Текст книги "Пианисты"

Теперь Жанна Аркадьевна расплывалась от удовольствия, понимая, какое впечатление производит изменившаяся Машенька. Конечно, ее по-прежнему нельзя было назвать красивой, но все-таки она невероятно похорошела. Черты лица смягчились. Нос как будто подобрался и не казался приплюснутым и широким. Рот, хоть и был крупноват, но воспринимался как симпатичная особенность. Маша стала обаятельной, научилась аккуратно и совсем немного пользоваться косметикой. Теперь улыбка ей очень шла. Самое главное – улыбались ее распахнутые доброжелательные глаза, и Елена Васильевна поймала себя на том, что уже привязывается к этой девушке.

Жанна Аркадьевна как-то очень быстро, даже не сняв босоножек, окинула взглядом комнату, которую Елена Васильевна так старательно готовила для Машеньки, чмокнула дочь в щеку и заспешила по своим делам.

Они остались вдвоем. Елене Васильевне хотелось все сделать по высшему разряду. Комнату покойного Володи она изменила тщательно и в то же время бережно по отношению к памяти ее истинного хозяина. Она подвинула книги и ноты в шкафу, освободила два ящика и полку в старом письменном столе – должна же девочка куда-то класть свои книги, ноты и тетрадки. Правда, в кабинете не было никакой мебели для одежды, но Машенька пробудет недолго. А если задержится, они что-нибудь придумают.

Елена Васильевна переживала, что ей придется Машеньку кормить по расписанию. Готовить она не любила, привыкла обходиться каким-то перекусом, тем более что Андрюша всегда обедал где-то по кафешкам, вечером чаще всего были концерты, а дома обычно пили чай. Но Машенька горячо попросила не беспокоиться на этот счет. Она любит возиться на кухне и многое умеет – и кашу сварить, и омлет взбить, и картошку пожарить.

Машенька действительно оказалась очень хозяйственной девочкой и многое сразу взяла на себя. Она выхватывала у Елены Васильевны пылесос и швабру и с энтузиазмом отдраивала всю квартиру. Она не давала ей чистить овощи и тут же брала все в свои руки. Елена Васильевна чувствовала себя неловко. Машеньке надо заниматься, а она по дому хлопочет. Что она скажет потом Жанне Аркадьевне? Но со временем Елена Васильевна стала замечать – Машенька только рада отвлечься от своих учебников. И даже на рояле играть она прекращала моментально, если слышала, как Елена Васильевна что-то делает на кухне.

Было видно, что настроение Машеньки поднимается, когда она помогает готовить обед, и тускнеет, когда приступает к ненавистному ей Ганону. Признаться, Елена Васильевна тоже уставала от игры Машеньки. Как педагог, она слышала все огрехи девочки, понимала, что ее способности не вполне соответствуют тому, что будут ждать от нее в приемной комиссии. Но вдруг повезет? Попадется кто-то не слишком привередливый, или будет недобор, или, например, побольше людей решат взять на первый курс, чтобы потом отсеять. Всякое бывает. И не ей лезть в чужую судьбу, она ей не мать, слава богу.

В первую очередь Елену Васильевну раздражала подборка произведений, которые Машенька включила в свою программу для экзамена. Все слишком избитое, часто исполняемое в музыкальных школах и поэтому надоевшее. А главное, что расстраивало ее как преподавателя, – пьесы были выбраны по принципу «лишь бы попроще». Взять хотя бы первую прелюдию Баха из «Хорошо темперированного клавира». Она действительно совсем несложная, ее легко запомнить и легко играть. Но впечатление от нее должно быть таким же легким, прозрачным, как от первой летней паутинки с капелькой июньского дождя, качающейся на фоне солнца.

Поначалу Елена Васильевна пыталась девочке это объяснить. Но Машенька смотрела на нее своими широко расставленными прозрачными глазами и как будто не совсем понимала, что от нее хотят. Эту пьесу она давно выучила, это было просто, и теперь на нее не стоило тратить время. У нее хорошо получалось, никаких ошибок она не делала. Все было чисто. Ее учили именно так и исполнять Баха – уверенно, громко, ровно.

Один раз Елена Васильевна все-таки решила сыграть первую часть бетховенской сонаты, выбранной Машенькой для экзамена. Чтобы показать наглядно, что в ней требуется и как надо относиться к некоторым местам. Реакция девочки была неожиданной. Она расплакалась и убежала в кабинет. Не надо было так расстраивать ребенка, теперь она поймет, что нормальный уровень для нее просто недостижим, и это может стать травмой, которая отпечатается на всей ее жизни. Но когда Елена Васильевна потихоньку постучала в дверь кабинета и присела рядом с Машенькой на кушетку, она услышала:

– Как же я устала от этой музыки.

– Не переживай. Пойдем пить чай с конфетами. Я купила твой любимый грильяж.

Елена Васильевна сдалась и больше не пыталась ничего исправлять в игре Машеньки или давать подсказки. В конце концов, если она не поступит, для нее мучения закончатся. Но вот что делать с Жанной Аркадьевной? Видимо, придется принимать удар коллеги на себя.

Сегодня, скорее всего, все решится. Елена Васильевна с нетерпением ждала новостей – она так боялась провала Машеньки и в то же время знала, что это будет всем только на пользу, даже ее маме.

Она ходила по квартире, раскладывая книги и ноты по местам, поправляя покрывала на кресле и диване в гостиной. Ноты Машеньки она решила унести в ее комнату.

Елена Васильевна всякий раз с содроганием открывала родную дверь. За две недели она немного привыкла к тому, что кабинет мужа, семейная святыня, превращается в пещеру чужого подростка. Но окончательно смириться не смогла. Строгий аскетичный кабинет постепенно сделался похож на девчачью комнату в общежитии. Елена Васильевна не могла взять в толк, как в Машеньке могли уживаться такие противоречивые черты характера: с одной стороны, хозяйственность, с другой – такая неряшливость. В первые дни Елену Васильевну доводили до зубовного скрежета разбросанные кофточки со стразиками, лифчики и трусы в рабочем кресле Володи. На столе, на самом видном месте, учебники и тетрадки лежали кучами вперемешку с бесконечными баночками, флаконами духов, косметикой во всех возможных упаковках и многим другим, совсем Елене Васильевне непонятным. Машенька ничего не убирала внутрь, в ящики и на полки. Все было на виду, на всех поверхностях. Апофеозом стали колготки, болтавшиеся на приоткрытой дверце книжного шкафа, и трусишки, развешанные для сушки на бюсте Чайковского. Елена Васильевна все это иначе как какое-то тайное глумление, надругательство, животную метку не воспринимала.

Постепенно Елена Васильевна приучала Машеньку держать свои вещи аккуратно сложенными, не разбрасывать их по всей комнате, лишние книжки и тетрадки после занятий убирать в стол, белье складывать и держать в своей сумке.

И вот сегодня она с некоторым удовлетворением заметила изменения. Вещи девушка разложила, как ее и просили, правда голубая юбка так и осталась брошенной в кресло, видно, в последнюю минуту Машенька не могла решить, что лучше надеть. И, как некая смысловая доминанта, на поверхности письменного стола, ровно посередине, лежала надорванная упаковка прокладок. В конце концов, если она и про Баха не поняла, почему должна понимать про деликатность в чужой комнате.

Когда Машенька позвонила в дверь, еще не было двенадцати. Как рано! По всем прикидкам Елены Васильевны экзамен должен был закончиться в три, а скорее всего, в четыре часа дня. Неужели что-то случилось?

Машенька была зареванная, но уже отплакавшая. Ее пышные золотистые волосы растрепались, заколка висела на выбившейся пряди, будто муравей на травинке. На лице – смятение и какая-то непонятная решимость. В руке Машенька держала большой пакет из продуктового магазина. Елена Васильевна побоялась задавать лишние вопросы.

– Я провалилась, – басом сказала девушка, сбросила на ходу в коридоре босоножки и прошла в кухню.

Елена Васильевна растерянно последовала за ней. Машенька шмякнула на стол пакет. Из него выкатились две бутылки молока и банка горчицы.

– Подожди, расскажи по порядку. Что произошло?

– А нечего рассказывать, запуталась в сонате, хотела начать заново, а они мне сказали, что уже хватит и что я свободна.

Машенька продолжала выкладывать из пакета чипсы, шоколадки, жвачки и другую ерунду.

– Ой, что-то я не то накупила. Еще молока вместо кефира взяла.

Она попыталась разодрать упаковку с чипсами, но та никак не давалась. Машенька чуть ли не стонала от напряжения и отчаяния. Но чипсы были запечатаны намертво. Машенька отшвырнула упаковку, отвернулась к окну и разрыдалась, закрыв лицо руками.

Елена Васильевна попыталась ее приобнять за плечи:

– Давай я позвоню и узнаю, можно ли написать апелляцию. Они должны разрешить тебе попробовать еще раз. Раньше так делали. Мы скажем, что ты очень волновалась.

Слова Елены Васильевны звучали неубедительно даже для нее самой. Но Машенька словно и не слышала, а только твердила сквозь слезы:

– Она меня убьет. Мать меня убьет. Вы ее плохо знаете. Это с вами она такая хорошая, а с другими… совсем не такая.

Но Елене Васильевне не надо было рассказывать, какая на самом деле Жанна Аркадьевна. Все-таки они много лет работали вместе. Жанна Аркадьевна изо всех сил старалась соблюдать приличия, быть вежливой и даже ласковой с учеником, но стоило тому проявить невнимание к ее предмету – а преподавала она музлитературу, что многими воспринималось как нечто необязательное, – преподавательница превращалась в фурию. Лицо ее покрывалось красными пятнами, слова сочились ядом. Кто-то из преподавателей говорил, что у нее серьезный комплекс. Ведь не разрешили ей когда-то вести специальность: требования ее были непонятны, замечания противоречивы и запутанны. А показать то, что было нужно от детей, не могла. Играла плохо, ковыряла пальцами по клавишам, бросала незаконченную фразу. Поговаривали, что музыку она совсем не понимает, а работает в школе только благодаря какому-то блату в администрации города. В конце концов ее ученики показывали на отчетных концертах худшие результаты, а родители писали жалобы.

Но добиваться своего Жанна Аркадьевна умела дай бог каждому. Отсутствие таланта она компенсировала силой воли, из тупиков в отношениях ловко выворачивалась. Если кто-то из коллег задевал ее самолюбие, она всегда брала реванш: либо объявляла открытую войну, отвечая на одно замечание целым залпом жалоб и доносов, либо унижала и мстила тихо, безошибочно нащупывая слабые и болезненные точки. Свидетелей, как правило, не было, и ее едкие ответки коллеге в конечном итоге считали слухами и фантазиями глубоко обиженных людей.

– Хотите, я вам расскажу, как она меня заставляла диктанты по сольфеджио дома писать? – Машенька резко обернулась, показав опухшее лицо. – Да она издевалась надо мной! За то, что мне было трудно в этом долбаном училище. Она ведь все хотела, чтобы я лучше всех была. Если у нее самой не получилось. А я была хуже всех. Вы слышите?! Хуже всех!!!

Раздался телефонный звонок. Жанна Аркадьевна, легка на помине.

– Елена Васильевна, дорогая, есть ли новости от нашего сокровища? – сладко пропела коллега.

Елене Васильевне так хотелось сказать, что еще рано для новостей, и дать себе собраться с мыслями. Понять, как лучше защитить Машеньку от всех страшных последствий. Но она решила говорить открыто.

– Машенька провалилась…

Пауза была недолгой. И тон сменился на противоположный:

– Что-о-о-о-о?! Дайте ей трубку.

– Извините, она расстроена и говорить пока не может. Да и мне сейчас будет трудно что-либо вам объяснять. Позвоните позже.

– Я столько в нее вложила, в эту негодяйку, лентяйку. Столько денег, сил, а она? Сколько трудов – и коту под хвост…

Елена Васильевна положила трубку.

– Пойдем, я помогу тебе умыться.

Машенька как-то обмякла, ее злость сменилась на безразличие, и, размазывая радугу по лицу, она побрела за Еленой Васильевной в ванную.

Стиральная машина гудела на максимально шумном режиме отжима, готовясь завершить полный цикл. Говорить здесь было невозможно, да и не нужно. Все и так понятно. Машенька стояла обреченно перед раковиной, в одеревеневшей позе опустив руки и лицо, пока Елена Васильевна откручивала краны и все трогала рукой струю – когда же она нагреется. Только сейчас вспомнилось, что в доме должны были с утра отключить горячую воду. Струя из горячего крана продолжала течь, только остывшая. Ну ничего, свежéе будем. Елена Васильевна поглядывала в зеркало то на себя, то на Машеньку. Как же так получается, что совершенно чужой человек вдруг становится таким близким, и уже невозможно отдать его в руки озлившейся родной матери, невозможно пустить ситуацию на самотек и наблюдать бесстрастно, как судьба куражится над этим несмышленым созданием.

Машенька, как будто услышав эти мысли, подняла испачканное тушью и помадой лицо и, встретившись глазами в зеркале с Еленой Васильевной, измученно застонала.

– Ну-ну, давай уже успокаиваться.

Елена Васильевна проводила рукой по золотистым волосам Машеньки, пытаясь пригладить непослушные пряди. Вода из крана продолжала хлестать в раковину, стиралка, после особенно громких конвульсий и содроганий, затихла.

– Держи мыло, сначала хорошенько руки помой. Тебе помочь или сама справишься? – Елена Васильевна теперь хотела отвлечь Машеньку болтовней. – Когда Андрюша был маленький, мы с ним так приговаривали. Водичка-водичка, умой мое личико…

– Мне мама ничего такого не приговаривала, ей некогда было, – буркнула Машенька, намыливая руки и пытаясь одновременно смыть темные разводы под глазами.

Она яростно терла серые от туши веки. Щеки стали пунцовыми, губы распухли, и рот от этого казался еще крупнее. Машенька посмотрела на себя в зеркало:

– Я просто тупая уродина.

– Ну, знаешь, хватит уже. Вытирайся и пойдем на кухню.

Елена Васильевна привычным движением нажала кнопку чайника, выдвинула ящик с приборами, стараясь сообразить, что им может понадобиться. Наконец взяла ножницы, подняла с пола брошенный пакет с чипсами, отрезала аккуратно край раскрашенной фольги и высыпала содержимое на нарядное керамическое блюдо, поправляя и красиво укладывая ломкие рыжие картофельные лепестки. Поставила свои любимые ломоносовские чашки с кобальтовой «ленинградской» сеткой. Нарезала на кусочки батончик «Марс», обнаруженный на дне пакета. Вместе с распакованными палочками «Твикс» они превратились в шоколадное ассорти в старой конфетнице, ставшей за многие годы семейной реликвией.

– Как у вас всегда красиво! – воскликнула Машенька и грустно улыбнулась. – Вот мама так никогда в обычные дни не делает, только повторяет, что у нее нет времени со мной возиться.

Елена Васильевна разлила кипяток в чашки, опустила чайник на подставку и пристально посмотрела на Машеньку:

– Так, давай договоримся. На маму не обижаться, плохого не вспоминать, и, кстати, у нас сегодня не обычный день, а очень даже особенный, почти праздник.

Глаза заинтригованной Машеньки еще больше округлились.

– Да? У вас праздник?

– У нас! Мы с тобой прямо сегодня начнем новую жизнь, а ты мне прямо сейчас расскажешь, чем тебе больше всего на свете нравится заниматься. Кстати, сто лет не ела чипсов.

И Елена Васильевна громко хрустнула рыжим зажаристым лепестком, оказавшимся довольно жестким, пересоленным и к тому же неприятно отдающим чесноком, хотя про чеснок на упаковке ничего сказано не было. Но Елена Васильевна виду не подала.

Машенька задумчиво болтала в чашке чайным пакетиком, пока вода не сделалась почти черной:

– Я даже не знаю, меня об этом никто никогда не спрашивал…

– А ты подумай, не спеши, мы же никуда не торопимся. Вот ты любишь, например, готовить. А может быть, ты так же любишь шить, или рисовать, или решать задачки по математике

– Ну не математика точно… Готовить я, конечно, люблю, но это больше привычка, мама так приучила. А вот чтобы прям больше всего в жизни… Вообще-то я книжки люблю читать, но мама всегда говорит, что это пустая трата времени, ничего хорошего из этого не выйдет и что не собираюсь же я всю жизнь просидеть, уткнувшись в страницу.

– Что ты! Это прекрасное занятие. Можно поступить на филологический, стать специалистом по литературе, преподавателем русского языка. А вдруг ты сама захочешь книжки писать?

Машенька даже рассмеялась.

– Я? Писать? Ну это вряд ли.

– Все. Решено. Допивай чай, и мы пойдем в «Дом книги», купим в первую очередь справочник для поступающих. Там всегда пишут, где какие факультеты, какие экзамены и когда принимают. И еще пособия для подготовки. И ты попытаешь счастья – если не в этом году, на вечернее отделение, то в следующем обязательно. Время в запасе будет, можно и в университет.

– Елена Васильна, а мы сможем еще просто книжек купить, обычных, ну в смысле художественных? Мне так их не хватает. А то у вас все про музыку, да про пианистов с дирижерами.

– Конечно сможем! Обязательно! Сегодня же праздник, новая жизнь.

Телефонный звонок буквально разрезал воздух, успевший наполниться мечтаниями, и вернул Елену Васильевну и Машеньку на землю. Усилием воли Елена Васильевна заставила себя взять трубку и сразу, как можно сдержаннее, произнесла:

– Жанна Аркадьевна, я вам перезвоню.

Положила трубку и увидела ужас на лице Машеньки. Хладнокровно вытащила вилку из телефонной розетки и спокойно скомандовала:

– Так, одеваемся и идем в книжный.

* * *

За большими стеклянными витринами кричали красками рекламные плакаты: модные авторы зазывали книгочеев обратить внимание именно на их очередные новинки. Елена Васильевна ощутила, насколько далека она от этого мира, и даже пожалела об этом. Не пора ли взяться за какой-нибудь большой роман и погрузиться в него с головой, забыв обо всем. Когда-то давно, в юности, она это с удовольствием делала, а потом началась взрослая жизнь – семья, ребенок, работа, ученики. Сейчас же и вовсе казалось, что реальность важнее и требует от нее не только внимания, но и действий.

Ее тревожило, что теперь с Жанной Аркадьевной придется обсуждать не только провал Машеньки на экзамене, но и смелые планы на будущее. Не слишком ли много она берет на себя и, вообще, имеет ли на это право? Она же не мать и даже не родственница. Так, бывшая коллега, и только.

У Машеньки, напротив, упадок настроения сменился энтузиазмом, переходящим почти в эйфорию. Когда они вошли через большие стеклянные двери в магазин, она уверенно устремилась, чуть ли не бегом, к нужным полкам, чтобы найти то, ради чего сюда пришла. Елена Васильевна стояла беспомощно среди стеллажей и удивлялась. Пожалуй, она впервые видела Машеньку такой: деловитой, уверенной. Она смело обратилась к продавщице за помощью – даже Елена Васильевна не решилась бы сразу на такое.

Пока они бойко обсуждали, что именно ищет Машенька, перебирали корешки, разглядывали названия, Елена Васильевна рассеянно взяла с полки первую попавшуюся книжку. Раскрыла ее и попыталась вникнуть в содержание. Роман оказался про волков, превращавшихся в людей и обратно. Читать этот текст было невозможно, он пестрил незнакомыми словечками, которые только маскировали примитивность повествования. Черные графические иллюстрации были небрежными и даже неряшливыми, грязными и на серой некачественной бумаге имели совсем неприглядный вид. Плохая, похожая на газетную, бумага контрастировала с яркой глянцевой обложкой, где изображались странные обитатели этого причудливого мира. Неужели это кому-нибудь интересно? Елена Васильевна поставила аккуратно книжку на место и решила больше не экспериментировать.

Подошедшая Машенька, держа двумя руками снизу огромную стопку и придерживая ее подбородком, радостно выпалила:

– Можно идти на кассу. Только про справочник и учебники надо спросить в другом отделе.

Из магазина они вышли с тремя пакетами. Два самых тяжелых взялась нести Машенька, один, полегче, достался Елене Васильевне. Как ни пыталась она выхватить из рук девушки неудобную ношу, Машенька упрямо отказывалась. Толстые книжки, в особо твердых обложках, местами прорвали белый полиэтилен и больно били своими углами по ногам. Но Машенька не сдавалась.

Весь обратный путь она безостановочно трещала о своих любимых авторах и персонажах, о которых Елена Васильевна никогда в жизни не слышала. Подходя к дому, Машенька притихла и остановилась:

– Я боюсь. Вдруг она там?

Елена Васильевна шагнула к подъезду и стала нажимать кнопки кода.

– Не бойся, она же не может просто так к нам войти. Цифр я ей никогда не называла.

– Она могла проникнуть с кем угодно, – настаивала Машенька и, как будто загипнотизированная, смотрела на дверь.

– Хорошо. Я пойду вперед, а ты незаметно за мной. И хватит тебе жить в страхе. Ты забыла? У нас с сегодняшнего дня новая жизнь.

Елена Васильевна поднялась на свой третий этаж и нагнулась через перила, разыскивая в прохладной темноте Машеньку, крадущуюся беззвучно вдоль стены:

– Путь свободен! Да здравствует новая жизнь!

Елена Васильевна повернула ключ в замке и открыла дверь, одновременно с тяжелым сердцем думая о предстоящем разговоре с Жанной Аркадьевной, избежать которого вряд ли удастся. Пройдя в квартиру, она, вздыхая, включила телефон. Казалось, он должен зазвонить в ту же секунду. Но телефон молчал, растягивая муки предчувствия неприятного разговора.

В напряженной тишине Елена Васильевна и Машенька разбирали и разглядывали покупки. Машенька – с радостью, Елена Васильевна – с тихим недоумением. Она могла понять нужность и пользу справочника и двух учебников, которые они в итоге выбрали для осуществления своих дерзких планов. Но все эти книжки в цветастых обложках… Наверное, она просто слишком далека от литературы. Ведь должен же быть в них какой-то смысл, если их столько людей читает. Но она ничего не могла с собой поделать: они напоминали ей своим видом все те же чипсы, невкусные, несерьезные и совсем неполезные.

Телефон зазвонил ровно тогда, когда о нем все забыли. Жанна Аркадьевна категоричным тоном сразу направила ход беседы. К сожалению, она не может сейчас приехать в Москву, у нее другие дела, отпуск, путевка, что-то еще. Но как только она вернется, она обязательно задаст этой разболтавшейся негодяйке хорошую трепку. А пока вынуждена попрощаться.

Елена Васильевна положила трубку и, закрыв глаза, медленно и с облегчением выдохнула:

– Фу-у-ух…