Текст книги "Масик"

Правда, нашлись и добрые люди: однажды его покормили колбасой, а дважды – мороженым. Ещё как-то он нашел и съел сухой рыбий хвостик и кусочек оброненной булочки. С другими котами Петьке пришлось драться аж четыре раза – он незаконно нарушал чужую территорию. Это при том, что, дойдя до центра, он все время шел по Садовой, где куча народу и машин и кошки почти не гуляют. Таким образом, с риском для жизни, кот-Петька добрался до пригородного вокзала уже поздней ночью.

Там кот попытался залезть в автобус – но у него не получилось. Котам – нельзя. Какая жестокость! Чуть ботинком в морду ему водитель не въехал. На вокзале же оказалось страшно: здесь водилось довольно много бродячих собак. Приличному коту здесь делать, по сути, было нечего. И потому, когда он увидел частную машину с распахнутыми дверцами, водитель которой громко предлагал подбросить желающих до Новочеркасска, за умеренную плату, – то кот тишком, очень осторожно, прокрался под эту машину. И, выждав там момент, когда водитель был увлечен обсуждением цены проезда с вызревшими для него клиентами, прошмыгнул в открытую дверь и забился под сидение.

Пока машина на бешеной скорости мчалась по ночной трассе, кот ничего почти не видел и не слышал. Только ощущал вблизи морды чьи-то ноги и ужасался от громко орущего радио с постоянным шансоном. А ещё, он обонял сильный запах бензина всю дорогу, от которого его сильно тошнило. Похоже, будто бензин шел прямо в салон.

Затормозила машина резко. Двух пассажиров и пассажирку кто-то вытащил из машины, резко и грубо ругаясь. Последовали страшные звуки шумной драки, женские крики с призывом «На помощь!», вновь грубые удары, женский плач… Вот тогда кот и высунулся из машины, спрыгнул и вчесал в рощу или лесополосу: к деревьям и кустам поблизости.

Убегая, он все же успел увидеть, как одного из пассажиров пырнули ножом. С другого уже с хозяйским видом снимали часы и кольцо, отобрали и бумажник. Рядом с машиной, на которой ехали случайные попутчики кота-Петьки, теперь стояла другая, подъехавшая сразу после остановки первой. Бандитов, вылезших из нее, было четыре человека, и водитель первой тоже присоединился к ним. Раненного человека, который упал, стали пинать ногами. Физиономии подъехавших бандитов кот не мог разглядеть – на них были напялены чулки. Петька сильно переживал, что он был теперь котом и ничем не мог помочь пострадавшим людям.

Тогда, он лишь ещё раз глянул на общую картину из кустов лесополосы. Устремившихся к раненому людей бандиты грубо расшвыряли в разные стороны. Женщина полетела прямо в жидкую грязь. Лежащего и стонущего раненного они тоже беззастенчиво ограбили…

Вот тут-то кот-Петька гортанно мяукнул… Даже, скорее, завыл: издал вопль как-то совсем не по-кошачьему. А бандиты переглянулись, услышав странный вопль, а потом сели в машины, и, громко хлопнув дверцами, уехали, оставив бывших пассажиров валяться на обочине.

Петька ещё раз гортанно мяукнул – и затрусил прочь, куда глаза глядят. А чуть позже, после длинного забега по лесополосе, он вышел на заправку и встретился там с Мнемозиной. Будучи грязным, худым и безумным…

Прощай, бабушка! Кот больше её не помнил. Ведь Мнемозина слегка успокоила его и привела в чувство – но лишила памяти. При восходе солнца он отоспался в кустах, а следующей ночью затрусил в сторону города… Того самого, в котором и жила забытая им теперь бабушка. До города отсюда оставалось не такое уж большое расстояние.

А там начались его, обычные для любого бездомного кота, бесконечные приключения: побывал он и в должности привокзального кота, а потом – хлебнул житья-бытья у жалостливой старушки, которая взяла его к себе… У этой хозяйки дома уже оказалось семеро голов кошачьего племени, и она держала их всех во встроенном шкафу – кладовке своей однокомнатной квартиры.

Потом был побег от бабки, пребывание на чьей-то даче… Где, пока было более-менее тепло, ещё можно было существовать, потому что по выходным, а иногда и чаще, на дачу наведывались её хозяева и кормили приблудившегося кота. Но потом на даче стало холодно и голодно, пришли морозы – и ему пришлось податься в центр города. Там он жил и в дворницкой, и в котельной, и в строительном вагончике, и даже при каком-то магазине – везде, где привечали и кормили, и пока не выгоняли. А новой весной кот-Петька отправился и вовсе в степь – на вольные хлеба.

Вернулся в город он уже осенью. Ему повезло: не долго кота мотыляло по улицам, и вскоре его подобрал Жорик. И к этому времени, Петька-кот давно уже успел позабыть о том, что когда-то был человеком.

Глава 4. Праздник

После первой пары своего коллегу, Георгия Владимировича, выловила Каринка и ехидно спросила:

– Молодой человек! Вы не в курсе, какое сегодня число?

– Ну, двадцать восьмое декабря… А – что?

– А то, что мы все сегодня кафедрой решили отметить Новый год. Никак, вы забыли?

– Да ведь… Погода-то совсем не новогодняя… Слякоть. И плюс пятнадцать на термометре!

– И не говорите! Творится непонятно что. Ну, в общем, заходите на кафедру, денежку сдайте – и милости просим, начало праздника – в шесть часов! – и Каринка ускакала, цокая каблуками-шпильками.

Деньги Жорик занял у шефули (декана) – в счет завтрашней зарплаты. И подошел к Зинаиде Григорьевне, которая распоряжалась балом. Нельзя было не пойти – станешь врагом кафедры.

Завтра и послезавтра ожидались укороченные рабочие дни. А многие студенты уезжали домой уже сегодня.

На кафедре царил предпраздничный кавардак. Шефуля уже страстно обнимал каких-то старшекурсниц, слегка бочком от него отодвигающихся. Секретарь Владимира Исаевича, Эмма Анатольевна, уже купила заранее торт, который водрузила по центру стола. А лаборант Дима чуть не сбил входящего сюда Жорика с ног, устремившись к дверям, и убегая домой за дисками с «хорошей музыкой». Жорик внес свою лепту: порученную ему купить колбасу, – и быстренько ретировался. До шести часов была ещё уйма времени.

*

Дома он покормил кота и немного поработал над диссертацией. Около пяти стал собираться. Одел вместо пиджака пушистый свитер – на работе, на кафедре, как и повсюду в институте, было очень холодно. И натянул Петькины джинсы, теперь с трудом, но втиснувшись в них. Петьке они пока были не нужны, а Жорик помнил его недавние наставления о том, чтобы он начал одеваться «по-человечески». В последние недели Жорик сбросил живот благодаря йоге и физкультуре – Петька за него взялся было всерьез. И потому, джинсы на нем и сошлись. Кот посмотрел на Жорика то ли с укором, то ли с завистью.

Жорик вздохнул – и захлопнул дверь. «Если б Петька был сейчас в человеческом образе – он бы согласился пойти на празднование вместо меня. Ему – развлечение, а мне – каторга, – подумал он.

Пока Жорик медленно дефилировал по улице, он наблюдал то там, то тут иногородних студентов и студенток. Те волочили за собой большие сумки, спеша уехать на праздники к себе домой. Знакомые студенты здоровались с ним, и он важно кивал им в ответ.

У дверей института Жорик встретил лаборантку Катю и молодую преподавательницу Оксану, которые радостно поздоровались с ним. И, подхватив под руки с двух сторон, просто вознесли вместе с собою на третий этаж.

На площадке черной лестницы этого этажа стоял и курил заведующий кафедрой культурологии, Павел Сергеевич. Он был какой-то потерянный и грустный. Жорик, притянув вместе с собой Оксану и Катю, подошел к Павлу Сергеевичу и обменялся с ним рукопожатием. Затем, когда тот докурил сигарету, все вместе направились к дверям родной кафедры.

Когда они вошли, за столом уже восседал рано подвыпивший шефуля: завернувший к ним на кафедру декан факультета Владимир Исаевач. Он пил, как всякий бывший комсомольский работник, много. Рядом с ним примостилась знакомая Жорику только своим внешним обликом, всего пару раз виденная им тетка из отдела кадров, буквально прилипшая сейчас к Владимиру Исаевичу. А с другого бока от шефули сидела, подобострастно на него поглядывая, заместитель Павла Сергеевича, заведующего кафедрой культурологии, – Зинаида Григорьевна.

Когда Жорик первый раз пришел на кафедру и встретился взглядом с этой дамой, то почему-то сразу понял, что с ней отношения у него не заладятся… Взаимная антипатия возникла сразу. Зинаида Григорьевна, маленькая незамужняя женщина-колобок с колючим взглядом и большим самомнением, будучи уже в возрасте, писала под руководством Павла Сергеевича кандидатскую диссертацию. Он сильно помогал ей, как научный руководитель и добрый человек. Но, это совершенно не ограничивало эту даму в её кознях за его спиной. Жорик замечал это, и несколько раз намекал на её нечистоплотность в делах самому Павлу Сергеевичу. Но тот лишь отмахивался: давно, мол, её знаю, она у меня диссертацию пишет… «А что же будет, когда напишет? Если она так по-хамски ведет себя уже сейчас, и нагло заправляет многими делами на кафедре?» – задавался вопросом Жорик.

И сейчас он, как всегда, перекинулся с этой грымзой не слишком приветливыми взглядами. Вошедший Павел Сергеевич громко поздравил всех с наступающим, и все ему ответили нестройными голосами. Остальные сотрудники, кроме Владимира Исаевича и его окружения, явились незадолго до появления здесь Жорика, и еще только скромно рассаживались.

Как-то само собой получилось, что пожилые работники сели по одну сторону стола, а молодые – по другую. Лишь Ксения Никифоровна присела рядом с Жориком, спонтанно оказавшись на стороне «молодых», да и небольшой отдельной группкой уселись кафедральные художники, преподаватели рисунка и живописи. Жорик вспомнил, что он недавно выручил Ксению Никифоровну лекцией – и на душе потеплело. Приятно помочь хорошему человеку. Потихоньку он разговорился с ней о том – о сём…

Так, Ксения Никифоровна сообщила, что к ней должна была скоро, на каникулах, приехать дочка из Германии с двумя детьми. Она и сама была наполовину немка – из тех немцев, что издавна живут в России.

– Ксения Никифоровна, а вы сами тоже собираетесь уезжать в Германию? – спросил её Жорик.

– Я там была уже три раза, и в других странах Европы во время этих поездок тоже побывала – там же передвижение свободное. Моя дочка с мужем – а он тоже выходец отсюда, из России, – и с двумя детьми каждые выходные куда-нибудь ездят, по всем европейским странам уже прокатились. В общем, там – совсем другая жизнь… Но уехать навсегда в Германию я пока не решаюсь. У моих там дом по немецким меркам маленький – только три комнаты есть. А там положено, чтобы у каждого члена семьи была своя комната, плюс ещё одна – общая. Так там все живут. Вот переедут они в новый дом – им его скоро предоставят, тогда я, быть может, тоже решусь. Пока живу тут ещё из-за сына – а он у меня оболтус, каких поискать! Да что-то с ним совсем трудно стало… Еле уживаемся. И сейчас последнее, что ещё немного останавливает – то, что другая страна, всё – незнакомое…

– Ну, немецкий-то вы хорошо знаете, раз вы его преподаете, Ксения Никифоровна! Так что – сориентируетесь и в остальном, – подбодрил её Жорик.

– Да, я еще в ту пору училась, когда давали крепкие, хорошие знания. А после – была стажировка. Мы, молодые переводчики, стажировались в Германии. Даже – приятно вспомнить – были там мы и в то время, когда приезжал туда Тихонов. Мы попросились тогда с ним сфотографироваться, и он согласился, – лицо Ксении Никифоровны на миг просветлело, стало молодым и весёлым. – У меня до сих пор хранится дома эта фотография… Да, тогда здесь ещё нужны были и переводчики, и преподаватели… Не то, что теперь. Дочка окончила Вуз – и уехала. А я – так за неё рада была! Здесь ей было бы не найти ни хорошей работы, ни достойного заработка…

Тем временем, уже под тосты, произносимые шефулей, все потихоньку начали вставать со своих мест, передвигаться, пересаживаться и болтать между собою, теперь уже не слишком походя на единый коллектив, а больше на пчелиный улей. Ксения Никифоровна, извинившись, сказала Жорику, что теперь его покинет: хочет подойти к Ангелине Михайловне, кафедральной художнице, чтобы поздравить её. Картина Ангелины Михайловны, висевшая на институтской выставке, заняла недавно первое место и тут же была куплена зарубежными гостями из Изерлона.

А раскрасневшийся уже Владимир Исаевич громко пел про «Белой акации гроздья душистые», и глаза дам наполнялись слезами. Тосты, произносимые шефулей, постепенно становились все страньше и страньше и всё более удалялись от новогодней тематики, и наконец он дошел до того, что провозгласил, что «мы выпьем за то, чтобы наши работницы почаще уходили в декрет, потому что умные и хорошие люди должны размножаться».

На этом знаменательном месте этого замечательного собрания Жорик вышел в мужской туалет покурить. В туалетной курилке он застал заведующего кафедрой истории Виталия Сергеевича Волика – единственного «начальника», который ходил на работу не в мешковатом костюме, а в клетчатых рубашках и неизменной кожаной жилетке. Жорик поздоровался с Виталием Сергеевичем и пожал его протянутую руку.

– Что, празднуете? – спросил Виталий Сергеевич.

– Да, наступающий Новый Год отмечаем.

– Дело хорошее… А вы что – никак, закурили уже?

– М-мм… Да.

– И я – был некурящий, а как здесь работать начал – начал курить, а сейчас – смолю по-черному. Нервная работа…

– А как у вас на кафедре? Нет лишней ставочки для молодого историка? Ведь я диссертацию пишу по истории…

– Куда там! Всё время идут сокращения. Мне директиву сверху спускают. Опять требуют убрать ещё двух… А кого? Это же – живые люди! Куда их – на улицу? Вот и дроблю ставки… Пополам, потом – ещё раз пополам… Чтоб хороших людей совсем не выгонять. Да ещё и саму историю в цирк превратили. Вы же знаете, что у нас каждый божий день историю, и прежде всего России, которую мы как раз и преподаем на первом и втором курсах, – кроят, как кому заблагорассудится?

То – писали в девяностые правду про сталинские репрессии, потом – кто в лес, кто по дрова, а теперь – видите ли, считается уже непатриотичным писать правду о Сталине, как мне один студент сообщил… Какой же, мол, это тогда будет патриотизм? В общем, теперь оказывается, что Сталин был во всем прав и таким образом о нашем народе заботился. И вообще – кто у власти был, значит, был прав! Во все времена. Фарс! И к нашему предмету всерьез уже никто не относится. Рекомендуют в болтологию его переименовать.

Истории сейчас просто нет! Можно учить лишь по учебникам, которые не старше пяти лет. А переписывать её и того чаще, по-видимому, собираются… Когда я учился – был подъем истории. Я кандидатскую сразу после вуза написал – о казачестве. Оно тогда как раз немножечко существовало. И вроде как возрождалось. Пока на корню этот процесс изнутри не подорвали и не покрыли гнильцой… Я и об истории казачества писал, и о его возрождении. В командировки ездил, в московских библиотеках сидел и в питерской Салтыковке, материалы, которые смог охватить и на которые смог выйти – конечно же, использовал. Ещё и с докторской успел проскочить. А сейчас… Наверное, ни за что бы не стал Россией заниматься.

Всё к тому идет, что скоро скажут, что правильно в России казаков раскулачивали, а в шестьдесят втором году правильно сделали, что в Новочеркасске расстреляли мирную демонстрацию и кучу совершенно постороннего народа. А кого не расстреляли – репрессировали… Тоже правильно. А иначе – как же! Пострадает патриотическое воспитание, будь оно неладно! Такой вот патриотизм. Хотя – ведь это именно патриотов всегда и расстреливают…

Ох, да ладно – пустое. Это я сгоряча. Вы диссертацию на какую тему пишете?

– По средним векам.

– Вот и пишите. Побольше латинских документов читайте и приводите в своей работе. И – на старофранцузском, старонемецком. Скажут, что вы – пещерный человек или бронтозавр, и что это – не особо актуально, но, в виду большой проведенной работы, переводу ранее не переводившихся на русский текстов, работу зачтут. Хоть здесь патриотизма не сильно потребуют. Надеюсь. Впрочем – потребуют, так вы скажете, что «это их прогнившее средневековье» нашему замечательному сегодня в подмётки не годится, что диссертант и показывает… У меня недавно студент реферат приготовил. По правоведению. О рабах в древнем Риме. Начал он так примерно: «Эта тема сейчас очень актуальна. Поскольку и сейчас во многих местах Земли, в том числе – и в нашей стране, существует рабство». Так что, актуальность, если что – всегда можно притянуть. Не проблема. Но я – здорово уклонился. Желаю счастья вам и вашей диссертации…

– Я, в общем-то, так и планирую. Как вы советуете. Насчет текстов и переводов… Стараюсь. Да и – в наше время, наверное, стыдно в этом признаться – но мне нравится работать над моей темой. Сейчас это не модно. Принято работать из-под палки. В студенческом варианте – козырять перед другими, что ничего не учил.

– Все так, Георгий Владимирович. Эх, молодо-зелено! Еще вам не вставили палки в колеса и, простите, не ободрали ещё кишки по самые гланды – как это у нас в науке принято делать с соперниками! И не почувствовали вы ещё к ней – к этой самой науке – отвращения. Так что – пока дерзайте! Вам и карты в руки.

Виталий Сергеевич ещё раз напутственно пожал Жорику руку, и они вместе вышли в коридор, разойдясь в дальнейшем по разным кафедрам.

В отсутствие Жорика на кафедре к этому времени кто-то решил, что пора теперь устроить танцы. Да и женщины уже были к этому морально подготовлены белой акацией и ее душистыми гроздьями, а настроение всех накрывало какое-то белогвардейское. Очень уж оно было созвучно витавшей в воздухе тематике: «все ученые – бары и сволочи»… И ностальгия по прежним, хорошим временам так же явственно туманила взоры. И так же точно, впереди маячили лишь страшные перспективы сокращения, гибели науки, уничтожения института…

Неожиданно для Жорика, его вывела из-за стола Оксана, и тут он вспомнил… Что, по её мнению, он чуть ли не каждый день является её партнером в танцевальном клубе… И, пока она не решила исполнить с ним настоящий вальс, Жорик потеснее прижал её к себе, изображая простой танец русской вечеринки – переминание с ноги на ногу в полную обнимку… А что ему оставалось делать? Впрочем, за грань приличия он не заходил. И пить – почти не пил, благо наливали себе все самостоятельно, кто чего хотел. И потому, Жорик лишь пару раз налил себе белого вина, а потом и вовсе перешел на ситро. Во время танцев он внезапно осознал, что Оксана была явно пьянее его и почему-то очень внимательно его рассматривала.

– Я тебя, Георгий, сегодня что-то не узнаю. Ты ведешь себя со мной, как чужой человек.

Сердце у Жорика ушло в пятки. «Интересно, а до какой степени близости мы дошли, по ее мнению?» – подумал он и осознал, что этого не знает… «Ну, Петька…», – подумал он.

А пиршество было в самом разгаре и принимало всё более и более неприличные формы. Кто-то из незамужних дам уже присел к шефуле на коленки. Многие нормальные семейные люди потихоньку смылись. А Зинаида Григорьевна танцевала одновременно и с Поросиным, которого студенты почему-то считали голубым, и с ровесником Жорика Лавриненко, громко при этом повизгивая. К счастью для Жорика, этот медленный танец с Оксаной закончился, музыка на время стихла, и до начала следующей лаборанты Дима и Катя отозвали потихоньку его с Оксаной в лаборантскую.

– Пойдемте к нам! – пригласил Дима. – А то… Здесь, кажется, будет полный срач.

– Ага! – поддержала Катя. – А потом вам припомнят, что были свидетелями.

В лаборантской они слушали нормальную электронную музыку на кафедральном компьютере и пили из замыленной Димой с общего стола бутылки вино, болтая о фильмах и книгах.

Когда задержавшиеся в лаборантской вернулись в преподавательскую, то поняли, что все их коллеги уже рассосались. И на их совести осталось теперь всё здесь позакрывать и сдать ключи на вахту.

Внизу они разбудили недовольную вахтершу, сдали ей ключи и шумно поздравили её с Новым годом, пока она не успела разозлиться.

Жорик пошел провожать Оксану, а Дима – Катю.

Им с Оксаной было, как оказалось, по пути, и они пошли по направлению к общаге Жорика. И он не мог поинтересоваться, где именно находится дом Оксаны, не оказавшись при этом в затруднительном положении: ведь, по мнению Оксаны, он наверняка уже провожал её до дому. Хотя, на самом деле, раньше на его месте был Петька.

Когда Жорик и Оксана оказались недалеко от общежития, та неожиданно предложила:

– Георгий! Давай, заглянем к тебе – и ты напоишь меня горячим чаем. Я сильно замерзла! Оделась совсем легко. Почему ты никогда не приглашал меня к себе в гости? Ты же живешь один?

Жорик промямлил в ответ нечто невразумительное… Но в конце, опомнившись, добавил, что он обязательно угостит Оксану чаем – и даже с печеньем.

Они прошли мимо вахты – и вахтерша Валентина Петровна даже не потребовала у Оксаны документы. К Жорику она всегда относилась с пиететом, преподаватель все же, а не «студик», к тому же – совсем недавно она пожелала ему счастья в личной жизни.

Жорик открыл дверь своей комнаты ключом и пропустил Оксану вперед. Она разулась, скинула коротенькую курточку на стул у входа, поправила прическу и огляделась.

– Тесновато у тебя – но зато своя комната. А я живу в старом доме, и у нас с мамой одна комната на двоих. А в другой живут мой отец и два моих младших брата.

– Я пойду, поставлю чайник, – сказал Жорик, и, прямо в куртке, пошел на общую кухню. Одна из конфорок, к счастью, оказалась свободной. Он поставил чайник и вернулся.

Когда он вошел в комнату и снял куртку, неожиданно Оксана подошла к нему и положила руки ему на плечи. Её губы потянулись к его губам. И в это время краешком глаза Жорик заметил сидящего у кресла кота, который с явным интересом смотрел в сторону этой пары…

«Да, в незавидное я попал положение… В обоих случаях будешь гадом и сволочью. М-да…», – осознал реальность Жорик.

И, неожиданно для Оксаны, отстранил её от себя и уселся на старую скрипучую железную кровать.

– Оксана! Наверное, нам с тобой надо поговорить! – театрально произнес он.

– О чем? – робко спросила Оксана, присаживаясь рядом на кресло. Её удивленные глаза оказались на уровне глаз Жорика.

– Сколько тебе лет? – тоном инквизитора спросил тот.

– Двадцать семь. А что? – удивилась она.

– А мне – двадцать четыре. Но – дело не в этом. Почему ты в таком возрасте до сих пор не замужем?

– А ты это непременно, обязательно хочешь знать? – спросила она, внутренне закипая.

– Да, – настаивал Жорик.

– Видишь ли, я любила одного парня все годы школы и после – даже когда он уехал учиться в другой город. Мы изредка встречались, сходили с ума от любви, писали друг другу сумасшедшие влюбленные письма, обещали друг другу после окончания вузов обязательно пожениться… Только он не сдержал своего обещания. И сразу после вуза женился на своей однокурснице. С квартирой. Я долго психовала, ревновала, отчаивалась, и не хотела больше ни с кем встречаться. Я даже чуть не загремела в психушку. А пару лет тому назад я познакомилась с человеком, который показался мне достойной партией. Он предложил мне выйти за него замуж. Я, не испытывая к нему любви, но полагая, что мне давно уже пора замуж, чтобы не остаться в одиночестве, ответила согласием. Нам сыграли пышную свадьбу со множеством приглашенных, с арендованной столовой, с лимузином и прочим всем, что полагается на пышных свадьбах. Но мы с ним расстались в первый же день – сразу после так называемой первой брачной ночи, которая до сих пор снится мне в кошмарах. До этого я не знала, что ЭТО может принимать такие формы и быть столь отвратительным… Я не смогла и не захотела преодолеть своё отвращение к этому человеку, вдобавок пустившемуся мне описывать где, с кем и как… И какие они все были понимающие умницы. В общем, так я «сходила» замуж. И вскоре мы развелись.

– А с тем парнем, который был одноклассником, все было нормально?

– Да. С тем было просто великолепно. А вы закончили допрос, уважаемый инквизитор? Тогда – я, пожалуй, пойду, – сказала Оксана.

– Я тебя провожу, – ответил Жорик негромко. – Чтобы никто не приставал. Уже поздно. И на улицах опасно.

– Как хочешь, – ответила она безразличным голосом, и Жорик ещё раз нутром почувствовал, какая же он все-таки сволочь.

Оксана накинула свою легкую короткую курточку и натянула сапожки. Жорик тоже оделся.

Проходя мимо кухни, он вспомнил про забытый чайник и заглянул туда. Чайник давно уже закипел и чья-то добрая душа его уже выключила. «Ну и пусть тогда стоит», – решил Жорик.

Он и Оксана спустились вниз, вышли на улицу и пошли в полной темноте, освещаемые лишь луною. Ни один фонарь на улице не горел.

Было странно тихо и пустынно. Лишь одна парочка знакомых студентов прошла мимо – и, хихикая, они поздоровались. Шел некрупный почти незаметный дождик. На лице Оксаны он заметил небольшие капли – то ли дождинки, то ли слезы. Потом она надела на голову капюшон, и Жорик перестал видеть её лицо.

– Оксана! Может, мы вернемся ко мне? – нелепо и неожиданно для себя спросил Жорик. – Я же не угостил вас чаем.

– Зачем? – спросила она. – Это – уже мой дом, и дальше я дойду сама. И чай попью уже дома. Возвращайтесь к себе.

– Я, наверное, вас обидел. Я виноват. Простите, – тихо сказал Жорик, глядя ей в глаза. Они почему-то резко перешли на «вы».

– Нет, Георгий, вы ни в чем не виноваты. Просто, я наткнулась в своей жизни снова не на человека, а на собственный мираж. Вы – хороший исповедник. Прощайте, – сказала Оксана, глядя собеседнику в лицо.

Жорик не выдержал – и развернулся первым, устремившись прочь. Дождь усиливался. Он слышал, повернувшись спиной, дробь каблучков Оксаны. Но, когда обернулся – она уже скрылась в подъезде.

«Я – полная скотина, – подумал Жорик. – Обидел девушку».

*

Добравшись домой, Жорик долго пытался открыть в темноте дверь – как раз отключили свет по всей общаге. Когда же открыл – то жутко испугался. В его кресле сидел, как ему показалось, незнакомый человек в одних шортах и курил. Лунный свет падал на него от луны, проглянувшей между туч. Мелкие капли дождя барабанили по стеклу.

Мгновением позже, он понял, что это Петька.

– Петька, как тебе удалось вновь стать человеком? – удивился Жорик.

– У меня просто возникло сильное желание набить тебе морду. Я сильно разозлился. Но, пока ты бродил, я передумал, оценив все за и против. В общем-то, ты – прекрасный друг! Но – никудышный мужик. Но для меня, пожалуй, лучше уж такой расклад… Хуже было бы здесь в образе кота наблюдать вашу с Оксаной постельную сцену.

– Давай – выпьем, – вдруг сам предложил, усаживаясь прямо на палас в позу полулотоса, несчастный Жорик. – И может, мне полегчает. Я сегодня выпил совсем немного, на кафедре – в основном же пил ситро и минералку. Чтобы потом не было мучительно больно… Вспоминать вечеруху с коллегами. А сейчас – сам сбегаю, благо что магазин напротив круглосуточный: на радость всем бухающим по ночам студентам.

– Не дури. Надо уметь пить – и уметь не пить. В смысле – не привязываться к этому делу. Ты же помнишь, что, когда я пью – я знаю, где я пью, с кем, зачем, и сколько стоит то, что я пью. Сейчас пить незачем. Расслабиться – так мы и так расслабимся. Только выпьем чаю – и зададим храповицкого, – неожиданным для Жорика образом отреагировал Петька. – Лучше, сбегай на кухню за чайником.

– Ну, нет, ты – по-прежнему настоящий кот! Спокойный, как вафля! – ответил ему Жорик.

– Нет, я просто намерел себе на завтра дела. А потому – зол и собран. Пора становиться вновь человеком и легализоваться. А то, наломаем мы друг другу дров по жизни… Уже пошли проблемы, – ответил Петька.