Текст книги "Пианисты"

Конечно, замечаний было немало – и по темпу, и по характеру средней части: слишком тяжеловесно она звучала, особенно в сравнении со стремительно летящими пассажами в начале и в конце. Иван слушал Олега завороженно. Его небольшие, жидко-голубоватого оттенка глаза как будто увеличились, он был готов в ту же секунду исправить все, что только возможно. Было слышно, что руки не всегда слушались этого пылкого юношу, но техника в целом была вполне приемлемой.

С этим просто можно было еще поработать.

Олег вдруг внушил себе, что у этого парня большое будущее, но без его, Олега, участия у него ничего не получится. Что ему может светить здесь, хоть и в большом, но провинциальном городе? Концертмейстерство? Преподавание в средней музыкальной школе? И вдруг он понял, кого ему напоминал этот паренек: его самого, Олега, в том же возрасте, на втором или третьем курсе консерватории. В ту же минуту он решил для себя, что сделает все возможное, чтобы перевести Ивана в Москву, к тому же профессору Инину, он его уговорит.

Мастер-класс закончился поздно. Замечаний и повторов было много. Под конец ректор поблагодарил Олега за приезд и участие и попросил что-нибудь исполнить – на свое усмотрение – на память о замечательном дне. В итоге Олег совсем рассупонился и себя не узнавал. Ему нравилось здесь всё: люди, что они говорили, как себя вели. Его душа пела, и в конце концов он дал номер своего мобильного телефона Ивану:

– Ты должен учиться в Москве и многого добиться. Можешь звонить в любое время. Мы что-нибудь обязательно придумаем.

* * *

По дороге в гостиницу Олег позвонил в «Аэрофлот», чтобы поменять свой рейс на утренний. Улететь вечером он уже не успевал. Разговоры и общение постоянно добавляли еще и еще к запланированным часам и минутам. Но это совсем не раздражало и не расстраивало.

Оказавшись в номере наедине с собой, Олег понял ради чего решил задержаться: он должен был непременно поплавать в этой огромной ваннище. Он позвонил в рум-сервис и заказал на ужин гамбургер с картошкой фри. Девушка по телефону почти детским голосом заверила, что принесут очень быстро.

Олег заткнул пробкой сливное отверстие чугунной громадины и, пока набирается вода, решил позвонить Маргарите. Но что он ей скажет? Привет-привет? Как прошел день? Завтра прилетаю и надо бы встретиться? Все казалось примитивным, банальным, пошлым. Нет, надо как-то по-другому. Он поведает ей в своей доверительной манере, которая так действует на людей, что у него был удивительный день, с удивительными людьми и не менее удивительными впечатлениями. Но почему-то среди этой удивительности он постоянно думал о ней, представлял, как они встретятся, как узнают друг друга.

Н-да, похоже на признание. Перебора бы тоже не хотелось.

Струя воды, которую он настроил погорячее, падала на дно ванны с оглушительным грохотом. Какой неожиданный эффект… Причем закрытая дверь в санузел мало помогала. Ванна как будто служила акустическим усилителем, своеобразным сабвуфером или колонкой, умножающей громкость и звуковые эффекты. Когда постучали в номер со словами «Ужин заказывали?», голос портье и стук были явно другими. Олег стал беспокоиться, что он таким образом мешает соседям, которые наверняка все слышат и не могут заснуть.

Чтобы позвонить Маргарите, Олег выключил воду. Возникла тишина, но она тоже была необычной, по-своему оглушительной.

Олег с волнением набрал номер, приготовился сказать все, что задумал, но ему никто не ответил. Он ждал долго, пока не прекратились все гудки. Нажал на повтор набора, но эффект был тот же. В голову полезли коварные догадки: она внесла его номер в черный список, чтобы не отвечать. Зачем ей вообще непонятный мужчина, занимающийся какой-то там музыкой, к которой она не имеет никакого отношения и которой только боится?

V

Машенька все больше обживала Москву. Ее ареал ширился с каждым днем, уже давно выйдя за пределы кабинета покойного главы семьи Обуховых, их квартиры, дома, прилегающих дворов и улочек с ближайшими магазинами. Елена Васильевна только диву давалась, насколько энергичной оказалась девочка в освоении новых жизненных пространств. Теперь она самостоятельно навещала книжные магазины в округе и не только, пользуясь тем, что Елена Васильевна всегда заботливо пополняла запас Машенькиных карманных денег. Девочка не должна чувствовать стесненность, она и так натерпелась от деспотичной матери. Зачем же мучить ребенка еще? Тем более что Машенька за это время так преобразилась – как будто крылышки расправила и вот-вот полетит.

В самом деле изменялась не только Машенька – одновременно изменялась и обстановка вокруг нее. В ее комнате – бывшем кабинете отца Андрея – теперь повсюду вместе с баночками с «кремиками» валялись книжки. Они были на столе, на подоконнике, на покрывале поверх разложенной кушетки, из-под которой тоже выглядывал угол раскрытого и лежавшего обложкой вверх очередного романа. Машенька так их и оставляла – вниз страницами, напоминающими раненых птиц с распластанными крыльями. Книжки девушки имели свойство забредать и в другие части квартиры – в гостиную, на кухню, в туалет, ванную, – как будто их читали одновременно. Яркие цветные обложки – мягкие и твердые, с золотинкой на корешках или отражающим свет глянцем – служили своеобразными маячками, извещавшими всех вокруг: здесь была Машенька, и не только была, но есть и будет.

Теперь Елена Васильевна знала, почему, отправляя девочку в ближайшую булочную за хлебом, не может ее дождаться. Только через пару часов Машенька появлялась в дверях, сияющая, с очередной книжкой в руках:

– Представляете, мне Кира специально отложила экземпляр, а то вдруг разберут. – Она с восхищением взглянула на обложку и ловко пролистнула страницы, как будто что-то в них искала. – Рексанна Бекнел, ее последний роман, он вам тоже понравится…

Машенька последовала за Еленой Васильевной на кухню.

– Не думаю.

Она хоть и была рада новому состоянию Машеньки, но такой чрезмерный энтузиазм начинал ее страшить. Привычным движением Елена Васильевна включила электрический чайник:

– Давай я тебя лучше запишу в городскую библиотеку, она здесь, кстати, недалеко.

– В библиотеке слишком тихо. Нельзя разговаривать, постоянно замечания делают, смотрят косо. А я общаться люблю, книжки обсуждать. Знаете, какие девчонки интересные в отделе художки на Арбате работают? Одна Кира чего стоит. Правда, давайте я вас с ней познакомлю? – Машенька мечтательно посмотрела в окно. – Она Плехановский закончила, ее скоро товароведом назначат. А вообще, она планирует открыть собственный книжный. И я хочу, как Кира.

Налетевший сквозняк сильно хлопнул форточкой, но Машенька даже не заметила. Елена Васильевна потянулась вверх, чтобы достать до ручки-запора и повернуть ее до отказа. Ветер затих, и по пыльным широким листьям старого клена ударили редкие крупные капли дождя. Затянувшаяся июльская жара наконец пролилась прохладной влагой.

На следующий день Елена Васильевна сдалась под напором Машеньки и согласилась пойти с ней в любимый магазин на Арбате, чтобы познакомиться с ее новыми друзьями продавцами. Нетерпение одолевало Машеньку всю дорогу, и Елена Васильевна была вынуждена все время прибавлять шагу, чтобы не отставать. Машенька трещала без остановки:

– Все, я решила, буду подавать документы не в какой-то там торговый колледж, а в Плехановку, и Кира так советует. Она мне все рассказала, что делать, если не поступлю, ну пойду в их же колледж, потом как-нибудь переведусь. Прием на вечернее у них еще идет. Я успею. Кира обещала, что и учебники для поступления даст, но там главная математика. Кира говорит, что на вечерке она несложная.

Она резко повернулась к Елене Васильевне:

– Мать меня убьет, да?

– Постарайся об этом не думать. – Елена Васильевна тихо вздохнула.

Когда подходили к магазину, озабоченность на лице Машеньки сменилась предвкушением и радостью. Она старалась особенно угодить Елене Васильевне: пропускала вперед в дверях, следила за тем, чтобы никто не толкнул, не встал на дороге.

В отделе художественной литературы посетителей было немного. Между стеллажами бродили две дамы пенсионного возраста, что-то горячо обсуждая. У дальних полок мужчина с девушкой, одетой в бордовую форму продавца, сосредоточенно искали по корешкам нужное название. Девушка обернулась и помахала Машеньке рукой.

– Это Кира!

Они подошли поближе. Полноватая, с короткой стрижкой темно-каштановых, почти черных волос, Кира внимательно смотрела своими умными карими глазами и приветливо улыбалась:

– Здравствуйте, очень приятно, Маша о вас столько рассказывала…

– А что вы ищете? – сразу включилась Машенька.

– Человек за Грассом пришел, а я найти не могу, хотя по каталогу должен быть на этих полках.

– Так его же переставили к нобелевским лауреатам. Мужчине «Барабан» нужен?

Машенька исчезла за стеллажами и тут же вернулась с книжкой в руках.

– Ну ты даешь! – И, обращаясь к Елене Васильевне, Кира добавила: – Все время ей говорю, поступай быстрее и приходи к нам работать… Извините, я сейчас.

Кира побежала с «Барабаном» к отошедшему покупателю, а Маша продолжала, как будто сама с собой:

– Правда, здесь хорошо? – она провела рукой по выстроенным на полке книгам. – Они красивые, с ними можно разговаривать, они все понимают, настоящие друзья.

Елена Васильевна только поражалась, как изменилась Машенька, оказавшись в своей стихии. Куда девалась запуганная, затравленная вечными упреками девочка. Перед ней стояла спокойная, уверенная в себе, повзрослевшая молодая особа.

– Извините, вы случайно не продавец?

К Машеньке подходили дамы-пенсионерки.

– Надо внуку подарок купить, он вообще ничего не читает, может, подскажете, чем молодежь сейчас интересуется? Он студент, на программиста учится.

– Тогда вам надо что-то из фантастики подобрать, – Машенька устремилась к дальним стеллажам у окна. – Пойдемте, я покажу. Елена Васильевна, я сейчас…

Пенсионерки засеменили за добровольной помощницей, а Елена Васильевна вспомнила первый визит в этот магазин в день проваленного Машенькой экзамена. Казалось бы, это было совсем недавно, еще и месяца не прошло, а как освоилась девочка, как изменилась, как уверенно ориентируется в этом своем мире. Разве не такого она желала бы своей дочери, если бы она у нее была? А Машенька ей уже как дочь. И хотя книжки, что она читает, по-прежнему не казались Елене Васильевне чем-то серьезным, ну и что? Зато ее здесь уважают, а со временем будут уважать еще больше. Конечно, дома она разбрасывает вещи, и к приезду Андрюши надо будет ее как-то отучить от дурной привычки, построже попросить навести порядок в комнате и соблюдать его. Вряд ли сразу получится, но вода камень точит. И Елена Васильевна все больше себя убеждала, что именно такая девушка и должна быть рядом с ее сыном. Добрый, отзывчивый человек, всегда готовый помочь, как выясняется, не только дома, но и в магазине, чужим людям. Книжек много читает? Ну так должны же они ее чему-то хорошему научить. Мать – деспот? Зато не избалованная и доброту будет больше ценить. Не музыкант, так, может быть, это и к лучшему. Хватит уже в семье музыкантов.

– Елена Васильевна, извините, а можно я эту книжку куплю? Только ее, и все, больше пока не буду, честно… Кира мне обещала из дома вместе с учебниками еще кое-что принести.

На обложке опять красовалась сладкая влюбленная парочка с томными взглядами, готовая слиться в долгом поцелуе. Название, оттиснутое золотыми буквами с причудливыми завитками, уносило читателя к очередным молочным рекам и кисельным берегам. Неужели девочке до такой степени не хватает любви и ласки? Елена Васильевна впервые задумалась, не отвести ли Машеньку на консультацию к психологу.

VI

Олег уже не помнил, в который раз он выходит на эту сцену сельского клуба. Сегодня он играл впервые после ремонта зала. Еще в прошлом году начальство решило, что, раз здесь выступает мировая звезда, все должно быть как у людей. Первым делом поменяли ряды кресел в зале – бежевая обивка придала пространству теплоту и благородство. Отциклевали и покрыли лаком пол на сцене, заменили на стенах бра. Теперь помещение выглядело вполне опрятным и обновленным. Вот только при малейшем движении сидящих кресла издавали раздирающий скрип. Новые светильники жестко слепили глаза. Олег попросил их частично отключить. Подошвы прилипали к свежему лаку, и когда он шел к инструменту по светлым, по-новому блестящим, отражающим яркий электрический свет доскам, раздавалось смешное чмоканье. И если с лаком можно было мириться, а освещение – хоть как-то нейтрализовать, то скрипучие сиденья мешали всем. Поначалу публика ерзала, как будто проверяя масштаб беды, кто-то забавлялся и хихикал, но вскоре всех объединила одна задача: как можно дольше, изо всех сил держаться не двигаясь, пока не отзвучит очередное произведение, особенно в моменты пауз и пианиссимо.

Конечно, все это жутко раздражало, но Олег не мог не заметить, как люди стараются не шелохнуться и боятся дышать. И за эту драгоценную тишину он был им благодарен.

Почти два года прошло с того самого концерта в Цюрихе, где он впервые в жизни испытал такой позор от провала. Зимой, после Екатеринбурга, их роман с Маргаритой развивался стремительно, а в начале весны они поженились. И если год назад весь летний сезон на этих деревенских концертах обычно присутствовала мать, то последние месяцы здесь с ним была Маргарита. Мать, взявшая за правило игнорировать невестку, оставалась в своей московской квартире.

Еще один концерт в этом месте силы, где было так упоительно играть любимые вещи. А потом чувствовать, как эти волны человеческой любви окатывают тебя с ног до головы снова и снова. Слышать, как аплодируют и кричат бис люди, ставшие уже близкими, совсем родными. Сегодня, как и в тот первый раз, здесь звучали Шопен и Рахманинов.

Маргарита сидела в первом ряду. В своем элегантном черном коктейльном платье, с изящной ниткой жемчуга на шее, она явно не вписывалась в обстановку сельского клуба. И так было каждый раз. Несмотря на то что старожилы этих дач – бывшие партийные работники, завсегдатаи концертов Олега – приняли его молодую жену, она оставалась для них чужеродным элементом. И словно подчеркивала это всем, чем можно, – одеждой, поведением, манерами. Глядя в зал, Олег заметил на щеках Маргариты нездоровый румянец, а в глазах – тяжелую мутную поволоку.

Опять эта мучительная непереносимость музыки! Ну почему, почему так получается, что единственный человек в зале, который не в силах разделить со всеми этих сладких слез, – моя любимая женщина?

Вот и сейчас его охватывало, как на первом свидании, волнение при виде ее острой коленки, выглядывающей из-под края узкого платья. Маргарита сидела нога на ногу, приподняв плечи, и лакированные каблуки, впивавшиеся в потертые деревянные половицы, подчеркивали резкость всех ее линий и какую-то нездешность.

Маргарита явно была напряжена. Она аплодировала вместе со всеми, но в такт не попадала – в движениях рук чувствовалась давняя боль. Хлопала механически, и казалось, ладони ее, смыкаясь, не давали никакого звука. Глядя снизу вверх, она пыталась улыбнуться, но выходила лишь искажающая лицо гримаса – от этой пытки и натужного извинения, что так все получилось.

После концерта планировался сбор местных активистов «Трезвости и жизни». Хотя фонд, созданный Олегом сразу после его швейцарского провала, уже набрал обороты и функционировал как небольшая компания с московским офисом, персоналом, обязательной бухгалтерией и всеми остальными атрибутами, присущими подобным организациям, главные для Олега учредители – костяк фонда, его душа – по-прежнему оставались здесь, в поселке старых партийцев. Тон задавал Николай Сергеич, тот самый высокий старик с палочкой, запомнившийся Олегу с первого концерта в клубе. Бывший фронтовик, занимавший когда-то высокий пост в московском правительстве, он всегда и везде был на виду. Врожденная харизма делала его бесспорным лидером, и, хотя он не имел формальной должности в фонде, он всегда возглавлял поселковые собрания актива.

Николай Сергеич жил на старой деревянной даче, выделенной ему еще при советской власти. Когда-то этот дом казался солидным, но на фоне построенных рядом новых роскошных особняков теперь смотрелся скромно. Именно там на большой застекленной веранде и собирался местный актив. По старой доброй традиции общались неформально – за большим столом, накрытым как для новогоднего праздника в прежние времена.

Старик давно овдовел. О нем заботилась многолетняя помощница по хозяйству, ставшая, как часто бывает в подобных обстоятельствах, его неофициальной женой. Эта сметливая женщина по имени Зинаида все годы поддерживала здесь привычный образ жизни. И никто не знал, каких трудов ей это стоило. А этот образ жизни неизменно включал и большой разложенный на веранде стол, а на нем – знаменитые Зинаидины закуски. Соленые грузди, оливье, семужка собственного посола, запеченная по секретному рецепту курица, буженина домашнего изготовления – вся эта гастрономическая роскошь располагалась на блюдах и в салатниках грубоватого, местами выщербленного советского фарфора, расписанного традиционными розочками. Архитектурной доминантой стола выступал играющий в лучах вечернего августовского солнца хрустальный графин с водочкой – на его полированные грани, как и на все вокруг, ложились теплые округлые тени от яблоневой листвы, чуть покачивающейся на едва заметном ветерке.

Гости привычно рассаживались. Поближе к хозяину мостились старушки в парадных платьях выцветшего крепдешина – их места за столом обеспечивались не только активной жизненной позицией, но и внушительными денежными взносами от сыновей-бизнесменов, которые сегодня пропустили концерт, но подъехали как раз к собранию и сейчас что-то обсуждали в дальнем углу веранды. Алла Ильинична, единственная из старушек, не расстававшаяся с последней моделью блэкберри, привела внука Матвея. Матвей, продолжал помогать Олегу с сайтом фонда и его продвижением. На веранду он не пошел, сидел на лавочке в саду и что-то строчил в ноутбуке.

Ближе к крыльцу всегда стояла коляска кавторанга. Капитан Рябцов Егор Анатольевич обычно на концерты являлся при параде – в своем видавшем виды кителе, увешанном наградами. Но сегодня то ли из-за того, что дни стояли особенно теплые, то ли потому, что концерты уже не воспринимались как официальные мероприятия, на Рябцове была форменная кремовая рубашка, приобретшая с годами желтоватый оттенок. Летний подмосковный загар на его крепком, с костью, лице смотрелся как морской. И за столом казалось, что этот бравый военный вот-вот легко поднимется во весь рост и возьмет на себя командование собравшимися. Однако же это была иллюзия. Ноги капитана усохли так, что напоминали веревки, заправленные в брюки. Рядом с Рябцовым, чуть позади коляски, устроилась его сиделка Мадина. Всякий раз для такого случая она надевала праздничный платок с яркими цветами.

Олег с Маргаритой постарались занять места подальше от хозяина застолья, чтобы можно было незаметно выскользнуть для телефонного разговора. И еще одна причина заставляла Олега держаться с краю, подальше от всех. Маргарита с трудом переносила эти трапезы и общение с самыми важными для мужа людьми. Как музыка, исполняемая Олегом, требовала от Маргариты того, чего у нее не было, так и эти люди ждали от жены своего кумира невозможного – участия и эмпатии. Но увы, ее природа была иной, и менять себя ради чужих людей она не собиралась. Поэтому Олег усаживал Маргариту так, чтобы собравшимся не бросалась в глаза ее недовольная мина и чтобы не были так заметны лишние рюмки, опрокинутые ею ради примирения с действительностью.

После краткого приветственного тоста хозяина, когда все положили себе на тарелки по ложке салата и грибов и за столом установился расслабленный негромкий гомон гостей, слово взял Олег. Он встал с рюмкой в руке и в своей сердечной манере, всегда располагавшей к нему людей, несколько шутливо объявил, что он здесь не с пустыми руками. И помимо радости всех увидеть он счастлив объявить еще кое-что. Его недавние благотворительные концерты принесли хорошую сумму. Она позволит реализовать планы фонда не только в отношении подопечного наркологического диспансера, но еще и выделить материальную помощь нескольким семьям, бедствующим из-за алкоголизма отцов.

Когда Олег закончил, бизнесмен Вадим, сын Аллы Ильиничны, также встал с рюмкой в руке:

– Олег Владиленович, и мы не с пустыми руками, не думайте. Наша компания вчера перевела на счет фонда пару миллионов рублей и в следующем квартале еще подбросим деньжат. Жду отчета от моего бухгалтера и подробно вам вскоре доложу.

Гости одобрительно загудели, хрусталь зазвенел громче. Алла Ильинична, разрумянившись от гордости за сына, постаралась еще больше перевести внимание на себя:

– А еще Матвей собирался что-то сказать. Матвей, ты где?

Айтишник, как всегда в помятой футболке, с ноутбуком под мышкой, стоял на ступенях у дверного косяка.

– Только можно я не буду садиться?

– Можно, можно, – загудели гости.

– Ну типа все круто. Сайт работает, будет индексироваться и подниматься в поисковой выдаче. Кстати, на сайт стали поступать запросы и комментарии. Даже от немцев пришло сообщение. Журнал «Пиано Цайтунг» хочет взять у вас, Олег Владиленович, интервью, они и предварительные вопросы прислали. Так что надо будет ответить. В том числе про концерт в Цюрихе.

– Дался им этот концерт… – Олег, улыбаясь, обвел взглядом всех за столом. – Давайте, друзья, выпьем лучше за вас. Что бы я без вас делал, без вашей поддержки – и финансовой, и чисто человеческой.

– А вы нам в следующий раз исполните то, что этим тупым швейцарцам не понравилось, – подал голос кавторанг. – Мы при советской власти культуру впитали. И как-нибудь я вам на своем трофейном баяне сыграю…

– Да там композитор какой-то японец-модернист, – вступилась за швейцарцев вторая арбатская бабуля, Ида Николавна.

– Что мы, японцев не знаем? Знаем, плавали, – бодро парировал повеселевший кавторанг.

В ответ на шутку хихикнула Маргарита. Олег тихо произнес ей на ухо несколько успокаивающих слов, но это ее только распалило. И она буквально зашлась беззвучным смехом. Потянулась рукой к графину, сшибла стоявший рядом хрустальный бокал, наполненный для кого-то красным вином. От вида намокшей скатерти Маргарита уже громко и истерично захохотала – на глазах выступили слезы, с ресниц поплыла тушь. Олег вскочил и быстро оглядел застывших в растерянности гостей:

– Извините, моя жена с утра неважно себя чувствовала, видимо, сказалось волнение… Мы пойдем.

Держа Маргариту за локоть, он буквально выдрал ее из-за стола. Подскочивший Вадим поднял упавшую со спинки стула сумочку и вручил ее Олегу. Пока Маргарита пыталась поправить спадавшую туфлю, к Олегу подошел Николай Сергеич. Он доверительно и тихо, чтобы никто не слышал, произнес:

– Мы ведь можем лучшую клинику подобрать для вашей супруги.

– Нет-нет, спасибо. Это не проблема. Ей просто надо успокоиться и отдохнуть.

Тем временем Маргарита, покачиваясь и хватаясь за сидевших, издавала короткие пьяные смешки. Гости притихли, но не эта тишина нужна была Олегу. Поддерживая жену за предплечье, он с трудом спустил ее по ступеням – высоченные шпильки застревали в щелях между досками, ноги заплетались. Кое-как удалось преодолеть дорожку из старых, частично покрытых дерном плит, добраться до калитки, от которой до дома Олега рукой подать – всего-то пройти два участка.

Их улица сохранилась с советских времен почти неизменной. Ее составляли, как и в шестидесятые, покрашенные зеленой краской дома, с одинаковыми верандами, серым шифером на крышах, облупившимся штакетником вдоль похожих палисадников с одинаково разросшимися яблонями, малиной и смородиной. За высоким кустом позади забора Олег заметил наблюдавшую за ними соседку.

Он кивнул и попытался побыстрее скрыться в своем доме, но Маргарита как будто специально медлила и не хотела заканчивать свой спектакль. Мало того, что у нее то и дело подкашивались ноги, туфли подворачивались на утрамбованном от времени щебне. Она вдруг встала как вкопанная и, пошатываясь, театрально обратилась к мужу:

– Вот ты мне скажи, почему твоя музыка на меня так действует? Почему мне от нее так плохо? Скажи…

– Тебе надо проспаться. Пойдем. Дома поговорим, – Олег вновь взял жену под руку и потянул за собой.

– Не хочешь отвечать? Да? А я знаю, почему не хочешь. Потому что ты врешь. И в музыке своей, и вообще всегда! – Маргарита выкрикивала обличения все громче. – И пусть все слышат! Никакой ты не алкоголик! И не был никогда… Мне твоя мать сказала. Придумал все ради своего фонда!

– Марго, дорогая…

Она вдруг обмякла. Одна туфля слетела, но Олег решил уже не задерживаться, потом подберет. Воспользовавшись тем, что после пламенной речи Маргарита стала более податливой, он как мог ускорил шаг. Уже на дорожке внутри их участка упала вторая туфля. Но так было даже легче пройти по плитке, подняться на веранду.

Олег не переставал себе удивляться. Чем хуже вела себя Маргарита, тем больше ему хотелось быть с ней рядом. Олег посмотрел на ее испачканный грязью, перекрученный на тонкой лодыжке чулок, и сердце обдало теплом. Он готов был расцеловать царапину на ее запястье, бесконечно гладить ее взлохмаченные волосы, прижаться губами к бархатной мочке уха, сгрести в охапку ее всю и не отпускать. Более того, в такие минуты, когда Маргарита казалась особенно беспомощной, его охватывало еще большее желание ее защитить. Разве кто-то еще в этом мире сделает для нее то, что готов был сделать он? Никто и никогда не будет ее любить так, как любит он, несмотря на все ее выходки, нападки, нелюбовь к музыке, неприятие многих вещей, которые были ему дороги. Он прощал ей все и был этим счастлив.

В гостиной на пути в спальню Маргарита встряхнулась и, увидев открытое пианино, со всего маху долбанула кулаком по клавишам. Обычно смиренный «Зайлер» издал короткий немузыкальный вопль, и еще минуту звенела верхняя струна.

– Ну и что? – вскинулась Маргарита от инструмента. – А может, у меня папка умер?

– Как умер? – испугался Олег. – С чего ты взяла? Тебе звонили?

– Никто мне не звонил, – проговорила Марго заплетающимся языком. – Это я ему звоню, набираю, набираю, а он трубку не берет.

С этими словами Маргарита опять обмякла и даже уронила голову на грудь.

Последним отчаянным движением Олег заволок жену на второй этаж и уронил на постель. Небольшая спальня, где раньше скромно стояла его студенческая софа, теперь была занята целиком огромной двуспальной кроватью с пафосными тумбочками. Он, конечно, пытался уговорить жену купить сюда ложе поскромнее, но Маргарита была неумолима и категорически выбрала именно эту мебель. Воспротивиться он не смог. Пришлось избавиться от полок с книгами и музыкального центра.

Марго отключилась мгновенно. Она лежала, впечатавшись щекой с размазанной тушью в подушку, с приоткрытым ртом. Слюна капала на золотистое стеганое покрывало, превращаясь на ткани в темное пятно. Она согнула ногу, а другую попыталась вытянуть, но узкое платье не давало, хотя и сильно задралось. Маргарита засопела в глубоком сне, время от времени подхрапывая и вздыхая.

Олег сидел на краю постели, коленками упираясь в стену, и смотрел на свою любовь. Профиль ее искажался подушкой, нос превратился в свиной пятачок. Но он обожал эти черты. Ничто в мире не могло сравниться с этой точеной линией ног, коленей, косточки на голеностопе. Щемящая нежность заливала его целиком. Ему вновь захотелось всю ее накрыть собой, оградить от всех, защитить от неприятностей, а главное – никому не отдавать, что бы ни случилось. Он взял лежавшее в изножье покрывало, развернул его и аккуратно накинул на Маргариту. Поцеловав ее русую прядь, вышел из комнаты и тихо затворил за собой дверь.

«Зайлер» стоял в гостиной по-прежнему с открытой крышкой и казался обиженным. Олег привычно провел бархатной, лежащей здесь же в углу тряпочкой по клавишам, как бы смахивая пыль. Выдвинул банкетку, сел за инструмент и долго вглядывался в знакомые с детства царапины возле подставки для нот. Эти царапины были как морщины на лице родного старика, с годами их становилось больше, и они делали это лицо еще более узнаваемым. По ним можно было судить о настроении и здоровье инструмента.

– Прости, – произнес Олег и положил ладони на октавы.

Он сдвинул в сторону среднюю педаль, чтобы приглушить звук, погладил клавиши, хотел было взять аккорд, но не решился. Вместо этого он поверх клавиатуры бесшумно «заиграл» колыбельную Чайковского – Рахманинова. Никогда еще он не вкладывал столько нежности в эту музыку. Он исполнял ее сейчас для своей женщины и в то же время боялся, что она услышит. В этих беззвучных движениях было столько тоски по несбыточному, столько мольбы о понимании, столько любви.

Лишь старенький «Зайлер» слышал признание своего хозяина – только этот видавший виды инструмент по малейшим движениям пальцев и даже паузам привык распознавать то, что чувствовал Олег, – а его сейчас наполняло одно: упрямое знание, что это женщина – любовь всей его жизни. Он никогда не откажется от нее, даже ради музыки. А если она его оставит, он не сможет дальше жить. Его просто не станет.

* * *

Когда выехали на шоссе, желто-соломенные лучи солнца уже слепили, и Олег опустил перед собой щиток. Маргаритина «Ауди» казалась ему маловата, вести свою «Камри» ему было куда комфортнее, в ней он чувствовал себя полноправным хозяином, а не водилой капризной клиентки. Но его верный самурай ждал на подземной парковке дома, где тесть подарил дочери квартиру накануне свадьбы, а туда еще надо было добраться.

Ленивое воскресное утро не спешило переходить в день. Дачники еще не все проснулись, машин на дороге почти не было, а значит, слава богу, они доедут быстро. Олегу пришлось рано растолкать Маргариту, чтобы отвезти ее в Москву, а самому не опоздать на дневную репетицию с оркестром. На следующей неделе планировались два концерта в филармонии. Времени на раскачку не оставалось совсем.

Маргарита ерзала на заднем сиденье: ее мучили жажда и головная боль. Она пыталась лечь, а потом вновь садилась и смотрела в окно пустым взглядом. То и дело отвинчивала пробку на примятой пластиковой бутылке и жадно глотала шипящую воду. До Олега доносились тяжелые вздохи и икота. Марго страдала, и Олегу было жалко жену. Он вообще искренне и глубоко сочувствовал людям, позволявшим себе лишние рюмки для того, чтобы расслабиться, не находившим в себе силы прийти на следующий день в себя и так и остававшимся на долгое время с постоянным дурманом в голове. В такие дни, как сегодня, когда надо много сделать, он только радовался ясности своего сознания, сохранявшейся в любых обстоятельствах. Хотя это ясность когда-то его чуть не убила.