Текст книги "Масик"

Глава 4. Сон

Жорик проснулся поздно… Странный, однако, приснился ему новогодний сон. Он помнил его во всех деталях.

Вначале снилось – будто он идет по коридору вуза, на лекцию. И видит, что весь коридор наполнен студентами: они стоят неподвижно – и, будто полностью остекленели. Можно даже сказать, что это были статуи студентов. Он подошел к одной из них – замороженной статуе парня – и щелкнул по руке… Палец отлетел – и со звоном брякнулся на пол. «Разбился!» – подумал Жорик, с ужасом опуская очи долу. Нет, слава Богу! Палец был цел. Он поднял его – и приставил к руке, обратно. А следом он увидал девушку – одну из тех, кто ходил на танцы. Она тоже была остекленевшая, лишь глаза все ещё оставались живыми. И потому она смотрела на Жорика с нескрываемым ужасом.

И вдруг он, сам того не ожидая, увидел, что от протянутой им в сторону девушки руки исходит яркий луч света. И тогда он, уже осознанно, полоснул по фигуре этим лучом, сверху вниз. Девушка вдруг ожила, встрепенулась и стала оглядываться по сторонам, совершенно не понимая, где находится. А Жорик двинулся дальше по коридору.

У дверей кафедры стояла Зинаида Васильевна, которая при взгляде на Жорика вдруг любезно заулыбалась – и ласково пригласила в преподавательскую.

– Милости просим, уважаемый! Мы тут отмечаем защиты наших студентов – пьем чай с подаренными конфетками! Проходите, проходите!

Жорик, осторожно и нехотя, последовал за ней. Вся кафедра была в сборе. Люди сидели за длинным столом. Только вот стены, полы и мебель помещения были покрыты едким, вонючим коричневым налетом, а местами и склизким, похожим на зеленые сопли, веществом, в которое влипли, как мухи в мёд, все присутствовавшие, сами будто и не замечавшие этого факта.

– А! Вот и вы! Мы только вас и ждали, – послышалось со всех сторон. Все моментально уставились на Жорика.

– Ну, коллеги, выпьем все вместе, нашим дружным коллективом! – провозгласила Зинаида Васильевна, подав Жорику чашку с чаем.

«А она, кажется, подобрела по отношению ко мне. Быть может, она и не так уж сильно меня ненавидит», – только и успел он подумать, взяв чашку и отхлебнув немножко, когда вдруг мир перевернулся, пол заходил ходуном, и все внутренности бедного преподавателя будто охватило пожирающее пламя… Последнее, что он услышал – это резкий, злой и надменный смех своей преуспевающей коллеги, подавшей ему отравленный напиток.

«Я умираю… Я уже умер», – подумал Жорик, когда, в приступе боли и жара, стал куда-то проваливаться на фоне искажающихся и поплывших черт реальности.

Когда он вновь осознал себя, то понял, что вокруг теперь было темно. И абсолютно пусто. Не было ничего. Лишь немного погодя вдруг появились далекие звезды.

Он висел в пустом космическом пространстве, вдали от любых скоплений звезд и туманностей, в полной пустоте. Жорик проносился в этой торричеллиевой пустоте, испытывая тошноту и леденящий ужас. Но вот он постепенно, издалека, начал приближаться к одной из планет, к далекому космическому телу.

– Смотри! Это – Земля! – сказал ему голос, будто бы исходивший от близко находящегося к нему человека. Но никого рядом не было. И тут его движение продолжилось, и он вновь завертелся и понесся куда-то, мимо обозначившейся впереди планеты – в дальнейшем же осознав, что приближается к космическому кораблю… И его туда засасывает!

И вот он уже внутри. Более того, собравшиеся вокруг люди смотрят на него с надеждой.

– Удачи вам в вашем крестовом походе, Капитан! – услышал он в то же время раздавшийся голос позади себя. Кажется, он когда-то уже слышал нечто подобное – в каком-то фантастическом фильме.

Внезапно, этот сон оборвался и закончился. Начался другой…

Налет нестерпимой грусти… Он помнил, как преклонил голову, как священник в храме благословлял его. Как он молился на дорогах, воткнув в землю пред собою меч… Каким нестерпимо долгим и бесконечным был путь. Жаркая, раскалённая пустыня, всё выжигающее солнце. Километры уже за плечами, нет ни капли воды… Зачем?

И вот из их отряда осталось только двое. Остальные – давно повержены врагом. Они отступают. Бегут, сворачивают на следующую улицу. И вот их, кажется, зажали, впереди – стена… Тупик. Трупы, повсюду за ними – трупы… По колено застилают землю мёртвые тела, застывшие в бешеном оскале, искорёженные злобой. Кровь, повсюду кровь… Даже на губах – её привкус. Вот, кривой саблей, была впереди снесена голова с плеч последнего соратника – и ему остаётся теперь одному отступать ещё дальше, вглубь переулка, до самой стены… Последнее, что он видит – этот кривой проулок. А он даже не знает… «Как же название этого переулка?» – лишь успевает он подумать, и вдруг…

«Мокрый, – гулким эхом раздалось внутри его головы, – Его назовут потом – Мокрый»…

Его выносит долой из этого сна – так стремительно, будто кто-то выдергивает за волосы. Над ним теперь – крупные, бесконечные звёзды. Синее, бездонное небо. Вокруг – повсюду пески, барханы, уходящие до горизонта. Пустыня… Рассвет. Ветерок подул, прохладой овевая лицо. Холодно. Солнце встаёт. Розоватой дымкой подёрнулись небеса и барханы. Сиреневое небо, розовый песок… Он всегда хотел встретить рассвет в пустыне…

Он один. Бредет куда-то вдаль. Одинокий путник…

Неожиданно, он вдали замечает две тёмные точки – далеко, очень далеко отсюда. Но эти точки постепенно и быстро приближаются. Это два всадника, и будто скачут они ему навстречу. Вот всадники уже совсем близко. Спрыгивают с коней и подходят к нему.

– Здравствуй, странник! – говорит один из них. – Сейчас, вскоре, станет очень жарко. Надень на голову вот это, – и он подаёт, разворачивает и помогает ему надеть на голову длинную-длинную широкую повязку из тонкой белой материи – чалму.

– Ты теперь – один из нас, – замечает второй незнакомец. – Идём… Тебе давно было пора явиться. Мы ждали тебя.

Рассвет… Пустыня становится нежно-розовой, с сиреневыми тенями. За барханами их ждёт караван верблюдов. Пора отправляться в путь, чтобы добраться до нужного места. И сделать это до того времени, когда опустится самая жара… Только погонщики верблюдов знают тайные караванные тропы пустыни.

– Ты теперь – один из нас, – повторяет один из выехавших ему навстречу всадников.

Глава 5. С чистого листа

Наутро, едва Петька проснулся, как услышал, что открывается входная дверь.

Он мгновенно спустился вниз по приставной лестнице, подумав, что к Алику так рано никто и никогда не заявлялся – тот был ярко выраженной совой. Или, скорее – филином. А значит – это к нему самому, к Петьке. И действительно, он не ошибся, и визит был по его душу: к нему приехала мать. Как и обещала.

– Здравствуй, Петя! – сказала она с порога. – Ничего не привезла тебе из гостинцев – отец твой не даёт ни копейки.

– Ну что ты, мама! Я не голоден, – сказал Петька, оглядывая с ног до головы невысокую худенькую женщину, простоволосую, с русыми волосами до плеч и со следами ушедшей красоты на стареющем лице, с провалившимися глазами и тенями-кругами под ними. Лишь глаза женщины – наверное, как и в молодости, – были большими, ясными, по-прежнему широко распахнутыми… И – на мокром месте.

– Я всё понимаю, сынок: что вы с отцом давно не находите общий язык. И вам, вдвоём, нет места в одной мастерской. К тому же, он все деньги себе всегда забирает. В последнее время он еще больше пьёт, к тому же. А когда пьёт – злой становится. В общем, я тебя понимаю, почему ты вместе с нами не живешь. Сама бы ушла куда, да только дом на отца твоего оформлен, и куда я пойду! Добро, что ли, кинуть, вместе нажитое? Да и – кто ж о нём, неразумном, позаботится кроме меня? Он мою заботу воспринимает, как воздух, как должное. А не будет меня рядом – он же совсем опустится… Жизнь такая просто пошла, тяжелая. Он – не плохой мужик, в общем-то. И не виню я его ни в чем. Его понять можно. Но я… Не об этом хотела сказать, впрочем. Только о том, что ты – живи как хочешь, сынок. Но не пропадай больше так, надолго… Извелась я вся, чего только не надумала… Искать – не искала, через властей. Боялась, если честно. Вдруг… Опять не о том говорю. Сынок! Тут бабушка недавно как раз письмо прислала – подумать только, из соседнего города, а тут ехать-то – минут сорок на автобусе… Письмо! Только вот, опасно ей, одной, ехать сюда, она Ростова совсем не знает. А ни мобильника, ни телефона, ни компьютера – у неё нет…

– Так – что пишет, бабушка-то? – спросил Петька, подумав про себя, что были у него правильные ощущения, когда он был котом, что есть у него в Новочеркасске родственники – в человеческом обличии, разумеется… И многие дома знакомыми казались. Не только из кошачьей бытности.

– Бабушка удивляется, что ты очень давно к ней не наведывался. А ведь ты для неё – как сынок поздний. Всё детство на целое лето я тебя к ней отправляла, кроме того времени, которое ты проводил в детских лагерях. И когда студентом стал – ты у неё жил поначалу. Потом только общежитие тебе дали, ты ж на заочку перевелся – и работать при институте пошел, электриком. Зря подумал, что после, быть может, общежитие приватизируют и комнату тебе дадут… Да в наше время – держи карман шире. В общем, соскучилась она по тебе… Бабушка. Хочет, чтобы приехал – хотя бы в последний раз с тобой повидаться. А я и не знала, где ты. Но, сразу после письма и ты объявился – неспроста это, поезжай к ней, Петя.

– В последний раз? Что, так всё плохо?

– Не думаю. У неё в роду – все долгожители. Просто, грустно ей. И одиноко.

– А письмо – можно прочитать? – спросил Петька, подумав о том, что на нем написан обратный адрес, которого он не знает.

– Да забирай его совсем. Там – сплошь о тебе. Какой ты хороший внук. Съездишь к ней?

– Обязательно! – заверил Петька.

На вечер у Алика вновь намечался гай-гуй. А Петька стал собираться.

– Ты куда это? Кажись, вещи собираешь? – покосился Алик. А Петька продолжал аккуратно укладывать барахло в свою дорожную сумку.

– Да, не век же мне у тебя на шее висеть. Попробую устроиться у бабушки. Ну его, этот Ростов… Пока что. А там – видно будет, – ответил Петька.

– А как же – с работой?

– А с работой – мне по любому по новой устраиваться.

– Слабо, наверное, там тебе что отыскать. В Ростове с работой полегче… Ну – как знаешь. Наведывайся в гости.

– Обязательно! И ты ко мне, если туда занесёт. Записывай мой адресок – и дай номер своего сотового. Как только обзаведусь своим телефоном, так непременно тебе звякну.

С транспортом Петьке – и повезло, и – не повезло. С ходу еще поймал попутный транзитный, сел на свободное сидение полупустого автобуса… Вскоре, миновав город, автобус очень лихо понесся по уже очищенной от снега трассе с видом на лесополосу.

Только, место, которое ему досталось, оказалось не просто тёплым, а весьма жарким, да и бензин почему-то проникал в салон – всю дорогу Петьку преследовал его запах. Пересесть же было некуда: впоследствии все места заняли, даже ещё и стояло много людей. А окна, конечно же, были закрыты напрочь. Ничего не попишешь – зима… Вот и жарься! А после кошачьих приключений, к тому же, Петька стал чувствителен к запахам…

Проходящий, однако, был тем и славен, что доезжал не просто до окраины, где находился автовокзал, а следовал дальше, почти через весь центр. И потому, Петьке можно было сойти в нужном месте города.

Вытряхнувшись из автобуса, Петька с удовольствием вдохнул полные лёгкие свежего морозного воздуха – и пошел в направлении разыскиваемой улицы, спросив дорогу у нескольких прохожих. В том, что домик бабушки был почти в центре, он и ранее уже не сомневался, полагаясь то ли на интуицию, то ли на неосознанные, но хранящиеся глубоко в душе, воспоминания.

Здесь, как и в Ростове, лежал снег, только менее толстым слоем. Был легкий морозец. Петька, когда уже вышел на ту улицу, где жила его бабушка, то двигался по её четной стороне, в направлении нужного ему номера. Не считая редких административных зданий и учреждений, все дома здесь были частными одноэтажками.

Внезапно, под деревом, еще издали, Петька заприметил маленький черный комочек. «Котёнок, что ли? – удивился он. – Почему же тогда не мяучит? Холодно ведь».

Подойдя поближе, Петька взял котёнка на руки. «Совсем рукавичка, только – с глазами. Наверное, уже устал мяукать и затих, ожидая смерти», – подумал он, согревая теплом рук маленькое тельце.

«Кто же тебя выставил на улицу в такую погоду? Отнесли хотя бы на рынок – там люди добрые подбирают, – подумал Петька. Котёнок был почти такой же, как… Масик. Пушистый, коричнево-чёрный. И тоже – кот. Только вместо белого небольшого пятнышка – вся грудка была белой. И на каждой лапке был небольшой беленький «носочек». Петька засунул котенка к себе внутрь теплой куртки, поддерживая его снаружи рукою. И услышал, что котенок тихо замурчал.

«Ну, вот! Теперь, скорее всего, всю жизнь буду кошатником!» – подумал Петька.

А вот, кажется, и нужный дом… Слегка покосившийся забор… Но домик вполне добротный, кирпичный.

Собака в соседнем дворе, залаяв громко, когда Петька постучал, вдруг затихла – и завиляла хвостом. Между бабушкиным домом и соседским двором заборчик здесь был совсем низенький, чисто условный.

А вот и старушка вышла – маленькая, совсем худенькая, с такими же, как у матери, глазами. В накинутой на плечи старой заношенной куртке…

– Бабушка, здравствуй! – крикнул Петька.

– Ох, внучек! Радость-то какая! – расцвела старушка.

Бабушка заварила чайку, достала сахар и конфеты. Котёнок, которого Петька бережно посадил на старую тахту у окна, был спущен на пол и накормлен слегка подогретым молоком из блюдца. После чего он тут же полез обратно, забился на мягком одеяле в угол и свернулся клубочком.

– Получается, что ты мне дружка принёс, чтоб было мне, о ком заботиться, Петенька! А помнишь, как в детстве ты щенка приволок? С разноцветными глазами… А я сама бы не завела сейчас кота: вдруг – помру? И куда тогда он? Но – жалко ведь, совсем маленький, на морозе… Пусть живёт!

– А я не только кота тебе приволок, бабушка! Можно, я сам – тоже у тебя жить буду? – спросил Петька.

– Господи! Счастье-то какое мне будет! Конечно, живи, Петенька! Мне самой уже дом – в тягость. Крышу вот, летом, сосед, дай ему Бог здоровье, починил мне за три бутылки водки! Представляешь, как на меня молодёжь в «Магните» смотрела? Гуляет, мол, сегодня бабка! Три бутылки водки – и батон хлеба!

– Ничего, теперь я буду об этом заботиться. Сам не справлюсь с ремонтом – летом людей найму, – сказал Петька.

– Ты же знаешь, дом этот старый, но – сухой, добротный. С другой стороны, через стену – есть комната с другим входом. А здесь – эта и кухонька. Ты можешь там, в той половине, жить. Там, правда, основательная уборка требуется. Пустила я, с лета ещё, по глупости, квартирантов. Студенты – те хоть просто кровать старую сломали, стол, да стены поразрисовали… Съехали, когда им общежитие дали. А жили потом мужики постарше. Так я однажды ночью просыпаюсь – в соседней комнате через стенку – пуляют… Уж не знаю, из какого такого оружия. Перепугалась страшно – убьют ведь! За квартиру не плачено – это и ладно, лишь бы живой оставили. Лежу, ни жива ни мертва… Наутро прислушалась – тихо… На следующий день – снова тихо… Пошла туда – дверь нараспашку, в комнате – ветер гуляет. И – никого. Одна из стен – вся пулями изрешечена. Ну, я комнату осмотрела, поволоклась на рынок и купила новый замок. Сбегала к соседушке – заменить замок его попросила. Он мне за бесплатно новый замок и врезал. Он и сам ночью выстрелы слышал, и только – сказал мне при этом, строго так: «Замок – врежу. Только ты, Семёновна, никого больше на постой не пускай – страшно». А мне – и самой страшно. Я ведь хотела как лучше. Не только из-за денег, а чтобы – и людям польза была… Пустует ведь. А теперь я комнатку эту приберу – ты и поселяйся.

– Не надо, бабушка. Поселюсь там, когда денег заработаю и поначалу ремонт сделаю: хоть новые обои поклеить нужно. Пока – здесь, вместе с тобою, немного поживу.

– Хорошо, внучек! – улыбнулась бабушка. – Как раньше… Тахта твоя будет.

Глава 6. Будни

Вскоре после Нового Года вновь потекли напряженные рабочие дни: сессия, экзамены, студенты. И то ли Жорик стал теперь иным и чем-то в своем поведении стал неугоден начальству, то ли просто пришли иные времена, но ему теперь постоянно стали пенять на его молодость, раскованность и популярность у студентов, а также требовать всё более дикую и маразматическую отчетность.

Этот год начался для Жорика ужасно. На последнем из заседаний кафедры, которое проводила заместитель завкафедры Зинаида Григорьевна, она вывела его «перед строем». И стала высказывать в лицо массу обвинений. Что он отбился от коллектива и не сидит, как все, в преподавательской, хотя у Жорика и не было здесь личного стола… Что он не шпионит за студентами, а мог бы, тем более что они ему полностью доверяют… Что он, живя в общежитии, никогда не сообщает сведения о поведении студентов в деканат… Что он не агитировал никого из студентов, чтобы они шли голосовать на прошедших выборах… У Жорика просто глаза на лоб полезли при перечислении весьма странных, с его точки зрения, функций преподавателя. А Зинаида Григорьевна, не останавливаясь, добавила, что он аполитичный, бестолковый, и совершенно не освоил новых методов тестирования и новых форм отчетности. А потому она на следующем его переизбрании обязательно проголосует за то, чтобы его перевели на полставки или же вовсе сократили. И всем коллегам советует голосовать против Жорика.

Хлопая глазами и не понимая, что происходит, Жорик мог только смутно догадываться, что в ход вступила обычная в этих стенах травля. Говорили, что подобная «критика» происходит теперь и в отношении завкафедрой, Павла Сергеевича. Пока – шепотками за спиной или в его отсутствие. Атмосфера на кафедре накалялась, становилась злобной, враждебной и нездоровой.

К тому же, Жорик заметил, что и отчетности в последнее время, кроме прочего, стало столько, что обучать студентов было вовсе невесело. И в целом и общем, его работа больше его не вдохновляла, поскольку приходилось жить в постоянном страхе и напряжении оттого, что в любую минуту на лекцию могла бесцеремонно ворваться заместитель декана или секретарь кафедры и потребовать срочно состряпать очередную липовую бумажку – и каждый раз новенькую и по новому стандарту. Или ворваться совершенно незнакомая мадам, отодвинуть преподавателя как ширму, сказав, что она куратор группы – и объявить студентам, что сегодня …родительское собрание! У студентов, ага. Иногородних. Жуть!

Может, он просто раньше ходил в розовых очках, а только теперь стал замечать то, что происходит в действительности?

В общем, Жорик уже заранее решил подыскивать новую работу… Не дожидаясь переизбрания – вряд ли оно ему светило. Он даже звонил своему научному руководителю и просился в его вуз, но тот честно ответил, что у них сейчас – не лучше, а, быть может, даже хуже. Педвуз их живет как на вулкане, количество лет обучения, дисциплины студентам сокращают, а предметникам урезают часы. Зато, ввели студентам-историкам кучу часов по педагогике, социологии, философии – и всякой прочей мути, а также, к примеру, высшую математику. Поэтому, его часы «антички» урезали с двух лет преподавания до полугода, и он сам не знает, на какой процент урезанной ставки его переведут в ближайшем будущем, хотя он и профессор. От увольнения это звание его тоже не спасёт – если о том надумают, то вышвырнут в два счета, как котенка. К тому же, все коллеги бегают полностью озверевшие и чуть ли не бросаются друг на друга и на студентов. И этот кордебалет, похоже, затянется на долгие годы, до самого беспросвета…

«Значит, в будущем придется искать совсем иного рода работу – или хотя бы неофициальную подработку на стороне», – к такому неутешительному выводу пришел Жорик. «Если бы я был широким крепким мужиком с крупными ладонями – я бы подался прямо сейчас на стройку или в грузчики. Но – увы…», – подумал он.

К тому же, он уже примерно представлял себе некоторые виды подсобной работы и производственные отношения. Как-то, сразу после окончания университета, имел Жорик опыт летней подработки – опыт со знаком минус, конечно. В частной деревообрабатывающей мастерской, куда его привел и познакомил с хозяином один его случайный знакомый.

Хозяином же «мастерни» был хорошо известный среди художников и реставраторов города человек, которого друзья и знакомые между собой называли Бульбой. Настоящего его имени или фамилии Жорик не запомнил – поскольку колоритная фигура «Бульбы» полностью соответствовала описанию украинского батьки.

Бульба выполнял сложные заказы с филигранной резьбой. Но, в отсутствие «приличных» заказов, брался и за перелицовку старых диванов и кресел и реставрацию примитивных тумбочек, шкафчиков и детских кроваток.

Кроме того, он жил в условиях перманентной стройки своего нового дома с запланированной им новой мастерской внизу, этой самой, где они все и работали. Стены и потолок этой мастерской уже существовали. Но, пока что, эти стены были голыми, не отштукатуренными. И потому, вне заказов сам хозяин Бульба и его коллеги занимались дальнейшим строительством.

Весь его штат в то время составляли только что нанятый Жорик, сам Бульба и, кроме них, только Игорёк – мрачноватого вида мужик, косая сажень в плечах. А работа… Лопата, цемент, кирпич – по двенадцать часов в сутки… И – непременные походы Жорика за самогоном по поручению Бульбы. По указанному адресу, на соседнюю улицу.

Жорику навсегда врезалось в память, как только он – поскольку единственный непьющий здесь, – пытается одновременно месить внизу цемент, сам себе загружать кирпич и нести наверх… И – в скорости выкладывать на стену, пока не засох раствор. А внизу сидят, неспешно выпивая, Игорёк и Бульба, дымят сигаретами и поторапливают его с работой. При этом Игорёк, искоса поглядывая на Жорика, постоянно напевает: «… У тебя же мама – пе… дагог, у тебя же папа – пи… анист, у тебя же – всё наоборот, какой с тебя – танкист!»

Платил, правда, Бульба побольше того, что Жорик получал в ВУЗе, и даже нервов он при этом тоже тратил меньше: пришел с подработки домой – и тут же заснул и про всё забыл.

Но, увы… Постоянные посылания Жорика на соседнюю улицу стали со временем всё учащаться, пока Бульба и вовсе с головой не ушел в запой, и любая работа не застопорилась.

Теперь при очередном утреннем появлении на работе Жорик вновь и вновь слышал: «А пойди-ка ты сегодня погуляй, парень! Погода хорошая», – и при этом видел, что Бульба уже успел опохмелиться с утра – после вчерашнего…

Продолжая с горькой усмешкой вспоминать прошлые «работы», Жорик припомнил и то, как его угораздило наняться в строительный вагончик, сторожем. Тоже – летом, и тоже – в качестве подработки. Он со сменщиком Лёхой, сутки через сутки, сторожил стоявшую в округе этого вагончика строительную технику. Лёха изображал из себя анархиста, читал какую-то странную газету «Лимонку» и водил к себе по ночам компании друзей с девочками, которые оставались у него до утра и пили портвейн или водку, закусывая это дело сухими «анакомами» или килькой в томатном соусе.

Такие подробности были известны Жорику потому, что по утрам он будил Лёху и убирал за ними оставленный им и его компанией хлам.

С этой работы Жорик тоже ушел внезапно, не дождавшись того времени, до которого запланировал доработать. Потому что, как-то в его смену, заявились грабители и первым делом закрыли его на замок в строительном вагончике. Они грозились к тому же там его и поджечь, и слили весь бензин с охраняемого трактора. Прибежавший на его звонок по сотовому Лёха божился, что одним из бандитов был Миха, рабочий стройки, но ему никто не поверил. Если б Лёха не отозвался на звонок Жорика и не явился, то, быть может, того бы всё-таки подожгли в вагончике, да и утырили бы еще что-нибудь из техники. Но Леха, к счастью, приехал – и поднял шум на улице, такой, что высыпали наружу жители окрестных домов. И Жорик, и Лёха вызывали тогда милицию – но она ночью так и не приехала вовсе.

Денег Жорику с напарником за их сторожевание, естественно, так и не заплатили тогда. Во-первых, потому, что по понятиям так называемого начальства, они слишком резко оба уволились. А, во-вторых, потому что сумму за слитый ворами бензин вычли из их зарплаты – и, вроде бы, получилось практически «так на так».

В общем, в связи с прошлым опытом, и сейчас мысли о смене работы приходили в голову Жорика не радостные и вдохновляющие, а самые мрачные… «Можно, конечно, податься еще в компанию „Орифлейм“, или к каким ещё сетевикам. Или же – кассиром в супермаркет пойти. Если только возьмут – кассиром. Кто из знакомых пробовал – анкету заполняли, и на том всё заканчивалось, ни ответа ни привета. А больше работы в городе никакой: только торговля и еще раз торговля», – размышлял он.