешалась Таня.

– Да конечно, – хмыкнула Ирка. – Слушай, Тань, поверь, мне совершенно по барабану, кому он там присовывает. Это, ну… Считай, производственная необходимость, а то пацаны не то подумают. Главное, что живет он со мной и бабло дает мне, а не этим курвам, понятно тебе?

– Понятно, – пожала плечами Таня.

Хотя на самом деле понятно ей не было. Она представить себе не могла, как бы себя чувствовала на месте Ирки.

Порой, правда, у Тани закрадывалось сомнение, что и та не так уж спокойно реагирует на загулы Жженого. Они прожили в Москве уже около года, когда Ирка внезапно заговорила о том, чтобы найти собственный, не связанный с Жженым, источник дохода.

Как-то раз, когда Таня зашла к ней, подруга, несмотря на жаркий летний день, встретила ее в длинной норковой шубе.

– Видала, какая вещь? – подмигнула она Тане и, раскинув руки, закрутилась перед ней.

Мягкий капюшон свалился на плечи, каштановые Иркины волосы рассыпались по гладкому, блестящему меху, стройные ноги мелькали между темных пол. Ирка в мехах и правда была дивно хороша.

– Жженый подарил? – спросила Таня.

– Ой, ну его на хер, – поморщилась Ирка. – Нет, это не Жженый. Да и шуба вообще-то не моя. Просто я, кажется, нащупала клевую мазу.

Скинув шубу на кресло, она опустилась на пол, потянула Таню за собой и продемонстрировала ей визитную карточку, на которой золотыми буквами было написано «Меховой салон «Богиня».

– Гляди, пафоса сколько. Богиииня, – смеясь, протянула Ирка. – Пишут, мол, шубы у них от лучших европейских кутюрье. А на самом деле челночат – ну, гоняют в Турцию, скупают там ширпотреб по дешевке, а здесь загоняют втридорога. Бирки понавесят – Армани, Шанель. А пипл хавает.

– А тебе с этого что?

– А то, – объяснила Ирка. – Я с директрисой их закорешилась. Оказалась нормальная баба, с пониманием. Короче, обещала меня в ближайший рейс взять. Бабло-то у меня есть пока, куплю там, на сколько хватит, здесь через них загоню, ей процент, конечно, отстегну. Но остальное все – мое.

Ирка радостно потирала руки, уже предвкушая, как будет ворочать миллионами в меховом бизнесе.

– А Жженый? Жженый тебя отпустит? – спросила Таня.

На лицо Ирки набежала тень. Она отмахнулась.

– Да хрен с ним. Он, может, даже не заметит, что я уехала.

Так Таня поняла, что между Иркой и ее любовником не все было гладко. Похоже, ее опасения сбылись, и Жженый начал задумываться о том, чтобы поменять приевшуюся подругу на новую столичную штучку.

Впрочем, на Таню изменения в их отношениях пока никак не сказывались. Она по-прежнему работала в сауне. Правда, с Иркой стала видеться реже. Та теперь уже больше не сидела дома без дела и не каталась по центру, тратя деньги Жженого в шикарных московских магазинах. Застать ее на квартире становилось все сложней. Несколько раз Таня заходила, подолгу нажимала на кнопку звонка, но ей никто не открывал. Очевидно, Ирка либо упорхнула на поиски дешевых заграничных шуб, либо пропадала в магазине.

Таня не задумывалась о будущем, о том, как долго еще будет работать в сауне «Уют». С тех пор, как пропала Ася, ее охватила апатия. Жизнь утратила смысл, и было абсолютно все равно, в какую сторону она повернет. Все изменил случай.

В тот вечер в сауне веселилась большая компания. Жженый заранее предупредил Таню, что приедут важные гости.

– Смотри у меня, – сдвинув кустистые брови, наказал он. – Чтобы все было на высшем уровне, поняла? Это важные люди, мне потом с братвой проблемы не нужны.

Таня закивала, хотя, признаться честно, представления не имела, какие из-за нее могут возникнуть проблемы. Она обычно и глаз не поднимала на гостей – молча выполняла все распоряжения и отсиживалась в своей каморке, пока не приходило время уборки.

Важные гости на первый взгляд ничем не отличались от обычных посетителей. Так же гомонили за столом, поднимали тосты, исчезали в парилке. Так же через некоторое время потребовали вызвать проституток.

Таня сновала в душной, затянутой влажным паром комнате, собирая грязные стаканы – их требовалось помыть и вернуть на стол чистыми, – когда вдруг случайно услышала разговор. Один из гостей – худой жилистый мужик с глубокими залысинами – говорил другому, дряблому, дебелому:

– Мазай – он же совсем конченый был. Ничего святого. Ты прикинь, что удумал? Детьми торговал!

– Это как? – вальяжно поинтересовался его собеседник и согнал с колен вертлявую коротко стриженную брюнетку с родинкой на щеке. – Малыш, иди поплещись пока.

Та обиженно надула губы, но слезла и нырнула в купель.

– Да схему разработал. Ты прикинь, с мамашей своей на пару. Та тоже конченая мошенница, отчалилась как раз. Вот они с ней выбирали какой-нибудь городок потише, ну такой, знаешь, чтоб дыра дырой. Та интеллигенткой прикидывалась, втиралась там к какой-нибудь матери-одиночке в доверие. «Ой, мол, ребеночек какой милый-умненький. А что ж ты, дочка, одна с ним бьешься? Да ты не горюй, я тебе помогу». Мамка эта уши развесит, ребенка бабке доверит, потом возвращается – и ни ребенка, ни бабки.

У Тани перехватило дыхание. Она застыла позади беседовавших гостей, прижимая грязные стаканы к груди дрожащими руками. В купели завизжали две девицы, которых неожиданно ухватил за задницы вынырнувший из воды Жженый. И Таня незаметно подошла ближе, прислушиваясь изо всех сил.

– Ну а ему-то эти дети были на что? – не понял толстый.

Лицо его от жара раскраснелось, и светлые брови теперь белели на нем двумя полосками.

– А он их на усыновление отправлял, в Турцию, – объяснял жилистый. – Помнишь Тофика Джафарова, азера, который на Туретчине какие-то завязки имел? Ну вот, оказалось, он не только помидорами торговал, но и Мазаю помогал за процент детей туда сбывать. Как-то по документам все устроил, уж я не знаю. Но только богатые бездетные семьи ему огромные бабки платили. Прикинь, не нужно ждать годами, анкеты всякие заполнять, тесты на благонадежность проходить. Сделал заказ: хочу, мол, мальчика, – а тебе пожалуйста. Получи – распишись. Еще и ребенок беленький, у чурок это ценится.

– Вот гондон, – качнув головой, хмыкнул толстый. – Детьми торговать – это уж совсем последнее дело. Хорошо, хоть не на органы…

– Это да. И все же зашквар. И братва так рассудила, – развел руками жилистый. – Потому никто особо и возбухать не стал, когда солнцевские его грохнули. Кому охота с таким упырем дело иметь? От него всего ждать можно. А Тофик вроде сам в Турцию утек с концами. А то б и его не пощадили.

В этот момент стаканы выскользнули из Таниных рук, грохнулись о плиточный пол и разлетелись на тысячу осколков. Жилистый вздрогнул, толстый неторопливо обернулся, сдвинул свои белесые брови и пожурил Таню:

– Ты что это хулиганишь?

– Я сейчас… Извините… – пролепетала она.

Кинулась в каморку за щеткой и совком, а в голове стучало «Мазая грохнули… Грохнули. Это значит, милиция теперь точно не найдет похитителей». Как ни навязчива была мстительная мысль, что недочеловека, организовавшего этот дьявольский бизнес, настигло возмездие, больше пугало то, что теперь, когда его больше нет, распутать эту историю уже точно никому не удастся. Его мать, рецидивистка, обворожившая и обманувшая Таню, скорее всего уже растворилась на необъятных просторах страны. Сообщник удрал за границу. Новых случаев похищений не будет, а значит…

Таня вернулась в помещение – на этот раз с метлой и совком в руках, быстро смела осколки, затем, опустившись на четвереньки, принялась вытирать тряпкой пол, чтобы точно ничего не осталось.

Турция! Он сказал, детей переправляли в Турцию. Это единственная зацепка. Может быть, именно через нее удастся напасть на след Асеньки?

Таня и сама не заметила, что вялость и безразличие ко всему на свете, бывшие ее постоянными спутниками в последние полтора года, разом испарились. Она лихорадочно соображала, как может воспользоваться полученными сведениями. Бежать в милицию? Нет, она уже видела, на что способны эти доблестные блюстители закона. Те, в Икше, просто не желали ничего делать, а здешние, московские, сами были на дружеской ноге с бандитами.

Может быть, попросить Жженого? Это ведь его кореша, он может разузнать через них, где теперь люди Мазая, задействованные в схеме похищения детей.

Таня, в последний раз вытирая тот участок пола, на который попали осколки, как раз прикидывала, когда лучше будет поговорить с Жженым, когда кто-то вдруг изо всех сил шлепнул ее пониже спины. Она вскрикнула от неожиданности, вскочила на ноги, развернулась. Рядом, похабно ухмыляясь, отирался какой-то мелкий хмырь с плохими зубами.

– Че такая нервная? – осклабился он. – Бросай свою тряпку, пошли оттянемся.

– Нет-нет, вы ошиблись, – замотала головой Таня. – Я не… Я здесь администратор. И уборщица.

– Да мне насрать, – пьяно заявил плюгавый бандит и схватил ее за талию.

По счастью, он не только на вид оказался хлипким. Таня вывернулась и, подхватив мешок с мусором, выбежала из общего зала. Не успела она выкинуть осколки и убрать щетку и совок в шкафчик, как в ее каморку влетел разгневанный Жженый.

– Ты что это, дрянь, вытворяешь? – разорался он на Таню. – Ты какого хера Шнырю вломила?

– Я его не била, – попыталась оправдаться Таня, – просто оттолкнула. Он меня схватил.

– А ты что, принцесса гребаная, что тебя уж тронуть нельзя? – фыркнул Жженый. – Я тебя предупреждал, сука, гости должны быть довольны. Короче, Шнырю ты приглянулась, так что быстро сняла это говно, – он указал на желтые резиновые перчатки, скрывавшие Танины руки, – и пошла.

Таня замотала головой и отступила на шаг. Подумалось, что если она сейчас согласится, если сделает то, что велит ей Жженый, то после он, довольный ее поведением, может, и согласится помочь ей.

– Ну давай, дура, чего стоишь? Он тебя не обидит, не ссы. Заплатит нормально. И я еще добавлю, – ухмыльнулся Жженый.

Таня смотрела в его искаженную глумливой усмешкой физиономию, на мутные от выпитого глаза, на багровый шрам на щеке, из-за которого он и получил свое прозвище, толстые губы. Жженый ухватил ее за запястье, потянул в комнату. И Таня вдруг, собрав все силы, выдернула руку и толкнула его в грудь.

– Я тебе не проститутка, ясно? – негромко и отчетливо выговорила она, упрямо глядя Жженому в глаза. – И обслуживать твоих корешей не буду. Ты меня понял?

Ноздри у того раздулись, лицо раскраснелось. Он ухватил Таню за шиворот и поволок через коридор, яростно выдыхая куда-то ей в загривок:

– Тогда вали отсюда, сопля мелкая. И подруге своей передай, чтобы не совалась больше ко мне за тебя просить. Вон пошла, сука!

Он пинком распахнул дверь на улицу и с силой вытолкнул Таню наружу. Она пролетела через три ступеньки крыльца и рухнула коленями в подтаявший перемешанный с грязью снег. Дверь за спиной захлопнулась. Все Танины вещи, одежда, белье – все осталось там, в каморке. Хорошо еще, что немного денег, которые ей удалось отложить, она отвезла к Ирке, попросив припрятать куда-нибудь.

Таня медленно поднялась, отряхнулась. Колени ныли от удара об землю, в резиновые перчатки набился снег и жег потрескавшиеся от моющих средств руки. О том, чтобы вернуться в сауну за курткой, не могло быть и речи.

Таня не представляла себе, куда ей теперь податься. Работы у нее больше не было, жилья тоже. Ни денег, ни даже теплой одежды. Одна зимой на улице…

Может быть, нужно было не артачиться, послушаться Жженого. Переступить через свое отвращение, согласиться… И у нее сейчас была бы крыша над головой, были бы деньги. А может быть, и какой-то след, по которому можно было бы отыскать Асю.

Нет! Нет…

Случись с ней такое еще вчера, и Таня, наверное, приняла бы свою участь равнодушно, как относилась ко всему, что с ней происходило. Может быть, прибилась бы где-нибудь под забором и замерзла до смерти. А может, пошла бы за первым встречным. Но сегодня все изменилось. Она подслушала разговор, она узнала, что дочку увезли в Турцию. Это была хоть какая-то ниточка, это означало, что можно хотя бы попытаться ее найти. И теперь сдаться Таня не могла, не имела права.

Плотнее запахнув синий халат, в котором работала, она побрела к дороге. Метро уже не ходило, и Таня надеялась лишь на то, что ей попадется какой-нибудь сердобольный автомобилист, который согласится подкинуть ее до Иркиной квартиры. А если нет – что ж, она пойдет пешком. Может, как раз к утру дойдет. Что она станет делать, если Ирки снова не окажется дома, Таня не представляла. Решила, что разберется по ходу дела.

Но Ирка, как ни странно, была на месте. Открыла не сразу, долго возилась с замком, что-то сонно приговаривая и ругаясь. Наконец справилась с ним, распахнула дверь и уставилась на Таню.

– Эээ… Это что, мать, новая мода такая – зимой без куртки шастать? Ты откуда вообще? Что стряслось?

Таня, которой идти пешком все же не пришлось, нашелся бомбила, согласившийся бесплатно ее подбросить, передернула продрогшими плечами, сдула с носа повисшую на нем каплю растаявшего снега и попросила:

– Ирка, возьми меня с собой в Турцию!

Глава 3

– Ну что же, острое состояние мы сняли. Процесс восстановления идет хорошо. Думаю, через неделю можно будет вас выписывать, – сказал Синану врач во время обхода.

Военный хирург, он больше походил на солдата, чем на медика. Высокий, с армейской выправкой, с твердым квадратным лицом и красноватой, будто обветренной кожей. Почему-то подумалось, что такого мужика он не прочь был бы иметь в своем отряде. Сразу было видно, что человек дельный, собранный, не склонный к истерикам и неврозам.

– А то, что я лежу, как полено, это ничего? – хмыкнул Синан.

Сам он сейчас самообладанием похвастаться не мог. После нескольких недель в больнице выдержка сбоила, и Синан, сам того не желая, срывался на едкие язвительные комментарии.

– Маленькое неудобство, досадный побочный эффект?

Врач, казалось, взглянул на него с сочувствием, хотя по его каменному невозмутимому лицу мало что можно было понять. И все же один только намек на жалость обжег, будто в душу плеснули кипятком. И Синан выругал себя – совсем разнюнился, скандалишь, как баба. Не мог нормально спросить?

– В случае подобных ранений трудно дать точный прогноз, – помолчав, сказал доктор. – Безусловно, мы будем продолжать восстановительную терапию. Обязательные физиопроцедуры, массаж… Но необходимости оставаться в больнице для вас я не вижу.

«Понятно. Нечего старому бесполезному обезножившему пню занимать отдельную палату», – хмыкнул Синан. На этот раз ему удалось не произнести этого вслух.

– Послушай, сынок, – обратился он к хирургу. – Давай без этой вот тактичной тряхомудии. Я не хлипкая барышня и в обморок не упаду. Скажи мне честно, встану я еще на ноги или нет.

Врач испытующе посмотрел на него и, видимо, приняв какое-то решение, ответил искренне:

– Лично я не вижу причин, этому препятствующих. По моим прогнозам, чувствительность должна полностью восстановиться. Но я достаточно давно в профессии, чтобы знать, что не все определяется объективными физиологическими показателями. Многое будет зависеть от вашего собственного упорства, настроя. Грубо говоря, от того, насколько сильным будет ваше собственное желание подняться.

С этими словами он вышел из палаты. Синан покрутил ручку, приподнимающую спинку койки так, чтобы он находился в положении полусидя. Из-за опущенных жалюзи пробивались лучи яркого солнца. На улице, должно быть, царила та еще жара. Представилось, как гудит сейчас неуемный Стамбул, как шатается по улицам центра разноголосая, разноязыкая пестрая толпа. Как медленно ползут баржи по Босфору, ревут автомобильные клаксоны, орут чайки над головой. Этого будет достаточно, чтобы ему захотелось подняться?

Он любил свой город, и мысль о том, что ему никогда уже не удастся пройти на своих ногах по его улицам, пугала. И в то же время… Кем он предположительно должен был вернуться, влиться в этот бушующий поток жизни? Военным пенсионером? Жалкой развалиной, которая доживает свой век? Бесполезным куском подпорченного человеческого мяса, которому только и остается, что бесцельно кататься по городу в инвалидном кресле в ожидании, что какой-нибудь турист спросит дорогу, и ему удастся хоть на мгновение почувствовать себя нужным?

Как ни гнал он от себя эти мысли, они не уходили, мучили. А теперь к ним еще и примешивался едкий страх, что если он будет думать так, то на ноги никогда уже не встанет, не хватит мотивации. Того самого горячего желания подняться, без которого, по мнению доктора, у него ничего не получится.

Усилием воли Синан заставил себя переключиться, выбросить из головы этот изматывающий депрессивный бред. Он встанет – и точка. Ему всего сорок шесть, еще многое впереди. К тому же у него сын, он нужен Барклаю. Перед глазами тут же всплыла строптиво ухмыляющаяся физиономия сына. Так ли уж он ему нужен? Еще каких-то пара лет, и мальчишка станет совсем взрослым, упорхнет из дома. А пока всеми силами дает понять, что отцовские опыт, советы и участие нужны ему как телеге пятое колесо.

«Он любит вас, – сказала ему Таня. – Он хороший, добрый мальчик. Только очень чувствительный». Интересно, она была права? Или просто хотела его успокоить?

С мыслями о Тане к нему, как обычно, пришло умиротворение. В ушах будто зазвучал ее приятный мягкий голос, вспомнилась ее добрая светлая улыбка, от которой всегда становилось теплее на душе. Однако теперь, после нескольких ночных бесед, ее образ начал вызывать и смутную тревогу. Эта история, которую она ему рассказывала… Какой-то сплошной непрекращающийся кошмар: гибель отца, предательство матери, сиротство, жизнь в детском доме. И никакого просвета, дальше все только катилось, обрастая новыми несчастьями, как снежный ком. Случись ему увидеть такое в кино, он бы ушел из зала и долго еще плевался, утверждая, что режиссер нагоняет жути, стараясь выжать из зрителя эмоции. Что такого не бывает на свете – чтобы все было настолько мрачно и безрадостно.

К тому моменту, как Таня дошла до рассказа об украденной дочери, Синану в душу уже начали закрадываться сомнения. Да свою ли историю она ему рассказывает? Таня, при всей своей приветливости, сразу показалась ему скрытной. Может быть, она просто сочиняет, отвлекает его небылицами, чтобы не возвращалась боль? И надо признать, ей это удается: когда Таня говорила, он уже не думал ни о чем другом, как завороженный следил за перипетиями сюжета. И только когда она замолкала, прощалась с ним и выходила из палаты, начинал анализировать и подвергать сомнению услышанное.

В конце концов, какая тебе разница? – уговаривал он себя. Твоя задача – пережить ночь, не сойти с ума от боли. Что бы она ни городила, если это помогает, то и прекрасно. Это были здравые, логичные мысли, но по какой-то причине Синана они не успокаивали. Он сам не понимал, в чем тут дело, но чувствовал, что должен узнать о Тане все. И если окажется, что она врала ему, выдавала истории, прочитанные или услышанные где-то, за свои собственные, это больно ранит его.

Дверь палаты приоткрылась, вошла медсестра – другая, не Таня, пожилая неулыбчивая грузная женщина. Поменяла капельницу, стала молча готовить шприц для укола. Синан решил попытаться разговорить ее.

– Как там погода? – спросил, кивнув на перечеркнутое жалюзи окно.

– Жара, – скупо отозвалась та, пожав плечами.

– Тяжело, наверное, в такую погоду возиться с нами, больными, – продолжил он, стараясь расположить к себе неприветливую тетку. – Сейчас бы отдохнуть, на природу… Правда?

Та что-то буркнула и стала уверенными механическими движениями разворачивать его, готовя к уколу.

– А Татьяна-ханым сегодня не работает? – сдавшись, уже прямо спросил он.

– Ночью будет дежурить, – ответила медсестра и ввела иглу.

Синан поморщился. Странно, но у Тани даже уколы получались менее болезненными.

– Давно она служит в этой больнице? – поинтересовался он, пока медсестра протирала спиртом место укола.

– Четыре года, – отозвалась та.

– Непривычно, медсестра из России в турецкой больнице, – осторожно продолжал допытываться Синан. – Как она сюда попала? Должно быть, интересная судьба.

Медсестра смерила его взглядом и вдруг откровенно фыркнула.

– Может, и интересная. Только как у нее дознаешься?

Это было уже что-то, хоть какая-то реакция. И Синан поспешил ею воспользоваться.

– Хотите сказать, она замкнутая? Не любит говорить о себе?

– Да не то чтобы, – скептически усмехнулась медсестра. – Говорить-то она говорит, вот только…

Она замялась, но Синан не позволил ей соскочить с крючка:

– Что? Привирает?

Медсестра оглянулась на дверь. Синан чувствовал, что ее так и подмывало рассказать сплетню. Но больничная этика этого не позволяла.

– Да ладно вам, расскажите, – попросил он и, доверительно подмигнув тетке, добавил: – Только между нами. Я никому не скажу.

Та, еще помявшись немного для порядка, наконец выдала, заблестев глазами:

– У нас говорят, что она того.

– В смысле? – насторожился Синан.

– Ну, с приветом, – пояснила тетка. Она понизила голос, заговорщицки склонилась к нему и добавила: – Чокнутая.

– Сумасшедшая? – округлил глаза Синан.

– Ну, не совсем, конечно, – хихикнула медсестра. – С ножом за людьми не бегает и королевой Испании себя не называет. Но с головой у нее беда, это уж точно.

Синан откинулся на спинку кровати. Такого он не ожидал. Непонятно было, насколько можно доверять словам этой сплетницы. В самом ли деле Таня не в себе, или это обычная враждебность к чужакам?

– А… в чем это выражается? – аккуратно спросил он.

– Да вы сами на нее посмотрите повнимательней, – хмыкнула тетка. – То сидит, молчит, смотрит в никуда. И дооолго так может. Как будто проваливается куда-то, в другой мир.

– Ммм… – неопределенно протянул Синан, не зная, что сказать.

Задумчивость сама по себе, конечно, никак не свидетельствовала о сумасшествии.

– То вдруг как с цепи сорвется, веселая, заводная, тормошит всех, смеется. А потом опять. Я как-то раз захожу в сестринскую, смотрю – сидит, плачет. Да так горько, будто умер у нее кто. Спрашиваю: «Ты чего? Дома что случилось? Или тут, на работе?» Головой мотает.

Синан, боясь нарушить поток слов, которым прорвало медсестру, только размеренно кивал.

– Картинки какие-то чирикает где попало. Однажды отчет разрисовала, вы представляете? Да все какими-то девушками. Старшая смены так и ахнула – это что? Да как же так? Она покраснела, говорит, простите, мол, я задумалась. И сама потом по новой перепечатывала. Это как, по-вашему, нормально?

– Нет, нет, конечно, нет. Надо же… – отозвался Синан.

– А еще небылицы рассказывает. Как-то сидели мы во время перерыва в сестринской, по телевизору новости показывали. Какого-то чиновника из России, может, депутата, который для чего-то с визитом в Турцию приехал. А она смотрит в экран этим своим стеклянным взглядом и вдруг говорит: «Татуировку свел». Мы спрашиваем, какую, мол, татуировку. А она и объясняет, что у него все руки якобы в татуировках были – и на груди что-то, я не совсем поняла. Купола? Собор, в смысле, что ли? Мы спрашиваем, а ты откуда знаешь. А она так плечом повела и говорит: видела. Вроде как намекает, что этот чиновник не раз перед ней голышом ходил. Типа любовники они, что ли, были в былые времена. Ага, так я и поверила. Никого получше медсестры не нашел.

Она вдруг спохватилась, что наболтала лишнего, и испугалась:

– Вы только не говорите никому.

– Ну что вы, я же пообещал, – заверил ее Синан.

А когда старая сплетница ушла, задумался. Мысль о том, что Таня может рассказывать неправду, но совершенно искренне в нее верить, до сих пор не приходила ему в голову. Эта неприятная тетка, конечно, наговорила с три короба. Понятно, что большая часть ее болтовни была вызвана личной неприязнью к красивой молодой женщине, которую любили больные. И все же, все же… В Тане действительно было что-то странное. Про таких обычно говорили «не от мира сего».

Ночью, когда она уже привычно вошла к нему в палату, Синан следил за ней глазами особенно пристально. Мягкие плавные движения, нежная улыбка, и этот взгляд – как будто бы всегда слегка отсутствующий.

– У вас остались фотографии дочери? – неожиданно спросил он.

Таня вздрогнула.

– Только одна.

– Можете показать, – попросил Синан.

– Да, у меня есть скан в телефоне.

Она достала мобильный из кармана халата, поводила пальцами по экрану и развернула его к Синану. Снимок был очень старый, снятый полароидом, нечеткий. К тому же качество явно пострадало от сканирования. Различить худенькую девушку с улыбчивым белокурым младенцем на руках, конечно, было можно. Но понять, Таня ли это, не удавалось. К тому же, – подумал вдруг Синан, – даже если это действительно она, это ничего не доказывает. Мало ли, с чьим ребенком она могла сфотографироваться.

– Спасибо, – кивнул он.

Таня спрятала телефон, спросила:

– Как вы сегодня себя чувствуете? Доктор говорил с вами?

– Говорил, – хмуро бросил Синан. – Сказал, что для того, чтобы встать на ноги, я должен этого захотеть.

– Он прав, – кивнула Таня. – Я знаю, это сложно. Но нужно двигаться вперед.

– Вы, наверное, лучше всех знаете, как заставить себя это делать? – он пристально взглянул на нее. – Расскажите, как вам удалось? Что вами двигало? Почему после всего, что вы пережили, вы не сломались, остались такой стойкой и вместе с тем доброй, милой, приветливой, великодушной?

– Я… Я не знаю, – растерянно протянула Таня.

Кажется, ее смутил его сегодняшний необычный тон.

– А я думаю, знаете. Просто не хотите говорить, – настоял он.

– Ну хорошо, – призналась Таня. – Я все время представляла себе, что однажды снова встречусь с Асей. Что она увидит меня и… Понимаете, ей не должно было быть стыдно за то, какая у нее мать.

– И вы не теряли надежды ее найти? – спросил Синан.

В Таниных глазах, обычно таких ласковых, лучистых, неожиданно сверкнуло что-то стальное.

– Никогда, – твердо ответила она.

* * *

– Граждане отъезжающие, по вагонам! – зычно закричала рыжая приземистая проводница.

Поезд запыхтел, лязгнули колеса. Люди на перроне, пропахшем дегтем и гнилью, засуетились. Кто-то принялся поспешно обниматься, давать напутствия, прощаться. Кто-то потащил в вагон тяжелые чемоданы. В шумной круговерти смешались обрывки разговоров.

– Да не спешите, что вы напираете?

– Кто напирает? Я? Да это вы застряли в проходе.

– Анечка, обязательно дай телеграмму, как приедешь!

– Владик, я позвоню!

Их компания отбывала налегке. Бело-голубые клетчатые сумки, которые где-то в огромном количестве раздобыла Ирка, пока еще были свернуты и сложены на дно единственного небольшого чемодана.

Ирка отслеживала появлявшихся перед вагоном пассажиров, которые должны были ехать вместе с ними.

– Петр Андреевич, здравствуйте! Ваше место боковое снизу. Люся, опаздываешь. Давай-давай, сейчас отправляемся.

В руках у нее был пухлый конверт со стопкой билетов и еще какими-то документами. А на лацкане плаща болтался бейджик: «Туристическая фирма «Горизонт», Ирина».

Официально Ирка считалась руководителем группы, которая в составе десяти человек отправлялась в Турцию с туристической целью. Неофициально все они, включая Таню, назывались «челноками» – работниками теневой российской торговли. Рейсы в Турцию за шубами, кожаными куртками, обувью и одеждой совершались регулярно, и перекупщики экономили на всем, чтобы при минимальных вложениях получить максимальную прибыли. Сейчас они отправлялись на поезде до болгарского города Русе, а оттуда должны были двинуться в Турцию на туристическом автобусе. Болгарские визы уже стояли в загранпаспортах, стопкой лежащих у Ирки в конверте. А турецкие должны были проставить на границе.

Убедившись, что все прибыли на место и загрузились в поезд, Ирка скомандовала Тане:

– Ну, с богом! – и сама полезла в вагон.

Таня вошла вслед за ней и огляделась. Неловко признаться, но она впервые за свои 23 оказалась в поезде, и все здесь было для нее необычным. Отделанные пластиком с узором «под дерево» стенки вагона, закрывавшие нижнюю часть окна маленькие белые занавески с эмблемой железной дороги, полки слева и справа, откидные столики, титан с кипятком в начале вагона. Ирка, искоса наблюдавшая за глазевшей по сторонам Таней, фыркнула:

– Хорошо, не самолетом летим. А то б у тебя вообще шок был.

Таня покраснела и юркнула на свою полку. Что-то зашипело, состав будто вздрогнул всем своим железным телом, и Таня увидела, как за окном медленно поплыл прочь вокзал.

– Ну, тронулись наконец, – Ирка плюхнулась на полку напротив нее и шваркнула на стол свой конверт. – Ща разберемся тут, перекусим чего-нибудь и спать. Ты, Танька, расслабляйся пока, ехать долго. Зато потом уже времени на расслабон не будет.

По вагону двинулась рыжая проводница, проверяя билеты. Когда она дошла до их мест, Ирка выложила перед ней документы сразу на всю группу. И та заржала басом:

– Тургруппа? Ну-ну.

Сидевшая сбоку Надежда Павловна, бывшая учительница физики в школе, потупилась. Щеки ее налились свекольным цветом. Ей, кажется, страшно неловко было, что она вынуждена была сменить благородную профессию и стать торговкой. Расположившийся напротив нее усатый Петр Андреевич забарабанил толстыми пальцами по столу и уставился в окно. А Ирка нахально отбрила проводницу: