Текст книги "Холоп. Официальная новеллизация"

Глава VII
Холоп

В хлеву было тепло и темно, но сквозь отверстия в стене проглядывали солнечные лучи, веяло утренней прохладой. Прошка-шапка заворочался в дальнем углу, просыпаясь, сел, почесал в затылке, нахлобучил дурацкую шапку (а как же без нее?), потер глаза и затянул свое вечное унылое:

– Просыпайся, Гриня. Пора, Гриня. Вставай, Гриня. А то худо будет, ох и худо.

Гриша этой ночью почти не спал. Давно он не был так зол на всё. На жизнь, солому, Прошку, хлев, лошадей этих дурацких, даже на самого себя. Последнее ему было в новинку.

Гриша мрачно огрызнулся на Прошкины увещевания.

– Чё «просыпайся»-то?! Я ни минуты не спал! Как можно спать на земле?! В этом вонючем хлеву с вонючими тварями. Мыши везде!..

Тут, как в дурном дне сурка, распахнулась дверь. Приказчик подскочил к лежащему томному Грише, щелкнул хлыстом и потащил на барский двор, к уже хорошо знакомым львам и колоннам. Гриша не мог удержаться от сарказма.

– Ты, что ли, Авдейка? Давно не видались. – И сразу получил кулаком в лоб.

Приказчик ругался на чем свет стоит, топал ногами, совал кукиш под нос. Поставил на колени, урод. Закончив длинную ругательную речь, добавил:

– Понял, кто ты есть, холоп безродный? Кой те чёрт тут «Авдейка» нашелся? Как до меня обращаться велено тебе, говори, сучий потрох!

Сарказм у Гриши всё не заканчивался.

– Да понял я, понял. Для меня вы Авдей Михайлович. А Авдейка вы только для Алёшки. – И тут же получил в ухо, да и пребольно. Взвыл.

Приказчик поправил:

– Для Алексея Дмитрича, холоп ты убогой! Будешь меня помнить, Гришка-холоп!

И ушел, громко скрипя большими сапогами.

Гриша посидел посреди двора, опустив битую голову, с полчаса. Никто к нему не вышел, только воробьи чирикали, даже свиней с гусями не было видно. У забора гуляла курица. Гриша вдруг понял, что ничего не ел почти сутки. На четвереньках он пополз к курице, приговаривая как мог умильнее:

– Цып-цып-цып! Иди, иди сюда, курочка ты моя.

Но курица оказалась не дура и оперативно скрылась в расщелине забора.

Зато появилась толстая Любаша, махнула рукой – давай, мол, под навес. Пошел, сел на лавку, оперся локтями о бревенчатый стол.

Любаша плюхнула перед ним миску с неаппетитным жидким варевом, в котором плавали крупа и шелуха от подсолнечника. Гриша изумился, глядя на краснощекую бабу:

– Это что такое? А мясо где?

Любаша хлопнула у себя на щеке комара и невозмутимо кинула в миску.

– Вот тебе мясо. А до ветру ходи в рощу березовую, за большой лужей. Только лопухов здесь нарви, там уж всё оборвано. – И пошла прочь, смеясь, толстая стерва.

Гриша выловил комара и попробовал похлебку. Конечно, не завтрак в пятизвездочном отеле, но, в общем, съедобно…

Явился Прошка, привел серого в яблоках коня, бросил Грише поводья, или как там у них всё это называлось.

– Заводи в стойло, меня барин кличет, побегу.

Гриша подошел к коню слева, потом справа, обошел кругом. В ходе визуального осмотра выяснил, что это был не конь, а кобыла. Но легче от этого не стало. Серая кобыла уперлась и трогаться с места не желала. У Гриши сдали нервы.

– Чего ты встала, как пень, тупица? А вот сейчас пойдешь как миленькая. Или тебе придать ускорение, колода? – Гриша вырвал штакетину из забора.

Бить лошадь он не собирался, хотел только напугать. Но никого не напугал.

Непонятно откуда ему наперерез выскочила высокая худенькая девушка в холщовой рубахе и синей юбке, сердито прошипела, сверкая глазами:

– Ты что делаешь?! С ними нельзя так! Иди отсюда! – Бесстрашно выхватила у него из рук штакетину, замахнулась, да и ударила бы, не отскочи Гриша в сторону.

«Ну и женщины в этих русских селениях», – только и подумалось ошарашенному Грише. Он прислонился разгоряченным лбом к стенке конюшни, рядом слышалось негромкое лошадиное ржание, мелодичное цоканье копыт. Отчего-то Грише сделалось стыдно за себя. Он поднял глаза к небу, в котором кружил крупный коршун. «Тоже, наверное, без мяса тоскует», – решил Гриша.

Постояв так, он обернулся, готовый даже извиниться перед незнакомкой. Но уже не было ни лошади, ни девушки в синей юбке.

Вечером того же дня Гриша и Прошка разговорились, лежа в хлеву на соломе. Гриша рассуждал, покусывая соломинку, мельком вспоминая давешнюю сердитую защитницу лошадей.

– В принципе, у вас тут ко всему можно привыкнуть. И к жрачке, и к лопухам этим… И даже без трусов ходить. Только одного мне ужасно, дико не хватает… Мучаюсь, представляю… по ночам снится.

Прошка мигал понимающе.

– Баба?

Гриша засмеялся.

– Интернет.

И, засыпая, вспоминал светлые волосы незнакомки, ее сверкающие гневом глаза.

Тем временем в барском доме, где была устроена отдельная гримерка для «звезд» проекта, томилась от скуки семья местного «барина». Дни тянулись один за другим. Сценарии менялись каждый день, и выученный накануне текст безжалостно вырезался из роли. Актеры маялись бездельем. Пауза в действии затягивалась.

Барин нервно ходил с планшетом из угла в угол, у него срывалась продажа старого «опеля» с немалым пробегом и угрожала приездом в гости теща из Бердичева.

Роковая барышня Аглая битый час поправляла макияж пред зеркалом, досадуя, что такая красота пропадает зря: ее объяснение с мажором Гришей сценарист всё откладывал.

Барчук Алексей Дмитриевич, сидя рядом в кресле, от нечего делать то и дело косился на темные завитки на длинной шее Аглаи, на ее пышные плечи и соблазнительную грудь. По сценарию, они были братом и сестрой, а Барин – их почтенным батюшкой. В ожидании работы все порядком подустали друг от друга, и наступил момент, когда отношения или портятся окончательно, или переходят в новую стадию.

Барин, тихо ругаясь на медленно грузившийся интернет, захлопнул планшет, глянув на часы, пошел лепить на щёки седые бакенбарды. Получалось так себе. Барин сердито вздыхал и морщился.

Барчук щурился сквозь антикварное пенсне.

– Сестрица, а вот как считаешь: секс за деньги – это проституция или не всегда?

Аглая лениво отозвалась, не обернувшись даже.

– Это сейчас было про что, братец?

Барчук оживился – может, хоть поругаться получится, всё развлечение какое-то. Изобразил постную физиономию, с которой обычно подкалывал коллег по цеху:

– Ой, да ладно тебе скромничать-то, Аглаюшка. Знаю я про твой контракт. У тебя там прописаны шпили-вили с нашим мажором.

Аглая предсказуемо рассердилась, захлопала накладными ресницами.

– К твоему сведению, букашка, это не шпили-вили, а серьезная любовная линия. Ключевой момент проекта. Моя актерская задача самая сверхважная, завидуй молча.

Барчук, привстав, заглянул Аглае в декольте – та охотно повела плечами, демонстрируя изрядную красоту. Продолжила уже насмешливо, поглядывала игриво.

– И постельная сцена моя очень ответственная. Я даже переживаю за нее. Вдруг возьму и стану женою сына олигарха, а то и самого папашку охмурить получится, – грациозно выгнула шею. – Как думаешь, получится? Порепетировать бы… да жаль, не с кем.

В аппаратной Лев переключал разные локации, на некоторых – как на этой – останавливался дольше, смеялся.

Смотревший и слушавший всё это Павел Григорьевич торопил Льва, слегка раздражаясь.

– Лёва, когда у нас уже будут подвижки? Исправления этих корявых нулей на сотни? Знаешь, меньше бессмысленных действий я люблю только бессмысленные траты. Я не стал спорить с твоим сценаристом – где он учился, там я преподавал. Допустим, представь тупому заказчику, что всё хреново, а потом хвались любым результатом как победой и дери с терпилы сто шкур. Я согласен платить, но где реальные подвижки, Лёва? Покажи мне их.

Лев безмятежно улыбался, слушая. Дослушав, кивнул.

– А вот прям сейчас и повалят тебе твои реальные подвижки. Гляди внимательнее, Паша. Не зря ты свои сто шкур выкатил.

На экране явились поле, стог сена и лежащий Гриша, мечтательно разглядывающий облака и уже привычного коршуна в небе. Закинув ногу на ногу, Гриша грыз травинку, слушал щебет птиц и представлял, где и как он снова встретит ту белокурую девушку в синей юбке, которая так смело и неожиданно сделала заявку на его внимание. Самое тут интересное – что ей это внимание, кажется, было совершенно не важно.

Да, тут люди, конечно, другие. А эта – совсем природная, как из повести классика… Кто там писал про русскую деревню? Вроде бы Толстой.

Ног под юбкой не особо видно, но щиколотки у нее были стройные, волосы золотистые. Интересно, как ее зовут?

Вдруг где-то с другой стороны стога послышался всхлип, вздох, затем громкий плач. «Неужели мало других стогов, где можно вдоволь посморкаться и поплакать, – подумал он, – не мешая остальным?»

Плач уже переходил в рыдание. «Может, случилось что-то серьезное и нужна моя помощь?» – подумал он, неторопливо выплюнул травинку, потянулся. Встал, обошел кругом стог и с изумлением увидел Аглаю Дмитриевну, дочку барина, во дворе которого его – Гришу! – били и чуть не повесили.

Аглая Дмитриевна была в ярком красном платье с меховой оторочкой и с глубоким вырезом на груди. В ушах ее качались и блестели длинные серьги с камнями. Пухлые губы кривились плачущей гримаской, в пышных черных кудрях путались стебельки соломы.

Гриша осторожно тронул плачущую Аглаю за плечо.

– Случилось чего?

Та закивала. Затрясла головой, громко всхлипывая. Гриша неохотно присел рядом. Он не любил истеричек. Ленка, его бывшая, требуя оформить их отношения, выносила мозг примерно таким же образом.

– Слушай, ну ты это… не реви, давай поговорим. Что такое?

Барская дочка крикнула ему прямо в ухо.

– Папенька меня замуж хотят отдать! За помещика старого. Не люблю я его! А папенька даже слушать не хочет. Кто бы меня поддержал, кто бы помог мне в трудную минуту!

Гриша, поморщившись, хмыкнул. Аглая Дмитриевна казалась хоть и глупой, но – несчастной и, как там ни крути, привлекательной особой. Гриша решил ее взбодрить жизнерадостной шуткой, не бросать же девушку в беде. Тем более она тоже его как-то выручила. Он развел руками.

– Нашла из-за чего реветь! Он богатый?

Аглая так растерялась, что у нее дернулся левый, старательно накрашенный глаз.

– Кто именно?

Гриша покачал головой – до чего же глупая барышня!

– Да жених этот папенькин. Ну, то есть твой.

Аглая Дмитриевна задумалась, потом кивнула утвердительно.

– Ну… богатый. Да, он богатый.

Гриша хлопнул в ладоши, чтобы развеселить ее еще больше.

– Ну и норм. Вы же все о богатом мечтаете.

Аглая с усилием взяла себя в руки, осторожно стерла слезы со щек и добавила резким громким голосом:

– Но он же старый и я его не люблю!!! – воскликнула она с каким-то ненатуральным отчаянием, выкатив глаза.

– Так тебе же лучше, – флегматично отозвался Гриша. – Помрет – всё тебе достанется. Тут не печалиться, радоваться надо.

Разговор этот Грише надоел. Он поднялся, подтянул порты, взял пустую корзину, да и пошел на барский двор. Близилось время обеда. Грибов собрать не получилось – надо искать другую добычу.

Прошка, в шапке набекрень, подметал двор. Увидев Гришу, спросил:

– Грибов-то для похлебки набрал, что ли? Давненько тебя не видно. Авдей Михалыч спрашивал, где, мол, Гришка-лоботряс. Сердится на тебя.

Гриша поставил потяжелевшую корзину на землю, с хрустом потянулся.

– Слышь, Прошка, а давай Авдейку замочим, а? Кафтан тебе, сапоги мне. – Пнул корзину босой ногой. – Как я грибов наберу, когда не знаю, какие есть можно, а какие нельзя. Тут у меня другое. Можешь кастрюлю найти? Ну или в чем вы тут суп варите? Гляди, что принес!

Прошка заглянул в корзину и обомлел. Бросил метлу, схватился за голову, запричитал:

– Ты что ж натворил, голова твоя пропащая! Это ж барская курица! За нее плетьми секут до полусмерти…

Гриша не поверил про «секут до полусмерти», смеясь, пожал плечами.

– А я на одних комарах долго не протяну. Мне мяса надо. Из перьев подушку себе сделаю. Надоело спать на сырой соломе.

Прошка, вздохнув, притащил чугунок, за барским двором у березовой рощи приятели развели костер и ощипали-таки барскую курицу, злодеи.

Тут Прошку в барский дом за какой-то надобностью кликнули, он и побег. Вернувшись, обнаружил пустой чугунок да разрумянившегося Гришу, мастерящего самодельную подушку из мучного мешка.

– Ну где наш суп-то? Вместе ведь варили. Я на дворе за тебя всю работу сделал!

– А я за тебя весь суп съел. Счет один-один, – усмехнулся сытый Гриша.

Не солоно хлебавши, Прошка пошел спать в конюшню, понуря голову.

Но на другой день с раннего утра никому было не до смеха. Хватились злосчастной барской курицы.

Всех без исключения дворовых холопов, в том числе и Гришу с Прошкой, поставили на коленях посреди двора.

Приказчик Авдей Михалыч цедил сквозь зубы, с плеткой прохаживаясь вдоль забора:

– Кто украл барскую курицу, пусть выйдет и сознается теперь. За честное признание всего десять плетей. Будет запираться – виновнику сто плетей.

Все молчали. Никому не хотелось даже и одной плети получить.

Приказчик меж тем ярился, вращал глазами, топорщил бороду.

– Коли не выйдет тотчас вор, накажу первого попавшегося… Вот тебя! – вдруг схватил за рукав Прошку, стоявшего на коленях с самым смиренным видом, опустив голову в нелепой шапке.

– Ты и есть вор!!! Тебе сто плетей!!!

Прошка – ну орать благим матом, косясь на стоявшего рядом Гришу, выразительно изгибая брови и часто крестясь.

– А-а-а-а! Это не я! Это не я!

Стоя на коленях с другими холопами, Гриша задумчиво разглядывал землю, камешки, шелуху от семечек, куриные перья. Приказчик меж тем затащил Прошку в амбар, начал лупить – тот скулил и охал. Слушая Прошкины вопли, Гриша тосковал, как тоскует пациент зубной клиники, сидя в коридоре в ожидании своей очереди. Ощущения были сходными.

Пока он тосковал, в сарае гримерша старательно накладывала на Прошкину спину разбухшие рубцы.

Вечером в конюшне Прошка задрал перед Гришей рубаху.

– Посовестился бы, Гришка. Меня же за тебя выпороли. Вишь, как всю спину-то располосовали. Эх ты…

Гриша упрямствовал.

– Так ведь тебя Авдейка сам выбрал, сам и высек, а я при чем?

Прошка охнул.

– Что ж ты не признался, как не совестно…

Гриша уверенно парировал:

– Знаешь, братан, я понял: тут, как в ментовке, сознаваться нельзя.

Глава VIII
Лиза

Павел Григорьевич просмотрел целую серию экранных отчетов о том, как его Гриша не желал взрослеть.

Деловые звонки беспрестанно мешали сосредоточиться и собраться с мыслями. В итоге он вспылил и резко бросил трубку.

– …ну, не состоится, и не состоится! Не могу я прилететь!..Какая тебе разница, есть поважнее дела. Всё, отбой!

В крайнем раздражении Павел Григорьевич обернулся ко Льву, сохранявшему видимую безмятежность. Начал совершенно серьезным, почти официальным тоном. Речь получилась непривычно длинной.

– Лёва, и где твои обещанные подвижки? Где проявившиеся в характере моего сына, обещанные тобой СОЧУВСТВИЕ, ДОБРОТА, РАССУДИТЕЛЬНОСТЬ и прочие эмпатии? Пока я вижу, что девушку в стогу он не утешил и не проявил доброго желания помочь в ее проблеме. (Хотя то, что эта девушка – дрянь, я вижу тоже.) Вижу, что он безответственный лентяй: украл курицу и даже супом не поделился с соучастником Прошкой. (Хотя долго без мяса парню трудно, а Прошка сам застрял где-то.) В краже не признался, за него выпороли невиновного – плохо. (Хотя я и сам никогда и ни в чем не признавался, кроме собственной правоты.) Вместо хороших свойств, которые есть в Грише, твои сценарии выявляют худшие, прямо некрасивые какие-то черты. Лёва, мне нужен не такой результат, – и закончил своим фирменным: – Я не люблю бессмысленных действий. Процесс идет слишком вяло. Тебе не кажется, что пора действовать как-то более эффективно?

Лев внимательно выслушал длинный монолог Павла Григорьевича. Ответил кратко:

– Да. Я хочу перейти к жестким мерам. Надо, чтобы по вине Гриши кто-нибудь умер. И умер ужасной смертью.

– Это как? – полюбопытствовал Павел Григорьевич.

– Несчастный случай на покосе. Вот, ткни-ка мне в живот, да хоть пальцем.

Павел Григорьевич ткнул, как просили.

Моментально из-под толстовки свободного художника Льва беззвучно вывалились разноцветные дымящиеся петли кишок. Лев скорчил страшную мину и захрипел, собирая кишки дрожащими руками.

Тут же подскочила Анастасия, в моменты дурного настроения Павла Григорьевича державшаяся в стороне, но всегда бывшая рядом. Настя начала что есть силы лупить Льва по рукам.

– Ты опять за свое?! Что ты устроил, негодяй?!

Лев смеялся. Павел Григорьевич тоже.

– Э! Э! Настя! Я просто проверяю идею! Не наступи на кишку, испортишь!

Настя не унималась.

– Почему тебе вечно на живых людях надо всё проверять, чертов ты психолог?! А ты не подумал, вдруг Паша от испуга заикаться начнет? И теперь неделю спать не будет? Сволочь ты! Ненормальный! Эгоист! – Настя быстрым шагом вышла, хлопнув дверью.

Павел Григорьевич пожал плечами, махнул рукой.

– Да я не испугался. Я и не такое видел. Что это с ней?

Лев вздохнул, собирая дымящиеся кишки.

– Да-а, не любит меня Настя.

– Накосячил, что ли, на том фильме ужасов? – полюбопытствовал Павел Григорьевич, вспомнив, как Настя описывала историю своего знакомства со Львом.

– Это на каком фильме ужасов? – искренне удивился Лев.

– Ну, на том, где ты их консультировал. Забыл, что ли?

Психолог Лев усмехнулся, потер лоб.

– Нет, не забыл. Тот фильм ужасов длился три года. И назывался он «брак». – Собрал все кишки обратно в толстовку и вышел из аппаратной.

Павел Григорьевич остался один в полнейшей задумчивости. Брак?! Как мало он знает о Насте – женщине, с которой он вместе уже почти девять лет… Или он что-то понял не так?

Тем временем во внутреннем дворе аппаратной студии не на шутку разозленная Анастасия устраивала выволочку ленивому и неэффективному персоналу. Перед нею стояли, выстроившись в ряд, сотрудники с понурыми кроткими лицами. Настя сверкала глазами, чеканила каждое слово.

– И это третья неделя проекта всего! А вы все расслабились, как на курорте! Плотник у нас пошел дрова рубить, часы не снял! Куры обертку от «сникерса» раскопали! Яблочки вообще отличные привезли, с наклейками! Да я вам эти наклейки на лбы прилеплю! – немного осеклась, продолжила чуть более сдержанно: – За каждый следующий косяк буду штрафовать на полмесячной зарплаты. Третий косяк будет вылетом из проекта. На ваши места – очереди, и все люди с высшим образованием, мечтают у нас работать.

Увидев Пашу в дверях, быстро скомандовала.

– Расходимся по рабочим местам, быстро! Работаем! Работаем!

Сотрудников не пришлось просить дважды – разбежались по рабочим местам моментально.

Паша подошел, взял ее за руку, сжал тонкие пальцы, заглянул в глаза.

– Бывший муж, значит?!

Анастасия сначала немного растерялась, но быстро взяла себя в руки.

– И что, Паша?

Паша изогнул соболиные брови.

– Как что?! А тебе не кажется, что о таких вещах надо хотя бы предупреждать?

– Не кажется. Мы с тобой просто снимаем стресс. Секс без обязательств. Зачем нам делиться лишней информацией друг о друге?

Настя тонкими пальцами поправила белокурую прядь волос, кивнула, уходя.

Павел Григорьевич присел на бревно, включил было телефон. Затем вновь отключил.

Гриша, пытаясь как-то ободрить избитого приятеля, рассуждал о происшедшем так:

– Я вообще думал, что про плети – это так, замануха. Чтоб сознался. А сами возьмут и повесят. Так что, Прошка, я рад, что ты жив. И что я жив.

Они сидели на берегу речки. Прошка выглядел хмурым и обиженным, ничего не отвечал.

Вдруг послышалось далекое лошадиное ржание. Гриша обернулся – да, это была она, та светленькая, в синей юбке. Девушка сидела верхом на уже знакомой кобылке – серой в яблочках. На парней девушка и не взглянула.

Ловко соскочила с коня, не замечая, что край широкой юбки зацепился за седло. Мелькнули стройные ноги поселянки, красные кружевные трусики, обтягивающие крепкие юные ягодицы.

В обстановке враждебности и постоянного стресса эта интимная сцена немного приободрила Гришу, что называется – подняла настроение. Чтобы подразнить недотрогу, он улыбнулся и насмешливо присвистнул:

– Зачетные труселя!

Но вдруг до него дошло понимание чего-то страшного. Какие к чёрту красные кружевные трусы на крестьянской девице XIX века?! Это как?! Чего-о?!

Девушка быстро одернула юбку. Гриша вскочил, бросился к ней. Посмотреть, он только хотел удостовериться! Или он сходит с ума?..

– Я только посмотрю!

Сзади на него прыгнул Прошка, завязалась драка. Серая кобылка заржала тревожно, девица отшатнулась.

Гриша вырвался из цепкого Прошкиного захвата.

– Отвяжись, полоумный, ты офигел!?

Девушка упала на сено, отбиваясь. Гриша полез к ней под юбку.

– Откуда у тебя трусы?! Это современные трусы! Это из будущего трусы!

Девушка сопротивлялась, как дикая кошка, царапалась, шипела, извивалась в руках.

– Не трогай меня! Отстань! Свинья! Урод! Отпусти!

Разозленный Гриша крепко сжал ее за шею, развернул к себе спиной и задрал юбку. Никаких трусов на девушке не было – ни красных, ни кружевных. Никаких. Гриша сразу отпустил ее, взялся за голову, сидя на земле. Вокруг столпились крестьяне, прибежавшие на крики. Вид у поселян был испуганный и мрачный.

Опомнился и Прошка.

– Гриша, с ума ты сбрендил, что ли?!

Гриша обвел глазами собравшуюся толпу. Померещилось? Девушка в злосчастной синей юбке исчезла вместе с лошадью.

– Блин… Вот это глюкануло…

В суете Прошка незаметно поднял и сунул за пазуху красные трусики, валявшиеся в траве неподалеку. Покосился на парящего в вышине коршуна, сплюнул.

А в аппаратной у доски стоял мрачный Павел Григорьевич и рассматривал карточки с описанием психологических черт героя. Там к ЦИНИЗМУ уже добавились: ВОРОВСТВО, ЭГОИЗМ, ВРАНЬЕ, ХАМСТВО, ЛЕНЬ, ЖАДНОСТЬ и ПОХОТЬ. Еще и ПРЕДАТЕЛЬСТВО с НАСИЛИЕМ.

После паузы Павел объявил, обращаясь к партнерам:

– Товарищи, я подумал и принял спокойное, взвешенное решение. Мы закрываем эту богадельню к чертовой матери! Сегодня же! Сейчас!

Лев казался спокойным, хотя всё летело к чертям. Он убеждал не спешить предпринимать «бессмысленные действия».

– Паша, эта ситуация с трусами больше не повторится. А девочка молодец – быстро сориентировалась. Правильная девочка. Мы усилили контроль. Настя с утра лично всех проверила. А ты Настю знаешь, у нее комар носа не подточит.

Настя кивнула с готовностью.

– Я такого насмотрелась. Но всё уже исправлено. Меры приняты.

Павел Григорьевич взорвался:

– А это не из-за трусов, Лёва! А вот из-за этого! (ПОКАЗЫВАЕТ НА ДОСКУ.) Вы чё, не понимаете, что происходит?! Он не исправляется! Та же дрянь, только в другом веке! Я ему тут что – курорт построил, чтобы он кайфовал на свежем воздухе?! У меня там бизнес стоит! А я тут торчу! Знаете, сколько я денег каждый день теряю? Да и черт бы с ними – был бы результат! Но его же – нет!

– Паш, давай сейчас оставим лишние эмоции. – Анастасия осторожно коснулась его руки.

Павел Григорьевич наорал и на нее:

– У тебя всё лишнее! Эмоции, информация! Спелись тут! Разводите меня, как пацана, на бабло! Всё, хватит! Я закрываю проект!

Лев был спокоен и непривычно серьезен.

– Ты в своего сына не веришь?

Павел Григорьевич продолжал греметь.

– Конечно, я в него не верю! И в тебя не верю! И в твои методы эти «оригинальные» не верю! Потому что это всё бред! Это всё не работает!

В этот момент автор сценария Артём, сидевший в наушниках перед монитором, вмешался в разговор высокого начальства:

– А м-можно вас отвлечь? У нас тут… что-то происходит.

Павел Григорьевич перешел на сарказм.

– Что там происходит?! Он теперь ребенка бьет?!

Артём робко произнес:

– Он, кажется, ищет Лизу.

Гриша стоял перед бородатым мужиком в посконной рубахе и темных портках и настойчиво допытывался, непривычно жестикулируя.

– Чувак, не тупи! Девушка! Блондинка! Ну в смысле светлая такая! Всё время с лошадьми трется… Где она? Живет где?

Мужик развернулся и ну бегом от Гриши. Тот догнал, схватил за плечо. Мужик тихо, обреченным тоном, ответил:

– Я не знаю, что тебе сказать.

Сердитый Гриша демонстрировал папин темперамент. Он кричал на заробевшего бородача:

– Что вы сегодня как зомби все! Никто не знает, что мне сказать! Все от меня шарахаются как от чумного, убегают!

Мужик почесал в ухе, затем, словно услышал подсказку, спросил увереннее:

– Зачем она тебе?

Гриша пожал плечами.

– Извиниться хочу.

Мужик только руками развел, показал в сторону берега реки. Гриша устремился туда. Пробежал до рощи и обратно, но ни девушки, ни лошади там не было. Бородач подло обманул его.

Вдруг позади него раздался спокойный мелодичный голос.

– Искал меня?

Гриша обернулся.

У девушки в синей юбке в тонких руках была видна небольшая увесистая дубинка. Девушка продолжила так же спокойно:

– Если что, у меня палка с гвоздем.

Гриша радостно улыбнулся.

– Ой. Привет. Слушай, прости меня, пожалуйста… как тебя зовут?

– Ну, Лиза, – проговорила Лиза после паузы.

Гриша воскликнул, покаянно прижав руки к груди.

– Лиза, прости! Я вел себя как животное!

В ответ услышал насмешливое:

– Не надо оскорблять животных.

Новый Гриша ничуть не обиделся – так он был рад ее снова видеть. «Надо срочно как-то разрядить ситуацию, пока Лиза еще рядом», – мелькнуло в голове. Он всегда умел нравиться девушкам. Кивнув, улыбнулся как мог обаятельней.

– Согласен. Я вел себя, как… как гриб. Грибы можно оскорблять?

Лиза не выдержала, улыбнулась в ответ. У нее были прекрасные белые зубы и милые ямочки на щеках. Гриша торопливо продолжал ковать железо, пока горячо.

– Мне реально очень стыдно. Я места себе не находил, переживал. Я же не в курсе ваших порядков. Вдруг я тебя, не знаю, как сказать, это… опозорил, что ли. Может, тебя за это батя высечет или теперь не женится никто.

Лиза улыбнулась шире.

– Почему никто? По нашим порядкам ты теперь и женишься.

– Я?! – ошалел Гриша.

Улыбка исчезла с девичьего лица. Она продолжила равнодушным тоном:

– Шучу я. Больно ты нужен. Ладно, зла не держу. Но и палку далеко не убираю.

Лиза развернулась и пошла к деревне. Гриша остался стоять на месте, провожая взглядом ее стройный силуэт.

В аппаратной, облегченно вытирая пот со лба, счастливый Павел Григорьевич глядел на Анастасию и Льва. Его Гриша, добрый и славный, просто не повзрослевший еще сын, сам понял, что был неправ, извинился, кажется, встал-таки на путь исправления. Жизнь Павла Григорьевича вновь обретала смысл и значение.

Лев и Настя, сидя рядом, дружно улыбались ему.

Павел Григорьевич решил немного подправить идиллическую картинку:

– Ну вот, почему всегда надо сначала наорать, и только тогда все начинают работать?!

Лев кивал, не переставая смеяться.

– Это еще что! У нас еще ночь на Ивана Купалу с нашей роковой барышней Аглаей Дмитриевной впереди. Барышня всем хороша, да ей в наушник вечно текст подсказывать надо, а то забывает. Не может ловко импровизировать, не то что Лиза. Лиза вообще – огонь!

Анастасия натужно улыбнулась. Подготовка кульминационной сцены у реки и так шла наперекосяк, а теперь, с введением в сценарий новой героини, любовно построенный замысел мог рухнуть в любую минуту.