Текст книги "Адамово Яблоко"

– Этому я тебя учил? Чтоб ты стал у них шалавой? Чтоб тобой пользовались, как дыркой во все места? За их ворованные доллары? Не такой же ты кретин, чтоб не ведать, что творишь?!

Глядя, как он обшаривает карманы куртки, Игорь вспомнил про айфон, но было уже поздно – дядя Витя нашел трубку и, едва взглянув, швырнул с размаха о стену.

– Думаешь, все, взрослый? Думаешь, будешь жить, как вздумается? Нет, ты будешь делать, что я скажу. Потому что у тебя нет своих мозгов и никаких понятий! Ты никто, ты без меня давно бы на игле сидел, в подворотне с бомжами…

«Лучше, чем с тобой», – подумал Игорь, приваливаясь спиной к стене.

Тетка, разбуженная шумом, робко заглянула в дверь и тут же исчезла.

Желание лечь, провалиться в сон было уже таким сильным, что Игорь просто закрыл глаза и позволил своему телу медленно склониться на подушку. Но дядя Витя встряхнул его и снова дал оплеуху.

– Слушать меня! Слушать и смотреть!

В этот момент Игорь придумал, что скажет ему когда-нибудь: «Ты больной извращенец, я тебя всегда ненавидел и буду ненавидеть всю жизнь». А потом он плюнет дяде Вите в лицо, и тот будет нелепо и жалко вытираться, всхлипывая и повторяя: «Прости меня, прости».

Но сейчас дядя Витя не всхлипывал, а орал:

– Ты понял, что будет?! В понедельник я тебя посажу в машину и сам отвезу в военкомат. Там тобой займутся! А пока будешь сидеть здесь, под замком, и к телефону не приближаться! И жрать будешь в комнате, хлеб и воду! И шмотки все твои блядские – на помойку, раз я понял, каким местом ты их заработал!

Затем повисла пауза – еще минуту или две отчим смотрел на него и тяжело дышал. Игорь знал, что такие сцены всегда действуют на него одинаково. Вдруг заметив пакет с фруктами, который собрала для Игоря стриптизерша, отчим пнул по нему ногой. Груши покатились по ковру, дядя Витя поднял одну.

– И посмей только рыпнуться. Вот что будет с твоими яйцами, – он поднес грушу к лицу Игоря и раздавил в кулаке, так, что мякоть полезла между пальцев. – Затем он брезгливо отряхнул руку и крикнул: – Надежда! Убери тут все это дерьмо… И сходи в аптеку. Этот, похоже, правда грипп подцепил!

Тетка вошла, оглянулась на отчима и, испуганно приседая, начала подбирать с пола мятые деньги. Дядя Витя выхватил купюры из ее рук, разорвал в мелкие клочки и выбросил за окно.

Глава одиннадцатая. Бесприданница

Поэтому о юношах его не порадуется Господь, и сирот его и вдов его не помилует: ибо все они лицемеры и злодеи, и уста всех говорят нечестиво. При всем том не отвратится гнев Его, и рука Его еще простерта.

Исаия 9:17

Панихиду заказали в одном из центральных соборов, и к назначенному времени стоянка перед храмом заполнилась черными автомобилями престижных марок. По номерам машин можно было многое узнать об их хозяевах.

Серый, распухший, непохожий на себя дед лежал в дорогом лакированном гробу с откидной крышкой, головой на белом атласном валике. Подножье гроба было заставлено корзинами с цветами, которых хватило бы на обустройство небольшой оранжереи.

Марьяна то успокаивалась, то снова начинала беззвучно плакать, кусая скомканный в кулаке платок. Отец активно принимал соболезнования, жал руки, отходил, чтобы поприветствовать и поблагодарить нужных людей. Два дедовских зама руководили движением, помощники пристраивали всё прибывающие букеты.

Максима то и дело похлопывали по плечу, порывались обнять какие-то полузнакомые и вовсе неизвестные люди, а он стоял у гроба, разглядывая в толпе молодых женщин или припоминая, сколько раз уже участвовал в похоронах. Дед по отцу, бабушка, мать, Аршакян от передоза в девятом классе, Степанова, вылетевшая на трассу через лобовое стекло… Однажды ему показалось, что он заметил в полутьме у колонны маленькую горничную с заплаканными глазами – Марьяна уволила ее сразу, как только вернулась в Озерное из больницы. Максим зачем-то захотел подойти к девушке, но в тот момент его отвлекли, а в следующий она исчезла.

Проходя мимо, отец задержал на лице Максима озабоченный взгляд.

– Ну, как ты?

– По сравнению с дедушкой – неплохо, – ответил Максим, но тот не расслышал или не захотел расслышать насмешки.

– Давай держись. Нам нужно много обсудить с тобой.

К началу заупокойной службы в церкви собралось уже больше полусотни соболезнующих, и стало как-то тяжело и душно. Запах горящего воска, дым ладана раздражал горло, и Максим чувствовал, как по спине под жестким новым пиджаком струится пот. Потел и батюшка: «Со духи праведных скончавшихся душу раба Твоего, Спасе»…

Поп и помощники читали молитву так густо и слаженно, что участники церемонии начали вздыхать и кашлять, словно на концерте духовной музыки. Только Марьяна один раз нарушила стройность обряда, когда на словах «един еси Человеколюбец» вдруг издала грудной, рыдающий стон и начала клониться вниз.

Отец, яко пленных свободитель и нищих защититель, немощствующих врач, победоносче великомучениче Георгие, подхватил ее и подал свежий платок. Максим заметил, как в полутьме блеснула жемчужная пуговица на его белоснежной манжете.

В путь узкий хождшии прискорбный, вси в житии крест, яко ярем, взямшии…

Приидите, насладитеся, их же уготовах вам почестей и венцов небесных.

Когда они подъехали к кладбищу, повалил рыхлый снег, и деда стало жалко. В последний раз охранник держал над ним зонт, в последний раз расступались приближенные. Серый снег не таял на сером распухшем лице.

Отец так и шел за гробом об руку с Марьяной, и Максим видел, с каким живым вниманием воспринимают эту новость приближенные, особенно Сергей Сергеевич Сирож, который приехал на похороны с тремя сыновьями и чинно шествовал в их окружении. На кладбище поехали только самые заинтересованные, и процессия напоминала сцену из «Крестного отца» – почти одни мужчины, все в черных пальто и белых рубашках, с одинаковыми черными зонтами. Только отец выделялся элегантностью – у него пальто было на меховой подкладке, а шею закрывал мягкий светлый шарф. Снег серебрился в волосах, красиво седеющих с висков, как пелось в старинной хороводной: «…голова у Егория вся жемчужная, по всем Егории часты звезды…»

Могилу, зияющую черным провалом на фоне заснеженных дорожек и памятников, вырыли рядом с бабкиной. Мать дальше, портрет на памятнике залеплен снегом. Места еще предостаточно, на всю семью. Пока служители опускали гроб, Максим под влиянием какого-то странного порыва подошел смахнуть сырые хлопья с лица матери. Впрочем, через минуту снег налип снова.

Смертию смерть поправ…

Марьяна снова беззвучно плакала, и отец первый бросил горсть земли, подавая знак могильщикам.

Усопшаго раба твоего упокой, презирая его вся согрешения…

Потом отец передал зонт над Марьяной Маркову и направился к Максиму, отряхивая глину с перчаток.

– Выяснилось, что на производстве всё же организовали поминки. Я тебя попрошу – съезди туда, поблагодари, извинись за нас. Это важно. Там многие работают по двадцать, по тридцать лет. Нужно сказать теплые слова.

Максим не стал спорить, хотя сейчас ему меньше всего хотелось ехать на завод, чтобы там снова прикасались к его рукам и плечам посторонние люди, безнадежно застывшие в прошлом, словно в лаве давно потухшего вулкана.

– Возьми моего водителя и машину, – предложил отец. – А я поеду с Марьяной. Хорошо?

Отец зачем-то обнял его. Присыпанные снегом, они двинулись обратно, а дед остался лежать под комьями глины и ворохом венков.

Мероприятие на заводе не произвело на Максима особо тягостного впечатления, но он все же решил не возвращаться в Озерное, где отец и Марьяна устраивали поминки «для своих». Он думал встретиться с Таней, где-нибудь поужинать и остаться у нее на ночь, но около шести ему позвонили Кот и Добрыня. Приятели собирались в клуб с манекенщицами из агентства, и Максим вдруг захотел присоединиться, вспомнив, что у него в кабинете лежат ключи от представительской квартиры, где можно устроить вечеринку.

Максим не хотел признаваться себе, что тронут и подавлен смертью деда больше, чем следует благоразумному наследнику. Но все эти дни его не покидало тревожное, мрачное чувство, будто глава семьи наблюдает за каждым его шагом и не одобряет происходящего, как не одобрил бы при жизни. Чтобы подразнить мистического наблюдателя, Максим попросил шофера подвезти его к «Альмагесту», а по дороге остановиться у торгового центра. Там он купил и тут же надел футболку с хулиганской надписью, зеленую куртку-кенгуру, джинсы и кроссовки, решив разделаться с похоронным настроением так же просто, как с траурным костюмом. Затем он поднялся в офис, заперся в своем кабинете и вынул припрятанный в одном из ящиков пакетик с порошком.

Котов и Добрыня подъехали к восьми, и Максим спустился к ним на стоянку, чтобы дождаться Радика, который обещал прибыть на купленном недавно «Ягуаре XF». Минут через десять Кочетков лихо затормозил перед лестницей.

– Жепь ебрило! Как мы можем, с прокрутами, на нашем-то ведреце! – заулюлюкал Добрынин. – Смотри, курдюк отвалится.

– Смотри, чтоб у самого не отвалилось, – выходя из машины, Радик сплюнул на снег.

Котов первым соскучился осматривать и обсуждать характеристики машины, которую Радик любовно пинал по колесам и поглаживал по крыше.

– Ну, так чего решили, сначала в клуб, потом к Максу? Или сразу затаримся и к Максу? И где вешалки?

– Давайте сразу, – предложил Максим. – Это гостевая квартира, там четыре комнаты, в каждой кровать, телевизор. Возьмем стафф и нормально отдохнем.

– Тогда я варщику позвоню, чтобы прямо туда подвез, – согласился Добрынин. – Проведем вечер в домашней обстановке.

– Девки только ломаться будут, – поморщился Радик. – Хотели же в клуб.

– Эти-то? – хохотнул Добрыня. – Вешалки не гнутся, не ломаются, а только кувыркаются.

Девушки ждали в стекляшке, дешевом кафе через дорогу от бизнес-центра. Китти первая заметила Максима и помахала рукой через окно. С ней была Вика-Румпель, рыжая Лиза и какая-то новенькая, тонкая и звонкая блондинка лет шестнадцати на вид. Добрыня с Котом мгновенно оживились.

– А это что за новые ресурсы?

– По запаху чувствую – девственница, – потянул ноздрями Добрынин. – Ну чего, накурим ее и – по кругу?

– А потом изжарим и съедим, – предложил Максим, но друзья не оценили шутки, только глянули с недоумением.

– Чего опаздываем-то, Андрей? – капризно попеняла Вика, которая считала себя девушкой Добрыни. – Мы сорок минут сидим, договаривались же в восемь.

– Можно было позвонить, – не слишком уверенно поддержала Лиза.

Только Китти, как всегда улыбчиво-нежная, привстала, чтобы обнять Максима.

– Макс, прими мои соболезнования… Это ужасно, я так тебе сочувствую! У меня самой в прошлом году дедушка умер, я так плакала! А это Наташа, она новенькая, неделю назад приехала из Лысьвы. Представляете? Местная королева красоты.

Кот склонился, поцеловал тощую ручку новенькой.

– Как говорит мой профессор философии, бросить бы все и махнуть в эту Лысьву.

– Наташа, а ваша фамилия, случайно, не Ростова? – без обиняков спросил Добрынин.

Девушка смущенно покачала хорошенькой головкой.

– Впрочем, это нам не помешает устроить вам первый бал.

– Иль детский праздник, – подсказал Кот. – По случаю изменения социального статуса нашего друга и товарища Максима Измайлова, чей финансовый максимум продолжается двигаться к абсолюту…

Вика-Румпель серьезно кивнула.

– Круто! Ты же единственный внук, да, Макс? Будешь теперь самый богатый? Скоро с нами здороваться перестанешь?

– Нет, он не такой, – проворковала нежно Китти. – Ты его не знаешь. Макс очень умный и добрый. Он просто ранимый, вот и все.

Кот нашел в памяти подходящую к случаю цитату.

– Абсолютный максимум есть то единое, которое есть все; в нем всё, поскольку он максимум; а поскольку ему ничто не противоположно, с ним совпадает и минимум…

Уже когда они вышли из кафе и повернули к стоянке, Вика спросила:

– Так, ребята, а мы все-таки куда?

– Приглашаю всех в гости, – сказал Максим.

– Но сперва в супермаркет, возьмем бухла и пожрать, – добавил Радик.

– Макс хочет провести вечер в спокойной домашней обстановке, – развернул тему Котов, без прелюдий присвоивший новенькую, обняв ее за тощие ребра.

– А девочки сказали, мы поедем в клуб, – пробормотала Наташа, оглядываясь.

– Согласись, у Максима такое горе, – урезонил ее Кот. – Сегодня состоялись похороны его дедушки. Было бы странно, если бы в такой день он пошел в клуб плясать и развлекаться.

– Да ну, хотели же в клубешник, – раскапризничалась Вика. – Чего дома-то делать? И что-то не похоже, что Макс так уж расстроен. Особенно в зеленой куртке и в майке “Fuck them all”.

Китти снова защитила Максима, взяв под руку.

– Он просто не хочет показывать свою слабость – скажи, Макс. Я лично не против поехать, я у тебя в гостях никогда не была.

– Ой, девочки, а я, наверное, пойду, у меня важная встреча, – спохватилась невзрачная, но неглупая Лиза. – Я и в клуб не собиралась – так, посидела за компанию. Кстати, Макс, Таня Смирнова – моя подруга, если ты не в курсе. Я ей, конечно, ничего не собираюсь говорить…

– Вообще не понимаю, о чем тут говорить, – с улыбкой перебила Катя. – Какая-то Таня, как будто ее кто-то помнит!

– Ну ладно, всем пока! – Лиза помахала руками в лиловых перчатках, в цвет шарфа и сумочки.

Добрынин выбил перед ней чечетку.

– Меня девки с собой звали, а я с ними не пошел, пиджачишко на мне рваный и хуишко небольшой!

– Я тоже, наверное, пойду, – пролепетала робко новенькая, но Котов удержал ее.

– Вы хотите разбить наши сердца, прелестная мадемуазель? Без вас этот праздник и вправду превратится в поминки. Не бойтесь нас. Скажите, девушки, подруге вашей, что мы – самые нежные и безобидные парни в нашей местности!

Вика насмешливо хмыкнула, Китти продолжала мило улыбаться, но обе молчали. Наташа заморгала растерянно и испуганно, готовая, кажется, бежать и звать на помощь, но в дело неожиданно вмешался Радик.

– Ну, чего встала? Пошли. Не ссы. Пусть хоть попробуют тебя обидеть. Получат разборки со мной.

До ближайшего супермаркета было десять минут езды. Девушки остались ждать в машинах на стоянке, а мужская часть компании отправилась за выпивкой и едой. Между холодильниками с мясом Котов преградил путь Радику.

– В пьесе Островского «Бесприданница», которую ты, Жирный, конечно, не читал и никогда не прочтешь… рассматривается случай, аналогичный нашему. Чтобы не быть помехой друг другу, два соперника бросают жребий.

– Не загружай меня своей хуйней, – отмахнулся Радик. – Ты мне не соперник. Забирай носатую у Добрыни и не маячь.

– Ни хуя, – возразил Котов. – Девушке нравятся умные и стройные парни. С жирными и тупыми ей некомфортно. Она мне сказала об этом сама.

Радик показал Коту короткий волосатый средний палец.

– Слышь, ты, ботаник… Новенькая моя, ты понял? Андерстенд?

– А вы ее вдвоем оприходуйте, – посоветовал Максим, выбирая колбасу.

Котов вздохнул.

– Иногда, Жирдяй, при виде тебя мне хочется включить неиллюзорные топки Холокоста… Но я полон благородства. Я сам предлагаю тебе классическое решение спора. То есть я уступлю тебе очередь, если так захочет судьба.

Кот сунул руку в карман и достал монету. Радик хлопнул его по руке. Монета упала и покатилась между витринами, прямо к ногам Максима. Он пристукнул ее подошвой.

– Орел? Решка?

– Ну решка, – лениво ответил Радик. – Только ебать я хотел…

Максим убрал ногу. Котов взглянул на монету и сделал равнодушное лицо.

– Ну что ж… Еби, раз хочется. Ты – первый. Но я на очереди.

У кассы они наткнулись на Добрыню с полной корзиной мелкой снеди.

– Девки еще бананов просили, – напомнил он.

– Наших мало? – хмыкнул Радик. – Слышь, главное не забудь! То, что доктор прописал.

Добрынин прищурился на кассиршу, выкладывая на ленту презервативы.

– Девушка, можно узнать, а почему повсеместно исчезли из продажи резиновые изделия типа «голубая луна»?

– Быстро разбирают, – равнодушно ответила та.

– Скажите-ка! И куда катится этот мир?

– Так вы у себя и спрашивайте. Вам же «голубая луна» понадобилась, не мне, – резонно возразила кассирша.

Ветер нес по обледенелому асфальту снежную пыль, закручивал воронками. Когда Максим сел в машину, Китти мягко, с придыханием упрекнула его:

– Вы долго. Мы уже соскучились. – После пары перекрестков тем же тоном, еще нежнее, она шепнула ему на ухо, имея в виду новый автомобиль Радика: – Между прочим, машина как машина. Твоя мне больше нравится. И водишь ты здорово, Макс. Быстро и уверенно… То что надо. То, что я люблю.

Знакомый барыга ждал их на бульваре неподалеку от дома. Добрынин сбегал за товаром, и Вика, все еще недовольная решением не ехать в клуб, сразу успокоилась и оживилась. Охранник не хотел открывать ворота во двор, но, получив свой медный обол, пропустил обе машины.

– Все-таки деньги – ключ от всех дверей, – заметила по этому поводу Китти. – Хотя, конечно, за деньги не купишь счастье и настоящую любовь.

Пока Максим отключал сигнализацию, Добрынин прошелся по квартире.

– А тут приспособлено! – сообщил он, вернувшись в кухню. – Две спальни, два сортира. В гостиной плазма и колонки приличные.

– Это представительская квартира, – пояснил Максим. – Дед ее держал для приема гостей.

– Здесь мы и примем, – одобрил Котов. – И погостим.

Бодро похлопав себя ладонями по груди и по ляжкам, Добрыня изобразил перед новенькой очередной фольклорный танец.

– Слышу радостную весть – подъезжаем к Киеву. Неужели я и здесь никого не выебу?

Оглядываясь вокруг, Наташа тревожно улыбалась.

– Ой, успокойся уже со своими шуточками! – потребовала от Добрынина Вика. – Лучше давайте уже чего-нибудь жахнем для оптимизма. И тыц-тыц можно включить, скучно без музыки.

Котов разлил виски, Добрыня вынул из кармана брикет таблеток и преломил, разделяя меж пирующими, как насущный хлеб. Радик подсоединил к музыкальному центру свой коммуникатор и врубил «тыц-тыц» на полную громкость.

Взглянув на таблетки, Китти сморщила носик.

– А кокса нету?

– Кокс у Максимена.

– Обожаю Макса, он всегда на чистом коксе, – промурлыкала она.

– Да ну, – сплюнул Радик. – На те же деньги можно спидами затариться на неделю. И приход нормальный. А с кокосом – двадцать минут, и снова загружайся.

Радик налил в стакан кока-колы, съел таблетку, а вторую протянул Наташе. Новенькая испуганно наблюдала за его действиями.

– Да не бойся, глотай, – улыбнулась ей Вика. – Это бодрилки, party pills. Просто весело будет…

Максим тем временем размял по две дорожки кокаина – для себя и для Китти.

– Вот как полезно иметь много кредитных карт, – похвалила та. Шмыгнув, прибавила: – А порошочек забойняк. Еще вискариком догнаться… Балтийский коктейль.

– Мальчики, мы вас любим! – заявила Вика, изобразив посреди кухни что-то вроде женского выхода лезгинки. Добрынин поддержал ее порыв, демонстрируя навыки, когда-то освоенные в кружке народных танцев.

– Хоп-хоп-хоп! – закричал он свирепо, а затем даже схватил со стола кухонный нож и зажал в зубах.

Новенькая вдруг засмеялась, звонко и весело, не как обычно смеются женщины, а совсем по-детски.

– Торкнуло, – отметил Радик и с грубоватой нежностью потрепал ее по затылку, скользнул ладонью по тощим лопаткам вниз. Котов, никогда почти не принимавший стимуляторов, глянул на него зло и налил себе единоличную порцию виски.

Наташа казалась удивленной. Было заметно, что она огорчена внезапным равнодушием Котова, который явно нравился ей больше, чем Кочетков.

– Ой, а куда вы столько хавчика набрали? Тут на неделю хватит! – воскликнула Китти, разбирая сумки.

– А это Жирный припас, его по накурке на жор прет.

– А что, и покурить есть? – обрадовалась Вика.

– Ты же знаешь нас, беби. Мы такие парни, что у нас всегда два варианта, – подмигнул ей Добрыня. – И по жизни, и в личном, и в конкретном случае.

– А какие? – робко улыбаясь, спросила Наташа.

– Первый – это вариант номер один, – охотно пояснил Андрей. – А второй – это без вариантов.

Разложив закуску на тарелки, они перебрались в большую гостиную. Чтобы окончательно отделаться от мыслей о кладбище, Максим все же съел половину волшебной таблетки, поделившись с Китти, хотя вначале собирался обойтись кокаином.

Катя так и прилепилась к нему, нашептывая нежности на ухо, заботливо поправляя его волосы, изображая живой интерес к его переживаниям.

– Это был твой дедушка по маме или по папе, Макс? Ужасно, конечно, что он умер. Теперь твоя тетя будет всем управлять? Представляю, что начнется!

– Да что начнется-то? – возразила Вика. – Ну, может, Василия подвинут. А может, и нет. Администраторов сократят, это могут. А в остальном – что для нас-то изменится? Как получали копейки, так и будем. Куда уже меньше?

– Ну, не знаю. Василий с Дорошевским неспроста на ушах стоят…

– На нас это не отразится, – заверила Вика твердо. – Разве что Измайлов скажет «бай-бай» своему сладкому Игорьку. Но это их проблемы. Мальчику давно пора понять, что вечно у него сосать никто не будет.

– А может, будет? – улыбнулась Китти.

– Слышь, Максимен, – спросил вдруг Радик, – а твой папон тебя в детстве не трогал за пи-пи? Ну и все такое… Колись давай, мы никому не скажем.

– О-о, опасный поворот! – замерла на месте Вика.

– Похоже, Макс тебя щас сам потрогает за пи-пи, – засмеялась Катя. – Да так, что ты уже не станешь папой, дорогой.

Максим привстал было, но первый порыв остыл при взгляде на щекастую, лоснящуюся физиономию Кочеткова.

– Еще раз услышу – дам в ухо, – просто пообещал он Радику. Тот пожал плечами.

– Да ладно, чего я сказал?

В эту минуту Добрыня заорал из дальней спальни:

– Нашел! Бля буду… Мужики, бля буду…

Сгибаясь от смеха, он вынес и бросил на диван стопку дисков с безыскусными картинками. Его хохот вызвал фильм «Первый бал Наташи Ростовой».

– О, давай сюда! – оживился Радик.

Они нашли пульт, включили телевизор. Пропустив сюжетную завязку, перескочили к эпизоду, где Наташа Ростова, худощавая, но с полными ногами, неубедительно стонала под натиском голозадого Андрея Болконского, а Пьер Безухов дрочил ей на лицо.

– Слышь, Жирдяй, а ты копия Безухов! Пиздец, один в один!..

Новенькая с ужасом смотрела на экран. До нее, возможно, впервые дошло, какая перспектива может ожидать ее этим вечером. Максиму показалось, что она готова разреветься. Котов тоже наблюдал за девушкой. Он незаметно подлил в стакан с кока-колой виски и протянул ей.

– На, попей.

– Суперкомпост, – заметил Радик, справедливо оценивая порнуху. – Еще чего там? Есть азиатки?

– Есть анал с большими неграми. Ого, приколись!

– Ой, ладно, Андрей! – возвысила голосок Вика. – Мы сейчас не будем же смотреть эту фигню! Включи телевизор, пускай там крутится как фон. И поставьте уже нормальную музыку! У меня столько энергии! Потанцевать хочу – умираю!

Радик поколдовал над дисплеем айфона и снова врубил какой-то жесткий бит.

Безбожный пир, безбожные безумцы! Вы пиршеством и песнями разврата ругаетесь над мрачной тишиной, повсюду смертию распространенной…

– Андрей, Андрей… Я упаду… Андрей, я каблук сломаю! – визжала Вика.

– Гоп-гоп-гоп! – орал Добрыня.

– А ну, сопли утри! Пошли, чего жмешься! Давай – выпила и пошла! – подбадривал Наташу Радик.

Выйдя из комнаты, Максим заперся в самой дальней спальне и набрал номер отца.

– Да, слушаю, Измайлов, – голос звучал деловито, но с жирными нотками сытости.

– Извини, папа, я поздно… Я не смог приехать. Вернее, я устал.

– У тебя всё в порядке? Как прошло на предприятии? Где ты?

– На предприятии нормально, посидел и уехал. Я в гостях.

– У Тани? – одобрил отец с показным благодушием. – Передавай ей привет. Да, подъезжай завтра в офис к часу. В три у нас совещание, хочу кое-что с тобой обсудить.

– Хорошо. Привет Марьяне. Она тоже завтра будет? Ну пока.

Максим убрал трубку и подумал, что хотел сказать отцу совсем другое – о своем одиночестве, о страхе смерти, который никогда еще не наваливался с такой жуткой силой. Он чувствовал, что только отцу может рассказать об этом и только тот сможет понять его не разумом, а сердцем, теплой человеческой душой. Но вместе с тем Максим знал, что никогда не начнет такой разговор, хотя бы потому, что не захочет вновь натолкнуться на сытое, самодовольное, равнодушное дружелюбие.

Китти зашла в спальню и прикрыла за собой дверь. Обняла Максима и потерлась щекой о щеку.

– Макс… Кому ты звонил?..

– Что ты думаешь о смерти? – спросил он ее, обнимая.

– Ты все из-за дедушки? – она пожала плечиками. – Да ладно. Дедушка пожил, повеселился. Мы все когда-нибудь умрем, зачем об этом думать? У тебя всё есть – красивый, богатый, здоровый… Живи и радуйся. Пользуйся тем, что дают.

Она расстегнула блузку и положила его руки себе на грудь.

– Женись на мне, а, Макс? – предложила с легким смешком. – Я тебе ребеночка рожу. Или, хочешь, просто так рожу? Будет красивый ребеночек.

– Пойдем, – сказал Максим, разворачивая ее за плечи и подталкивая к дверям.

В гостиной уже погасили свет. В полутьме под медленную музыку Добрыня в одиночестве выплясывал какой-то шаманский танец, а Котов что-то рассказывал на ухо Вике, зажав ее в угол дивана и одновременно стаскивая с ее длинной ноги чулок.

– Давайте выпьем винчика! – Китти протянула Максиму штопор. – А где Радик с Наташкой? Я уже такая пьяная, не могу!

Добрыня свистнул и выдал очередного трепака.

– Поступила в институт имени Мичурина, так и знала – отъебут, просто сердцем чуяла!

– Ну, хоть кого-то отъебут, – с неожиданной иронией заметила Китти.

Вика в одном чулке поднялась, обняла Максима и тоже заглянула в глаза.

– Макс, ну чего ты грузанулся, а?.. Давай потанцуем. Дедушку не вернешь, а жизнь одна. Надо пользоваться, пока мы молодые.

Котов, обнимая Катю, тут же откликнулся:

– Время человеческой жизни – миг, жизнь – борьба и странствие по чужбине, посмертная слава – забвение…

На этой реплике с глухим торжествующим ревом в комнату ворвался Радик в расстегнутой рубахе и в цветастых трусах. Он включил верхний свет и воскликнул с пафосом:

– Народ, она в натуре девственница! Была!..

В руке он держал презерватив со следами кровавой слизи.

Вика, Котов и Добрынин обступили его, изучая вещдок.

– Да у нее месячные, имбецил! – засмеялся Добрыня.

– Бля буду, там лопнуло!.. Вторая целка в моей жизни, приколись…

С брезгливой гримасой разглядывая презерватив, Котов вздернул подбородок.

– А она что говорит?

– Да она в хлам, вообще ничего не соображает!.. Но я же чувствую, там лопнуло! И на простынке кровь.

Добрыня оживился.

– Вау! Так она и сзади целочка… Надо срочно распаять!

Кот остановил его злобным взглядом.

– Я, кажется, предупреждал. Существует договоренность. Следующий в очереди – я.

Добрыня засмеялся.

– Макс, занимай за мной! Надо всем отметиться на целочке!..

– Подождите, ребята, – вмешалась Вика-Румпель. – Ты прикалываешься, Радик, или это правда?

Китти повела плечиками.

– Да ладно, Викусь, тебе-то что? Что мы тут, няньки? Сама же с нами напросилась. Уже взрослая, может решать.

– Радик, скажи честно, ты по приколу? – не отступалась Вика. – Вон, я вижу, ты просто палец порезал или заусенец откусил!

Котов пообещал, направляясь в спальню:

– Я сейчас проверю и сообщу подробности.

Но Радик решительно преградил ему дорогу.

– Тормозни. Никто ее не тронет. Она моя.

– О-о-о! – заорал Добрыня. – Жирдяй восстал!

– О-о-о! – поддержали Катя с Викой. – Радик, ты втрескался?!

Упрямо сжатые губы Котова побелели. Максим вспомнил – то же выражение мелькнуло на его лице, когда Радик хвастался своим «ягуаром».

– Так ты, Жирдяй, отказываешься от своего слова?

– Хрена, я тебе слова не давал! – возразил Радик, отбрасывая в сторону презерватив.

– Но ты добровольно принял условия, – взвился Котов. – Я тебя пропустил вперед. Мне глубоко безразличен предмет спора, но ущемлять свои права я не позволю!

– Ну и обосрись! Пиздуй по холодку!

– Ладно вам, ребята, – встала между ними Вика. – Она же живой человек, что вы тут устроили торговлю. Вы же не собирались правда… Скажи им, Андрей!

– Договор есть договор, – возразил Добрыня.

– А вы ее распилите пополам, – пытаясь усмехнуться, предложил Максим.

– На хуй с пляжа, – завелся Радик. – Никто ее не тронет! Я, может, на ней женюсь.

– И правильно! – поддакнула Вика. – Наташа – нормальная девчонка… Тем более раз ты у нее первый, это для каждой женщины важно. И для мужчины, само собой.

Котов еще сильнее побледнел с досады.

– Значит, так, Жиртрест… При нарушении одной из сторон условий договора начисляется неустойка в размере причиненного ущерба или по особой договоренности сторон. А при том что ты меня оскорбил…

Добрыня захохотал.

– Точняк, Толстый… Все по чесноку! Башляй Умнику неустойку.

– И забашляю, – ухмыльнулся Радик. – Мне пох.

Он застыл на секунду, затем скрутил с толстого пальца перстень и вложил в руку Котова, изображая королеву перед д'Артаньяном.

– На, пользуйся…

Котов тоже распалился.

– И часы!

Радик дрогнул, как танк, наткнувшийся на препятствие. Но тут же махнул рукой.

– А и хер с тобой!..

– О-о-о! – зашумели остальные.

– Жиртрест проперся!

– Давайте за молодых!.. Горько! Валютно! Хоп-хоп-хоп!..

Стены снова содрогнулись от грохота музыки.

Когда бы стариков и жен моленья не освятили общей, смертной ямы, подумать мог бы я, что нынче бесы погибший дух безбожников терзают и в тьму кромешную тащат со смехом…

Максим закрылся в ванной. Какое-то время он стоял, прижавшись лбом к зеркалу, вспоминая кладбище, лицо деда в гробу. Искусственная бодрость еще держала мышцы, но сердцем он ощущал уже сосущую тоску и отвращение к миру – к тому, что происходило в соседних комнатах и в его душе. Ему вдруг стала непереносима мысль, что он должен оставаться в этой квартире, пить, трахаться с этими женщинами, смотреть в пьяные лица друзей.

Добрыня мочился в биде, оставив дверь туалета открытой нараспашку. Максим подозвал его, передал ключи.

– Я уеду, а ты завтра закрой тут все. Сигнализацию не включайте. Я потом заберу.

– Куда это ты? – удивился Добрынин – мокрый от пота, с губами, накрашенными женской помадой.

– Мне надо, – сказал Максим. – Вернее, все равно.

Он вышел на улицу, медленно трезвея от холодного влажного ветра. Поймал машину – «жигуленок» с разбитой фарой.

Водитель, молодой таджик, слушал замысловатую и заунывную восточную музыку, но, когда Максим сел на заднее сиденье, видимо из вежливости, переключился на радио.

«Жизнь без любви или жизнь за любовь: всё в наших руках», – сообщил им доверительно Костя Кинчев и отправился в очередной наркотический трип.

Таня открыла ему дверь и пошла на кухню, на ходу закалывая спутанные волосы. На ее щеке отпечатался розовый след, из-под халата торчал подол ночной рубашки.

– Ты пьяный, что ли? Или под кислотой? Ужас какой… Ну, раздевайся.

– Знаешь, почему я всех их ненавижу? – проговорил Максим, следуя за ней.