Текст книги "Парус, ветер и любовь (сборник)"

Встреча

Киевский вокзал. Поезд Москва – София отходит в восемь часов утра. Пасмурное осеннее утро. Моросящий дождь сопровождал эту уже немолодую женщину всю дорогу. На ней светлая курточка, без головного убора, в руках бежевый зонтик с неяркими жёлтыми ромашками и изящная светлая сумочка. Несмотря на дождь, волосы уложены хорошо, и глаза очень голубые, как говорят, со слезой. Взгляд взволнованный, напряжённый. Глазами ищет человека, с которым должна встретиться и которого прежде никогда не видела, но была знакома виртуально. Он уедет этим поездом, и пригласил её встретиться в половине восьмого утра на перроне.

Узнает ли она его? Её это очень беспокоило. Что скажет ему? Как начать разговор? Прикинуться весёлой и счастливой, но сможет ли? Это же её Мечта. Скорее всего, растеряется… Она всегда боится неожиданности в проявлении своих чувств, эмоций, с которыми не всегда может справиться. А играть ими… вряд ли…

И вдруг перед ней останавливается высокий красивый мужчина, тоже уже немолодой, с красивым букетом белых ромашек и роскошной улыбкой на благородном артистическом лице.

– Сима? Серафима Михайловна? Здравствуйте!

– О! Это Вы! – только и сумела произнести Сима.

Он что-то говорил и улыбался. А она слышала его голос, но не слушала, что он говорил. По её уже немолодому лицу бежали слёзы, и дрожала нижняя губа. Она не могла справиться с нахлынувшими чувствами, а он спрашивал её о чём-то, а она только отрицательно качала головой или кивком отвечала, ни слова не промолвив.

Если она заговорит, то не сможет сдержать слёз. Она держалась, молча, проглатывала слёзы. И сквозь них улыбалась, тонула в его глазах. Она знала, что это единственная встреча и последняя. Её Мечта была рядом, но ненадолго, всего на полчаса. Он сейчас зайдёт в вагон и уедет навсегда. А она будет вспоминать эту единственную встречу.

Кто-то включил магнитофон, и Михаил Шуфутинский пел: «Плачь, скрипка моя, плачь, расскажи о том, как я тоскую…» От этой песни становилось ещё невозможнее расстаться со своей Мечтой. «Скрипка, скрипка, не могу я больше, перестань, родимая, рыдать…»

Он сел в поезд, подошёл к окну, продолжал улыбаться и мимикой пытался взбодрить Серафиму Михайловну. Она спрятала лицо в подаренный ромашковый букет, а в глазах всё так и стояли слёзы. Поезд отходил медленно, она шла под дождём с ним рядом, пока он не набрал ход.

Светлая грусть

У Симы такой характер, назовём его ожидательным. Она всё время чего-то ждёт. В молодости ждала необыкновенной любви. Она считала, что обыкновенной любовь не бывает. И ей казалось, всё, что происходит с ней, – обыкновенное. Вот мечты её действительно были необыкновенными: то она мечтала поехать на далёкую Чукотку, жить в чуме и учить чукотских детей грамоте. Мечтала быть пианистом. Когда была дома одна, то играла что-то такое, сама сочиняла, бурное, громкое, неистовое. Потом поняла, что из неё получится лишь скромный учитель музыки, охладела. И так много всяких мечтаний было – просто кошмар. И поэтому ей снились удивительные сны, по которым можно было писать романы. А потом она вышла замуж. Ей казалось, что по любви.

Они были из разных городов. Поженились, но никак не могли объединиться в один город. Сима училась в аспирантуре и считала это очень важным, а может быть, и самым важным в своей жизни. А у него были больные родители, и к тому же он главный конструктор своего города. Там каждый дом, каждая улица были его. Как он мог всё это бросить?!

Писали друг другу письма. Она его всё время ждала и ждала от него много писем… Постоянно бегала к почтовому ящику за письмом. Считала, что он должен тоже, как и она, писать письма каждый день. Почту приносили два раза в день: с утра и после четырех часов дня. Сима, если была дома, бегала к почтовому ящику постоянно и проверяла, нет ли письма. Её маму вначале это смешило, потом стало раздражать. А она всё равно проверяла почтовый ящик.

Чего бы проще, бросить эту дурацкую аспирантуру, кому она, в конце концов, нужна! И уехать к нему. Потом она так и сделала. Оформила академический отпуск на неопределённое время, забрала ребёнка и уехала к нему. Сима думала, он будет счастлив с работы бежать скорее домой. Но где там! Опять ожидание. Весь день одна с ребёнком, телефона нет, да и друзей ещё не успела завести. Даже не поговорить. А если ребёнок болеет, не к кому обратиться. Днём все соседи на работе. Одна, совсем одна.

Опять ожидание. Ждёт, когда он придёт с работы, ждёт, когда хоть слово скажет. То совещание, то какой-то объект обвалился, экспертиза опять же… А бывали и шахматные турниры. Он хорошо играл в шахматы. То встретил одноклассника и два часа с ним проговорил. И к родителям надо обязательно зайти, угоститься у мамы, посидеть там и тоже помолчать. А Сима готовит ужин, старается. Он приходит, переодевается, идёт мыть руки, она накрывает на стол.

– Я у мамы поел. Есть не буду.

– А ты не мог сказать это раньше, до того, как я всё подогрела и выставила на стол?

Ухмыльнулся и пошёл читать газету или книгу.

Потом она устала ждать, бесконечно ждать. И уехала к себе в родной город. Но не избавилась от состояния ожидания. Она опять ждала. Ждала, что он бросит всё и приедет к ним или найдёт какие-то нужные слова, услышав которые она бы перестала ждать и стала бы с ним одним целым. Была бы рядом и была бы этим счастлива.

Неправильно Сима жила. Не надо ничего ждать, надо жить и радоваться тому, кто с тобой. Это уже счастье! А она думала, что счастье придёт к ней на ногах и скажет: «Вот – Я, твоё счастье!»

До чего же глупо так строить свою жизнь! Разве можно построить схему жизни? Жизнь сама по себе идёт, а ты с ней, прислушиваешься, принимаешь или нет. Но лучше принимать, что предлагает жизнь, если предложенное вполне приемлемо для нормального существования. А всю жизнь витать в облаках, мечтать о чём-то или о ком-то, кто вовсе и не существует, наверное, глупо. Тем более что жизнь у каждого одна, её не перепишешь.

Сейчас Серафима Михайловна всё равно чего-то ждёт. Она просто привыкла ждать. Дома всё приготовит и ждёт: когда внучка придёт, когда дочь придёт, когда они ей позвонят. Она закалила в себе это дурацкое состояние ожидания. Очень активно живёт, но всё равно ждёт внимания, сочувствия, понимания и ещё чего-то, чего сама не знает.

А время утекает, не возвращается, бежит вперёд и вперёд. И так Серафиме Михайловне хочется наконец-то вздохнуть и сказать себе: «Ну, вот и всё! Я, кажется, успокоилась».

Всю ночь падали белые пушистые снежинки. А под утро на землю легло снежное покрывало. И эта белизна, по которой ещё никто не прошёл, светилась девственной невинной чистотой.

Серафима Михайловна проснулась от необычной тишины и видит: из-за штор, прикрывающих окно, проникает свет, которого в столь ранний час никогда не было. Она раскрыла шторы и ахнула от увиденной белизны:

«Надо же, как светло в такую рань! Снега-то сколько намело!»

Сима уже почти две недели болела и не выглядывала в окно, потому что не вставала с постели. И радость, которую ей подарило это утро, помогла подняться и почувствовать, что, кажется, стала отпускать её хворь, так неожиданно навалившаяся на Симу.

Глядя на эту зимнюю картинку через окно, вспомнилось ей Мечта, которую она осенью встретила и проводила навсегда.

– Вот, кажется, и всё, – думала себе Серафима, – никогда больше я его не увижу. А говорят, мечты сбываются. У кого, видимо, как. А мне суждено было расстаться раз и навсегда.

Слёз у неё уже не было. Жизнь прошла как миг, мгновение. А хотелось бы ещё почувствовать и помечтать. Ещё раз взглянула Сима в окно и решила выйти на улицу и пройтись по этой белизне, пока её никто не затоптал.

«А вдруг это последняя зима в моей жизни? И я больше никогда не увижу этой красоты? Пойду, пройдусь! Возьму в руки этот белый снежок, услышу его тихий хруст, почувствую его морозность и буду счастлива этим, пожалуй».

Вышла, а тут дворники с лопатами подоспели. Но всё-таки успела Сима первой пройтись по снежной тропинке, тихо повспоминать былое. И белая тропа приняла её нелёгкие шаги, как бы поприветствовала.

«Ну, что ж, – думает себе Серафима Михайловна, – свою жизненную программу выполнила сполна, теперь уже можно успокоиться. Но мечтать-то я всё равно буду!»

Улыбнулась Сима своим мыслям, глянула на тропу, которая только что сверкала своей белизной, а там уже весь снег сгребли дворники и свалили на газон, отчего снег стал серый.

Вот так всегда. Чуть-чуть порадуешься необычному – а тут грусть тебя поджидает.

Первый снег осени

В дверь позвонили. Сима не ждала никого, удивилась звонку и открыла дверь.

– Здравствуйте, Сима!

– Здравствуйте.

– Вы меня не признаёте?

– Что-то не припоминаю.

– А помните, я Вам рассказывал, стоя у Вас под окном, про чудную зимнюю ночь?

– Вы говорили, падал белый-белый пушистый снег, и от этого ночь стала светлой, а тогда была осень.

– Ну вот, припомнили. А можно пройти?

– Проходите, присаживайтесь.

Семён оглядел комнату и заметил, что мебель уже другая, а в книжном шкафу и книжных полках всё так же беспорядочно расставлены книги, фотографии, открытки.

Сима ушла в кухню приготовить чай. Семён подошёл к книжному шкафу и стал рассматривать открытки и фотографии. В дальнем углу стояла его фотография. «Я мало изменился, а она меня, как бы, не узнала, подыграла, это точно!»

– Вот и чай готов, – пригласила Сима гостя.

– Вспомним былое?

– А чего нам вспоминать? Только и помню, как падал пушистый снег, и Вы красиво об этом говорили. Былого не было.

– Сима, да будет тебе притворяться! Помнишь, как мы с тобой музыку писали для компьютера, и он нам выдавал такое электронное звучание, что сердце замирало?

– Ну что всё: помнишь, помнишь? Почему я должна что-то помнить? Всё напрочь забыла.

– А я всё время спрашивал тебя: ты любишь меня?

– Я тебе говорила: люблю. Ты так хорошо играл на баяне!

– «А Михаила ты тоже любишь?» – спрашивал я тебя.

– И его люблю, смеялась я в ответ.

– «Но так же не бывает!» И я продолжал задавать тебе вопросы: выйдешь за меня?

– А я тебе говорила: разведись со своей Ритой, тогда поговорим. Ты улыбался и не знал, что сказать. За тебя тогда Володя сказал: «Не верь ей, ты разведёшься, а она скажет тебе: я пошутила».

– Помнишь, помнишь… всё ты помнишь.

– А ты собрал наконец-то свой электронный орган? – смеётся Сима. – Сколько лет ты его собирал!

– Давно собрал, ещё тогда, но я тебя так долго не видел…

Он улыбался, слушая её. И падал пушистый белый снег. А на дворе была осень.

Уныние

Если ты думаешь, что нет более ничего интересного в жизни, то вполне возможно, что ты прав. Если жизнь пробежала и ничего не оставила в сердце: ни боли, ни радости, а только разочарования, – то скорее ты прав, чем нет. Та беспечность, что присуща молодости, покинула навсегда, и остались лишь вопросы: почему и зачем.

Так рассуждала Серафима, глубоко задумавшись о прожитом, и о не совершённом. За окном падал хлопьями снег, на душе было тускло и очень одиноко. Серафима вспоминала ту радость, которую испытывала в молодости, любуясь на падающий хлопьями снег. Теперь она уже ничего не загадывала, ни о чём не мечтала. Жила как «день пережит – и слава богу». Каждый день воспринимала как подарок. И стала говорить, что живёт по блату. А сколько было надежд, желаний, стремлений… И, пожалуйста, не надо говорить, что старость – одно из лучших времён жизни. Это время ничего не даёт.

В комнату вбегает внучка.

– Бабуль, ты видишь, какой снег пушистый?

– А ты любишь такую погоду?

– Обожаю, бабуль! У меня настроение поднимается!

«Надо же, – думает Серафима, – и мне когда-то было так же хорошо, а сейчас ничего не радует».

Дочь пришла с работы.

– Мама, сейчас на улице так красиво! Снег возле фонаря светится и кружится. Иди, погуляй, полюбуйся этой красотой!

Но уныние взяло верх над всем: над радостью детей, над красотой, которую погода нарисовала. Этот снег, что искрится и поскрипывает под ногами, не поднял настроение Серафиме. И она поняла, что заболела. У неё не осталось сил радоваться, восхищаться и переживать. Эти клеточки уснули, и их уже никто никогда не разбудит и не воскресит. Пусть рядом с ней есть всегда кто-то из близких и родных, а она всё равно одна-одинёшенька. Так она думала.

Но вот с утра Серафима чего-то ждала. И вдруг после обильного вчерашнего снегопада выглянуло солнце. Холодное солнце, но капнуло радостью на сердце, и Серафима облегчённо вздохнула.

 
Уходит время потихоньку,
Уходят люди навсегда,
А я кричу друзьям вдогонку:
Не уходи – там пустота…
Да, время всех нас прибирает.
И были мы, и ты была.
А следующий кто – не знаем,
Но жизнь прожили мы не зря.
И радовались, и смеялись,
И даже плакали порой.
Мечты, бывало, исполнялись,
Всё полосой… всё полосой…
 

Палата 23

Лежать в больнице – тоска, когда боли и у тебя, и вокруг тебя. Каждый погружён в свою боль, и боль соседа усиливает твою. В палате пять человек. Все пожилого возраста, от шестидесяти и старше. Трое ждут день изо дня обследования сердца, называемое коронарографией. Это когда… по-моему, лучше не знать, что это такое. В общем, ждут приговора или, наоборот, хорошей вести. Но какие только мысли не посещают задумчивых больных.

На улице тепло, солнце, но не жарко, чуть прохладный ветер. Окно открыто настежь круглые сутки. Четвёртый этаж, а деревья такие высокие, что дотянулись до него, и птички расчирикались. Прыгают по подоконнику, в основном голуби воркуют и разгуливают и подпрыгивают воробьи. Валя их подкармливает. Голуби наглые, гоняют воробышек, а те всё равно прилетают и ждут удобного момента, чтобы ухватить свой кусочек. Всё как у людей. Кто посильнее, тот и командир. Кто половчее, тот своего не упустит.

Валя уже давно ждёт приговора врачей, а они всё откладывают и откладывают. На днях к ним в палату поступила пожилая дама Оля с острой болью в левом межреберье, в основном тихо постанывает или выходит в коридор и там ходит-ходит, как бы успокаивая свою боль. Потом медсестра ей делает обезболивание и она засыпает.

Очень скрипят кровати, стоит повернуться чуть – и такой скрип, что если кто спал, то непременно проснётся. Врачи называют эти кровати музыкальными, зато, говорят, вам нескучно.

– Господи, – говорит Валя, – хоть бы радио какое было или телевизор. Я уже целый месяц не знаю, что творится в мире и вообще… Так хочется послушать, знаете что? Вот бывает по радио литературный час, какой-нибудь актёр читает рассказ или повесть, я бы закрыла глаза, лежала и слушала.

Все, молча, слушают Валю.

– Как там моя Муська? – опять Валя страдает по своей кошечке, которая осталась без хозяйки, но под присмотром.

После пяти вечера приходят навещать больных близкие.

– Мама, я принесла тебе ноутбук, чтобы ты не скучала, – говорит дочь пожилой даме Оле.

– Мне не до компьютера, так всё болит, ничего не хочу. – А потом вспомнила про Валю и говорит: – Ну, ладно, оставь, пригодится.

После ужина кто говорит по мобильнику, кто листает старые журналы, а Валя всё у окна. И решила Оля включить на ноутбуке аудиозапись Zombie – это миниатюры Сергея Горцева, которые читает Карина Мансурова. Все улеглись и стали слушать. Двадцать минут в палате стояла тишина, и только проникновенный, ровный голос Карины звучал успокаивающе и завораживающе. Оля привстала и посмотрела на Валю: та лежала, слушала, закрыв глаза. Спустя минуту, после окончания чтения, все стали говорить своё мнение и впечатление.

– Валя, тебе понравился рассказ «Моника»? Я только из-за этого рассказа включила запись, ты так скучаешь по своей Муське!

– А знаете, Ольга, мне больше понравился рассказ «Крым. Изабела». Я после него остальное не очень слушала, а всё думала: ну почему автор этот, Сергей Горцев, не закончил его на мысли о продолжении? Ведь могла же она написать ему свой телефон, а не просто спасибо. И вот я бы потом мечтала, как они встретились или нет, позвонил ли он ей.

Оля решила показать свой видеофильм «Музыкальные новеллы», который длится немного более часа, где звучат стихи Геннадия Рудягина в авторском исполнении. Кто просто слушал лёжа, а кто и слушал, и смотрел. А в конце Татьяна – самая молодая больная, ей всего пятьдесят девять – расплакалась и сквозь слёзы:

– Я вообще не знала, что такое бывает в жизни, как красиво, какой голос, какие стихи! Как хорошо, Оля, что я с Вами повстречалась.

Пришла медсестра, каждому вколола то, что нужно на ночь, а Оле обезболивание, и она уснула. Время от времени музыкальные кровати издавали свои неожиданные звуки, когда кто-нибудь поворачивался или вставал, и опять ночь беспокойная, тревожная. Валя думает про Крым, где когда-то отдыхала, и про Изабелу, почему она не оставила ему номер телефона.

А Татьяна думала свою горькую думу о муже, которого недавно потеряла, и эти стихи так взволновали её, что время от времени она всхлипывала.

У окна

Свекровь у Зины Несчастливцевой, что бы ни делала, всё время поглядывала в окно. Переделав все дела по дому, садилась к окну и, подперев трудовой рукой с заскорузлыми пальцами щёку, ждала своего бедового сына. И была-то она ещё не очень старая, а лицо землянистого цвета и с глубокими морщинами. Вся трудная жизнь выражена в этих морщинах. Ждёт сына: придёт ли домой или опять загремит куда-нибудь? В ожиданиях проводила всё оставшееся от работы время.

Потом и Зина стала пристраиваться с ней рядом и тоже поджидала своего бедового мужа. Так и ждали они его вдвоём. А окно – как надежда на встречу. Успеть увидеть его, чтоб от сердца отлегла вся эта тяжесть ожидания. Когда дожидались его, а когда и нет.

Спустя годы Зина присаживалась к окну и, подперев ладонью своё красивое лицо, также ждала своего бедового мужа, но уже одна. Так и шёл год за годом.

Теперь уже Зине Несчастливцевой не так уж много лет осталось до ста, а она всё поглядывает в это же окно. Давно нет ни свекрови, ни бедового мужа. Присядет у окна, как её свекровь, и, подперев уже состарившееся, когда-то красивое лицо рукой с заскорузлыми пальцами, как эти скрюченные ветки у старого высохшего дерева под окном, думает свою думу.

Когда дождь за окном, Зине кажется, что он хочет помочь ей смыть все печали. Вот прольёт дождь, смоет всю грязь – и ей станет легче. Когда снег густой стеной падает на землю, то кажется Зине, что он хочет засыпать все её тяжкие переживания, а было их столько, что не рассказать. Вот запорошит он её думы – и всё забудется.

А когда по весне солнце засияет и на проталинах появляется зелёная трава, Зине кажется, что опять обманет её весна. Не будет счастья Зине Несчастливцевой. Ей уже и ждать некого, и нет дел на этой земле. От яркого солнца начинают слезиться глаза. Нет, это не слёзы. Слёз уже давно нет, как и счастья, которое так и обошло её стороной.

Сейчас уже она не видит ясно, лишь очертания. И вся жизнь теперь как в тумане. Сколько сил и труда в неё, в эту жизнь, было вложено, но не оправдали: ни надежды, ни старания. Только окно в маленьком домишке притягивало к себе, и, глядя через него на это старое потрескавшееся дерево, она грустно сравнивала себя с этим деревом. Зина Несчастливцева помнила, как оно зеленело, распуская свою крону. «Умереть бы только летом, когда всё цветёт, – думает Зина, – чтоб не в мёрзлую землю ложиться». Может быть, хотя бы в этом ей повезёт.

Первый поцелуй

Августа всё осложняла в жизни: отношения между людьми, саму любовь и вообще всякие чувства. Внешне всегда весёлая и простая, а внутри борьба, сомнения, переживания. Очень любила читать про сложные отношения между людьми. Ей всегда хотелось узнать, как разберутся герои произведения. А если в жизни у неё такое случится?

Сама в жизни лишь думала, рассуждала, но всегда обходила стороной то, чего не могла понять. И поэтому была одна. Любовь она не притягивала. Хотя мечтала о ней втайне. Тайники её души были закрыты для всех, и только она одна сама пыталась в них разобраться.

Августа любила речной воздух, смотреть на движущуюся реку и любоваться красивыми речными берегами. Часто летом плавала на теплоходе. Волга! До чего же она хороша! Широкая, полноводная. Очень любила стоять в носовой части судна и смотреть, как разрезает теплоход водяную гладь. Как бы возмущаясь этому действию, вода вскипала и пенилась, а брызги с шумом разлетались в стороны. Ветер дул в лицо, и был слышен только его шум и бурное возмущение воды. Тогда можно было кричать во весь голос, и никто тебя не услышит. В этом крике Августе хотелось выплеснуть всё накопившееся напряжение, освобождаясь от тяжести, которая тянет душу, и хочется уйти от всех и навсегда.

А река… она движется и своим непрерывным течением успокаивает. Потому что река знает, куда ей двигаться и как. И Августа после этого просто смотрит на воду и ни о чём не думает, наслаждаясь звуками, всплесками воды и красотой речных берегов. Иногда хотелось выпрыгнуть прямо с борта теплохода в реку и поплыть далеко-далеко, лёжа на спине, широко раскинув руки. В ней всегда жил страх перед неизведанным. Вот хотелось спрыгнуть за борт, но она этого никогда не сделает, потому что страшно утонуть, да и плавать Августа не умеет.

Влюблялась, но не культивировала это чувство, прогоняла прочь, потому что неизвестно, как воспримет её чувства тот, в которого влюбилась. Страшно: вдруг отвергнет или посмеётся? И в этом была у неё самая большая трудность. Да и мама часто говорила – это нельзя, то нельзя: «Если тебе парень не нравится, не давай ему надежду, сразу скажи о своём отношении. Любовь – это страшно. Сколько несчастий из-за этой любви». И Августа ей верила.

Так и текла её тихая запуганная жизнь с мечтами о любви, о несбыточном счастье. Кто знает, как бы сложилась её жизнь, если бы не этот теплоход Москва – Астрахань. Середина августа, жаркое лето, теплоход делает остановки на живописных берегах реки Волги и в волжских городах. Все отдыхающие с теплохода выходят на берег и бегут в воду искупаться.

Августа не умеет плавать и смотрит с тихой улыбкой на тех, кто плывёт. А тут и водные мотоциклы катают по водной поверхности желающих острых ощущений.

– Девушка, а почему Вы не плаваете?

– Не умею. Ах, это Вы, Клим!

– Я наблюдаю за Вами. Вы всё время одна. Ни с кем не общаетесь.

– Отдыхаю в полном смысле слова, – улыбается Августа.

Она уже давно заметила, что Клим пытается с ней завести разговор, а она избегала. Ей не хотелось заводить новых знакомств. Но… его внимание было приятно.

Клим музыкант. Летом подрабатывает на теплоходе в качестве музыкального ведущего для отдыхающих. Он выше среднего роста, худощав, сложен хорошо, шатен, богатая волнистая шевелюра, носит очки, близорук. Очкарики всегда вызывали симпатию у Августы. Этот недостаток человека её не отталкивал, а напротив – привлекал. Она сразу чувствовала себя сильнее и хотела придать человеку уверенность. У него глаза с грустинкой, хоть и улыбаются. И это очень привлекательно.

Вечерами на палубе теплохода бывали танцы. Иногда Клим сам играл на синтезаторе, а когда отдыхал, то ставил музыкальный диск и тогда имел возможность потанцевать. Августа не танцевала, но приходила посмотреть на танцующих. Она садилась в уголочке в кресло и улыбалась чуть-чуть.

Особенно было интересно наблюдать за детьми. Они вели себя как взрослые. Не баловались – видимо, музыка их как-то вдохновляла на приличное поведение. Маленькие мальчики приглашали танцевать маленьких девочек, которые с нетерпением ждали приглашений. И все взрослые улыбались, глядя на них. Очень забавная была одна пара: ей почти шесть лет, а ему уже семь, он в эту осень идёт в первый класс и считает себя вполне взрослым кавалером. Эти дети танцевали по-современному, без стеснения. Все за ними наблюдали, а они никого не замечали, на танцы ходили каждый день. В стороне за ними присматривали их мамы. И Августа всегда любовалась этой детской парой.

– Разрешите пригласить Вас. – Клим так важно стоял в поклоне, как герцог из позапрошлого века.

– Клим, я не танцую.

– Я понимаю, что современные танцы Вы не принимаете, а это танго.

Августа подумала, как бы нехотя приняла приглашение. Музыка ей понравилась. Очень старое танго «Под дождём осенним мы с тобой бродили…». Вёл танец Клим хорошо, она почувствовала уверенную руку партнёра и прикрыла глаза. Вдруг ей стало неловко, и она решила разрядить обстановку разговором.

– Клим, а я заметила, что Вы часто ставите диск со старыми мелодиями, которым, наверное, уже сто лет. Но мне они нравятся.

– И мне нравятся. Может, перейдём на «ты»? Ты – не против?

– Да нет, конечно! А то на отдыхе – да ещё тон выдерживай, – с улыбкой согласилась Августа. – Я поняла, что ты музыкант и здесь подрабатываешь. А в остальное время года что делаешь?

– То же самое. Только не на теплоходе, а на вечерах, юбилеях, свадьбах. Я не обучался музыке, я самоучка.

– А так хорошо играешь! Я думала, ты профессионал.

– В своём роде профессионал, только без диплома, хотя и обучал себя сам. Я играю на многих инструментах.

– И на чём ещё? – опять улыбаясь, тихо спросила Августа, глядя на него внимательно.

Он видел близко её глаза, в которых он вдруг заметил своё отражение. Ещё не затуманились её чудесные глаза тоской, заботой и переживаниями. И в них можно увидеть себя, вернее своё отражение, как в зеркале. Удивительные глаза! Он был поражён этим.

– Клим, ты мне не ответил.

– Ах, да, загляделся на твои удивительные глаза, или, вернее, в твои удивительные глаза. Ещё играю на аккордеоне, его мне отец подарил, когда мне было десять лет. Я взял его в руки, растянул, стал нажимать на клавиши, и они заиграли, мне так понравилось! Вначале не мог игру пальцами совместить с растяжкой мехов – знаешь, что это такое? Ну вот, а потом и кнопки для левой руки освоил легко. Слух у меня абсолютный. И ещё, наверное, кто-то свыше водит моими руками. Я не знаю. И гитару легко освоил, взял и заиграл. А пианино после аккордеона вообще легко. Я тогда нот не знал. Всё на слух. Ноты потом освоил, но всё равно до сих пор играю без нот, импровизирую сам любую мелодию.

– Надо же, подумать только! Талант! А мне одно время нравился трубач. Он так играл на трубе, что всё на свете забудешь.

– А ты играешь на чём-нибудь?

– Нет, только слушаю, – улыбнулась ясноглазая Августа.

– А что за трубач?

– Он в соседнем доме жил, я не была с ним знакома, но слышала, как он играет. Летом, окно отрыто, и когда он брал высокие ноты, переходил к низким и опять к верхним – это просто восторг. Мне казалось, что даже все птицы слетались на дерево под его окном и слушали, а когда он замолкал, начинали вторить ему. Музыка – это великая сила!

– А ты чем занимаешься?

– Я учусь в литературном институте и пишу стихи. Это с детства любовь к стихам, с Пушкина.

Танго закончилось, и Клим пошёл продолжать вечер отдыхающих, а Августе предложил:

– После танцев ты не против посидеть на самой верхней палубе? Мы ещё не всё договорили.

– Не против, Клим.

Августа удивлялась самой себе: почему ей так легко с этим Климом? Сразу какое-то родственное чувство появилось. Разве так бывает? Значит, бывает, если так случилось.

Августа пошла к месту назначенного свидания, Клим уже ждал её.

– Августа, ты мне сказала, что стихи пишешь. Почитай что-нибудь.

– Скорее не стихи у меня, а пока ещё стишата. Вот слушай мои крохотули:

 
Пусть печаль уйдёт
И тоска за ней,
Как луна взойдёт —
На душе теплей.
 

Ещё?

– Конечно! Я пока не понял…

 
– Хочу послушать Листа дождь,
На что же он похож?
На слёзы, нежность, на печаль
Или на грустное «прощай»?
 

Ну, вот и ещё, – робко глядя на замолчавшего Клима, предложила Августа:

 
Ты знаешь, было изначально,
Где что-то плакало печально,
И было радостно порой,
Вот если рядом ты со мной.
 

– Августа, мне нравятся твои стишата. Ещё можешь что-нибудь поведать?

– Могу!

 
Иду, иду я за тобой,
Но где тот рай? Ты знаешь?
Никак не справлюсь я с собой,
Ведь я не знаю этот край…
Ты мне покажешь?
 

Глаза у Клима стали совсем тёмные. Он смотрел на Августу с восторгом. Вышла полная луна и пролила свой свет по реке в виде манящей вдаль дорожки, и кажется, ступи на неё, и можно добраться до ночного светила.

– Августа, ты – прелесть!

И Августа продолжила:

 
– Обними меня покрепче,
Чтоб растаял снег на мне.
Будет нам с тобою легче.
Даже если ты во сне.
 

Клим обнял Августу и поцеловал. Он не знал, что это был первый поцелуй в её жизни.

– Так это не во сне, Клим!