Текст книги "Масик"

А ещё, он отваживал от этого дома ненужных, нехороших людей, внушая им, чтобы они больше сюда никогда не приходили. А они и сами, скорее всего, не понимали, почему боятся простого черного кота, когда тот очень пристально на них смотрит.

Этот кот умел также навевать хорошие сны, обкрутившись своим тельцем вокруг головы спящего хозяина.

А ещё он, живя у профессора, наконец-то влюбился. Впервые в жизни. Его пассию звали Анжела. Это была рыже-белая стройная кошечка. Пират ухаживал за Анжелой всю сумасшедшую кошачью весну. В конце лета у нее родился всего один котенок – маленькая серо-бело-рыжая Мнемозина. Будучи котенком, Мнемозина часто гуляла с ними – с Анжелой и Пиратом, втроем, и кот передал ей способности внушения и рассказал очень много интересных историй из книг и о своей жизни.

А потом Мнемозину отдали жить к другим людям. А Анжела и Пират, наверное, так и живут в том, прежнем дворе.

Мнемозиной её назвала женщина, которая взяла котенка для своей дочки. Но прожила трехцветная кошечка в этой семье меньше года. А потом мама и папа девочки, её хозяйки, развелись. Папа остался жить со своими родителями на прежней квартире, а мама с девочкой переселились в бывшее общежитие. В общежитии же одна соседка чуть не отравила Мнемозину, собираясь поймать и насыпать ей в рот крысиного яду – она не любила кошек.

Но Мнемозина умела читать мысли, в особенности, содержащие для неё угрозу. И потому, притворившись невидимкой, убежала от той соседской бабки. Но очень сильно переволновалась и решила больше не искушать судьбу. Она сбежала из общежития. И долго скиталась. И, наконец, прибилась на автозаправку. До автозаправки она случайно добралась в каком-то фургоне, в который забралась и заснула там, прячась от дождя. Она вышла из этого фургона, проснувшись, когда он стоял на автозаправке, чтобы подышать свежим воздухом – и так здесь и осталась.

На заправке Мнемозину стали звать Манькой. И около полутора лет тому назад она и встретила здесь весьма странного кота… Конечно же, это был Петька. Этот кот был тогда очень сильно чем-то встревожен и до смерти испуган. И, чтобы привести его в чувство и сознание, Мнемозина стерла все его переживания – заодно стерев из его воспоминаний полностью всё прошлое, подумав, что оно было слишком тягостным и безрадостным. А каким ещё может быть прошлое взбесившегося бродячего кота? После этого кот почувствовал себя лучше, стал вести себя разумно и вскоре отправился на поиски дальнейших приключений и пищи.

Глава 2. «Типичный препод» – это диагноз

Конец диалога Петьки и Мнемозины закончился тем, что Петька – будучи котом, конечно – неожиданно впал в затяжной ступор. Наверное, переваривал полученную информацию. Жорик же, оставаясь по-кошачьему чувствительным, из глубокого чувства самосохранения, отполз на полусогнутых лапах отсюда подальше. «Ладно ещё, что мы теперь оба – всего лишь коты, так не хватало только того, чтобы мы оба стали совершенно чокнутыми котами», – при этой мысли Жорик глубоко и протяжно мяукнул. Небо было чистое, звездное, довольно низко висела большая ущербная луна. Было ветрено и ясно: конец декабря в этом году на юге России выдался необыкновенно теплым.

И в шкурке кота было довольно прохладно, но терпимо. Но Жорику было грустно, одиноко, и он дрожал. Наверное, не от холода.

Внезапно, кто-то подошел к нему сзади, приблизился вплотную к Жорику и потерся о его усы мохнатой мордочкой. Это оказалась Мнемозина. Жорик обернулся и заглянул в ее янтарные светящиеся глаза.

– Ты расслабься. И думай о вечном. Будь тем, чем ты являешься. А для этого – не волнуйся, абстрагируйся и не нервничай. Помедитируй немного. И – ближе к рассвету – все станет само на свои места, – и, передав эту мысль вместе с непрерывным мурлыканием, Мнемозина проворно растворилась в ближайших кустах и в ночи.

Медитировать, будучи котом, Жорик ещё никогда не пытался. Созерцать – сколько угодно. Но практиковать внутреннее сосредоточение, соединение с Абсолютом, будучи неизвестно кем – и в голову ему не приходило. А ведь, если задуматься, какая ему – Абсолюту – разница? Надо попробовать…

Он вышел из медитации только тогда, когда почувствовал, что внезапно стало холодно. Вот теперь – очень. «Все же – не слишком совершенный я медитатор… Я должен был полностью абстрагироваться от окружающего. А значит, и от холода», – подумал Жорик. И тут он понял, что сидит полностью голый, в лесополосе, с закрытыми глазами. При этом Жорик сидел, подогнув под себя ноги и поставив руки впереди перед собой, ладонями на землю. Он приоткрыл глаза. Вокруг потихоньку развиднялось. Да, он был снова человеком!

Жорик вскочил на ноги, нашарил на земле неподалеку свои вещи и быстро оделся. Забрал он и одежду Петьки. Позвал «кис-кис-кис»… К нему приблизился уже знакомый ему серый кот, затравленно озираясь.

Он схватил кота (в смысле, Петьку) – за шиворот, и устремился к автовокзалу, где сел на первый попавшийся автобус до центра. Один из самых ранних, конечно. Кот, слава богу, не вырывался, но его проезд обошелся дороже, чем самого Жорика, иначе тетка-кондуктор грозилась вышвырнуть их обоих.

Около общаги Жорик был около шести утра. Когда он проходил мимо вахты, вахтерша тетя Валя, всплеснув руками, проговорила:

– О, нашел свою животину! Убежал, да? Вот, дай ему колбаски! – и она протянула коту хороший кусок сервелата.

Кот, не будь дурак, поймал его на лету – когда сервелат падал по направлению к его носу. Слышно было, как клацнули его зубы.

– Жениться вам уже пора, Георгий… Как вас по батюшке? – неожиданно спросила тетя Валя.

– Владимирович.

– Дак вот. Женитесь – не будете приходить домой под утро. Остепенитесь, успокоитесь.

– Спасибо за доброе пожелание, теть Валя, – сказал Жорик благодарно, чтобы поскорей оборвать беседу, – и устремился вверх по лестнице.

Дома, открыв дверь, он выпустил кота на коврик и устало бухнулся в единственное здесь кресло.

И, благодаря словам тети Вали, погряз в тяжких раздумьях.

У него было не то, чтобы «трудное детство, прибитые к полу игрушки» – но все равно детство не пробуждало в нем приятных воспоминаний. Сколько себя помнил Жорик, его мать всегда была Начальником. И на работе, и дома. А бабушка каждый день провожала его до самой школы – вплоть до седьмого класса. Это при том, что идти ему до школы было от силы минут пятнадцать. Якобы потому, что нужно было переходить по пути дорогу. Одноклассники – а школа к тому же располагалась в рабочем пригородном поселке и была на редкость бандитской, – всегда относились к нему, соответственно своим понятиям. Так, как нормальные пацаны всегда относятся к мальчикам в костюмчике с иголочки и при галстуке, вдобавок, провожаемым до школы бабушками… И потому, Жорику вечно приходилось драться. Домой он зачастую приходил с перекошенным галстуком, в синяках и царапинах, в мятом, а порой и порванном, костюме.

Дома Жорику не давали ступить ни шагу без разрешения – мать у него всегда была на работе, но дедушка и бабушка оставались дома. Научить его мужской работе по дому – никто не научил, делать ничего не позволяли. Но этим же потом и попрекали, вдобавок прибавляя, что он «белоручка», и что руки у него, «как у девочки».

И Жорик от окружающей его действительности с раннего возраста зарылся в книги. И, конечно же, это стало очередной темой для попреков и издевок: «Ну, и кем ты собираешься быть, когда вырастешь? Профессором?».

«Пап» у него было много – только официальных четыре. Один из них спился, другой – повесился. С последним мать прожила дольше всего, и при нем родилась сестра Юля, которая была младше Жорика на двенадцать лет. Папа Юли умер пару лет назад от сердечного приступа. Он трудился в последнее время постоянно где-нибудь грузчиком, и мать Жорика постоянно его пилила за то, что он приносит в семью денег меньше, чем она.

Своего родного отца он не помнил. Когда его мать с ним развелась, Жорику было около года. Соседи поговаривали, что он на него совсем не был похож. Да и мать, пару раз, уставясь на Жорика печально, поговаривала:

– И в кого ты у меня уродился? Пальцы длинные, тонкие, ладонь совсем не как у мужика… И волосы мягкие, как у девочки. Ты мне одного человека напоминаешь… Был у меня в школе одноклассник. Цветы мне дарил, после школы до дома провожал, вздыхал томно… До сих пор не могу спокойно слушать песню про розовые розы… В музыкалке учился и в художке. Но я ему дала разворот-поворот. Зачем мне такой? Мне настоящий мужик был нужен, хозяйственный. Который мог бы во дворе у дома моим родителям всё наладить, при котором наш домик бы заблестел, а не был развалюхой… Как-то встретила его в городе – он родителей своих навестить приезжал, из Москвы. А я уже тогда замужем была… Погуляли мы с ним тогда от души… По городу.

В этом месте начальственная мама всегда неожиданно замолкала – и еще внимательней посматривала на Жорика. И глаза у нее были томными-претомными.

Когда он вырос – было о чем подумать… Возможно, что его мама что-то не договаривала.

Художка, музыкалка – это то, о чем он всегда тайно и явно мечтал, но в чем ему всегда отказывали. А еще, Жорик всегда мечтал научиться плавать. Даже его дядя матери не раз советовал: да отдай ты его на плаванье, пусть походит в бассейн. Но нет, его мать почему-то решила, что, если сын научится плавать, то обязательно утонет. И никогда не подпускала Жорика к воде: даже, когда они всей семьей ездили к родственникам, родителям отца Юли. Разве что, на велосипеде он там, у них, научился кататься.

Конечно, после школы мать тоже захотела за ручку повести Жорика туда, куда она сама захочет. А хотела она отправить его в техникум – учиться на юриста.

– Сейчас за учебу везде надо платить, за поступление и за каждый экзамен, – выговаривала она Жорику важно. – А потому вуз мы не потянем – никакой, а вот техникум я тебе оплачу. – А по её понятиям, платить надо было везде и всем.

Но у её сына вдруг взыграло ретивое, и Жорик взял тайком документы и уехал поступать в вуз, в областной центр. Бабушка, тоже втихаря, дала ему денег на дорогу и на расходы. С отложенных «на черный день», с пенсии.

Жорик поступил на историка. И с тех пор отношения к нему матери были на грани истерики. Она сразу же заявила, что помогать материально не будет – и никогда не помогала. В редкие приезды Жорика домой она могла или обильно откармливать его бабушкиными борщами и куриными окорочками, или же больно отхлестать по лицу и выгнать – это смотря от того, какой стих найдет.

Но, когда сыну после вуза грозила армия, она схватила Жорика в охапку и долго таскала по врачам, а потом в военкомат привела – и как-то быстро решила вопрос о вечной, будущей и продолженной и впредь, отсрочке по состоянию здоровья. Кажется, его документы там случайно за батарею засунули – или в мусорник. У Жорика, конечно, действительно наличествовал и гастрит, и порок сердца – но для простого смертного этого, скорее всего, было бы недостаточно. Кого это сейчас волнует – даже полных дебилов призывают. Поэтому, хотя вопрос и был решен, Жорик не знал точной суммы его решения.

И как раз после «решения вопроса» ему позвонил научный руководитель и предложил дневную аспирантуру. Что тоже предполагает освобождение от армии…

Жорик поступил на дневную аспирантуру и стал заниматься Средними веками. Одновременно его научный руководитель посредством знакомств решил и вопрос его, Жорика, устройства на работу: в вуз, преподавателем. Жорик был тогда безумно рад и считал и эту работу, и аспирантуру просто редким подарком Судьбы. А ещё, теперь он, к счастью, мог поселиться отдельно от родственников: снова в общаге. Как и в годы учебы. К его несказанному удовольствию.

Тем более что сразу после вуза, когда Жорик, отучившись, вернулся домой, мать задумала его женить.

У какой-то другой начальницы, маминой знакомой, была дочка подходящего возраста. Больше Жорик ничего про эту девушку не знал, кроме того, что ее зовут Рита. И вот, его мать заставила Жорика пойти к Рите и подарить ей букет цветов. Так как у неё был день рождения. И Жорик, как последний идиот, краснея и смущаясь, отправился к незнакомой ему девушке с букетом красных роз, купленных за углом матерью, которая ожидала его внизу, у подъезда.

Девушка – довольно полная, чтобы не сказать – толстушка, открыв двери, долго, наверное, потом терла глаза, думая: что это было?

А Жорик, быстро избавившись от букета, сунув стремительно его в руки Рите, уже бежал вниз по лестнице с такой скоростью, с какой обычный школьник на линейке, подарив букет какой-нибудь выступавшей с речью учительнице, устремляется вновь к своему классу. И – с таким же облегчением.

– Подарил? – спросила внизу мать.

– Как видишь, – ответил он.

– Незавидный ты жених, раз тебя даже за стол не пригласили, – заметила матушка Жорика, тяжело вздохнув.

«Действительно – незавидный…», – подумал Жорик и сейчас, сидя в кресле и припоминая прошлое.

Два последних класса школы и весь институт он был влюблен в Ленку. Причем, в последних классах он был прыщавым и застенчивым подростком, и писал стихи: поначалу, тайно.

Ленка тоже писала стихи – на этой почве они и познакомились. Оба они записались в школе в поэтический клуб «Взлёт», когда в их школу приходил представитель клуба с приглашением. В этом клубе собирались начинающие поэты города. Ленка и Жорик учились в одной школе; она была на класс младше.

Стихи Жорика Ленке не нравились: все они были для нее слишком заумными. Он писал стихи исключительно на исторические темы.

Ленка же писала стихи про любовь. И вокруг неё всегда была толпа воздыхателей. А Жорик был так – друг и провожающий до дома, поскольку им было по пути.

Ленка была яркая брюнетка, игравшая на гитаре; она, к тому же, с детства занималась бальными танцами. И эта девушка для Жорика – прыщавого парня, ничем не примечательного, – стала яркой и не достижимой звездой.

Но он настолько был вне её женского внимания, что именно Жорику, первому, она сообщила о том, что «разбила коленку» – оказалось, что именно такими словами девчонки их школы обозначали потерю девственности. И, однажды в редакции, где проходили встречи участников поэтического клуба, когда приехал очередной её друг, Ленка, расстелив газеты на полу, попросила Жорика выйти, оставив их с её парнем наедине, и стоять при дверях в этот редакционный кабинет и никого сюда не пускать. И он стоял около дверей, слушая вполне недвусмысленные звуки…

В общем, похоже, она Жорика абсолютно не считала за человека. Зная, что он её любит.

Поэтому, Жорик очень удивлялся, когда Ленка, поступив на биофак того же вуза, где он учился, несколько раз буквально затягивала в общаге его к себе в постель. Впрочем, все эти разы она только что расставалась со своим очередным – и была в расстройстве и слегка подшофе. Наутро она трезвела, говорила, что «у нас ничего вместе не выйдет», что он – не герой её романа, и через некоторое время находила себе нового парня. И отсылала Жорика куда подальше. Прекрасно зная, что он всё равно никуда далеко не денется. И так продолжалось долго. И Жорик понял, что лучше всего с Ленкой было просто болтать про жизнь, курить, слушать её песни о новой любви и читать ей свои стихи. Она была умным и искренним человеком. Но слишком уж раскардашным.

И однажды Жорик сказал себе: стоп! Он понял, что готов набить морду и ей, и её очередной пассии…

И решил перестать приходить к ней в гости. Только наука – так он впредь решил для себя.

Через некоторое время – а тогда Жорик был уже на пятом курсе, а Ленка – на четвертом, – она вышла замуж, бросила институт и уехала к родственникам мужа в какой-то другой город. И с тех пор он её не видел.

Жорик всё так же продолжал погружаться в глубину кресла и в размышления, но потом неожиданно, рывком встал, посмотрел на умывающегося на коврике кота – и громко сказал:

– Кот, ты действительно полностью прав. Мне надо срочно менять что-то в своей жизни…

Кот перестал умываться, обернулся и посмотрел на Жорика выпученными от удивления глазами.

Просто, совсем недавно – да и, впрочем, всё это время, что жил здесь – Петька выговаривал Жорику, что так, как он живет, жить нельзя.

– Посмотри, как ты живешь! Вылитый препод! Тебя профессором в детстве не дразнили? – как-то пошутил он.

– Дразнили! – признался Жорик. – А еще – Капитаном Немо. Или – просто Капитаном. Наша классная руководительница как-то поставила нам на уроке фильм, советский, по Жюлю Верну – и с тех пор…

– Так вот, Профессор! Ты – очень программируемый человек. Ты с детства ходишь в школу, наверное, исключительно в костюмах с галстуком, а уж, будучи преподом, совсем превратился в этакий важный двухстворчатый шкаф. Сеятель разумного, доброго и вечного! Но, думаю, ты – моложе меня. Ты же – молодой человек! А выглядим мы одинаково. Ну, примерно. А на фотографии в паспорте ты ещё старее, хотя снимался раньше. И вовсе – как некий представительный адвокат из Нигерии – вот ты как там выглядишь!

– Ну, и что ты предлагаешь?

– Я, в твое отсутствие, купил тебе – в смысле – себе, конечно – хоть немного нормальной одежды. Джинсы, рубашки молодежные, толстовку, свитер… Всё – очень дёшево, зарплаты мне хватило, если проедать её поменьше. Хоть вне работы, ты не мог бы одеваться попроще? Лови штаны! – и Петька кинул Жорику совершенно новенькие джинсы. Тот попробовал их одеть – но размер был Петькин, и Жорик в них не влез.

– О чем это говорит? – ехидничал развалившийся на кресле Петька. – Роста мы примерно одинакового…

– Хочешь сказать, что кто-то здесь слишком много ест? – спросил Жорик.

– Нет, я хочу сказать, что ты слишком мало двигаешься. Живот отрастил, задницу разъел. Каждый день с утра – чтобы пробежка! На бассейн запишись. Плавать умеешь?

– Нет, – честно признался несчастный Жорик. – Всю жизнь мечтал научиться, но…

– Никаких «но»! Тем более – иди на бассейн. А весна будет – на роликах тебя научу гонять! Так и запомни, Профессор – я из тебя человека сделаю. Причем, молодого! А то, проблем у тебя будет по жизни – не оберешься. Говоришь, у тебя порок сердца? Так это тебе предки намерели. Выбрось все свои справки – и вдохни полной грудью! Не ведись. Тебя же запрограммировать – не фиг делать! А завтра тебе скажут, что у тебя астма – и действительно будет астма… Натуральная! Знаю я таких субчиков, как ты – на интуитиве знаю. Тебя мать, небось, с детства хотела в будущем от армейки тебя отмазать – вот и навнушала тебе порок сердца. А я говорю – нет его у тебя! – вдруг гаркнул Петька. Затем придвинулся поближе и, глядя Жорику прямо в глаза, громко и четко сказал:

– Нет. У тебя. Никакого. Порока. Сердца. Понял? Котом был – был у тебя порок? То-то! – и Петька захохотал:

– У меня – мр-рау! Порок сердца! Валерьянки мне, валерьянки! А если серьезно – больше половины заболеваний люди сами себе внушают. Или производят от безысходности – чтобы сдохнуть побыстрей. Мы – самопрограммируемые системы. А шаг к выходу из самопрограммирования и болезней социума ты уже сделал – начал пассы крутить. Следующий шаг – добавь бег, плавание, какую-нибудь спортивную секцию, весной – ролики, а летом – поход в горы!

– Но – диссертация… Когда её писать? – вздохнул Жорик.

– Правильно распредели время – и все успеешь. А не успеешь – дисер в мусорник! Речь же о твоём здоровье идёт, а не дядя Васи из соседнего дома!

Жорик тогда тяжело вздохнул. Не дошло. Дошло почему-то сейчас. После ещё одного кошачьего приключения и ощущения многомерности жизни.

«Ладно, остальные раздумья – на потом, а сейчас – пора пить кофе – и чапать на работу…», – весело подумал странный преподаватель.

Глава 3. Приворотное зелье

– Если ты хочешь, то я верну тебе твою память. Только – чур, я не виновата. Ты немного погодя вспомнишь то, что забыл – во всяком случае, какую-то часть своего забытого прошлого. Если это для тебя так важно. А я попробую разделить с тобою эмоции от виденного, – сказала Петьке кошка Мнемозина.

Петька-кот ответил, что он должен, обязан всё вспомнить: иначе ему нельзя, слишком сложно жить, будучи никем. Без прошлого.

После чего кошка Мнемозина в упор уставилась на него своими безумными зелено-желтыми глазами. И он провалился в воспоминания…

Итак, теперь Петька, оставшись после ухода Жорика один в комнате, вновь переживал и вспоминал свою встречу с Мнемозиной и то, что поведала ему кошка. А потом… Провалился памятью ещё дальше…. Он вспомнил другую, давнюю свою встречу с Мнемозиной и даже то, что произошло немного ранее этой встречи. Он ехал в машине, в которую забился случайно, спрятавшись где-то под сидениями, рядом с ногами людей и с напиханными вниз сумками. Эта машина долго ехала по загородному шоссе, и внезапно остановилась. Причем, отъехав в сторону от дороги, на обочину, ближе к лесополосе. И в это время на машину напали бандиты. Скорее всего, они были в сговоре с тем водителем, что подвозил случайных пассажиров.

Петька-кот, мучимый мыслями о своей немощи и никчемности, тогда ретировался, как только началась драка, грозящая перейти в разбойное убийство. Отполз, дав задний ход, в лесополосу. А после, прижав уши, он долго бежал, скрываясь в темноте, между кустов и деревьев, пока в дальнейшем не выскочил на открытое место и не набрел на автозаправку.

После этого смутного воспоминания Петьку как прорвало. Потому что следом он вспомнил, и отчетливо-преотчетливо, один из самых ярких моментов своей кошачьей жизни. Воспоминание яркой вспышкой вспыхнуло в его сознании – так, будто действие происходило прямо сейчас…

*

…Он распластался, вжавшись в замусоренный маленький коврик, на который его только что вытрясли из объемного вместительного пакета, прижав плотно уши к своей круглой голове. Посреди комнаты, недалеко от коврика, стояла грузная женщина, похожая на пожилую цыганку, в цветастом переднике и с черными волосами с проседью, уложенными хитромудрым узлом на голове. Из приоткрытой кухонной двери несло жареным мясом и восточными приправами. Руки эта женщина, твердо стоявшая на ногах, оперла о свои тугие бока.

Перед ней, ближе к двери, стояла слегка полноватая девушка в зеленом платье, рыжая, с длинными волосами, завязанными в хвост, и с большим знаком инь-янь на серебряной цепочке.

– Вы говорили, что ваше снадобье приворожит его, и он не отстанет от меня, как репей от платья. А он вместо этого… Превратился в кота! – проговорила девушка истошным голосом, на срыве, и стала вытирать руками потекшие по лицу слёзы. На лице оставались грязные полосы размазанной туши.

– Ну, приволокла ты ко мне, милочка, какого-то кота, а твой жених – просто сбежал. А я – то тут при чем? – зычным голосом почти пропела цыганка.

В комнату из кухни выкатилась пара цыганчат – но хозяйка проворно затолкала их обратно и прикрыла дверь.

– Никакой он мне не жених! Просто, мы с ним из общей компании, и нравится он мне, вот и всё! – топнула ногой девушка. – А у него еще и Ритка-бухгалтер есть, и Надька с моего курса!

– Ну и чем ты мне докажешь, что то моё зелье не сработало? Кот, что ли, не ласковый? А ты погладь его по шерстке! Любить-то, быть может, он тебя любит, а вот что он теперь кот – так я здесь при чем? Это – если бы я вдруг тебе бы поверила, то так могла бы ответить! Какие ко мне могут быть претензии?

Девушка разрыдалась.

– Все равно, если бы не ваше зелье, он бы не стал животным! Ведь превратился-то он не раньше, и не позже!

– Это ты просто вину свою чувствуешь – потому и возмущаешься! Валишь с больной головы на здоровую! Да если бы не ты – я бы про твоего Петю в жизни никогда не слыхала, и все содеянное – на тебя ложится! И куда ты собираешься с этим котом идти на меня жаловаться – в милицию?

Девушка только шмыгнула носом – не зная, что и возразить.

– Ладно, дорогуша! Давай еще пятьсот рублей – и я молитвы прочитаю, чтобы его душа отправилась прямиком в рай. Иначе – гореть ему в геенне огненной, с чертями в аду беседовать… А так – через три дороги, да за околицу, и по траве-мураве аж до солнца ясного… И я всю правду тебе скажу, всё поведаю, расскажу про житье-бытье твоё, всё до донышка, и от болезни-печали и сглаза вылечу, проведу путем заповедным, голову полотенцем укрою, перекину через угольное ушко, покажу ход за тридевять земель, в тридесятое царство, воссядешь ты на престоле королевском с царем питерским!

Конская, коровья, гусиная, утиная, кошачья, собачья, овечья, человечья, я высылаю тебя болезнь и порча, под мост, на погост, на дорог перекрёст, в отхожее место, из буйной головы, из рыжих волос, из ясных очей, из бледного лица, из ретивого сердца, из утробы твоей, из белого тела, из слоистых костей, из жил, из под жил, из желудка, из под желудка, уйди с девицы на чужие лица, а с них на мошек, тлей, тараканов и вшей!

Всю свою странную приговорку цыганка глаголила, уставясь глазами в глаза своей жертве и напуская умопомрачение до тумана.

Кот сидел посреди них, ни жив ни мертв, ещё сильнее вжавшись когтями в половичок.

В конце концов, замороченная до нервного упадка девушка в зеленом платье, еле живым зомбиком направилась к двери, следуя по заложенной на подсознании обратной траектории. Цыганка же, спрятав пятьсот рублей вглубь своего передника, тут же схватила кота за шиворот своей грузной рукой, на которой каждый палец был украшен массивным золотым кольцом.

– Кошачок, не бойся, на дарпэ, кало мыца. Ну, кем бы ты ни был – отправишься на свалку. Или – съесть тебя? Да нет – худой больно. Да и вдруг ты заразный. К тому же, может, ты и впрямь – человек, гаджо! Чего только на свете не бывает!

И она, завернув несчастное животное в подол передника, выволокла его на улицу и понесла к ближайшей мусорке. Потом кот-Петька испытал ощущение кратковременного полета – и приземлился на все четыре лапы. И он дунул прочь так, что только его кошачьи подушечки засверкали. А то ведь, цыганка может все-таки и передумать, снова поймать и приготовить его в качестве жаркого «из кролика». С неё станется!

Когда он очухался немного после долгого бега, то осмотрелся. Это была не просто мусорка, а огромная свалка, которая тянулась на многие метры. Вдали высились надвигающиеся со всех сторон многоэтажки, но вблизи проходила маленькая кривая улочка, на которой приличные дома чередовались с полуразвалившимися хибарами. Кажется, это был Западный жилой массив. Вблизи себя Петька увидел огромную крысу, которая совершенно спокойно шла по тротуару. Крыса остановилась, понюхала воздух, и, не обращая на кота никакого внимания, спокойно направилась к одному из ближайших домов, по той же стороне улицы. Кот посидел-посидел, и отправился прочь, подальше от этой мусорной свалки. Здесь очень дурно пахло.

Петька-кот прекрасно помнил даже и то, откуда притащила его эта девушка к цыганке. Да, теперь он вспоминал комнату, в которой и был уловлен девушкой в зеленом платье. Действие происходило в коммуналке-хрущевке с высокими потолками, расположенной в центре Ростова. Похоже, что в одной из комнат этой коммуналки и жил Петька в свою бытность человеком, и, наверное, снимал здесь жильё. Но об этом он не мог бы сказать наверняка. Но вот что было точно – так это то, что в одной из комнат этой коммуналки жил его друг Алексей. Он вспомнил комнату своего друга довольно детально, она была огромная, с большими окнами. Поскольку эта комната имела очень высокие потолки, то кто-то смог соорудить в ней как бы «второй этаж», деревянную огромную полку почти в полкомнаты, забираясь на которую, там обычно спали вповалку гости, приходящие к Алексею. На «второй этаж» вела вертикальная деревянная лестница. А внизу был «танцпол». Там гости танцевали. И внизу же, но у стенки, прямо на полу, был компьютер Алексея, а рядом уместились гири, гантели, шведская стенка и карематы для занятия спортом. Никакой другой мебели в этой части комнаты, отгороженной от «прихожей» шкафами, не было. На подоконнике, в клетке, жила белая крыса по имени Пятка. Имелся ещё и короткошерстный кот персикового цвета, которого почему-то звали Уксус. Комнату эту Петька видел, даже уже будучи котом, и потому вспомнить её теперь не представляло труда. Но помнил он теперь и вполне человеческие свои эмоции, связанные с этой комнатой, и явно к человеческим же воспоминаниям относились знания о том, что в комнате Алексея всегда пребывала толпа совершенно разного, постоянно меняющегося народу. Здесь обязательно кто-то временно жил, кто-то гостил, а кто-то просто приходил в гости к гостям. И девчонки с психологического факультета университета, кажется, тоже снимали в этой квартире одну из комнат, и постоянно ошивались тут же. Вот к их числу и принадлежала девушка в зеленом платье, решившая приворожить к себе Петьку, и, по всей видимости, купившая снадобье для приворота у цыганки.

Петька, будучи котом и уйдя тогда подальше от мусорной свалки, знал, что, быть может, если бы здорово постараться – то он нашел бы дорогу обратно, в знакомую коммуналку. Но вот – смысл? Он же стал котом… «И куды теперь бечь?» – грустно подумал он.

«К родителям – ни в жизнь, – размышлял тогда кот-Петька. – Мой папаня котов ненавидит, не возьмет к себе. К тому же, он постоянно пьян и зол на весь свет. А мать всегда напоминала мне просто живую тень. Я от них ушел в самостоятельную жизнь ещё сразу после школы. Одно лишь благо – у папани я с малых лет в мастерне ошивался, и потому научился чинить моторы, красить машины – это всегда и было моим заработком, и в студенческие годы, и позже». Кот он или не кот (ну, не настоящий кот, а временный) – но ему нужен дом, пристанище. Это он знал четко и пытался рассмотреть все возможные варианты.

«Нет, к родителям – только через мой труп. Что в человеческом воплощении, что – в кошачьем. А вот… Бабушка у меня есть. Живет в соседнем городе. Добрая старушенция. Приютит, быть может – один кот у нее как-то был. Надо к ней податься… Может, сердце у старушки ёкнет. Не то, что опознает совсем, но почувствует родственную ей душу… А то, если ждать с моря погоды, быть может, конечно, кто и накормит или даже приютит… А, быть может, наоборот, бомжи съедят. Или заберут на живодерню: ездят по городу такие машины, в них отлавливают бродячих котов и собак. Сам однажды видел. Когда был человеком. Нет, надо скорее двигать к бабушке», – И, решив так, Петька, с риском для своей кошачьей жизни, пересек вдоль почти весь Ростов, чтобы добраться до пригородного вокзала.

Бр-р! Повсюду ездили огромные машины с грохотом не то, что самосвала – бронетранспортера, а люди постоянно норовили или схватить, или слегка потискать спешащего по своим делам серого кота. Улицу он старался переходить только на зеленый свет, дожидаясь сигнала светофора, но, несмотря на зеленый, его пару раз чуть не сбила машина – кот лавировал уже между колес. В Ростове водители уж очень всегда спешили, и многие ехали даже на красный.