Текст книги "Пианисты"

Правая рука у Олега после драки болела. Он не мог играть в полную силу. И если с гаммами и мелодиями он еще справлялся, то арпеджио давались уже не так просто, а аккорды и вовсе смазывались, становились невнятными, куцыми.

Наверное, тогда ему показалось, что если научиться наносить удары противнику не только руками, но прежде всего ногами, то как раз кунг-фу – то, что нужно. Этот вид спорта в то время еще не был популярен, как хоккей или футбол, но отдельные секции появлялись. Поэтому, когда за Олегом по вечерам заезжала «Волга» и забирала на очередную тренировку в диковинной для многих секции, никто даже не удивлялся.

Олег занимался там около года. У него изменилась походка, появилась особая пластика – пластика перетекания из одной боевой стойки в другую. Много позже Андрею стало понятно, почему Олег бросил занятия – ему не давалась философская сторона этого дела: очистка разума, самоконтроль, аскеза, незаметность. Последнее было неосуществимым. Быть незаметным он не мог по своей природе, а природа в нем проявляла себя громко.

В последние годы я пытался определить, с каких пор мы почувствовали необходимость друг в друге. Безусловно, мне он был нужнее, чем я ему. Может, это началось с того отчетного концерта в шестом классе, когда он заглянул в зал, где я разыгрывался перед выступлением, и на правах старшего товарища показал, как его преподаватель учил в прошлом году исполнять этот же этюд Листа? Энергия и свобода, с которой он обрушился на клавиши, меня поразили. Должен признать, мне этой свободы и силы не хватало. А может, я вообще никогда так не смогу? Мой учитель и я сам как будто вкладывали другой смысл в эту музыку. Уж точно она была не про юношескую страсть и порывы, которые показал Олег.

И еще кое-что меня тогда поразило. До сих пор я видел Олега издалека, а теперь, вблизи, оказалось, что внешне он напоминает Иванушку из детской киносказки: простоватый нос картошкой, прилипшая ко лбу пышная кудря. Но это его не портило и лишь составляло гармонию правильного и неправильного, к которой только и тянутся люди.

Андрей в тот раз разволновался не на шутку. Мастер-класс друга непосредственно перед выступлением мог сбить его с толку. Все знают: нельзя давать мозгу вмешиваться в память пальцев. То, что давно продумано, отработано, отрепетировано тысячу раз, было уже не в голове, а в руках. И важно это донести до сцены, удержать до последнего аккорда, до того момента, когда, ощущая такую сладкую опустошенность и усталость, можно откинуться от инструмента и сказать самому себе: «Сделано!»

Мысли о том, что этот этюд можно играть по-другому, застряли у меня глубоко внутри. Я спрятал их от себя самого подальше и постарался сосредоточиться на выходе на сцену. Слава богу, я справился и был даже почти всем доволен, если не считать пары-тройки мест, не совсем получившихся из-за особенностей звучания школьного рояля на сцене. С того дня я стал замечать за собой ранее не свойственное: я безошибочно определял присутствие Олега где-то рядом, мог сразу понять, в школе он сегодня или нет, заболел или просто прогуливает. Как будто внутри появился особенно чувствительный радар, сканировавший пространство вокруг и ловивший невидимые волны от нужного объекта. Только позже мне стало известно, что Олег чувствовал мое присутствие почти так же – то есть излучающий волны объект имел свой собственный улавливатель.

Солнце сдвинулось где-то на невидимом за зелеными зарослями навеса небосклоне и свет над океаном изменился, окрасившись в предзакатные розовато-золотые тона. Когда углубляешься в прошлое, легко потерять счет времени. Послеобеденные звуки вокруг несколько стихли, зато размеренный шум волн перешел от медитативного убаюкивающего режима к активному побуждающему, как будто напоминая Андрею, что надо возвращаться в отель.

* * *

После разговора с Андреем Олег сбежал по лестнице со второго этажа и оказался в фойе, украшенном в колониальном стиле – бронзовые фигуры слонов перемежались диковинными композициями из тропических цветов и ширмами из сандалового дерева. За стойкой регистрации улыбался и кланялся служащий в синей униформе и белых перчатках. Олег кивнул в ответ и быстрым шагом прошел не к выходу и променаду, а направился через внутренние двери отеля в сторону сада и пляжа. Здесь почти никого не было. Постояльцы разбрелись по номерам или отправились на пешие и морские прогулки. Вокруг стояла благолепная буржуазная тишина, свойственная всем богатым отелям: только пение птиц, шум волн, сухой шорох и легкое посвистывание ветра в жестких пальмовых листьях. Олег прошел к дальней группе садовых кресел на деревянном настиле и стал рассматривать темнеющий градиентом горизонт. В этом месте океан казался особенно бескрайним, поскольку отель стоял на оконечности мыса. Здесь все предназначалось для созерцания, релакса, отдохновения. Но Олег со своими мыслями явно не вписывался в эту безмятежность.

Он никак не мог привыкнуть к тому, что, когда большую часть этого региона заливали муссонные дожди, на острове, где обнаружился Обухов, любители экзотики, как ни в чем не бывало, наслаждались непрекращающимся летом. Это противоречило всякой логике. И сколько бы ему ни объясняли, что так бывает главным образом на севере страны, к тому же год на год не приходится, – Олег никак не мог поверить своим глазам. На дворе стоял декабрь, а небо было пронзительно синего цвета, и гладкая, тишайшая поверхность моря переливалась слепящим солнечным золотом. И только где-то у горизонта, проглядывающего между замершими пальмами и округлыми кронами неведомых кустарников, виднелась мутная полоса. Местами возможны осадки. Их предупреждали.

Надо просто прийти в себя, собраться, не дать обстоятельствам взять над тобой верх. У меня же всегда получалось. Даже когда казалось, что уже край. Как тогда в Цюрихе… Как я хотел напиться и обо всем забыть. Весь этот ужас провала… По телефону кто-то беспрерывно звонил, в дверь стучали, а я долго сидел в полной темноте и тупо смотрел в окно за прозрачной шторой. Помню, как шел мокрый мягкий снег и свет от уличных фонарей становился все более желтым. Как будто совиньон блан превращался в шардоне. Да, именно так, когда хочется просто нажраться, до беспамятства, до чертиков, до всего что угодно, лишь бы исчезло то, что есть вокруг.

Олег посмотрел на часы. Начало первого. Слишком краткой получилась встреча с Андреем. Может, надо было еще поуламывать? Но Олег знал с самого начала: затея эта ни к чему не приведет. Зачем тогда время терять? Упрямый, независимый, делающий всегда все по-своему, Андрей был таким еще со школы. Даже когда казался зажатым, скованным юношей.

Поэтому сейчас он встретится с Иваном. Потом позвонит Линцу, своему продюсеру. Объяснит, что все прошло именно так, как он, Олег, и предполагал. И что надо приступать к другому плану. Этот не годится.

С Иваном, его бывшим студентом, а теперь помощником по всем вопросам, они условились увидеться в кафе в час дня. Оставалось еще минут сорок, а идти здесь всего ничего. Толкаться, как делают все, на небольшом пятачке, не хотелось. Он успеет еще в свой отель – расскажет Марго, как все прошло.

Олег поднялся из ротангового кресла, еще раз глянул туда, где над морем сгущалась буря, и направился к выходу. Консьержи в дверях, улыбаясь и кланяясь на манер китайских болванчиков, пожелали хорошего дня.

Чем дальше уходил Олег от «Тадж-Махала», тем оживленнее становился променад. Прибавлялись кафешки, магазинчики, рестораны. Между ними из райских кущ проглядывали отельчики попроще – видимо, те самые, которыми побрезговала Марго, но именно такой с удовольствием выбрал для себя Иван. Правда, его пристанище расположилось в более выгодном месте.

После полудня все больше туристов фланировало по променаду. Они присаживались в кафе, как вот эта пожилая пара – он в шортах и гавайской рубашке завсегдатая подобных курортов, она – в белой майке с принтом и тоже шортах, оба в темных очках и шляпах. Светлая одежда подчеркивала их постоянный, не уходивший с морщинистых тел загар. Привычными жестами они сняли шляпы, а официант уже спешил к их столику с двумя коктейлями в руках – с голубым кюрасао в высоченном стакане с неизменным зонтиком и пина-коладой в кокосовом орехе с толстой ярко-желтой трубочкой.

Обычная курортная обстановка. Скучные, банальные до неприличия отдыхающие, чья безмятежность и расслабленность вдруг вызвала у Олега такой приступ человеческой зависти, что захотелось разом все бросить и затаиться, скрыться от любопытных глаз, как скрылся Андрей, пожить хотя бы чуть-чуть для себя, только вдвоем, с Маргаритой. Но сейчас позволить себе подобное он не мог. Даже мыслей о таком он не допускал. И вообще, надо возвращаться к реальности.

* * *

Олег обнаружил Маргариту у бассейна – лежащей в шезлонге, преисполненной неги. Ее расслабленная поза и еще не успевший сойти итальянский загар выдавали в ней человека, для которого курорт – родная стихия. Марго умела лениться долго и со вкусом. На столике рядом красовался высокий стакан с оранжевыми остатками коктейля из апероля.

Слава богу, она расположилась на теневой стороне, где защитой от солнца служили не только жесткие заросли какого-то вечнозеленого кустарника, но и плотный бело-синий тент. Не прикрытыми от горячих лучей оставались лишь узкие, блестевшие от масла для загара голени и ступни с бежевым лаком на ногтях.

Олег всегда побаивался солнца: его северная белая кожа мгновенно становилась цвета раздраженного помидора, жутко чесалась и в конце концов сходила тонкими прозрачными лепестками диковинных форм. Олег не понимал, как можно столько времени лежать на солнцепеке, да еще получать от этого удовольствие.

Он ухватился было за полотенце, брошенное небрежно в ее распростертую пляжную торбу, лежавшую здесь же:

– Прикрыть лапки? А то еще сгорят…

– Не сгорят.

Маргарита по-кошачьи потянулась и машинально согнула колени. Ее педикюр был теперь в полной безопасности.

– Как прошла встреча?

Олег сел на толстый, такой же бело-синий, как и тенты, матрац, застилающий солидный деревянный шезлонг. Пожалел, что не поднялся в номер, не бросил там сумку, не переоделся. Можно было бы и поплавать. Обычно в гостиничном бассейне плескались мамаши с детьми или брызгались надоедливые отроки, от которых устали родители. Но сейчас тишина, никого, только Марго. Он чуть не забыл: в час они условились с Иваном обсудить дальнейшие действия.

– Встреча? – бросил Олег, оглядываясь рассеянно по сторонам. – Прошла отлично. На высоком, так сказать, дипломатическом уровне.

Он нервно тряхнул головой, отчего дизайнерски выстриженная прядь еще больше стала мешать глазам, и он сдвинул ее пятерней.

– Что ты имеешь в виду? – Маргарита села, опустив ступни на раскаленную плитку и вскрикнула.

Олег пододвинул ей шлепанцы:

– Ну что-что… Послали меня вежливо. Как я и предполагал, но мне почему-то никто не верил.

– И что теперь?

– Теперь мы с Иваном встречаемся, в «Орхидее». Там все и обсудим… Кстати, уже пора, – он сдвинул свои темные очки на кончик носа и посмотрел на часы. – Ты со мной?

– С тобой…

– Тогда советую поторопиться.

– Ничего, подождет.

Марго ловко накинула на себя полупрозрачное кимоно, забросила на плечо объемную торбу и встала в позу балерины, ожидающей аплодисментов:

– Та-дам! Я практически готова.

– Да уж вижу… На минуту зайдем в номер, выберем тебе что-то более прозрачное.

– Ты шуток не понимаешь?

* * *

Бар «Орхидея» располагался на соседней улице. Это было небольшое, относительно старое заведение, выдержанное в послевоенном колониальном стиле. Под тентами в саду стояли несколько ротанговых плетеных столиков с креслами. Сам сад представлял собой сочетание разного вида пальм, высоких и низких разнообразно подстриженных кустов. По центру была сооружена круглая клумба с белыми и пурпурными орхидеями, обложенная крупными природными камнями.

Олег с Маргаритой прошли по безлюдной извилистой дорожке, кивнули бармену за стойкой, где шумела кофеварка, и увидели Ивана за дальним столиком, под медленно вращающимся вентилятором. Тот помахал рукой, приподнимаясь им навстречу.

– Привет, извини, что опоздали, – Олег пожал ему руку и быстро отодвинул от стола кресло для Марго.

– Повесь на вешалку… там, с твоей стороны, – она протянула ему широкую соломенную шляпу с бежевой шелковой лентой и проворно уселась, оглядываясь и призывая бармена.

– Всем привет, – начал Иван. – Я пока никому ничего не заказывал…

Он явно ждал ответного приветствия от Маргариты.

– Не бери в голову. – Олег машинально покрутил закатанное в пластик, видавшее виды меню. – В такую жару ничего не хочется. Только пить. Марго, а тебе чего?

Но Маргарита уже оглашала подошедшему бармену списочек: фирменное мороженое из орхидей, мохито, а позже чашечку эспрессо.

– No sugar, no milk, – она твердо упредила возможные вопросы.

Олег попросил бутылку минеральной воды и лед.

– Ну что ж, – объявил он, как только бармен отошел, – наше тайное заседание священного ордена прошу считать открытым.

Иван и Маргарита переглянулись и молча уставились на главу «ордена».

– Ладно, знаю, что вы ждете отчета. Марго, в принципе, уже в курсе. Докладываю тебе, Иван.

Подошедший с подносом официант поставил на стол бутылку воды неизвестного местного бренда и широкий стакан со льдом и щипцами. Перед Маргаритой вырос высокий стакан с шипящей газированной жидкостью, из которой торчали веточки мяты, дольки лайма и небольшого размера крошащийся айсберг. Это зрелище на минуту отвлекло внимание присутствующих.

Официант пожелал хорошего отдыха, сунул под мышку поднос и удалился за стойку готовить мороженое и кофе.

– Так вот, – продолжил Олег, – как я и предполагал с самого начала, предложение выступить со мной в программе популярной классической музыки Обухов отверг. Не могу сказать, что я сильно настаивал. Просто понимал, что это бесполезно. Он на своей и только на своей волне. У него все есть, и делает он исключительно то, что хочет. Все предельно рационально и здраво. С чего бы ему возиться с неудачником типа меня?

Олег замолчал. Иван и Маргарита не решались нарушить тишину. Стало слышно, как верещат поблизости неведомые птицы и шлепает над головой вентилятор.

Он бросил в стакан несколько кубиков льда и залил шипучей минералкой:

– Так что, как мы и предвидели, ситуация вынуждает нас перейти к плану Б. Жду, Иван, теперь подробностей от тебя.

Тот поглядывал исподлобья то на Олега, то на Маргариту.

– Ну а какие подробности? Предварительный план вы знаете. За последние дни я кое-что уточнил. Выяснил, что ночные клубы типа стриптиз-баров или go-go он не посещает. Чтобы его как-то выманить и устроить ловушку, остается салон эротического массажа. Или просто салон. Любой массаж можно сделать эротическим. Здесь это несложно. Кое-что я уже узнал.

Бармен принес мороженое в вазочке, напоминавшей раскрывающийся цветок, и кофе.

– Ты сколько еще здесь пробудешь со своими туристами? – Олег напряженно смотрел на Ивана.

– Ну смотрите, в нашей фирме обычно делается так. Группы для юго-восточного направления, на котором мы специализируемся, набираются практически в постоянном режиме. Клиентам не всегда нужен сопровождающий. Подготовленные люди есть и здесь, среди постоянно проживающих. Компания с ними сотрудничает. Но я могу убедить начальство, что для очередной группы сопровождающий необходим или что у меня есть дела, требующие присутствия… Поэтому… в Москву я вернусь ровно через неделю. Как раз время есть, чтобы провернуть то, что хотели. Потом меня не будет дней пять… Ну а там уж снова наберется группа. Вернее, она уже набирается. Поэтому через двенадцать дней я буду здесь, на месте, чтобы разруливать ситуацию дальше.

Олег громко выдохнул и сделал три больших глотка из стакана:

– Все должно быть четко и слаженно. Перед самой операцией проверь все еще раз. Если надо добавить денег, говори. Марго не будет возражать. Ведь так, солнце мое?

– В зависимости от обстоятельств. – Маргарита шумно втянула через трубочку остатки коктейля.

Олег как будто пропустил это мимо ушей и с напором спросил:

– Значит, завтра или послезавтра приступаем?

– Пока не могу сказать определенно. Кое-что нужно уточнить. Скорее всего, послезавтра или через пару дней.

– И самое главное… – Олег нервно тряхнул стрижкой. – Пальцы. Его руки при задержании не должны пострадать. Мы можем на это повлиять?

Иван напряженно смотрел куда-то перед собой.

– Гарантировать ничего не могу. Полицейские здесь люди простые. Им трудно бывает объяснить. Но я попробую…

II

Старая булочная была внутри вся залита солнцем. Даже удивительно, что в любой серый и ненастный день – и осенью, и зимой – здесь было одинаково светло. Входная дверь магазина располагалась на углу старинного здания. Высокие арочные окна с низкими подоконниками выходили на юг и юго-запад, поэтому солнечный день здесь длился долго, играя в свое удовольствие в стеклянных витринах и посверкивая на конфетных обертках, будто на зеркальных осколках.

Елена Васильевна, по обыкновению, приходила сюда купить хлеба – батон белого, половинку бородинского, ведь Андрюша признавал только бородинский. Может быть, что-то еще к чаю? Она нерешительно стояла у витрины, не зная, что выбрать. Вернее, она знала, что, изучив глазами все изобилие на полках, она опять остановится на овсяном печенье и батончиках «Рот Фронт». Долгая жизнь в глубинке, где магазины никогда не могли похвастаться богатым выбором – не то что здесь, в Москве, – сделала свое дело. Елена Васильевна в очередной раз потянулась к овсяному печенью, которое так любил ее дорогой Володя, хотя Володи не было в живых уже больше пяти лет, и к батончикам, к которым так привык с детства Андрюша.

Сама она к сладкому оставалась всю жизнь равнодушна. Но стоять у витрины кондитерского отдела любила, любила вдыхать приторный запах сдобы, за долгие годы пропитавший это помещение с толсто крашенными стенами и потертыми полами. К запаху сдобы примешивалось что-то карамельное или ванильное – то, что подсознательно возвращало ее в детство, к далеким дням, когда конфеты были исключительно праздничным лакомством и покупались только к Новому году, дню рождения или совсем редко под настроение.

Продавцы привыкли к этой хрупкой пожилой женщине, никогда не торопили, поглядывали на нее с затаенным интересом и даже любопытством. Скромно одетая, но ухоженная, всегда на каблуках и с прической, обычно в шляпке, но зимой, как сейчас, в аккуратной меховой шапочке, она производила впечатление человека, чей тихий достаток позволял пройти через все вихри неспокойных времен и быть неизменно уместным и в булочной арбатских переулков, и в Большом театре.

Расплатившись на кассе и уложив покупки в свою привычную из темно-синей ткани сумку – пластиковые пакеты Елена Васильевна не признавала, – она вышла на улицу. Позднее зимнее солнце грело почти по-весеннему. Она не стала переходить на другую сторону переулка, где была тень и хуже расчищен тротуар. Перебежав на перекрестке проезжую часть, она оказалась на узкой, посыпанной песком дорожке, вернее на том, что от нее осталось из-за припаркованных почти вплотную к фасадам автомобилей.

Конечно же, с тех пор как они здесь поселились, машин и людей прибавилось, облик района изменился. Но на Гоголевском, у метро, было еще суетнее. Здесь, на Сивцевом Вражке, несмотря ни на что, оставалось еще ощущение тихого центра.

Переехали они сюда перед самой перестройкой – Андрею, как лауреату международного конкурса, государство предоставило квартиру. Муж Володя был еще жив, хотя сердце уже пошаливало. Сказывались бесконечные переезды, казенные квартиры, многолетняя работа на Севере. Когда они узнали, что могут выбрать из трех адресов – у метро «Университет», на Ленинском или на «Кропоткинской», семейным советом было решено остановиться на последнем варианте, хотя квартира здесь была поменьше и без балкона. Но после всех заснеженных просторов и холодных северных ветров так хотелось чего-то уютного и даже более тесного, что долго и думать не пришлось.

Всякий раз, когда она шла этими улочками к дому, она радовалась милому и обжитому московскому центру, где все дома наособицу, у каждого свой фасад. Дома были разные – и по возрасту, и по архитектурному стилю, но каждый всем своим видом показывал, что он здешний, местный и очень здесь нужен. Более чем столетний особняк старался произвести впечатление бодренького старичка, который хоть и ушел в землю почти до подоконников первого этажа, но еще – о-го-го! – даст фору молодым. Жилой конструктивистский дом, состоящий из гнутых поверхностей и странных углов, пытался заявить всем, что он тоже тут не чужой. Но истинными хозяевами этой улицы по праву считались бывшие доходные дома. Они перекликались друг с другом оттенками блеклой фасадной краски – от кремовой и желтоватой до салатовой и серой. Некоторые похвалялись вазонами и даже львами на фасаде, другие предъявляли, как свидетельство благородного происхождения, барельефы с нимфами. Окна тоже все были разные и напоминали картины, развешанные в музее. Одни – в строгих лаконичных рамах, другие – пышно декорированные лепниной и фронтонами.

Все эти дома, стоявшие тесно друг к другу, создавали у Елены Васильевны ощущение приватности, семейственности, старого, немного ветхого уюта. Она проходила вдоль этих фасадов, заглядывала во дворы, становившиеся с каждым годом все более родными, замечала в окне кошку, равнодушно смотревшую на нее, и взглядом ей отвечала: теперь я тоже здешняя. Даже горбатый тротуар с дырами в асфальте, по которому сейчас было особенно неудобно идти, не мог испортить впечатления. Все, что ее сейчас окружало, было обточено многими чужими жизнями, как морской камень волной, и ей не пришлось в свое время и привыкать – будто сунула уставшие ноги в домашние тапочки. Казалось, что она жила здесь всегда.

Они с Володей были горды сыном, теперь уже пианистом с мировым именем, были счастливы оказаться все вместе под одной крышей. Одному богу известно, как она тосковала по Андрюше, когда он жил в интернате при Центральной музыкальной школе, а потом в консерваторском общежитии. Они с мужем тогда оставались еще в Коломне – Володя директорствовал и преподавал, как и раньше бывало, в местном училище, она по-прежнему работала в музыкальной школе. Виделись с Андрюшей нечасто. Даже из Подмосковья в Москву не наездишься. Когда в школе учился, навещали его раз в месяц, да и то – по очереди. У музыкантов-преподавателей всегда так – выходных почти не бывает. То отчетные концерты, то совместные репетиции, то выездные мероприятия, выступления. Но никто не роптал – надо так надо.

Андрюша тоже, когда повзрослел, стал вроде чаще домой наведываться, но потом закрутилось-завертелось. Помимо учебы – конкурсы, репетиции, концерты, встречи. Но главное – все не зря. Теперь Андрюшу знает весь мир как пианиста и дирижера. Вот только последнее обстоятельство Елену Васильевну немного беспокоило. Работа с оркестром его изматывала, отнимала силы, а ей так хотелось, чтобы он больше выступал как солист. С другой стороны, она понимала, что быть дирижером и почетно, и престижно, и самому Андрюше интересно.

Но оркестр – это люди, а для Андрюши сходиться с людьми – не самая сильная сторона. Даже дома он бывал обычно замкнут и отстранен, погружен в свои мысли. Гостиная, где стоял рояль, давно уже превратилась в его рабочий кабинет, двери которого были, как правило, прикрыты. Книжные полки, его любимое кресло под старым торшером – вот и вся обстановка. Елена Васильевна старалась лишний раз сына не тревожить – ни когда из-за дверей раздавались звуки «Бехштейна», ни тем более когда музыка затихала.

Большую часть времени Елена Васильевна проводила в своей небольшой спальне или на кухне. В квартире была еще одна отдельная комната, которая считалась кабинетом отца, Владимира Ивановича, где стоял его письменный стол, застекленный шкаф с нотами и книжками и раскладная кушетка. После смерти мужа Елене Васильевне казалось, что пустота поселилась в этой части квартиры навсегда. Спальня Андрея располагалась за гостиной в малюсенькой смежной комнатке, и на родительской половине он почти не бывал. В кабинете мужа и в их прежде общей, а теперь только ее спальне все вещи как будто кричали, что времена семейного счастья прошли, впереди только немощь и болезни. Конечно же, если не считать успехов сына. Но это его, а не ее жизнь, и она это понимала.

Как-то перед новым годом позвонила коллега по школе в Коломне и попросила помочь. Дочь Машенька подросла, весной заканчивает то самое училище, где работал Володя, и очень хочет поступать в Гнесинку. Но в Москве у них близких родственников нет, есть неблизкие, но отношения с ними не сложились. Поэтому Жанна Аркадьевна, как звали коллегу, отважилась обратиться к Елене Васильевне.

Надо сказать, что Елена Васильевна была всегда рада звонкам своих бывших коллег или учеников. Они не просто делились с ней своими новостями, но главное – напоминали ей о молодости, о ее любимом деле, несмотря на то что прежняя жизнь не была легкой и безмятежной. После переезда в Москву она больше не работала. Хотелось посвятить как можно больше времени семье. Особенно Андрюше, как ей казалось, нужна была поддержка, да и заработок ее уже не играл, как раньше, роли – сын обеспечивал всем, чем нужно, и даже больше.

Идея, что Машенька поселится на время поступления у нее, порадовала Елену Васильевну. Живая душа в доме, а если верить Жанне Аркадьевне, еще и расторопная, хозяйственная, может быть и помощницей. Андрюша не придал особого значения тому, что у них поживет какая-то девочка или девушка, его это не касалось, летом у него начиналась активная фестивальная жизнь, разъезды. Он совмещал европейские сольники, выступления с оркестрами, участие в жюри конкурсов. Дел наваливалось много, и ему было совсем не до Машеньки.

Елена Васильевна не заметила, как подошла к дому, но погода была так хороша, что не хотелось уходить от этого солнца и по-весеннему прогретых тротуаров. И все же она нажала на истертые кнопки подъездного кода.

* * *

Елена Васильевна повернула ключ в замке, и музыка за дверью тут же затихла. Она беззвучно закрыла за собой входную дверь, осторожно положила ключи на полку у зеркала, чтобы они не брякнули. В прихожей появился Андрей, как всегда задумчивый и немного растрепанный. Он взял сумку из рук матери, чтобы отнести на кухню:

– Чуть не забыл. Тебе звонили. Кажется, Жанна Эдуардовна. Или Леонардовна…

– Может быть, Аркадьевна?

– Может. Я не исключаю, – и он мило улыбнулся, зная, что она никогда не обижается на такие мелочи.

– Это насчет Машеньки. Она будет поступать в Гнесинку и немного поживет у нас. Хорошая девочка, из хорошей семьи.

– Мам, ну зачем тебе какая-то Машенька? Нам так хорошо с тобой. Кстати, чай будем пить? Мне через час на репетицию.

– Ты уедешь почти на три месяца! А я одна? Почти все лето?

– Давай тебе купим путевку в санаторий? – он опять широко улыбнулся. – Будешь принимать жемчужные ванны и ни о чем не беспокоиться.

– Не люблю я эти ванны и массажи. И к санаториям не привыкла. Я дом свой люблю. И тебя вот люблю. И хочу, чтобы ты был счастлив…

Елена Васильевна продолжать не стала, испугалась. Вдруг истолкует так, что эта Машенька – еще одна девушка, с которой она постарается его непременно свести поближе.

Она налила в электрический чайник воды и нажала на кнопку. Почти сразу он зашумел. Звуки закипающего чайника вместе с низкими лучами солнца за окном, отражавшимися в стеклах соседнего дома, наполнили кухню весенним теплом.

Еще одна весна. Еще один год. Елена Васильевна почему-то мерила жизнь именно веснами. Может быть, потому, что ее дорогой и единственный сын родился седьмого марта, как подарок ей к Международному женскому дню? Но почему же все так получается? Такой талантливый и такой успешный, а личная жизнь не складывается. Она понимала, что не должна рассуждать, как те матери, чьи сыновья и к сорока годам не могут создать семью. Нельзя к Андрюше подходить с обычными мерками. Он и в детстве был особенным мальчиком, и сейчас его жизнь никак не назовешь ординарной. И, честно говоря, она не представляла, как бы он смог совместить свою бесконечную занятость с заботами семейного человека. Он же всегда либо за роялем, либо с партитурами.

С другой стороны, она отчаянно боялась, что сын так и останется старым холостяком. Одиночество в старости, когда ни детей, ни друзей, – может ли быть что-то страшнее? Чем ее сын хуже других? Он же приводил домой девушек и даже знакомил. Взять хотя бы Лику. Он приходил с ней последний раз, наверное, полгода назад. Лика скрипачка, они тогда готовили программу для новогодних концертов, должны были играть в дуэте. У Елены Васильевны душа просто пела: хорошенькая, хрупкая, нежная, воспитанная, умненькая Лика и рядом Андрюша, несколько смущенный. Они так весело болтали. Но потом что-то случилось, Лика больше не появлялась, Андрюша замкнулся, а Елена Васильевна его ни о чем больше не спрашивала.

Вернее, спрашивала она больше себя. Может, и не нужны ему все эти столичные капризные девушки? Пусть будет не звезда, зато хозяюшка. Да хоть бы и провинциалка, лишь бы о нем заботилась, и ей опора не помешает.

– Чай готов!

* * *

Раздвинув шторы в гостиной, Елена Васильевна приоткрыла окно и выглянула во двор. После ночного дождя июльский воздух наполнился душноватой влагой. Тяжелая листва еле шевелилась под слабым ветерком. Она вспомнила, что заправила стиральную машину, но включить забыла. По пути в ванную заметила, что ноты Машеньки небрежной кучкой лежат на крышке рояля, их надо бы убрать. Хорошо, что Андрюша уехал и не видит этого беспорядка.

Сегодня Елена Васильевна не находила себе места. Утром она проводила Машеньку на экзамен. Первый, как обычно, по специальности. И чуяло ее сердце, что добром это не кончится.

Машенька поселилась у них две недели назад. Слава богу, Андрюша к тому времени уже улетел во Францию. Жанна Аркадьевна предупредила Елену Васильевну, что приедет вместе с дочерью, чтобы обсудить некоторые детали ее проживания. Елена Васильевна думала, что коллега предложит деньги и готовилась решительно от них отказаться. Но дело свелось к быстрой инспекции квартиры и комнаты, приготовленной для Машеньки.

Когда Елена Васильевна открыла им дверь, она ахнула. На пороге стояла милая девушка, совсем не похожая на себя в семилетнем возрасте, когда они с мамой приехали в Москву покупать школьную форму, а заодно и проведать Елену Васильевну. Тогда девочка произвела не лучшее впечатление. Некрасивая, напоминавшая лицом лягушонка из-за приплюснутого носа и слишком широкого рта, девочка, улыбаясь, еще больше дурнела: обнажались ее редковатые неровные зубы. К тому же она была нелепо одета. Кофта с оборками на рукавах и воротничке, как будто большего, чем нужно, размера, совсем не сочеталась со спортивными лосинами. Единственным украшением Машеньки в детстве были ее золотистые волосы. Мягкие, будто взбитые, кудри явно не слушались ни резинок, ни заколок, выбившиеся пушистые пряди доходили до плеч.